ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Судебный процесс, на который явилась лишь часть ответственных за путч лиц, начался 26 февраля 1924 года. Перед судом предстали Гитлер, Рем, Фрик, Пенер, обер-лейтенант в отставке Брюкнер, который командовал мюнхенским полком штурмовиков, и добровольно явившийся в суд подполковник Кри-бель. Что же касается невольных соучастников Гитлера фон Кара, фон Лоссова и Зейсера, то все они оставались на своих местах. А вот Людендорф, который испытывал после всего случившегося презрение к государственной власти, явился в суд лишь после долгих и утомительных уговоров.

Никаких документов, которые могли бы скомпрометировать участников путча, почти не было. Полиция искала их без особого рвения. Но она и не могла их найти — все они были спрятаны в стальных сейфах рейхсвера подальше от чужих глаз.

Процесс вызвал огромный интерес во всем мире. Все немецкие газеты прислали в Мюнхен своих корреспондентов, прибыло множество журналистов из-за границы, и Гитлеру был обеспечен такой пиар, о котором он и мечтать не мог. Другое дело, что главным героем процесса должен был стать не мало кому известный Гитлер, а генерал Людендорф. Однако очень быстро сообразивший, что и как ему делать, Гитлер сумел оттеснить генерала на второй план. И, к великому изумлению всех знавших Гитлера, перед судом предстал не неистовый разрушитель всего сущего, а борец за благо общества. Гитлер демонстрировал полную невиновность и чистоту своих намерений, почтительно склонялся перед председателем суда и постоянно поддакивал ему.

— Я, — говорил он в порыве верноподданнических чувств, — всегда был абсолютно лоялен к государству и никогда больше не прибегну к захвату власти насильственным путем… Я не планировал никаких революций — напротив, я хотел помочь государственной власти сохранить единство нашей страны. В свете несчастного состояния нашей страны у меня не было желания отделить нас от тех людей, которые в будущем могут составить часть великого общего фронта, который мы должны создать перед лицом врагов нашего народа. Я знаю, что когда-нибудь наши сегодняшние враги с уважением будут думать о тех, кто выбрал горький путь смерти ради любви немецкого народа…

А вот Людендорф и не подумал оправдываться, и его выступления отдавали солдатской прямолинейностью.

— Надежды на спасение отечества, — поведал он суду, — погибли 8 ноября, и случилось это только потому, что фон Кар, фон Лоссов и Зейсер отказались от достижения общих целей и, когда пришел великий час, спрятались в кусты как зайцы. Опасность, однако, все еще существует. Самым мучительным для меня является то, что эти события убедительно доказали — наши правители не способны внушить германскому народу желание свободы…

Помолчав, генерал произнес те самые слова, какие обязан был произнести Гитлер:

— Марксизм нельзя убить из винтовки — его можно победить, только дав народу новую идеологию…

Все остальные заговорщики держались куда более достойно, нежели Гитлер.

— Конечно, я предатель, — издевался над теми самыми судьями, которые всячески пытались уменьшить его вину, Пенер, — и доказывать обратное во время судебного заседания было бы в высшей степени абсурдно!

Рем открыто выразил свое возмущение позорным поведением Гитлера, который публично отрекался от своей веры и предавал всех, кто пошел за ним. Не скрывая презрения к отступнику, он принял сторону Людендорфа и в течение всего процесса вел себя по отношению к фюреру крайне вызывающе. В конце концов отношения между узниками Ландсберга достигли такого накала, что они разделились на две группы и отказывались даже садиться рядом. Вебер и Фрик оставались рядом с Гитлером, а Людендорф, Пенер, Крибель и Рем держались от них поодаль и всячески подчеркивали свое презрение к клятвопреступникам.

* * *

Совершенно бессмысленный суд затянулся на долгие недели, роли в спектакле были расписаны наперед, и, что самое главное, был известен финал всей пьесы, которая стараниями судей превратилась из драмы в водевиль. Да и как можно было вынести в здравом уме такое определение в отношении того же Людендорфа, которое в конце концов вынесли судьи. Вместо того чтобы осудить по сути дела государственного преступника, они заявили на весь мир:

— Вечером 8 ноября Людендорф был настолько взволнован, что… не видел и не слышал ничего из того, что происходило вокруг.

Сам генерал оказался порядочнее своих судей, потому и воскликнул с необычайным пафосом, что оправдание является позором для его мундира. Может быть и так, только тогда не совсем понятно, почему же генерал не пожелал сменить свой запятнанный позором мундир на тюремные одежды.

Осмелел и Гитлер, которого его приятель, а по совместительству министр юстиции Гюртнер поспешил заверить, что суд будет к нему благосклонен и высылка из страны, чего больше всего боялся Гитлер, ему не грозит. Так и не отслужив в австрийской армии, он был лишен австрийского гражданства и, будучи изгнанным из Германии, оказался бы человеком без родины. К нему вернулась его обычная самоуверенность, и под светом направленных на него юпитеров и перед кинокамерами журналистов со всего мира он вдохновенно продолжал свою игру.

— Примите уверение, — говорил он в своем последнем слове, — что Я не добиваюсь министерского поста. Я считаю недостойным большого человека стремиться к тому, чтобы записать свое имя в историю в качестве министра. Я ставил себе другую цель, которая с самого начала была для меня в сто раз важнее, — я хотел стать сокрушителем марксизма. Эту задачу я выполню, а когда я ее выполню, титул министра будет для меня жалким пустяком. Когда я впервые стоял перед могилой Рихарда Вагнера, сердце мое сильно забилось при мысли, что этот человек запретил написать на своей гробнице: здесь покоится тайный советник, музыкальный директор, его высокопревосходительство барон Рихард фон Вагнер. Я гордился тем, что Рихард Вагнер и столько великих людей в немецкой истории довольствовались тем, что передали потомству свои имена, а не свои титулы. Не из скромности я желал быть «барабанщиком». Это — самое высшее, все остальное — мелочь! И хочу заметить, что окончательно моя задача будет выполнена, когда я доведу германский народ до восстания…

На этом суд закончился. Почти все обвиняемые признали свою вину, хотя и весьма оригинальным образом.

— Я, — заявил военный руководитель «Союза борьбы» подполковник Крибель, — не знаком ни с веймарской, ни с баварской конституциями. Я участвовал в то время в комиссии по заключению перемирия и впоследствии также не читал конституций. Но все баварские газеты, патриотические деятели, министры восклицали в один голос: надо бороться против веймарской конституции! И я своим простым солдатским умом решил: раз все кричат об этом, почему бы и мне не бороться?

Крибель не зря гордился «своим простым солдатским умом». Да и что можно было требовать от простого солдата, если все министры и политики кричали: «Надо бороться!» И не с кем-нибудь, а с тем самым Берлином, из которого фон Сект грозил интервенцией. И как можно было после подобных заявлений со всей строгостью закона осудить таких «простых солдат», как Рем и Крибель, и помиловать Кара и фон Лоссова? Кто бы поверил, что эти люди действовали на свой страх и риск? Надо полагать, именно это было главной причиной того, что Гитлер отделался столь смехотворным наказанием за измену родине, а некоторые факты его деятельности суд вообще предпочел скрыть от публики. А если бы дело дошло до принца Рупрехта, которого Гитлер обещал восстановить в правах?

Сыграло свою роль и то, что народные заседатели были ярыми сторонниками обвиняемых и требовали их оправдания. Чтобы получить необходимое для обвинительного приговора число голосов, председатель суда был вынужден обещать заседателям, что… осужденным не придется или почти не придется отбывать наказание. А когда прокурор потребовал «довесить» Гитлеру срок за его преступления 1 мая 1923 года, Гюртнер через своего шурина доктора Дюрра, советника в баварском министерстве юстиции, предложил ему забрать свое предложение.

1 апреля 1924 года суд огласил приговор. Людендорф был оправдан, Гитлер, Пенер, Вебер и Крибель получили по пять лет тюрьмы. Штрассер, Фрик и некоторые другие второстепенные участники путча отделались сроками от 6 до 18 месяцев. Все они могли рассчитывать на досрочное освобождение.

Чем объяснить такую небывалую снисходительность баварской юстиции к государственным преступникам? Прежде всего, наверное, тем, что возглавлял эту юстицию тот самый Гюртнер, который являлся не только ярым националистом, но и близким другом Гитлера. Уже один этот факт служил лучшей гарантией безнаказанности изменников родины. Были замешаны во всех комбинациях фюрера и главные правители Баварии, и по существу и фон Кар, и фон Лоссов, и Зейсер тоже были должны сидеть на скамье подсудимых.

Тяжелораненый Геринг, Эссер и Россбах скрывались за границей. Геринг некоторое время пребывал в Инсбруке и своим роскошным образом жизни вызывал справедливое возмущение прятавшихся там штурмовиков, которые по-прежнему прозябали в нищете. Что же касается Эккарта, то по причине тяжелой болезни он будет освобожден и отправлен в Берхтесгаден, где и умрет.

Известие о приговоре мгновенно разнеслось по всей Южной Германии, и в глазах многих немцев Гитлер предстал мучеником в борьбе за святое дело возрождения нации. Были выпущены даже специальные открытки, на которых был изображен сидевший в камере Гитлер, освещенный падавшими на него через тюремную решетку лучами солнца.

Что же касается Ландсбергского замка, то с той самой минуты, как в нем оказались все осужденные заговорщики, он стал напоминать собой скорее партийный клуб, чем тюрьму. Каждый заключенный имел в своем распоряжении одну или две комнаты. Заговорщики принимали гостей, собирались вместе, беседовали, играли в карты и получали от тюремщиков любые продукты и спиртные напитки. Даже внешне Ландсбергская крепость стала напоминать Коричневый дом. На стенах камер висели нацистские плакаты, а в общем зале красовался большой флаг со свастикой.

Как это ни удивительно, но в тюрьме Гитлер жил куда лучше, нежели в иные периоды своей жизни на свободе. Его отлично кормили, в крепости был оркестр, издавалась газета, у особо важных узников имелись денщики, которые носили им завтрак прямо в постель. Обед становился целым событием, во время которого сидевший во главе стола Гитлер говорил на политические темы.

В тюрьму разрешалось передавать все, начиная от политических брошюр и кончая цветами. Но даже здесь Гитлер пользовался особыми привилегиями. Его камера с двумя окнами и отличным видом на горы была расположена несколько в стороне от камер других узников, тюремная администрация заботливо оберегала покой своего знаменитого заключенного.

В Ландсбергский замок шел бесконечный поток подарков и всевозможных подношений: книги, цветы, столь любимые Гитлером торты и пирожные. Путци так описал пребывание в тюрьме своего приятеля: «Все здесь выглядело как в заведении, торгующем деликатесами. Этими вещами можно было бы укомплектовать любой цветочный, фруктовый, овощной или винный магазин. Подарки приходили со всей Германии. Гитлер явно пополнел».

Шли ему и деньги, прежде всего от поклонниц. Особенно старались фрау Бехштейн, Брукман и Винифред Вагнер. «Мамки» словно состязались в том, кто больше даст своему любимцу. Чтобы как можно чаще посещать узника номер один, фрау Бехштейн стала выдавать себя за его мачеху. А затем уговорила мужа дать поручительство на предоставление Гитлеру мюнхенским «Дойче Ганза-банком» кредита на сумму в 45000 марок. Трудно сказать, по каким таинственным причинам тот согласился, не рассчитывая вернуть эти деньги. И оказался прав: после выхода из тюрьмы Гитлер и не подумал расплачиваться с ним, и герру Бехштейну пришлось оформить кредит как подарок.

По тюремному распорядку все заключенные Ландсберга вставали в шесть часов, а ровно в двадцать два часа выключали свет. Однако Гитлера и особо приближенных к нему тюремный распорядок не касался. Они могли вставать, когда им заблагорассудится, не гасить свет и заниматься чем угодно все двадцать четыре часа. Более того, уже очень скоро Гитлеру предоставили для совещаний и приема посетителей отдельную комнату. Там его очень часто можно было видеть сидящим в баварских коротких кожаных штанах с вышитыми зелеными подтяжками, которые ему подарила фрау Брукман, в рубашке с крахмальным воротником и галстуке. Удобно устроившись в кресле из металлических трубок, он потягивал кофе, а затем начинал свои бесконечные монологи на политические темы.

Гитлера обслуживали два особенно близких к нему единомышленника — шофер Эмиль Морис и Рудольф Гесс, который явился в тюрьму из Австрии, куда бежал после путча, и сразу же принялся исполнять свои секретарские обязанности. Именно он был организатором того великолепия и размаха, с каким был отмечен тридцатипятилетний юбилей фюрера, после которого присланные ему подарки с трудом поместились в нескольких комнатах.

Словом, обитатели тюрьмы вели счастливую жизнь, поскольку не были ограничены практически ни в чем. Что же касается свободы, то все они проведут в своем узилище не более года, о чем они прекрасно знали. Только одно им отравляло жизнь: Адольф Гитлер и его бесконечные речи, которые слышались из его комнаты в любое время дня и ночи. Он заговаривал узников до смерти, и в конце концов отчаявшиеся заключенные провели специальный совет, на котором на полном серьезе обсуждался вопрос, как заставить Гитлера замолчать. Вот тогда-то Г. Штрассеру пришла гениальная мысль — убедить Гитлера написать книгу. С этой минуты при каждом удобном случае ему стали ненавязчиво намекать на то, что именно теперь, когда у него есть свободное время, он просто обязан рассказать нации о своем пути. И Гитлер попался в расставленные сети. Вскоре он прекратил мучить узников крепости, и его жертвами стали всего два человека: Морис и Гесс, помогавшие ему в работе над книгой.

* * *

Многие биографы Гитлера и по сей день считают Гесса если не автором, то уж во всяком случае соавтором «Майн кампф», которая первоначально называлась «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости». Все дело было только в том, что Гесс был более образованным человеком, нежели фюрер, и мог куда более свободнее излагать свои мысли на бумаге. «Мой отец, — скажет позже сын Гесса Вольф Рюдигер, — записывал каждый свой разговор с Гитлером».

И все же «образованность» этого человека вряд ли можно преувеличивать. При всех своих знаниях Гесс свято верил в астрологов и черную магию, и очень многие его поступки были лишены здравого смысла, что, конечно, не помешало ему сделать весомый вклад в творение своего вождя, перед которым он продолжал преклоняться так же, как и до путча. Существует и другая версия, согласно которой «Майн кампф» обрела свой окончательный вид благодаря некоему прелату Штемпфле, который будет в свое время убит по приказу Гитлера.

Как бы там ни было на самом деле, сводить все к тому, что Гитлер был так дешево куплен сокамерниками, не следует. Вряд ли он забыл слова Людендорфа о том, что марксизм можно уничтожить только с помощью другой идеологии. Что тоже неверно. Уничтожить идеи нельзя, как и рукописи, — они не горят. А вот затмить их более яркой идеологией, наверное, можно. И, конечно, Гитлер рано или поздно написал бы собственный учебник национал-социализма, по которому училась бы вся страна. Как в свое время поступил Сталин, написав «Основы ленинизма», из которых было выхолощено самое главное — ленинская мысль. Но это нимало не огорчало красного диктатора — новое время диктовало новые песни, и Сталин умело приспособил ленинское учение под время и под себя. Хитрый горец справедливо полагал, что большинство членов партии, и читавших-то с трудом, никогда не будет изучать Ленина. И его маневр удался настолько, что даже такой враг Сталина, как Зиновьев, назвал его творение удивительно своевременной книгой.

В то же время многие биографы Гитлера и сейчас считают, что главным в стремлении Гитлера издать свою книгу был прежде всего меркантильный интерес. Пожертвований, конечно, было много, но где гарантия, что так будет всегда? А вдруг благодетельницы-«мамки» уже завтра охладеют к нему? Несмотря на все их восторги, Гитлер не мог не понимать, что они видели в нем прежде всего нечто, рожденное в их воспаленном воображении, этакого бунтаря среди лощеных гостей их роскошных салонов. А кем он будет после выхода из тюрьмы? Все тем же бунтарем или человеком толпы, которого постепенно забудут?

Поддержал его идею и директор издательства Макс Аманн, которому необходимо было на чем-то зарабатывать. «Фелькишер беобахтер» была запрещена, и он еле сводил концы с концами. Однако первоначальное название книги «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости» он сразу же отбросил как слишком длинное и наивное. Почему бы не назвать книгу проще и доходчивее? Скажем, «Моя борьба»? Гитлер согласился и принялся за работу…

* * *

Одним из самых желанных и частых гостей Гитлера стал генерал в отставке Карл Хаусхофер, личность весьма яркая и интересная. Хаусхофер интересовался эзотерикой и, будучи военным атташе в Японии, изучил дзен-буддизм. В свое время он был учеником известного русского эзотерика Григория Ивановича Гурджиева, имевшего, по его словам, непосредственную связь с тайными тибетскими ложами. После войны Хаусхофер стал профессором Мюнхенского университета и руководил институтом геополитики в Мюнхене, где Рудольф Гесс был у него ассистентом.

Мы уже говорили о том, что общество «Туле» считалось своего рода посредником между его членами и трансцендентными существами прошлой цивилизации. Под влиянием Хаусхофера, черпавшего силы из основного источника энергии и делавшего все возможное, чтобы разогреть медиумический ум Гитлера, «Туле» приобрело характер сообщества посвященных, сотрудничающих с Невидимым, и стало магическим центром нацистского движения. «Меня, — любил повторять он, — ведут Великие Древнего мира». Хаусхофер провозглашал необходимость «возвращения к истокам» человеческой расы в Центральной Азии и говорил о необходимости завладеть этим регионом для завоевания Германией тайных центров власти на Востоке. Долгими вечерами Хаусхофер рассказывал с интересом слушавшим его Гитлеру и Гессу об учении тибетских лам, тайны которого и по сей день заботливо берегут их жрецы, о тайной «Светоносной ложе», членом которой он являлся и которая занималась этногенезом арийской расы. По уверениям профессора, Восточная Европа, и прежде всего Россия, намеревалась распространить свое влияние на весь мир, и именно арийцам надлежало не только не допустить подобной несправедливости, но и заполучить столь необходимое им жизненное пространство на Востоке.

Некоторые авторы и сегодня уверены в том, что Хаусхофер передавал Гитлеру тайные знания, которые он сам якобы получил от неизвестных сил через контакт с обществом «Туле». «Посредством «Тайной доктрины», — писал один, из них, некто Равенскрофт, — Хаусхофер намеревался расширить временное сознание Гитлера и заставить его осознать законы царства Люцифера, действующие в нем потому, что он принадлежал его власти. Гитлер должен был стать машиной для осуществления сатаны в XX веке».

Но все это неправда. Общество «Туле» распалось уже в 1925 году, а такие посвященные, как Эккарт и Розенберг, по уверению знающих авторов, если и посещали заседания «Туле», то в качестве обыкновенных гостей. Нет никаких доказательств и о связи самого Хаусхофера с обществом, да и деятельность «Туле» искажена многими авторами, и прежде всего Дитрихом Брондером. В своей известной книге «Bevor Hitler Kam» он утверждал, будто бы Хаусхофер встречался с кавказским волшебником Гурджиевым в Тибете, и результатом этих встреч явились контакты «Туле» с тайными монастырскими орденами Тибета через маленькую колонию тибетских буддистов, возникшую в Берлине в 1928 году. А несколько позже состоявшая исключительно из эсэсовцев экспедиция должна была отправиться в Тибет и установить радиоконтакт между Третьим рейхом и ламами. Более того, одних только Гитлера, Гесса, Геринга и Гиммлера Брондеру показалось мало, и он включил в «Туле» еще и Муссолини, который вряд ли даже подозревал о существовании такого общества.

Впрочем, намерение автора, пожелавшего доказать наличие сверхъестественной дьявольской связи между нацистской партией и теософами Тибета, понятно. Понятны и его описания нацистского сатанизма и тех чудовищных экспериментов Хаусхофера, которые тот якобы проводил в своих оккультных играх — ради громкого имени еще и не то напишешь.

А что же сам Гитлер? Попал ли он под влияние этого самого Хаусхофера и действительно ли тот научил его каким-то таинственным техникам? Если верить Винифред Вагнер, то научился, и дело дошло до того, что она серьезно его предупреждала: «Вам подвластно все, но если вы поддадитесь воздействию черной магии, она станет определять вашу судьбу! Остерегайтесь ее!».

Но если даже Гитлер и находился под влиянием Хаусхофера, то это ровным счетом ничего не значило, поскольку ничего нового от него Гитлер не услышал. Да, профессор много говорил о походе на Восток, но почти десять веков назад тевтонские рыцари уже попытались осуществить эту идею. Ничего у них из этого не вышло, поскольку одних идей для завоевания столь необходимого «жизненного пространства» за счет славянских земель было мало. Нужны были и мощная экономика, и сильная армия, и желание тех, кто эту экономику определял. Думается, вряд ли фон Тиссен или Крупп забивали себе голову оккультными бреднями. А вот заполучить новые земли и власть над миром они очень хотели, и в конце концов именно они, а не хаусхоферы, будут решать, кому и что завоевывать.

Хотя верно и то, что практически вся верхушка нацистской партии находилась под влиянием магов и чародеев. И что там смотревшая на Гитлера словно на божество экзальтированная Винифред! С основанной Хаусхофером ложей, если, конечно, верить ученому-ракетчику, а по совместительству и эзотерику Вилли Лею, искал сближения сам Гурджиев (нашел или нет, так по сей день и остается неизвестным). Но тот самый гимн, который чародей написал на собственные похороны, вполне мог сочинить и фюрер:

— Я неистовствую и насилую, разъезжаю и бушую, вечно гневаюсь на сей мир, а сам пребываю во власти Пана!

Точнее и лучше не скажешь! Я сам пребываю во власти Пана… Но куда хуже то, что очень многие пребывали во власти самого Гитлера. И тот же Путци, впервые услышав его, говорил об исходившем от него гипнотизме, с которым «было просто невозможно бороться». Подобное утверждал не только Путци. По всей видимости, Гитлер и на самом деле обладал известным магнетизмом, который неотразимо действовал на окружавших его людей. Правда, позже такой магнетизм будут называть харизмой. Хотя и по сей день очень многие биографы Гитлера уверены в том, что Хаусхофер посвятил Гитлера в наиболее доступные психологические технологии, позволявшие воздействовать на людей и будившие в них силовые центры. И Гитлер действительно их будил. Но благодаря чему? Думается, что дело не в ламах, а в той самой аудитории, которая слушала Гитлера, вернее, в ее настрое. И очень интересно узнать, что говорил в этой связи о Гитлере хорошо знавший его Отто Штрассер.

«Меня, — пишет Штрассер в своей знаменитой книге «Гитлер и я», — всегда занимало, в чем секрет необыкновенного ораторского таланта Гитлера. Я могу объяснить его лишь сверхъестественной интуицией Адольфа, его способностью безошибочно угадывать чаяния слушателей. Если он пытается подкрепить свои аргументы теориями или цитатами, то это делается на достаточно низком уровне, и он остается непонятым. Но стоит ему отказаться от подобных попыток и смело подчиниться внутреннему голосу, как он тут же становится одним из величайших ораторов нашего века.

Он не пытается ничего доказывать. Когда он говорит об абстрактных вещах, таких как честь, страна, нация, семья, верность, то это производит на публику потрясающее впечатление: «Когда нация жаждет свободы, в ее руках появляется оружие…», «Если нация потеряла веру в силу своего меча, то она обречена на самое жалкое прозябание».

Образованный человек, слыша эти слова, поразится их банальности. Но эти слова Гитлера находят путь к каждому сердцу и накручивают аудиторию.

Однако было бы ошибкой считать, что Гитлер всегда был лишь беспринципным демагогом. Когда-то он искренне верил в правоту своего дела. У него были чувства — но не характер — революционера, а главное — чутье, которое при общении с массами заменяло ему проницательность психолога.

Вот Гитлер входит в зал. Принюхивается. Минуту он размышляет, пытается почувствовать атмосферу, найти себя. Внезапно он взрывается: «Личность не принимается в расчет… Германия растоптана. Немцы должны объединиться. Интересы каждого должны быть подчинены интересам всех. Я верну вам чувство собственного достоинства и сделаю Германию непобедимой…»

Его слова ложатся точно в цель, он касается душевных ран каждого из присутствующих, освобождая их коллективное бессознательное и выражая самые потаенные желания слушателей. Он говорит людям то, что они хотят услышать.

На следующий день, обращаясь уже не к разрозненным лавочникам в пивной, а к промышленным магнатам, в первые секунды он испытывает то же самое чувство неопределенности. Но вот его глаза загорелись, он почувствовал аудиторию, все в нем перевернулось: «Нация возрождается лишь усилиями личности. Массы слепы и тупы. Каждый из нас — лидер, и Германия состоит из таких лидеров!» «Правильно! Правильно!» — кричат промышленники, они готовы поклясться, что Гитлер — их человек.

В 1937 году на съезде в Нюрнберге он обращается к женщинам. Перед ним — двадцать тысяч женщин, среди них — молодые и старые, красивые и безобразные, старые девы, замужние дамы и вдовы, озлобленные и полные надежд, обеспокоенные и одинокие женщины с высокими моральными принципами и без них. Гитлер ничего не знает о женщинах, однако с его губ слетают слова, вызвавшие безумный, безудержный энтузиазм: «Что дал вам я? Что дала вам Национал-социалистическая рабочая партия Германии? Мы дали вам Мужчину!» И женщины отвечают ему диким воплем восторга.

Гитлер — это медиум, впадающий в транс, оставаясь лицом к лицу с публикой. Это — момент его истинного величия, когда он по-настоящему становится самим собой. Он верит в то, что говорит; ведомый мистической силой, он и не сомневается в своем историческом предназначении.

Но Гитлер в обычном состоянии — это совершенно другой человек. Он не может быть естественным и откровенным; он никогда не прекращает играть роль и смотреть на себя со стороны. Сначала он был Неизвестным солдатом, выжившим в годы Великой войны. Трогательный и свой неприметный герой, он проливал настоящие слезы над несчастьями своей родины. Когда через некоторое время он обнаружил, что может вызывать слезы по собственному желанию, то после этого он уже рыдал до изнеможения. Затем он стал Иоанном Крестителем, который готовится к приходу Мессии; потом самим Мессией, примеряющим на себя роль Цезаря; Однажды он обнаружил грандиозное воздействие вспышек своего гнева; с тех пор гнев и неистовая брань стали любимым оружием в его арсенале.

Незадолго да нашего разрыва у нас вышел спор о газете, которую я издавал в Берлине, — «Дер Национал-социалист». Кроме меня и Гитлера там присутствовали также Грегор и сотрудник моей газеты Хинкель. В течение получаса Гитлер приводил совершенно несостоятельные аргументы.

— Но вы ошибаетесь, господин Гитлер, — сказал я ему.

Гитлер остановил на мне пристальный взгляд и закричал в бешенстве:

— Я не могу ошибаться. Все, что я делаю и говорю, войдет в историю.

Затем он впал в глубокую задумчивость и молчал, опустив голову и ссутулившись. Он выглядел маленьким и старым человеком, измученным ролью, которую ему приходилось играть.

Мы ушли, не сказав ни слова.

— Грегор, у этого человека — мания величия! — заметил я.

— Ты провоцируешь его, — ответил Грегор. — Откровенно говоря, ты его раздражаешь. Со мной он никогда так не забывается.

Однако Грегор ошибался. В этот день родилась догма о непогрешимости Гитлера. Она была подтверждена во многих писаниях национал-социалистов. Особенно этим отличалась последняя книга Германа Геринга.

В самоинсценировках, которые устраивает истерическая личность, нелегко отделить сознательное от патологического. Без сомнения, Гитлер — человек неуравновешенный. Когда он спокоен, что бывает крайне редко, то находится в каком-то оцепенении. Он как будто находится в летаргическом сне в эти моменты. В самом обычном состоянии он производит впечатление человека, который не бывает спокойным никогда.

Поезд раздражает его тем, что едет слишком медленно. Машину, которая мчится, преодолевая не менее семидесяти миль в час, он обзывает воловьей упряжкой. Для экономии времени он садится в самолет, но при этом жалуется, что в воздухе он совершенно не чувствует скорости.

Человек, который, не моргнув глазом, втянул Европу в новую мировую войну, мучительно страдает, принимая самое ничтожное решение. Однажды Грегор должен был встретиться с Гитлером и обсудить с ним какой-то незначительный вопрос, связанный с деятельностью штурмовых отрядов в Ландсхуте. В течение нескольких недель Гитлер увиливал от встречи, ссылаясь на чрезмерную занятость. Наконец он согласился встретиться с моим братом в ресторане. Ужин начался вполне удачно, но лишь только Грегор перешел к делу, Гитлер стал проявлять признаки беспокойства и под каким-то предлогом вышел. Он стремительно покинул ресторан через боковую дверь, которая вела из уборной прямо на улицу, оставив пальто и шляпу, за которыми потом прислал своего шофера.

Конечно, у Гитлера бывают порывы мужества и приступы ярости, но обычно он — слабый, колеблющийся человек. Он приходит в ужас от одной только мысли о том, что может заболеть или потерять контроль над своим мышлением. Его называют аскетом, но этим описывается его образ жизни, а не менталитет. Настоящие актеры жертвуют плотскими удовольствиями ради высшей идеи, в которой они черпают силы. Адольф же отказывается от них из чисто материалистических побуждений: он уверен, что мясо вредно для здоровья, что табак — яд и что употребление спиртного притупляет бдительность и ослабляет самоконтроль.

Это чудовище, действующее, как правило, на уровне бессознательности, все же страшится моментов душевной близости или невольного проявления чувств. Позволив себе минуту откровенности, он посчитал бы потерю осторожности величайшим позором.

…Ему нравилось считать себя воплощением героической концепции жизни, самое мировоззрение он называл вакхическим. Ему было бесполезно объяснять, что античные боги не только совершали подвиги, но и любили женщин и вино. Такого рода рассуждения приводили Гитлера в смятение: он всегда старался избежать самых слабых намеков на непристойность.

Единственное, что он мог сказать о женщинах, — что они лишают политика здравого смысла и подтачивают его силы. Я бы мог возразить ему: «У здравомыслящего политика есть только два учителя: история, из которой он узнает о силах, управляющих миром, и женщина, которая помогает ему понять людей».

Страх фюрера перед простыми человеческими чувствами — строго охраняемая тайна, и всей правды об этом не знают даже его близкие».

Это говорил тот самый Отто Штрассер, который никогда не любил Гитлера и чем больше узнавал его, тем сильнее презирал. Но так ли уж он был не прав, рассказывая о его, например, ораторских талантах? Думается, что нет, и эти таланты очень сильно преувеличены. Истинный талант оратора заключается, наверное, все-таки не в том, чтобы убеждать пойти за собой тех, кто придерживается совершенно иной идеологии. И если бы дело было только в каких-то там тайных технологиях и чакрах, то зачем тогда, спрашивается, надо было сражаться с коммунистами на улицах? Не проще ли было прийти к ним на собрание и, используя учение древних лам, приобщить их к нацистской вере?

Но… не приобщили, потому и лилась кровь на улицах немецких городов. Вся сила Гитлера как раз и была в том, что он убеждал не доводами, а воздействием на бессознательное толпы, которой никакие доводы не были нужны и которая слышала только то, что хотела слышать. Гитлер всегда терялся в беседах с теми, кого принято называть интеллектуалами, поскольку не мог победить их в теоретическом споре, требовавшем не столько красноречия, сколько знаний. Именно поэтому он ненавидел всех, кто жил знаниями и умом, а не подогретыми в них им же самим эмоциями. Но самым интересным было, наверное, все-таки то, что презиравший толпу Гитлер недалеко ушел от нее, а потому и попадал под влияние всех этих эккартов и хаусхоферов, хотя и ненадолго. Но как только он начал понимать, что его движение вверх определено отнюдь не движением звезд и тайными знаниями чародеев из Шамбалы, а поддержкой Круппа и Шахта, он мгновенно забыл обо всех шамбалах и тибетах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.