Кровавый калейдоскоп: «посаженые в воду»
Кровавый калейдоскоп: «посаженые в воду»
Водная стихия издревле служила местом умерщвления государственных и прочих преступников, а также их захоронения. Подобная практика всецело основывалась на распространённом народном убеждении о ней как сакральной субстанции, служащей местом обитания демонов и в то же время представляющей собой мощнейший оберег от них. Судя по известным восточнославянским пословицам: «Было бы болото, а черти найдутся», «В тихом омуте черти водятся» (украинский вариант: «У тихому болоти чорти плодяцця»), «Из омута в ад как рукой подать», «Где чёрт ни был, а на устье реки поспел», «Чёрт огня боится, а в воде селится», — водоёмы явно считались нечистыми местами. Кроме того, по верованиям населения Новгородского края, именно лесную «болотину» нередко выбирает для своего дома ещё один персонаж славянской низовой демонологии — леший. Там же обитает, между прочим, и сказочная Баба-яга, чью избушку, как известно, поддерживают весьма экстравагантные сваи — «курьи ножки»{31}.
В 1497 году дед Грозного, великий князь Иван III, воздвигнув опалу на свою жену Софью Палеолог, которая осмелилась пригласить к себе в покои «баб с зелием», повелел тех ворожей «казнити — потопити в Москве-реке нощию»{32}.
Спустя 70 лет, в царствование его внука и полного тёзки, умерщвление государственных преступников в реках или иных водоёмах стало едва ли не самым распространённым видом массовых казней. Так, по свидетельству князя А. М. Курбского, около 1568–1569 годов Грозный повелел утопить в реке одного из старейших членов Боярской думы, князя И. И. Турунтая-Пронского, принявшего незадолго до того иноческий постриг{33}.
При конфискации и разграблении имущества боярина И. П. Фёдорова-Челяднина один из его слуг украл позолоченный доспех господина, отдав его впоследствии «тюремным сидельцам» М. Дымову и К. Козлову в качестве залога. Дымов перезаложил дорогостоящую кольчугу за три «серебряника»[56] другому заключённому, литовскому «полонянику» князю Тимофею Мосальскому[57], который поручил своему холопу вынести её из узилища. Княжеского «раба» задержал начальник тюрьмы, отобрал у него доспех, а его самого посадил вместе с хозяином. Конец этой истории оказался весьма трагическим: из доноса двух стрельцов, содержавшихся в той же темнице, о судьбе доспеха узнал Иван Грозный. Он распорядился доставить и доносчиков, и всех фигурантов по этому делу в слободу, где Дымов, Козлов, князь Мосальский и его холоп после пыток были утоплены в Шерне. Туда же по совершении экзекуции опричники бросили расчленённый труп нечистого на руку тюремного смотрителя{34}.
В декабре 1569 года опричное войско во главе с Грозным вступило на Тверскую землю, где принялось искоренять «измену» — избивать местное население, уничтожая в огне едва ли не всё принадлежавшее ему имущество. В Твери каратели учинили настоящий погром: по словам Г. Штадена, московский самодержец «приказал грабить всё — и церкви, и монастыри; пленных литовцев убивать, равно как и тех русских людей, которые породнились или сдружились с иноземцами. Всем убитым отрубали ноги — устрашения ради, а потом трупы их спускали под лёд в Волгу». Точно такая же участь, по свидетельству Штадена, ожидала и полоцких «полоняников», содержавшихся в российских тюрьмах: они были убиты «вместе с… жёнами и детьми». Причём палачи продолжали глумиться над мёртвыми телами: у казнённых также оказались «отсечены ноги, а <тела их> брошены потом в воду»{35}. В обоих случаях, по-видимому, иноземный наёмник лично не участвовал в описанных им расправах над опальными и военнопленными, а лишь слышал рассказы о них, поскольку сообщаемые им подробности погребения тверичей и полочан явно противоречат отечественным традициям предания тел казнённых водной стихии. Штаден, скорее всего, перепутал погребение в речных волнах тел истреблённых ранее людей с самой «водяной казнью». Лишь в последнем случае отрубание у них ног не только могло иметь страшный «практический» смысл, но даже обнаруживало очевидное типологическое сходство с русской средневековой практикой умерщвления преступников, осуждённых на смерть в водоеме.
Несколько дней спустя, 2 января 1570 года, опричники подступили к стенам Великого Новгорода. Началось планомерное уничтожение крупнейшего города на северо-западе России. За те полтора месяца, что длился «государев разгром», сотни, если не тысячи его жителей были потоплены в водах Волхова. Подробности страшной процедуры казни описаны в Повести «о приходе царя и великого князя Иоанна Васильевича, всея Русии самодержца, како казнил Великий Новгород, еже оприщина и розгром именуется». По сообщению её автора, первыми жертвами монаршего гнева стали новгородские монахи, арестованные опричниками из передового отряда ещё до появления в городе Грозного. На следующий день по прибытии венценосца, 7 января, началась расправа с несчастными: «…Государь… Иван Васильевич… повеле игуменов и попов черных и дияконов, и старцов соборных, которые прежде государева приезду… иманы из монастырей и поставлены на правежи, избивати их палицами насмерть; и убив их всех, повеле когождо их во свой монастырь развозити и погребати»{36}. Но так было далеко не везде. По свидетельству датского дипломата Я. Ульфельдта, царь приказал абсолютно всех насельников подгородного Николо-Вяжищского монастыря без всякой жалости «посадить в воду», то есть утопить{37}. В воскресенье, 8 января, наступил черёд «владычных бояр и иных многих служилых людей, и жен их и детей», которых Грозный приказал поставить «пред собою», а потом «горце и люте мучити». Для этого «повеле государь телеса их некоею составною мукою огненною поджигати, и своим детем боярским повеле тех мученых людей за руки, и за ноги, и за головы различными тонкими ужи (верёвками. — И.К., А.Б.) привязывати по человеку к санем конским, и быстро влещи за санми на Великий Волховский мост, и повеле их с мосту метати в реку Волхов[58]». Казнь постигла «жен их и детей, мужеский пол и женский», в руках палачей оказались «младенцы с сущими млекопитаемыми и всяк возраст» — всех их Иван IV распорядился «привозити на Волховский мост и возводити на высоту (помост. — И.К., А.Б.), иже на то устроено бысть, и вязаху за руки и за ноги опако назад, а младенцев к матерем вязаху, и с великия высоты» сбрасывать в воды Волхова. По незамерзающей стремнине «иные дети боярские и воинские люди, в то время, в малых судех ездяху… со оружием и с рогатинами, и с копьи, и с топоры, и с багры, и кто вспловет наверх воды, и они прихватывая багры, людей копьи и рогатинами прободающее и топоры секуще, во глубину без милости погружаху, предающее горцей смерти»{38}. Некоторых новгородцев царские «кромешники» выгоняли на реку, обрубали вокруг них лёд, который под тяжестью людей погружался в холодную воду, унося обречённых на дно{39}. Печальную судьбу горожан и монахов в полной мере разделило новгородское белое духовенство: Иван Грозный повелел сначала лишить их имущества, а потом умертвить различными способами: «изрубить топорами, заколоть пиками, утопить»{40}.
Множество трупов, запрудивших Волхов, явились причиной необычайного по силе весеннего паводка, когда, писал датчанин Ульфельдт, река уже «не могла течь по своему прежнему руслу, но разлилась по зеленеющим лугам и плодородным полям и всё затопила своей водой»{41}. Ему вторил шведский посол М. Шуберт, вместе с другими членами миссии препровождённый «за караулом» из Новгорода в Москву зимой 1570 года: «Недели три мы шли под стражей; кто отморозил ноги, а иных болезнь скрутила от грязной той воды, что пили мы в пути. В неё бросали мертвецов, и запах был невыносимый. О Господи, Ты всё мог это видеть»{42}.
Во время массовой экзекуции 25 июля 1570 года в Москве царь обрёк на смерть в реке более шестидесяти жён и детей «изменников»{43}. Причём перед тем как сбросить свои жертвы в воду, палачи разбивали им головы{44}. Между маем 1571 — го и 1574 годом Иван IV повелел утопить видного опричного боярина князя В. И. Тёмкина-Ростовского{45} (правда, князь А. М. Курбский полагал, что князь Василий и его сын Иван были по распоряжению Грозного «разсеканы от кромешников его»{46}). В 1572 году при отмене опричнины царь приказал убить одного из стрелецких командиров Кураку Унковского, а его тело затем было спущено под лёд{47}. Подобным способом, как свидетельствовал англичанин Джильс Флетчер, власти Московии, расправлялись обычно с простолюдинами: сначала палач умерщвлял приговорённого ударом в голову, а уже потом мёртвое тело заталкивалось под лёд{48}. Это, собственно и была казнь, называемая «посажение в воду» (иногда вместо удара в голову экзекутор перебивал несчастному ноги). По версии Московского летописца, в 1575 году Грозный отдал распоряжение утопить «арханъгильского протопопа Ивана» (священника кремлёвского собора в Москве){49}. По словам английского дипломата Джерома Горсея, подобные экзекуции производились и в Александровской слободе: «…Многие… были убиты ударами в голову и сброшены в пруды и озёра около слободы, их трупы стали добычей огромных, переросших себя щук, карпов и других рыб, покрытых таким жиром, что ничего, кроме жира, на них нельзя было разглядеть»{50}.
После взятия русскими войсками Полоцка в феврале 1563 года царь предал «водяной» казни многих его защитников из числа шляхты, «воинских людей» и членов местной иудейской общины. По сообщению Г. Штадена, «великий князь вызвал из города всё рыцарство и воинских людей. Их таким образом разъединили, а затем убили и бросили в <Западную> Двину. С евреями, которые там были, случилось то же самое, хотя они и предлагали великому князю много тысяч флоринов выкупа»{51}. Показание немецкого наёмника подтверждается свидетельством Псковской Третьей летописи по Строевскому списку: всех иудеев, что жили в городе, Грозный «велел… с семьями в воду в речноую въметати, и утопили их»{52}. Очевидно, этот печальный инцидент послужил источником слуха о поголовном истреблении иудеев в Российской державе в годы правления Ивана Грозного. «Они (московиты. — И.К., А.Б.) не допускают у себя ни одного еврея с тех пор, как Иоанн Васильевич, прозванный Тираном, приказал собрать их всех (иудеев. — И.К., А.Б.), кто был в стране, и приказал отвести их на мост, связав им руки и ноги, велел… отречься от своей веры и принудил их сказать, что они хотят быть окрещены и веровать в Бога Отца, Сына и Святого Духа, и тотчас приказал всех их бросить в воду», — писал капитан Жак Маржерет в мемуарах о своей жизни в Московии{53}. Несмотря на очевидную фантастичность этого известия, процедура «водяной казни» изображена иностранным наёмником весьма точно.
«Сигизмундов» план Москвы. Стрелкой отмечено место казни новгородских «изменников» 25 июля 1570 года — «Поганое Озеро». 1610 г.
В начале 1569 года, когда в результате военной хитрости литовского военачальника князя Александра Полубенского пал Изборск, российский венценосец учинил в отместку массовую экзекуцию над «полоняниками» из Речи Посполитой, содержавшимися в тюрьмах поволжских городов. По указу Грозного всех без исключения мужчин, связанных по рукам и ногам, опричники вывели на Волгу и спустили под лёд, а вслед за ними такая же участь постигла оставшихся в узилищах женщин и детей{54}. Возможно, одну из таких расправ имел в виду автор «Дневника Марины Мнишек», рассказывая о погребении своего соузника Яна Березаньского, утонувшего во время купания: «Похоронили его в поле, за городом, там, где также похоронили тех поляков, которых до этого привезли и долго держали в тюрьме, а потом утопили в Волге»{55}. Для аналогичной казни ливонских и литовских пленников в 1578 году в Москве Иван IV распорядился выстроить специальные помосты на Неглинной, откуда их «метали» в воду, предварительно раздробив колени железными ломами, дабы те «скорее валились в реку и тонули»{56}.
Существовал, впрочем, ещё особый вариант «водяной казни», применявшийся в царствование «тирана Васильевича»: осуждённого привязывали к увечной, слепой лошади, запряжённой в телегу, которую загоняли в реку, где захлебнувшееся животное увлекало на дно своего невольного седока. Именно таким образом в 1570 году был убит боярин В. Д. Данилов-Услюмов{57}. Запряжка обречённой на гибель лошади в телегу могла преследовать две цели. Первая — сугубо прагматическая: увечное животное, обременённое дополнительной тяжестью, должно было быстрее выбиться из сил и утонуть вместе с осуждённым на смерть. Во-вторых, это также могла быть инсценировка погребальной церемонии; в данном случае сани заменялись телегой (если иностранные писатели правильно записали название повозки).
Наконец, последней разновидностью «водяной» экзекуции, совершаемой над осуждёнными на смерть «ворами и изменниками» в царствование Ивана IV, было утопление их заживо в болотной жиже. Именно к такой жестокой казни Грозный приговорил 150 пойманных по дороге в Литву «знатных» дворян, которые попытались бежать из страны и перейти на службу к польскому королю. «Когда об этом узнал великий князь, он приказал всех их загнать в глубокое и очень грязное болото и уложить там наподобие моста; и он приказал затаптывать их до тех пор, пока они не погибли глубоко в тине и не утонули, сами почти сровнявшись с тиной».
Впрочем, венценосец мог «посадить в воду» человека из-за сущего пустяка. В «Описании Московии» А. Гваньини поместил историю о печальном конце некоего не названного по имени «секретаря великого князя». Как-то один из просителей поднёс тому красивую большую щуку в подарок. Об этом стало известно недругу «секретаря» — монаху, который поспешил оклеветать его перед царём, представив его браконьером: «…твой секретарь, о государь, никогда не питается мелкими рыбами, но только крупными; он ловит их в твоих озёрах и любит задавать пиры своим собутыльникам». После такого заявления судьба придворного была решена: «Великий князь приказывает призвать к себе самого секретаря и, не дав возможности оправдаться, осуждает его на такую казнь: приказывает связать по рукам и ногам и бросить в глубокое озеро, сказав: „Ну, негодяй, ты привык, чтобы тебе ловили много мелкой и крупной рыбы, ступай же теперь и лови, сколько хочешь“»{58}.
Берега водоёмов или заболоченная местность также использовались в палаческой практике эпохи опричнины. Например, 25 июля 1570 года в присутствии Ивана Грозного больше сотни православных христиан, осуждённых по делу новгородского архиепископа Пимена, приняли смерть на столичной рыночной площади, называемой Поганая Лужа{59}. По сию пору среди историков нет согласия относительно локализации этого места на карте Москвы: одни исследователи (А. А. Зимин) помещали его в окрестностях Поганых (ныне Чистых) прудов, а другие (И. Граля), напротив, полагали, что оно находилось в непосредственной близости от Кремля и Китай-города{60}. Действительно, на знаменитом «Сигизмундовом» плане российской столицы 1610 года местность, именуемая по-польски и на латыни Poganiski jesoro, seu lacus, обозначена цифрой 15, которая ясно видна в нижней части чертежа, недалеко от стены Белого города, в районе Покровских ворот. Таким образом, если признать тождественность Поганой Лужи Пискарёвского летописца и Поганого Озера на плане Москвы 1610 года, то необходимо принять идентификацию места экзекуции над И. Висковатым, Н. Фуниковым-Курцевым, В. Степановым-Угримовым, И. Булгаковым, Г. Шапкиным и другими «новгородскими изменниками», предложенную видным отечественным историком А. А. Зиминым. Однако нельзя совсем исключить вероятность того, что Поганой Лужей могла называться и заболоченная низменность в районе нынешней Театральной площади, известная в более поздний период как Поганый Брод. Это был «топкий, непроходимый, чрезвычайно загрязнённый участок» в центре столицы, неподалёку от Кремля и Китай-города. Там весьма длительное время существовала «большая грязная, зловонная лужа», в которую вплоть до 1824 года продолжали сливаться нечистоты{61}.
Практика «сажать в воду» пойманных «воров и изменников» была широко распространена и позднее, в эпоху Смуты начала XVII столетия. Ещё во время сильнейшего голода 1601–1603 годов царь Борис Годунов самым жестоким образом подавлял попытки изголодавшихся людей раздобыть пропитание с помощью грабежа и поджога дворов богатых соотечественников: схваченных на месте преступления либо сжигали заживо, либо топили в воде{62}. Вторая казнь применялась и при усмирении воеводами Годунова «бунташного» населения Комарицкой волости в 1604 году{63}.
Заняв московский престол, Лжедмитрий I также весьма часто приговаривал к смерти в воде опальных подданных: «…и во градех росийских и в честных монастырех и мирстии и иночествующеи мнози погибоша — ови заточением, овеим же рыбиа утроба вечный гроб бысть»2{64}.
По-настоящему массовым наказанием эта экзекуция стала после прихода к власти Василия Шуйского. По свидетельству автора «Дневника Марины Мнишек», во время дворцового переворота 17 мая 1606 года поляков и иных европейцев, находившихся при дворе Лжедмитрия I, московиты «кололи, пороли, четвертовали, жир из них вытапливали, в болото, в гноище, в воду метали и совершали всяческие убийства»{65}. После крупного поражения войск И. И. Болотникова под Москвой венценосец повелел умертвить в реке пленных, «кои пойманы на бою»{66}. Не менее страшный конец Шуйский уготовил и самому «воеводе царя Дмитрия», сдавшемуся на милость монарха вместе с гарнизоном Тулы 10 октября 1607 года. Вероломный правитель, обещавший сохранить противнику жизнь, сослал его в Каргополь, где очень скоро Болотников был ослеплён и спущен в полынью на Онеге{67}. Голландский торговый резидент в России Исаак Масса изобразил поистине ужасающую картину последствий массовых репрессий царя Василия против сторонников первого и второго самозванцев: «…эта водяная казнь… совершалась в Москве уже два года кряду, и всё ещё не было конца, и когда весною (1608 года. — И.К., А.Б.) наступило половодье, то вместе со льдом выносило на равнину трупы людей, наполовину съеденные щуками и <другими> рыбами… и эти мёртвые тела лежали там и гнили тысячами, покрытые раками и червями, точившими их до костей»{68}. Тот факт, что политические противники Шуйского остались непогребёнными по освобождении реки ото льда, демонстрирует отношение властей к ним как к инфернальным «заложным» покойникам, недостойным захоронения в земле. Столь же охотно топил в воде своих врагов непримиримый оппонент Шуйского, Лжедмитрий II, оставшийся в отечественной истории под именем Тушинского вора.
Исполнялась «водяная» казнь и при первых царях из династии Романовых. В июле 1615 года правительственные войска под водительством боярина князя Б. М. Лыкова и окольничего А. В. Измайлова разгромили отряды «вольных» казаков во главе с атаманом М. Баловневым, стоявшие «табором» в окрестностях Москвы. Два года спустя наречённый московский царь, польский королевич Владислав Ваза, вспоминая об этом инциденте в специально адресованном русскому казачеству универсале от 10 августа 1617 года, писал: «Которые нам, великому государю, добра хотели, и тех, заманив под Москву, и велел (царь Михаил Фёдорович. — И.К., А.Б.) всех побить и иных в воду посажать…»{69}
Похожая участь была уготована и «смутьянам», повинным в убийствах, разграблении дворов и имущества правительственных администраторов в столице летом 1648 года, во время так называемого Соляного бунта. Московских «воров» не только ссылали в сибирские города, но многих из них казнили — «побили» палицами и потопили в реке{70}. При подавлении так называемого Медного бунта царь Алексей Михайлович не стал откладывать наказание организаторов и наиболее активных участников беспорядков, а приговорил к смерти в воде всех, кто был в тот день, 25 июля 1662 года, схвачен правительственными войсками в селе Коломенском. По сообщению Г. К. Котошихина, той же ночью мятежников, «завязав руки назад, посадя в болшие суды, потопили в Москве-реке»{71}.
Точно так же казни многих преступников совершались в непосредственной близости от водоёмов. В русской столице для подобных целей использовался прибрежный пустырь под названием Козье Болото, служивший для свалки нечистот{72}. По свидетельствуя. Рейтенфельса, это «наводящее печаль место» располагалось на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки; с центральной частью «царствующего града» его связывал плавучий мост, наведённый на лодках{73}. Очевидно, именно эта местность описывается в народной песне «Да в старые годы, прежние, во те времена первоначальные…», рассказывающей об опале Грозного на одного из своих сыновей:
…Скричал он, царь, зычным голосом:
«А есть ли в Москве немилостивы палачи?
Возмите царевича за белы ручки,
Ведите царевича со царского двора,
За те за ворота Москворецкие,
За славную матушку за Москву за реку,
За те живы мосты калиновы,
К тому Болоту поганому,
Ко той ко луже кровавый,
Ко той ко плахе белодубовой!»{74}
Похожую картину можно было наблюдать и в других русских городах. В тех случаях, когда осуждённых не топили в реке, палачи нередко выбирали в качестве места проведения экзекуции заболоченное поле. Эта откровенно средневековая практика продолжала соблюдаться даже в «просвещённом» XVIII столетии: в 1739 году семья опальных князей Долгоруких приняла смерть на болотистом пустыре — Скудельничьем поле у городских стен Великого Новгорода{75}.