Несостоявшееся братство: «перебор людишек»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Несостоявшееся братство: «перебор людишек»

Организовать круг избранных во спасение государства слуг царь мыслил по образцу удалившейся от мирской скверны монашеской обители. Эти люди составляли особое «братство», которое царь учредил в Александровской слободе, взяв на себя роль его наставника-игумена. В числе «старейшин» опричного братства Таубе и Крузе называли Афанасия Вяземского и Малюту Скуратова, а также отца и сына Басмановых и Петра Зайцева; Штаден в состав «высших глав в опричнине» добавлял князей Михаила Черкасского, Василия Тёмкина-Ростовского и Андрея Овцына, «маршалка» Булата Арцыбашева, братьев Григория и Василия Грязных, стрелецкого голову Кураку Тимофеевича Унковского{13}.

Однако возвышение новых опричных деятелей порождало между ними соперничество. Лучшим способом утвердить свое место у трона стало выявление «измены», чему в немалой степени помогала атмосфера подозрительности в условиях опричных опал и казней. Да и сам царь едва ли мог долго выдержать роль смиренного, хотя и старшего «брата» учреждённой им «обители» — его темперамент вкупе с чувством «чёрного» юмора давали о себе знать.

Шлихтинг рассказывал, «как сильно любит тиран своего зятя (шурина. — И.К., А.Б.) Михаила Темрюковича… не пропускает никакого случая оказать ему свое расположение, понятно, в течение тех двадцати или тридцати дней, когда он не свирепствует». Однако и царскому родственнику доставалось от венценосного покровителя: «…как только душа его воспламенится чем-либо возбуждающим жестокость и вспыльчивость, он приказывает привязать к каждым воротам <дома Черкасского> пару или две диких медведей, в силу чего несчастный не может выйти не только сам, но и никто вообще, и при этом по необходимости ест и пьёт, что есть у него дома, так как достать из другого места трудно: от страха пред медведями никто не смеет ни входить в этот дом, ни выходить из него. Также коль скоро тиран заметит, что у того есть деньги, то велит привести его на то место, где должников бьют палкою за неуплаченные долги, и наравне с ними подвергнуть палочным ударам, пока тот не отдаст, что у него есть. А если ему дать нечего, тиран велит отсчитать ему несколько золотых, которые впоследствии отбирает, когда захочет. Если же он хочет воздержаться от избиения зятя, то велит схватить более именитого его раба и подвергнуть его палочным ударам столько времени, пока зять из чувства сожаления не заплатит этого и не отдаст то, что велит тиран. Он хвастает, что проявил большую милость в том, что, избивая раба, щадит зятя». В другой раз один из главных опричников должен был входить в свой дом через ворота, на которых его подчинённые повесили кучера и двух слуг Черкасского, и тот, «выходя ежедневно из дому, принуждён был, так сказать, нагибаться под виселицей своих служителей, а висели они на том месте приблизительно четырнадцать дней»{14}.

Может быть, не поднаторевший в придворном обращении горец Михаил Темрюкович и вправду бывал виноват перед грозным зятем, но едва ли подобные методы воспитания порождали чувство искренней привязанности. А для прочих опричников они служили наглядным уроком того, что любой «человек великий и временной» в одночасье может перестать таковым быть; можно постараться если не занять его место, то хотя бы продемонстрировать государю свою бдительность и войти в милость.

По сообщению того же Шлихтинга, Афанасий Вяземский в 1570 году «погорел» в результате доноса на него царского ловчего Григория Ловчикова о том, что князь якобы предупредил новгородцев о январском царском походе. Возможно, обвинение было ложным или, во всяком случае, недоказанным; князя не казнили, однако опричники «каждый день в то время, как Афанасий совещался с тираном, умерщвляли несколько рабов (холопов Вяземского. — И.К., А.Б.) и не прекращали исполнять приказание, пока не убили всех». Затем царь казнил братьев князя, конфисковал его имущество, а самого опричника поставил на правёж[11] «на место, где обычно бьют должников, и повелел бить его палками по целым дням подряд, вымогая от него ежедневно 1000 или 500 или 300 серебреников». Как долго продолжалось это издевательство, неизвестно, но Штаден упоминал, что Вяземский умер «на железной цепи в посаде Городецком», как провинившийся перед хозяином дворовый пёс. Государь же, видимо, полагал, что поступил справедливо: не было казни — нет и имени покойного Вяземского в синодиках опальных.

Но и доносчику Ловчикову не повезло — он не только не возвысился, но и не пережил Афанасия Вяземского. Ещё в июле 1570 года он отвозил какие-то следственные дела к царю в слободу, а уже в августе погиб; его дети дали в Троице-Сергиев монастырь сельцо Офросимово на помин души отца и матери{15}. Вяземского же в должности оружничего сменил князь из служилых татар Иван Мовкошеевич Тевекелев. В 1558/59 году он был головой в большом полку в походе на Нарву и Ригу, затем «воевал Литву». В опричнину он попал летом 1567 года и вместе с другим опричником, Осипом Ильиным, ездил на литовский рубеж менять пленного воеводу Довойну на князя В. И. Тёмкина-Ростовского. В походах 1571–1572 годов князь состоял «с шеломы и с доспехом»; сам сражался воеводой в Ливонии в 1573–1574 годах. Но в середине 1570-х годов он попал в опалу и был казнён — возможно, из-за царской ревности: есть известие, что Иван IV заточил в тюрьму Василису Мелентьевну, «чтя ю зрящу яро на оружничьего Ивана Деветелева князя, коего и казни»{16}.

Новгородское «изменное дело» заставило подозревать не только Вяземского, но и других опричников, ведь многие из них имели родственников, друзей, соседей в земщине. В начале января 1571 года опричники арестовали и в оковах увезли в Москву земского боярина Ивана Петровича Яковля, а следом настала очередь его брата, опричника Василия; в том же году оба были насмерть забиты палками.

Яковли приходились родственниками Захарьиным-Юрьевым, которым царь прежде доверял — но не теперь. В чём именно провинился умерший к тому времени глава клана Василий Михайлович Захарьин-Юрьев, мы не знаем; опись царского архива сохранила только указание на «дело» новгородского гостя Прокофия Цвиленева, «что сказал на него наугороцкий подьячий Богданко Прокофьев государьское дело и про зсылку Василия Михайловича Юрьева». Но месть царя обрушилась на потомство боярина. Весной 1571 года Иван Грозный приказал убить его дочь вместе с её младенцем-сыном, запретив хоронить убитых и повелев бросить их тела во дворе их мужа и отца — главного опричника, князя М. Т. Черкасского{17}.

Формальный глава опричной Думы тоже не пережил этот год, но обстоятельства его гибели покрыты тайной. Во время нападения хана Девлет-Гирея он был назначен воеводой передового полка, но где-то по пути в Серпухов убит. Царь обычно не стеснялся казней «изменников», но убийство шурина отрицал. В наказной памяти (инструкции) гонцу в Крым Севрюку Клавшову от июня 1571 года говорилось: «А нечто хто вопросит Севрюка про князя Михаила Черкасского, где ныне князь Михайло, и Севрюку говорити: князь Михайло Черкаской был в полку со царевыми и великого князя воеводами, и в царев приход (набег Девлет-Гирея в мае 1571 года. — И.К., А.Б.) ехал из полку в полк и изгиб безвестно. И ныне ведома про него нет, где изгиб. А хто молвит, что его царь и великий князь велел убити, и Севрюку говорити: то говорят ложно, не ведая, а государь его убити не веливал. За что государю его убити? Государь и братью его, не хотя в плену и в нуже, велел за них окуп великой послу своему дать (то есть государь повелел выкупить попавших в крымский плен братьев Михаила Темрюковича Мамстрюка и Беберюка. — И.К., А.Б.). И не жалуя Темрюка князя и детей его, за что было государю окупать?»{18}

Причина убийства М. Т. Черкасского неизвестна; возможно, он был казнён в связи с опалами родственников со стороны жены Захарьиных-Юрьевых. Другие версии связывают его гибель с участием его отца в походе Девлет-Гирея или же ложными слухами об этом, поскольку-де Темрюк в этом набеге не был. Возможно, сам князь Михаил неудачно вмешался в придворную борьбу — в начале того же 1571 года он подговорил подьячего Айгустова сделать навет на земского дьяка Василия Щелкалова. Но доносчик не выдержал пытки и признался, «что он сставливал на Василья многие дела по науку князя Михаила Черкасского». А может быть, после смерти второй жены Иван Грозный уже считал кавказского джигита опасным и ожидал его измены, обвинить же того открыто было нежелательно по причине наличия у него недосягаемых родственников за границей. Однако Бог всё видит, его не обманешь, и имя кабардинского князя было занесено в синодик опальных, а сам царь особо вложил по душе опричника в Троице-Сергиев монастырь 60 рублей «да два ошейника на бархате зеленом»{19}.

Возможно, удалой, но простоватый Темрюкович и не был ни в чём виноват. На рубеже 1560–1570-х годов началась смена руководства опричнины, на первый план выдвинулись люди новые и худородные. Наиболее яркими представителями этой «команды» были Малюта Скуратов и Василий Грязной, доказавшие царю свою преданность многочисленными убийствами «государевых изменников». Они-то и возглавили аппарат политического сыска и фактически встали у руля управления опричниной на последнем этапе её существования. Вокруг Малюты сложился круг людей, которые, как и сам он, происходили из рядов провинциального дворянства и стремились пробиться наверх. Вслед за самим Малютой при опричном дворе стали продвигаться его родственники. Особенно успешную карьеру в годы опричнины и в послеопричный период сделали его племянник Богдан Яковлевич Бельский, ставший думным дворянином и оружничим, влиятельные и энергичные дьяки Щелкаловы, а также Клобуковы, Сукины и другие видные представители московской бюрократии.

Развернувшаяся борьба за власть и первенство при дворе, когда шли в ход доносы и клевета на политических противников, явилась одной из главных причин отставки и опалы старых руководителей Посольского и иных важнейших приказов (Висковатого, Фуникова и др.), а также прежних опричных лидеров (Басмановых, Вяземского, Черкасского). Помимо многолетней совместной управленческой деятельности этих людей связывали довольно тесные родственные и личные отношения{20}. Таким образом, под подозрением у Ивана Грозного в начале 1570-х годов оказался весь круг людей, которые до недавнего времени составляли его ближайшее окружение, стояли во главе управления страной, определяли внутри- и внешнеполитический курс. Однако вместе с ними постепенно уходило и царское доверие к опричникам.

Начался разгром руководившей опричниной «братии». Когда и как погибли отец и сын Басмановы, неясно. Опись Посольского приказа 1626 года упоминает не дошедший до нашего времени «статейной список из сыскного из изменного дела 78-го году на ноугородцкого архиепискупа на Пимина, и на новгородцких дьяков, и на подьячих, и на гостей, и на владычних приказных, и на детей боярских, и на подьячих, как они ссылалися к Москве з бояры с Олексеем Басмановым и с сыном ево с Федором, и с казначеем с Микитою с Фуниковым, и с печатником с Ываном Михайловым Висковатого, и с Семеном Васильевым сыном Яковля, да з дьяком с Васильем Степановым, да с Ондреем Васильевым, да со князем Офонасьем Вяземским о здаче Великого Новагорода и Пскова, что архиепископ Пимин хотел с ними Новгород и Псков отдати литовскому королю». То есть первые лица царской опричнины обвинялись в том, что вошли в преступные сношения с новгородцами и московскими дьяками-«изменниками», чтобы вместе с ними «сдать» Литве Новгород и Псков. Заговорщики якобы хотели «царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии… злым умышленьем извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича; и в том деле с пыток многие про ту измену на новгородцкого архиепископа Пимина и на ево советников и на себя говорили, и в том деле многие кажнены смертью розными казнми, а иные розосланы по тюрмам, а до ково дело не дошло, и те свобождены, а иные и пожалованы»{21}.

Среди тех, кому на сей раз повезло, были земский боярин Семён Васильевич Яковля и земский дьяк Андрей Васильев, видимо, прощённые царём во время массовых казней июля 1570 года в Москве на Поганой Луже. Яковля был отправлен в ссылку — на воеводство в Смоленск, но потом всё-таки казнён вместе с сыном. Посольский дьяк Васильев уцелел и ещё в 1574 году был на службе. Судьба основателей опричнины оказалась иной. Имя опричного боярина Алексея Басманова перестало упоминаться в 1569 году; по сведениям Курбского, он был зарезан собственным сыном Фёдором, которого царь вскоре также казнил. Согласно фамильным преданиям XVII века, отец и сын отправились в ссылку на Белоозеро, где их «не стало в опале». Возможно, так оно и было, поскольку имена Басмановых в синодиках опальных не упоминаются, но в 1570/71 году благочестивый царь дал в Троицкий монастырь на помин души Фёдора 100 рублей{22}.

Не было счастливого конца и в карьере опричников Фёдора и Василия Колычёвых. Казалось бы, всё сложилось для братьев удачно. Из полуопальных дворян они после долгих лет воинской службы не просто достигли думных чинов, но стали приближёнными государя. Оба были взяты в опричнину и не вышли из доверия даже после казни родственников — записанных в синодике опальных Ивана с сыном, Андрея, Венедикта и Тимофея Колычёвых и гибели двоюродного брата, митрополита Филиппа, осмелившегося поднять голос против опричных репрессий.

Но опала всё же настигла братьев. Сначала опричный боярин Фёдор в 1571 или 1572 году местничался с представителем новой царской родни (по жене царевича Ивана) и дело проиграл: «…искал своево отечества Федор Иванович Умново Колычов на Василье Григорьевиче Сабурове. И по суду Василей Сабуров оправлен, а Федор Колычов обвинен, и выдали Федора Умново Василью Сабурову головою». Обиженный Колычёв постригся в монахи и окончил жизнь в Кирилло-Белозерском монастыре, где и был похоронен. Судя по всему, ему ещё повезло — другие видные опричники в это время сложили свои головы на плахе. Его младший брат пережил опричнину, вошёл в состав нового царского «двора» и был щедро пожалован: в 1573 году при раздачах поместий на новгородских землях он сумел получить 405 четвертей[12], принадлежавших пяти владельцам, отказался от них «для далеча и розни» и добился взамен двух новых владений. Однако весной 1575 года по неизвестной нам причине Василий Колычёв был казнён; предвидя конец, он успел сделать большие вклады по своей душе — 50 рублей в Троице-Сергиев монастырь и 250 рублей — в Кирилло-Белозерский{23}.

Ещё больше не повезло князю Василию Тёмкину-Ростовскому. Он ли не усердствовал в деле Филиппа Колычёва — но после казни Басмановых царь велел подобрать жалобы земских дворян и расследовать самые вопиющие злоупотребления опричников. Тут и оказалось, что опричный боярин отказался выплатить крупный долг митрополичьему дьяку Никите Аксентьевичу Парфеньеву и в назидание надоедливому кредитору убил его сына. Парфеньев-отец «…бил челом государю царю и великому князю о сына своего убитой голове», и любивший показную строгость Иван IV не упустил случая продемонстрировать царскую «грозу».

Государь отдал под суд члена опричной Думы, который вынес решение: «И мы Никиту пожаловали, — гласила царская грамота от 4 февраля 1571 года, — приказали за сына ево убитую голову и за долг на боярине на князе Василье Темкине-Ростовском взять 900 рублев денег, а боярин наш князь Василей Иванович Темкин-Ростовской нам бил челом, чтоб нам его пожаловать, а велети у него Никите Оксентьеву взяти Ивановскую Михайлова вотчину, что ему князю Василью дано за безчестье от Ивана от Михайлова за 600 рублев, его князь Васильевы 3 жеребьи, село Хрептово з деревнями, которые деревни в сей грамоте имяны писаны, з дворы и с пашнею и с пожнями и с лесы и со всеми угодьи и с хлебом земляным и стоячим, а Миките в его иск за те ж денги за 600 рублев. И мы боярина своего князя Василья Ивановича Темкина Ростовского пожаловали, его княж Васильеву вотчину, село Хрептово з деревнями и с хлебом стоячим и з земляным, велели есмя дата Миките Оксентьеву за 600 рублев и купчую есмя на ту княж Васильеву вотчину Никите Оксентьеву велели дата»{24}. Знатному опричнику пришлось отдать Парфеньеву в погашение оставшейся выплаты в 300 рублей другую свою вотчину — 2/3 села Олферовского. Тот же суд удовлетворил и иск Василия Волкова, которому опричный боярин отказался вернуть долг в 150 рублей. В счёт этого долга у Тёмкина была конфискована последняя треть села Олферовского (вовремя подсуетился «сын боярский», иначе едва ли смог бы взыскать долг с недавно ещё всесильного опричника). А дела князя пошли ещё хуже: в мае 1571 года он не уберёг от гибели опричный дворец в Москве, и царь велел спасшегося из огня воеводу утопить вместе с сыном{25}.

После наполненных драматическими событиями нескольких опричных лет царь вновь чувствовал себя преданным и одиноким. Его православное государство сотрясали неудачи в войне, голод и мор. А избранные им самим слуги оказались недостойными своего высокого положения: вместо «братии»-единомышленников рядом с ним очутились корыстолюбцы, интриганы, изменники. «Тело изнемогло, болезнует дух, струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил; ждал я, кто бы со мною поскорбел, — и нет никого, утешающих я не сыскал, воздали мне злом за добро, ненавистию за любовь» — этот стон души вырвался у Ивана Грозного в завещании 1572 года.

Стоило ли жалеть тех, кто не оправдал доверия? Погибли опричный кравчий Фёдор Салтыков-Морозов и постриженный в монахи опричный боярин и дворецкий Лев Салтыков — ещё недавно он командовал карательной экспедицией в Новгород, а затем сопровождал царя в походе против татар в качестве ближнего боярина, а его сын стал первым оруженосцем в свите. Также постриженному Ивану Чоботову царь сохранил жизнь, но заточил в Борисоглебском монастыре в Ростове. В 1565 году думный дворянин Пётр Зайцев вместе с Алексеем Басмановым был одним из «учредителей» опричнины, а теперь опричники повесили своего бывшего командира на воротах собственного дома. Как будто предчувствуя гибель, 18 июня 1570 года Зайцев пожертвовал в Т?юице-Сергиев монастырь 20 рублей; 7 сентября уже его родственники добавили к этой сумме ещё 23 рубля на помин его души.

На смену казнённым и опальным пришли новые люди, но на этот раз царь выбирал их из рядов высшей титулованной знати. Князь и дворовый воевода Фёдор Михайлович Трубецкой попал в опричнину весной 1570 года и по своему статусу намного превосходил прочих членов опричной Думы. Он сделал блестящую карьеру: в 1571–1572 годах был главным дворовым воеводой и возглавлял царский полк, в послеопричное время стал боярином, минуя чин окольничего, и благополучно избежал опалы. К осени 1570 года в опричнине оказался князь Андрей Петрович Хованский — боевой воевода и бывший старицкий дворецкий.

Бывший удельный князь и владелец города Лихвина Никита Романович Одоевский продвигался по карьерной лестнице быстро: в 1562/63 году служил есаулом, в 1564-м — первым воеводой правой руки, в 1567-м — первым воеводой в большом полку на берегу. Его сестра была отравлена в октябре 1569 года вместе с мужем, князем Владимиром Старицким, и дочерью, но сам Никита Одоевский попал в опричнину и в сентябре 1570 года стал опричным боярином и вторым лицом в армии после главнокомандующего — начальником опричного полка правой руки.

Успех вскружил Никите Романовичу голову. Когда весной 1572 года при назначении воевод «для приходу» крымцев были соединены опричные и земские войска, Одоевский пытался местничаться с не раз подвергавшимся опале знатнейшим земским воеводой: «В правой руке в Торусе бояре и воеводы князь Микита Романович Адуевской да Федор Васильевич Шереметев, и Микита Адуевской бил челом государю в отечестве на князь Михаила Ивановича Воротынского». Но челобитье опричника было оставлено без внимания. Тем временем на самого опричного боярина подал челобитную князь Иван Петрович Шуйский, назначенный первым в сторожевой полк; «государь велел челобитье ево записать, и челобитье ево записано», что можно трактовать как победу земца Шуйского{26}.

К весне 1572 года в опричную Думу вошёл князь Осип Щербатый-Оболенский. В чине опричного окольничего он сопровождал царя в Новгород, а затем ездил с царским «жалованным словом и с денежным жалованьем» к войскам, собранным на Оке для отпора татарам.

Тогда же в опричнину попал один из знатнейших русских вельмож князь Иван Андреевич Шуйский — отец будущего царя Василия. Его собственный властный родитель Андрей Михайлович ранее потерпел фиаско в придворной борьбе: в декабре 1543 года юный великий князь по наветам стоявших за его спиной конкурентов Шуйских повелел своим псарям убить его, обвинив в том, что Шуйские «безчиние и самовольство чинят», Андрей Иванович, ещё недавно всесильный министр, «лежал наг в воротех два часа». Однако эта опала не повлияла на положение рода; в последующие годы царствования Ивана Грозного Шуйские, в отличие от многих боярских семей, не пострадали. В годы опричнины Иван Андреевич исправно служил воеводой в Великих Луках и Смоленске и постепенно вошёл в доверие к мнительному царю, тем более что репрессии убрали многие крупные фигуры, и в 1572 году сопровождал Ивана IV в Новгород как первый боярин «из опришнины». Тогда же состоялась женитьба его сына Дмитрия на дочери Мал юты Скуратова. Но в январе 1573 года во время очередного похода в Ливонию И. А. Шуйский, возглавлявший передовой полк, погиб, и старшим в семье остался его сын, двадцатилетний Василий.

В 1572 году в опричной Думе оказался ногайский мурза, князь Пётр Тугаевич Шейдяков; он только что крестился и был щедро пожалован — получил вотчины опальных Басмановых. Туда же вошли и потомки рязанских князей братья Пронские: принятый в опричнину в 1570 году Семён Данилович и его старший брат, родственник князя Владимира Старицкого, долго служивший в его уделе боярин Пётр Данилович. Последний хотя и числился в земщине, но помогал опричникам разорять Новгород и остался «начальником города» после погрома. После того как в феврале 1571 года царь забрал в опричнину значительную часть Новгородской земли, князь Пётр тоже стал опричником и вошёл в опричную Думу. Дважды, в декабре 1571 года и весной 1572-го, братья-князья сопровождали царя в Новгород в качестве опричных бояр. Их приближение к трону было оплачено дорогой ценой — смертью родичей. Князь Василий Фёдорович Пронский вместе с другими участниками Земского собора 1566 года обратился к царю с протестом против опричного произвола. Тогда 300 челобитчиков попали в тюрьму, а признанный зачинщиком князь был обезглавлен. В 1569 году был утоплен старый боярин, участник боярских усобиц после смерти Василия III князь Иван Иванович Турунтай Пронский, который якобы не хотел во время опасной царской болезни в 1554 году присягать наследнику престола царевичу Дмитрию.

Примерно в то же время членом опричной Думы стал ещё один родственник старицких князей, окольничий Никита Васильевич Борисов-Бороздин. Как видим, в опричнине служило много людей из окружения опальных бояр, в том числе и из Старицкого удела Владимира Андреевича, двоюродного брата и главного соперника Ивана Грозного, по подозрению в связях с которым был разгромлен Новгород.

Царь явно поступал так намеренно. Но почему? Одни историки объясняют приближение бывших старицких вассалов их изменой своему князю и участием в расправе над ним, однако доказательств этого предательства имеющиеся в нашем распоряжении источники не содержат. Другие полагают, что таким образом Иван IV готовил почву для расправы со старой опричной гвардией и ликвидации опричнины и потому стремился обеспечить себе поддержку тех, кто больше всего от неё пострадал. Однако в любом случае новые опричники, имевшие такое «пятно в биографии», тем более должны были оценить царскую милость и ревностно заглаживать действительные и мнимые грехи.

Они и старались. Но «близ царя — близ смерти». Чистку 1570–1571 годов пережили немногие и ненадолго. Разочаровавшийся в прежних слугах царь уже не пытался изображать духовное единство с новой опричной верхушкой. Да и сами они, кажется, на это не претендовали. В отличие от своих предшественников новые начальники «братства» выглядят какими-то бесцветными; известны их служебные назначения, придворные должности, но в источниках нет упоминаний ни о доблестях, ни об особых злодействах этих царских слуг. Да и были они людьми относительно молодыми: опричные князья Ф. М. Трубецкой, Н. Р. Одоевский, С. Д. Пронский служили есаулами в Полоцком походе (1562–1563), всего лишь за два года до введения опричнины. Таубе и Крузе весьма низко оценивали способности «второй волны» опричного руководства, отметив, что при особе царя «никого не осталось, кроме отъявленных палачей или молодых ротозеев»{27}. Другие в одночасье попадали в царское окружение почти что из «грязи» (конечно, по меркам самого государя), как окольничий Даниил Колтовский, приближенный в результате скоротечного брака царя с его родственницей Анной. Может, потому Иван Грозный и расставался с ними проще — без проволочек и мрачных спектаклей.

В 1572 году в опалу угодил окольничий Григорий Собакин вместе со всем родом, поднявшимся было благодаря другому царскому браку — с красавицей Марфой. Н. Р. Одоевский был казнён в 1573 году; окольничие Д. А. Бутурлин, Н. В. Борисов-Бороздин — в 1575-м. Окольничий В. И. Умной Колычёв был арестован вместе с И. П. Яковлевым под Ревелем и увезён в оковах в Россию в январе 1571 года. Тогда он избежал казни, но был отстранён от дел и только весной следующего года получил назначение в полки против татар, но в 1575 году снова оказался в опале и был убит. Князь П. Д. Пронский исчез из разрядов после 1572 года. Старый опричный боярин, потомок ярославских князей и свойственник царя (он был женат на Анне Захарьиной, сестре первой жены царя, Анастасии) Василий Андреевич Сицкий погиб в Ливонии под Венденом в 1578 году; тогда же, по-видимому, оборвалась жизнь А. П. Хованского.

Судя по всему, в последние годы опричнины её реально возглавляли именно «палачи» — те, кто первоначально находился во втором ряду и до поры на главные роли не претендовал, выполняя при этом самые жестокие повеления государя.