Глава 11 Бои под Сухиничами

Глава 11

Бои под Сухиничами

В середине августа 1942 года немцы предприняли довольно мощное наступление из района Болхова в направлении на Калугу. Тем самым они ослабляли удар наших войск в районе Ржева. Началась операция «Смерч», о которой мало что известно в военной историографии. Противник планировал выйти танковым клином в район западнее Юхнова и отсечь советскую группировку, находящуюся в районе Сухиничей. Наступление вела 2-я танковая армия вермахта: 11 дивизий, в том числе две танковых и одна моторизованная. Всего до 400 танков. Штабом Западного фронта предпринят был встречный удар силами 16-й, 61-й армий и З-й танковой армии. Наступление советских войск началось 22 августа, Так как существенных результатов эта операция не принесла ни одной из сторон, и в мемуарах советских маршалов, и в дневниках и записках фельдмаршалов вермахта эти операции охарактеризованы как сковывающие.

— А еще вспоминается бой под Холмищами. Это за Сухиничами. Летом сорок второго года.

Утром чуть свет переправились через наведенный саперами мост. Растекли-ись по пойме! Хорошо, от речки поднимался туман, долго помогал нам оставаться незамеченными противником. Связь уже была установлена. Связисты поработали до нас. Нам предстояло установить связь с ротами. Командир взвода связи Хабибуллин, татарин, страшный матерщинник, приказывает мне: «Антипов, бери с собой двоих связистов и дуй с первой ротой».

Батальон должен был атаковать высотку — ржаное поле за речкой. Ох уж эти высотки… И вот роты поднялись и с криками «Ура!» кинулись к высотке. Мы, связисты, следом тянем связь. Ударили немецкие пулеметы и минометы. Минометы били так интенсивно, что казалось, мины падают прямо на спину. Под таким сильным огнем продвигаться дальше было нельзя. Залегли. А попробуй не залечь! Мы, втроем, ползем, катушку тянем. Вдруг рядом взрыв, гляжу, солдата моего, ползущего впереди, нет, одни обрубки ног в ботинках… Лежат дымятся. Ползем дальше. Мины стали рваться еще чаще. Ползем через убитых, через раненых. Жара, пыль, смрад. Пить хочется. А у меня, еще с зимы, штаны ватные. Упарился я в них, спасу нет! Правда, ползать в них было все же удобнее — не так больно коленкам.

На КП роты я приполз уже один. Связь наладил. Ротный по фамилии Терешин. С ним ординарец. Подняли он(снова бойцов в атаку. И снова ничего не получилось. Вскоре ротный вернулся, стал докладывать комбату: «Много убитых. Много раненых. Пулеметы бьют так, что головы нельзя поднять!» А комбат, видать, другую ему песню поет… Гляжу, ротный сморщился, и уже тише, в трубку: «Задачу понял. Да понял я задачу! Сейчас попытаемся еще раз. Политрук и последний взводный встанут по флангам. Поведу сам. Да, сам. Если и на этот раз ничего не выйдет, в следующую атаку поднимать будет уже некого».

И ушел ротный. Слышу, поднялись. Закричали. Загрохотало опять. И опять ничего не вышло. И тут прервалась связь. Я хотел послать солдата, который приполз к тому времени на КП первой роты мне в помощь. Но он был ранен. Сидел возле аппарата и смахивал со лба сгустки крови.

Появился Хабибуллин, выругался и сказал: «Черт с ней, со связью! Кому она теперь нужна? Лучше принеси попить». Ротный тоже приполз. Молча сел в углу. Бледный. Ничего не говорит. Хабибуллин мне: убило, мол, и политрука, и последнего лейтенанта, и бойцов много на поле оставили…

А день уже клонился к вечеру. Пополз я по стежке в лощинку. Еще когда перебирались сюда, приметил я, что там бочажок есть, вода. Возле бочажка лежит убитый солдат. Кровь от него розовым пятном в воде расплывается. Ладно, думаю, хоть и с кровью, а напьюсь. Сил больше нет жажду терпеть. И командирам котелок принесу. Из-под немца пил, а этот же свой. Напьюсь. И тут, с другой стороны, к бочажку подбежал наш солдат, опередил меня, нагнулся к воде с котелком. Выстрела я не слышал, только увидел, как у него изо лба над бровью ударил фонтан крови. Я сразу отпрянул назад. Снайпер, видимо, уже пристрелял это место. Теперь он ждал меня.

Я вернулся на КП ни с чем. Доложил, что снайпер бочажок стережет. «Черт с ней, с водой, — сказал ротный. — Надо получше окопаться».

Но куда там окапываться? За день вымотались так, что прилегли в неглубокие свои ровики, отрытые наспех еще утром, и уснули смертным сном.

Сколько мы спали, сказать не могу. Может, минуту всего и спали. А может, и полчаса. Проснулись от грохота и крика. Залп немецких минометов был настолько мощным, что казалось, вот-вот нас вытряхнет из наших ровиков. Одна мина попала в самый край моего бруствера. Еще бы несколько сантиметров — и конец. «Хабибуллин! — закричал ротный. — Давай скорее пулемет!» Тот заматерился, откуда-то выкатил станковый пулемет и принялся вместе с Терешиным устанавливать его на бруствере.

А немцы уже пошли в атаку. Вначале заорали где-то слева, замелькали во ржи. Ротный бил по каскам, на голоса, короткими очередями. Когда они выбегали на чистое, делал длинную очередь. Немцы падали, откатывались. Затихали. Раненые уползали в рожь. Он их не трогал. Другие лежали и громко стонали. За ними выползали санитары и утаскивали их. И этих он не трогал. Но через некоторое время опять слышались крики команд, и немецкая цепь вырастала во ржи и шла на нас. И снова Терешин останавливал их.

В соседнем ровике я нашел ручной пулемет Дегтярева. Попробовал. Пулемет был исправный. Я начал стрелять в другую сторону. Потому что немцы после нескольких безуспешных атак стали обходить нас. Теперь мы поменялись с ними ролями: они наступали, а мы резали их из пулеметов.

Отбили очередную атаку. Стало тихо. «Покурить есть?» — спросил Хабибуллин и выругался, такая уж у него была привычка. «Нету, товарищ лейтенант». И он снова выругался.

День прошел так быстро, что мы и не заметили, как стало темнеть. И снова немцы заорали во ржи. Оттуда веером полетели трассирующие пули. И на этот раз мы положили их. Диск в моем дегтяре опустел, а зарядить его было уже нечем. «Все, товарищ лейтенант, — доложил я Терешину, — патронов больше нет». — «Бросай свой пулемет и иди ко мне. Держи ленту, чтобы не захлестывала. А то сейчас опять пойдут».

Когда совсем стемнело, кончились патроны и в станкаче. Хабибуллин пополз по окопам, но вскоре вернулся, сказал, что ничего не нашел, и выругался.

К счастью, немцы больше не атаковали. Видимо, тоже выдохлись.

Ротный вынул из «максима» затвор, поднялся и, ничего нам не говоря, пошел к переправе.

Немного погодя решили уходить с позиций и мы с Хабибуллиным. Никому тут уже наша связь не нужна была. Зачем мертвым связь?

Лейтенант Хабибуллин шел к переправе и всю дорогу матерился. Он ругал нашу артиллерию — за то, что не поддержала нас ни перед первой атакой, ни потом, когда стало ясно, что, если не подавить немецкие пулеметные точки и минометные батареи, высоты нам не взять. Ругал комбата и ротных — за то, что, несмотря на потери и всю бесполезность атак, они снова и снова поднимали людей.

Мост, который еще ночью перед атакой навели саперы, оказался цел. Но немцы его простреливали. Немецкий пулеметчик пристрелял свой видимо, еще днем, когда наши ребята из соседних рот после первой неудачной атаки и сильной контратаки немцев валом валили на ту сторону. Каждые две минуты длинная очередь прошивала темноту и пространство над настилом. Две минуты — и очередь. Пули по воде — чок-чок-чок! Первым пробежал Хабибуллин. Матернулся и побежал. Слышу, уже на том берегу матерится и меня зовет. Я пропустил одну очередь, другую, третью… Не могу от земли оторваться, и все тут! Что со мной сделалось, не пойму. А чувствую, что не владею собой. Страх какой-то напал. В окопе, когда из дегтяря стрелял, когда немцы были совсем рядом, такого страха не чувствовал. Руки-ноги, конечно, и там тряслись, но не до такой степени.

Хабибуллин лежит на том берегу и уже матерится так громко, что кажется, и немец его слышит. Теперь он и немецкого пулеметчика материл, и меня вместе с ним, и наших саперов, что не там переправу навели, что слишком видное место и с немецкой стороны хорошо простреливается… Ладно, думаю, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Подождал, когда простучит следующая очередь, вскочил и побежал что было духу. На середине моста споткнулся и чуть не упал. И только соскочил на берег, сунулся за бугорок — его я еще издали присмотрел, — пули зачмокали по воде, пронеслись над головой.

Хабибуллин мне: «Что ты так медленно бежал? Ранен, что ли? А? Так твою, перетак! Еле ноги переставлял!» — «Да нет, — говорю, — не ранен. Я быстро бежал». — «Где быстро?! Чуть под пули не попал! Мать-твою куда попало!..»

Видать, бежал я правда не так резво, как бегают, когда жизнь надо спасать. Ноги заплетались, вот и споткнулся на ровном месте. А мне казалось, что в жизни своей я не бегал так быстро, как на том мосту под Холмищами.

Мост никто не охранял.

В деревне мы нашли своих. Оказывается, они еще днем отошли за речку. Приказ был на отход. А мы приказа не знали и держались, пока были патроны. Вот что значило на войне потерять связь. Но с другой стороны, мы прикрыли отход батальона на ту сторону речки. Вот немцы и рассвирепели, когда увидели, что роты отходят. Не дали мы им перебить наших ребят на мосту, на переправе.

Утром мы выступили в сторону Сухиничей. В Сухиничах, в бору, нас построили. Зной. Хвоей пахнет. Комбат прошел вдоль строя. Лицо у комбата серое, осунувшееся. Со всеми поварами, писарями и разными хозяйственными службами в батальоне осталось 25 человек. Взвода и того нет!

Вышел командир полка майор Хахай. «Спасибо, хлопцы, за атаку! Наша задача была отвлечь силы немцев на себя. Судьба фронта сейчас решается не здесь, а на южном участке. Есть сведения, что после вчерашней атаки противник перебрасывает сюда дополнительные силы. А это означает, что свою задачу мы выполнили!»

Мы молчим. Помолчал и комполка Хахай. А потом вдруг и спрашивает: «А кто это, хлопцы, вчера на краю поля столько немцев навалял?» Вышел лейтенант Терешин. Вышли мы с Хабибуллиным. Терешин, как старший по должности, доложил, как было дело. Комполка подошел к нему, поцеловал и сказал: «Спасибо, сынок, храбро воевали». Обнял и нас с Хабибуллиным. Вот и все нам награды за тот бой. Ладно, хоть живые остались.

Вот почему мы наступали без артиллерии. Отвлекающий маневр… Мы потеряли почти всех ребят, которые выжили под Фомином.

— После ранения и госпиталя я вначале попал в 20-й запасной автополк в город Горький. В запасном полку кормили плохо, а на фронт не брали. Дело в том, что из госпиталя меня выписали как негодного к воинской службе. В полку же держали потому, что ехать мне было некуда, местность наша была еще оккупирована немцами. Вижу, дело плохо, доходить стал, надо что-то придумывать. И тогда я порвал свои документы о непригодности и пошел в военкомат.

Так я попал в противотанковый истребительный полк. Полк имел на вооружении 76-миллиметровые орудия.

Прибыли под Медынь. Между Медынью и Юхновом в мае-июне мы стояли на танкоопасных участках фронта. Немец стоял за Угрой. Наш полк относился к Резерву Главного Командования. Под Медынью мы стояли вместе с частями 33-й армии.

На позиции, помню, выезжали порасчетно. Выедем, отстреляемся — и обратно. Немцы тут же засекали наши орудия и открывали ответный огонь, и многие расчеты вместе с орудиями погибли, так и не выбравшись с позиций.

Вскоре полк перебросили под Холмищи. Это неподалеку от Ульянова нынешней Калужской области. Между Ульяновом и Думиничами.

В районе Хотькова и Попкова две наши дивизии пошли в наступление. Атаковать начали рано на рассвете. К вечеру бой закончился. Выложись.

Хотьково стояло на возвышенности. Там окопались немцы. А снизу, от реки Рессеты, наступала наша пехота. И попали пехотинцы на минные поля. И не прошли. Завязли, залегли. А немцы начали засыпать их минами из минометов.

Здоровье мое в то время было еще слабое, и меня определили писарем в штаб полка.

Вечером штаб нашего артполка расположился в Холмищах в овраге. Долго не спали. Атака прошла неудачно. Наступила ночь. Ночь с 11 на 12 августа выдалась теплая, тихая. Наш начальник штаба майор Грель, его помощник лейтенант Пирогов и я сидели до самого утра, разговаривали, прислушивались. Нет, было все тихо. Уснули только к утру.

Сквозь сон послышался гул: самолеты! Лейтенант поднял край плащ-палатки, выглянул наружу и сказал: «„Хейнкели“ прямо над нами. Сейчас начнется».

И началось. Самолеты каждый раз пикировали, прежде чем сбросить бомбы.

Мы стояли возле выхода из землянки и время от времени выглядывали наружу. В Холмищах и в стороне позиций наших батарей все дрожало, все там заволокло пылью и гарью. Прервалась связь со второй батареей. Видимо, где-то перебило провод.

Майор Грель приказал мне срочно бежать во вторую батарею и передать приказ: сменить огневую, выдвинуться на запасную позицию. Запасные огневые позиции были оборудованы на краю поля, в зарослях бурьяна. Именно там предполагалось основное направление наступления немецких танков. После вчерашней нашей неудачной атаки мы ждали контратаку.

Я побежал по деревне. По деревьям был протянут провод. Он вел во вторую батарею. Одна бомба разорвалась совсем близко, и меня сбило с ног взрывной волной. Счастье мое, что ни один осколок не задел меня.

Вторая батарея стояла на своих позициях. Орудия были хорошо замаскированы. Потерь тут не было. Передал им приказ начальника штаба. Они тут же кинулись к орудиям, начали выкатывать их из ровиков.

Только вернулся в штаб, лейтенант Пирогов дает мне новый приказ: со штабной машиной срочно перебраться в деревню Вяльцево.

На передовой в это время стоял сплошной гул. Уже нельзя было разобрать разрывы отдельных снарядов. Огонь вели и наши, и немцы.

Вскоре немцы, как и предполагалось, пошли в атаку. Танки. За ними бежали автоматчики.

Немецкие снаряды уже рвались и в деревне. Наша машина стояла в сарае. Снаряд разорвался неподалеку. Он угодил прямо в дом, проломил стену и разорвался внутри. Из пролома повалил дым. Шофер быстро завел машину и вывел ее из сарая. Я вскочил в кабину.

Дорога от Холмищей до Вяльцева — сплошные воронки. Мы с трудом объезжали их. Немцы нас, видимо, заметили, потому что снаряды начали рваться то справа от машины, то слева. Однажды налетел немецкий истребитель, дал очередь, но не попал.

Нашей авиации в небе не было.

Кое-как добрались мы до Вяльцева. На краю деревни стоял новый колхозный скотный двор, построенный буквой «Г». Неподалеку, почти посреди улицы, старая плакучая береза. Ее ветви опускались чуть ли не до самой земли. Вот под эту березу мы и загнали свою машину. Замаскировали ее так тщательно, что невозможно было разглядеть и с близкого расстояния.

Ближе к вечеру в Вяльцево вошла конница. Кавалерийский полк шел к Холмищам. В Вяльцеве конники остановились попоить лошадей. А тем временем в небе показалась «рама». Корректировщик полетал-полетал и пропал. Мы с шофером сразу сообразили: если «рама» засекла нашу конницу, то скоро жди бомбардировщиков. И точно.

Кавалеристы на передовую не торопились, из Вяльцева уйти не успели, когда налетели самолеты. Самолетов было много, не меньше двадцати.

Мыс шофером забежали в скотный двор. В деревне стоял переполох.

Самолеты пикировали. Кажется, это были те же самые бомбардировщики, которые бомбили Холмищи. Мы метались по скотному двору и не знали, что делать. Бежать под бомбы? Сидеть здесь и ждать, когда нас завалит очередным взрывом и бревнами?

Самолеты вскоре отбомбились, постреляли из пулеметов и улетели.

Мы вышли из скотного двора и побрели куда глаза глядят. Перешли улицу, а там, огородами, конопляником, пробрались к овражку. В овражке были вырыты землянки. В них прятались местные жители. Сразу, как только появилась «рама» они побросали дома и прибежали сюда. Они уже знали, что «рама» просто так не летает.

Только тут мы пришли в себя. Огляделись, поняли, что живы и находимся среди своих.

А самолеты снова налетели на деревню.

Мы потом пошли туда, надо ж было машину поискать. И увидели страшную картину. Вся улица была завалена рваным мясом. Людское перемешано с конским…

Подошли к березе. Она была невредима. Шли, вниз не глядели. Только чувствовали, что ступаем по мягкому…

Сквозь дым едва проглядывало солнце. Оно уходило за горизонт. День кончался.

Из штаба полка прибыл вестовой. Посмотрел на меня как-то странно, спросил о чем-то. Я уже не помню ни того, о чем он меня спрашивал, ни того, что я ему отвечал. Помню только, что он расстегнул свою полевую сумку, поднес к моим глазам зеркало. Я посмотрел в зеркало и не узнал себя: вся голова моя была белая…

Мы переехали в Медынцево. Затем — в лес неподалеку от Дубны.

От Медынцева до Дубны — сплошная траншея, окопы. Все занято нашими бойцами.

Ночь мы провели в лесу. Ночью было спокойно.

В восемь утра, как по расписанию, на опушке леса начали рваться снаряды. Мы пробрались к опушке и увидели: по полю, через нейтральную полосу, в шахматном порядке, к нашим траншеям ползут немецкие танки. Направление они держали на Дубну и вели огонь из своих орудий. Мы видели, как они подошли к окопам наших стрелков, как утюжили их. Впереди танков пикировали немецкие самолеты. Видно было, как наша пехота бросала траншею и откатывалась к Дубне. Бойцы бежали к оврагу, вот добежали, повернули вдоль ручья к деревне. Деревня та называлась, как мне помнится, Панево.

Поступил и нам приказ: отходить через Панево к деревне Глинная. Но и в Глинной мы не задержались. Переправились через Жиздру. За Жиздрой — речка Медведка. На той речке, помню, стояла мельница. Деревня, в которой мы остановились, называлась Богданово-Колодези.

Стали проверять личный состав, материальную часть.

Вышла половина личного состава нашего артполка. В полку осталось одно орудие сержанта Балашова. И ни одного снаряда. Полк дрался отчаянно. Наибольшие потери понес от налетов авиации. Многие расчеты вместе со своими командирами погибли на огневых позициях от прямых попаданий авиабомб. Вторая батарея, стоявшая против танков, была полностью уничтожена. Никто из личного состава этой батареи не вышел.

Ребята из взвода управления рассказали, как погибло последнее орудие второй батареи.

Когда расчеты уже погибли, комбат подполз к последнему уцелевшему орудию, подтащил к нему несколько ящиков снарядов. Три танка шли на орудие. Он сам и наводил орудие, и стрелял, и заряжал. Два танка успел подбить. Третий начал засыпать орудие снарядами. Так погиб последний артиллерист третьей батареи нашего полка. Фамилию командира батареи я не запомнил.