Жданов и сталинская холодная война
Жданов и сталинская холодная война
В соответствии с долгой историографической традицией, А. А. Жданова характеризовали как бескомпромиссного радикала, преследователя советской интеллигенции, организатора политических погромов в области культуры, которые позднее под названием «ждановщина» вошли в историю как синоним бездумного догматизма и мещанской нетерпимости[104]. Позже, напротив, его пытались представить поборником умеренности и покровителем либеральных представителей естественных и гуманитарных наук[105]. На самом деле, в вопросах культуры и искусства у Жданова, похоже, было очень мало собственных идей. Практически каждой его идеологической акцией дирижировал Сталин. Сам Жданов нередко делал то, что шло вразрез с его собственными интересами. Сталин же руководствовался собственным пониманием логики холодной войны, логики, которая должна была поставить советскую интеллигенцию в оппозицию всему западному.
Тот факт, что Жданов был не более чем исполнителем воли Сталина, не означает, что он был лишен определенной институциональной идентичности. После болезни и смерти в мае 1945 года А. С. Щербакова Жданов, наконец возвращенный в Москву, сосредоточил в своих руках руководство работой Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), возглавлявшегося тогда его протеже Г. Ф. Александровым, и идеологической работой в целом. Одной из главных проблем, с которой столкнулся Жданов, была необходимость вернуть партию на рельсы идеологической ортодоксии. Массовый прием в партию в годы войны, расширение кругозора фронтовиков, наблюдавших жизнь на Западе, последовавшая затем их демобилизация угрожали идеологической чистоте парторганизаций. В таких условиях Жданов возглавил огромный аппарат, призванный укреплять идеологическую бдительность. Его обязанности как куратора идеологической машины (Управления пропаганды ЦК, печати, издательств, кино, радио, ТАСС, искусств, устной пропаганды и агитации) были формально закреплены постановлением Политбюро от 13 апреля 1946 года[106]. В течение четырех месяцев Жданов основал новый пропагандистский еженедельник «Культура и жизнь», стал автором двух знаковых постановлений ЦК ВКП(б) об усилении партийно-организационной и партийно-политической работы с вновь вступившими в ВКП(б) и о подготовке и переподготовке руководящих партийных и советских работников. Под его руководством создавалась Высшая партийная школа ЦК ВКП(б), Академия общественных наук[107].
Несмотря на взлет Жданова весной-летом 1946 года, в основных идеологических событиях того периода, благодаря которым он получил известность, ведущую роль играл все же Сталин. Подоплекой этих кампаний, окончательно прояснившейся летом 1947 года, было стремление дисциплинировать советскую интеллигенцию и на фоне углубления противоречий на международной арене втянуть ее в идеологическую войну с Западом.
14 августа 1946 года ЦК ВКП(б) выпустил постановление «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором упомянутые ленинградские издания осуждались за серьезные идеологические ошибки[108]. Два дня спустя Жданов выступил перед членами Ленинградского отделения Союза писателей с гневной речью, в которой подверг самой резкой критике двух литераторов, сатирика Михаила Зощенко и поэтессу Анну Ахматову. В своем выступлении, «сокращенная и обобщенная» версия которого позже была опубликована в центральной печати, Жданов поносил Зощенко как «мещанина и пошляка», произведения которого отравлены «ядом зоологической враждебности к советскому строю», являются «пакостничеством и непотребством». Ахматова же, согласно печально известной формулировке Жданова, «блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой […], взбесившаяся барынька, мечущаяся между будуаром и моленной»[109]. Благодаря этой тираде и последовавшей за ней кампании по преследованию творческой интеллигенции, имя Жданова стало «олицетворением нетерпимости, преследования культуры и воинствующей глупости» — «ждановщины»[110].
Впрочем, на самом деле, кампанией против интеллигенции руководил Сталин. Она началась на заседании Политбюро 13 апреля 1946 года, когда, согласно Жданову, «товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам, причем он поставил вопрос насчет того, что наши толстые журналы, может быть, даже следует уменьшить». Сталин утверждал, что поскольку в литературнохудожественных журналах не удалось организовать литературную критику должным образом, ее нужно возложить на Управление пропаганды ЦК[111]. Окончательный выбор журналов, подвергшихся нападкам, а главное то, что они были именно ленинградскими, почти наверняка дело рук Сталина[112]. Жданов был в Ленинграде первым секретарем больше десятилетия и со сменившим его Кузнецовым продолжал нести ответственность за то, что происходило в городе. Атаки на ленинградские структуры, в первую очередь ленинградскую парторганизацию, руководившую журналами, могли только подорвать его политическую репутацию. На самом деле, 26 июня года бюро Ленинградского горкома одобрило включение Зощенко в состав редколлегии «Звезды», а 6 июля печатный орган горкома газета «Ленинградская правда» опубликовала хвалебную статью о писателе. Степень участия работников ленинградского горкома в наблюдении за журналом была столь велика, что они подверглись взысканиям по горячим следам августовского постановления. Атаки на давнюю вотчину Жданова шли вразрез с его личными интересами[113]. Действительно, Жданов вел себя чрезвычайно сдержанно на заседании Оргбюро 9 августа, посвященном осуждению журналов, в то время как его соперник Маленков играл более заметную роль. В Ленинграде «обиженных приютили. Зощенко критиковали, а вы его приютили», — заявил Маленков ленинградцам. Когда же Сталин поинтересовался, осведомлен ли был ленинградский горком о включении Зощенко в состав новой редколлегии «Звезды», Маленков язвительно отреагировал: «Это Ленинградский комитет решил»[114].
Ключевую роль на заседании Оргбюро 9 августа играл сам Сталин. Значение, которое придавал Сталин этому совещанию, подчеркивалось тем, что он вообще его посетил: это был единственный случай после войны, когда Сталин лично присутствовал на заседании Оргбюро. Сталин влиял на заседание не только своим присутствием, но и выступлением по поводу неблагонамеренных журналов, задавшим тон кампании. Люди вроде Зощенко, говорил Сталин, «проповедуют безыдейность» и «пишут такие бессодержательные, пустенькие вещи, даже не очерки и не рассказы, а какой-то рвотный порошок. Можно ли терпеть таких людей в литературе? Нет, мы не можем держать таких людей, которые должны воспитывать нашу молодежь». По поводу Ахматовой он заметил: «У Ахматовой авторитет былой, а теперь чепуху она пишет»[115]. В своих выступлениях в Ленинграде перед партийным активом и перед писателями Жданов подчеркивал центральную роль Сталина в организации кампании:
«Этот вопрос на обсуждение Центрального комитета поставлен по инициативе товарища Сталина, который лично в курсе работы журналов “Звезда” и “Ленинград” находился и находится все время, подробно изучил состояние этих журналов, прочитал все литературные произведения, опубликованные в этих журналах, и предложил Центральному комитету обсудить вопрос о недостатках в руководстве этих журналов, причем сам лично участвовал на этом заседании ЦК и дал руководящие указания, которые легли в основу решения Центрального комитета партии, которые я обязан вам разъяснить»[116].
Даже после произнесения своей речи в Ленинграде Жданов просил у Сталина инструкций. 14 сентября он направил Сталину текст сокращенной стенограммы своего доклада, предназначенный для печати, с просьбой просмотреть и внести исправления. «Я думаю, — отвечал Сталин 19 сентября, — что доклад получился превосходный. Нужно поскорее сдать его в печать, а потом выпустить в виде брошюры». При этом Сталин внес в документ свою правку[117].
Ленинградская речь Жданова получила дурную славу благодаря унижению Зощенко и Ахматовой. Однако в долгосрочной перспективе не менее важным было то, что в постановлении от 14 августа обличались произведения, «культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада». В опубликованной версии речей Жданова эта тема получила дальнейшее развитие:
«Некоторые наши литераторы стали рассматривать себя не как учителей, а как учеников буржуазно-мещанских литераторов (слово «мещанских» в текст вписал Сталин. — Авт.), стали сбиваться на тон низкопоклонства и преклонения перед мещанской (слово «мещанской» вновь вписал Сталина. — Авт.) иностранной литературой. К лицу ли нам, советским патриотам, такое низкопоклонство, нам, построившим советский строй, который в сто раз выше и лучше любого буржуазного строя? К лицу ли нашей передовой (слово «передовой» вписал в текст Сталин. — Авт.) советской литературе, являющейся самой революционной (слово «революционной» вписал в текст Сталин вместо «передовой») литературой в мире, низкопоклонство перед ограниченной мещанско-буржуазной (слова «ограниченной мещанско-» вписал в текст Сталин. — Авт.) литературой Запада?»[118]
Сталин сыграл решающую роль в составлении постановления о литературных журналах и упоминание «низкопоклонства перед Западом», вероятнее всего, появилось благодаря ему. Именно это выражение, как мы видели, Сталин уже использовал осенью предыдущего года в переписке с соратниками, когда критиковал их за публикацию в «Правде» речи Сталина.
Именно этот тезис противостояния Западу был лейтмотивом второй стадии кампании по «перевоспитанию» интеллигенции. И в этом случае Сталин был главным вдохновителем, а Жданов — орудием в его руках. В 1946 году руководитель Агитпропа Г. Ф. Александров, давний сотрудник Жданова, опубликовал работу под названием «История западноевропейской философии». Хотя поначалу книгу приняли хорошо — ей была присуждена Сталинская премия — впоследствии Сталин раскритиковал ее с подачи профессора Московского университета 3. Белецкого за недооценку русской философии и ее влияния на Запад[119]. В свете сталинской критики Секретариат ЦК организовал в январе 1947 года обсуждение книги в Институте философии. Атака на Александрова не могла не быть серьезным испытанием для Жданова, поскольку Александров возглавлял Управление пропаганды ЦК, находившееся в ведении Жданова, и был близким сотрудником Жданова.
Обсуждавшие книгу в январе пытались не подвергать Александрова серьезной критике, видимо, надеясь на то, что скандал удастся замять. Однако Сталин проявил бдительность. Несомненно, на настроения Сталина оказывали влияние не только внутриполитические расчеты, но и заметное ухудшение международной обстановки. 12 марта 1947 года президент Трумэн обнародовал свою «доктрину» и призвал к оказанию помощи Греции и Турции, столкнувшимся с «тоталитарной» угрозой коммунизма. В следующем месяце прекращение совещания министров иностранных дел в Москве сигнализировало о том, что отношения сверхдержав зашли в тупик. На фоне роста напряженности на международной арене Сталин решил вернуться к труду Александрова и использовать этот пример для демонстрации угроз, которые несет в себе «заискивание» перед Западом.
22 апреля Секретариат ЦК отдал распоряжение о проведении второй, более углубленной дискуссии по книге Александрова. В отличие от январского обсуждения, это собрание, продолжавшееся с 16 по 25 июня, широко освещалась. Более 50 докладчиков выступили с критическими замечаниями по поводу книги. Стенограммы их выступлений были опубликованы на 501 странице нового журнала «Вопросы философии»[120]. Сталин, недовольный тем, что Жданов устранился от участия в январской дискуссии, организованной заместителями Александрова в Агитпропе, настоял на том, чтобы на этот раз Жданов председательствовал на заседаниях. К концу дискуссии, 24 июня, Жданов сформулировал официальные обвинения против Александрова: не включив русскую философию в анализ европейской философии, Александров принизил влияние русских мыслителей на развитие мировой философской мысли[121]. Сам того не желая, Жданов под нажимом Сталина был вынужден осуждать собственного подчиненного. В сентябре Александров и еще один сотрудник Жданова, первый заместитель Александрова П. Н. Федосеев, были смещены со своих постов в Управлении пропаганды и агитации, а их место заняла новая команда во главе с новоиспеченным секретарем ЦК М. А. Сусловым[122].
К началу лета 1947 года идеологическая кампания разворачивалась и на третьем фронте. На этот раз мишенью были двое ученых: Н. Г. Клюева и ее муж Г. И. Роскин, работавшие в Москве над препаратами от рака. Основным инструментом новой атаки был «суд чести» — советская версия института царских времен. Жданов был главным кукловодом первого и самого известного из этих процессов — против Клюевой и Роскина, состоявшегося в Москве 5–7 июня в присутствии почти 1,5 тыс. человек[123]. Некоторые ученые считали это логическим продолжением кампаний, проводимых Ждановым в 1946 году. Расправившись с писателями и философами, Жданов теперь пытался сделать то же самое с наукой.
Хотя большую часть черновой работы по делу Клюевой и Роскина проделал Жданов, содержание и общее направление кампании определял Сталин. Интерес к делу возник из-за того, что данные, относящиеся к лечению рака, летом-осенью 1946 года были переданы представителям западного научного сообщества. Проблему, вероятно, впервые серьезно обсуждали на заседании руководящей группы 24 января 1947 года, в день, когда Жданов вернулся из отпуска[124]. С самого начала Сталин, похоже, проявлял к делу неподдельный интерес. Так, 1 февраля 1947 года Жданов передал ему запись бесед, имевших место на предыдущей неделе с Клюевой и министром здравоохранения Г. А. Митеревым, а через два дня Сталин получил записи бесед Клюевой, Роскина с американским послом У. Смитом, состоявшейся летом 1946 года[125]. 6 февраля Сталин получил протокол допросов начальника Управления противораковых учреждений Министерства здравоохранения, арестованного по приказу Сталина неделей ранее[126].17 февраля Сталин собрал заседание для обсуждения дела. Помимо увольнения Митерева Сталин распорядился об аресте академика В. В. Парина, передавшего рукопись Клюевой и Роскина американцам[127].
Несомненно, решение об организации суда чести по материалам данного дела принимал Сталин. Он внимательно следил и за подготовкой и за проведением процесса. Сталин, скорее всего, определил и состав подсудимых. Первоначально основной огонь был обращен против министра здравоохранения Митерева. В мае были подготовлены необходимые документы о привлечении к суду именно Клюевой и Роскина[128]. В записной книжке Жданова, куда он аккуратно заносил высказывания Сталина по этому и другим вопросам читаем: «Не нарком (Митерев. — Авт.) их вел, а они вели с Лариным наркома»[129].
То, что Клюева и Роскин стали главными обвиняемыми, было для Жданова крайне неприятным обстоятельством. Ведь 4 апреля 1946 года именно он поставил перед Секретариатом ЦК вопрос об улучшении условий труда этих ученых, откликаясь на просьбу своего давнего знакомого, чиновника Министерства здравоохранения В. Н. Викторова, полученную им 15 марта 1946 года[130]. Более того, именно к Жданову Клюева и Роскин обратились позже в том же году с целью добиться дальнейшего улучшения условий труда. «Благодаря Вашей помощи», в мае-июне были приняты меры для нормализации нашей работы», — писали они Жданову 15 ноября[131]. Эти факты Клюева и Роскин охотно предъявили на предварительных слушаниях суда чести в мае 1947 года. Во многом с целью дезавуировать эти заявления ученых Жданов подготовил свое заявление председателю суда чести. 29 мая он направил проект этого документа Сталину и другим членам «семерки». «Клюева и Роскин искажают факты, касающиеся их обращений в ЦК ВКП(б), и в частности, ко мне, — писал Жданов. Впервые я увидел Клюеву и Роскина не в марте и в июне 1946 года, как они об этом говорят, а 21 ноября 1946 года. Никогда ни Клюева, ни Роскин не жаловались мне ни письменно, ни устно, что их “собираются отдать американцам”». Сталин внимательно ознакомился с этим документом, внес в него незначительную стилистическую правку и поставил резолюцию: «Согласен»[132], еще раз подтвердив свою роль в организации суда. Учитывая потенциальный вред, которое могло нанести «дело Клюевой и Роскина» положению самого Жданова, вряд ли решение о суде принималось по его воле. Инициативы такого рода, как правило, оставались прерогативой вождя.
В конечном итоге суд, а главное, закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина» от 16 июля 1947 года, были составляющими более широкой кампании по искоренению «преклонения» перед Западом, затеянной Сталиным. Письмо, главной темой которого было осуждение «низкопоклонства и раболепия перед иностранщиной» (слово «низкопоклонство» использовалось семь раз), отсылало к уже апробированным идеям:
«[…] Еще в прошлом году в известных постановлениях о журналах “Звезда” и “Ленинград” и о репертуаре драматических театров ЦК ВКП(б) обратил особенное внимание на весь вред низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада со стороны некоторых наших писателей и работников искусства […] Господствующие классы царской России в силу зависимости от заграницы, отражая ее многовековую отсталость и зависимость, вбивали в головы русской интеллигенции сознание неполноценности нашего народа и убеждение, что русские всегда-де должны играть роль “учеников” у западноевропейских “учителей”»[133].
То, что тема «низкопоклонства и раболепия» перед Западом получила такое развитие в середине июля 1947 года, вероятнее всего, было также связано с новым витком роста международной напряженности после обнародования плана Маршалла месяцем ранее[134].
Несмотря на то, что Жданов традиционно пользовался дурной славой из-за идеологических кампаний 1946–1947 годов, все они, как доказывают документы, разыгрывались по сталинским нотам.
Сталину, как следует из архивов, скорее всего, принадлежало и одно из наиболее известных заявление Жданова о разделении мира на «два лагеря», сделанное им в конце 1947 года на учредительной конференции Коминформа[135]. Во всех случаях Сталин демонстрировал полный контроль над своим заместителем, нередко втягивая Жданова в акции, объективно наносящие ущерб интересам последнего. Положение уже совершенно измученного Жданова, состояние здоровья которого внушало серьезные опасения, все больше ухудшалось[136]. Следующий шаг Сталина означал окончательное унижение Жданова, вынужденного выступить против собственного сына.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.