Глава I. Оккупация

Глава I. Оккупация

Как уже отмечалось, в западноевропейской и американской исторической литературе события Второй мировой войны в Юго-Восточной Азии рассматриваются как конфликт между западными державами и японским милитаризмом, в то время как народам региона отводится в целом пассивная роль. Для этой литературы характерно также представление о ходе войны в Юго-Восточной Азии как о кривой с двумя пиками — большим, совпадающим с кампанией 1941-1942 гг., и вторым, не столь очевидным — кампанией 1945 г., ознаменовавшейся возвращением союзников. О периоде между этими пиками принято говорить походя; что касается жизни в оккупированных странах, то обычно описываются лишь грабеж и террор со стороны оккупационных войск на фоне бедствий и разорения населения.

Союз японского милитаризма с германским фашизмом, стремление обоих этих режимов к мировому господству привели к естественному в исторической литературе феномену — рассмотрению их оккупационной политики в одной плоскости, к отождествлению ее целей и методов. Аналогии с европейской действительностью привели к терминологическим калькам. В частности, применительно к Юго-Восточной Азии употребляются термины «коллаборационизм», «движение Сопротивления» и т. п.; однако реалии Юго-Восточной Азии настолько отличаются от европейских, что зачастую терминология теряет объективное содержание.

Разумеется, японская и гитлеровская «колониальные империи» имели общие черты, объяснимые не столько сходством породивших их режимов, сколько сходством объективных условий, в которых эти системы функционировали. Как германский Третий рейх, так и японская «сфера сопроцветания» создавались в условиях войны, интересы которой преобладали над стратегическими интересами. В результате планомерная эксплуатация завоеванных стран, подобная той, что осуществлялась, скажем, английскими и голландскими колонизаторами, по необходимости заменялась открытым, спешным и жестоким грабежом.

Принципиальное различие между немецко-фашистской и японской оккупационной политикой заключалось в том, что целями Германии были ликвидация порабощенных народов или низведение их до положения рабов ради освобождения жизненного пространства, Япония же под маской «освобождения» стран Востока от господства «белых» колонизаторов старалась создать собственную вполне традиционную колониальную империю. Отсюда и различие сопротивления в этих странах. Если сопротивление германскому господству начиналось в первый же день агрессии и становилось борьбой за сам факт выживания народов Европы, то сопротивление японцам возникало обычно лишь после того, как принципы и заявленные цели захвата и «освобождения» вступали в разительное противоречие с реальным положением вещей.

Из различия характера оккупации исходит и разное отношение оккупантов к административным кадрам и местным властям. Гитлеровцы разрушали государственную структуру оккупированных стран, порой привлекая к власти профашистские элементы, японцы же стремились опереться на старый колониальный аппарат и местных консервативных политиков либо сразу после завоевания, либо, как в Бирме, после недолгого периода заигрывания с радикальными кругами общества.

Решение ликвидировать возникшую в Бирме в ходе военных действий систему местных органов власти было принято японским командованием, как только стало ясно, что военная кампания завершается в пользу Японии. Однако размах национально-освободительного движения и очевидная поддержка, которой пользовались в стране левые силы, заставляли искать путь, который исключил бы взрыв возмущения в Бирме. Поэтому японцы отказались от введения в стране прямого военного управления и стали срочно подыскивать кандидатуры людей, которых можно было поставить во главе местной администрации, послушной японцам и в то же время пользующейся достаточным авторитетом у бирманцев. Наряду с этим японское командование твердо решило ликвидировать АНБ, которая, как бы плохо она ни была вооружена и организована, представляла опасную силу.

Разочарование в японских союзниках увеличивалось в рядах бирманской армии с каждым днем. Уже в начале кампании бирманские офицеры выражали недовольство тем, что всеми делами в их армии заправляют японцы. Первый «бунт» в верхушке АНБ, когда офицеры обратились к Судзуки с письмом, требующим отстранить японских командиров от власти, привел к компромиссу — власть японских инструкторов была несколько ограничена и Аун Сана назначили командующим армией. Однако по мере того как японская армия устанавливала контроль над страной, АНБ и такинам все чаще приходилось сталкиваться с «кэмпейтай». Начались аресты среди бирманцев, которых подозревали в коммунистических симпатиях либо в антияпонских действиях и настроениях. Историк Ба Тан полагает, что примерно три четверти таких арестов были вызваны доносами бывших чиновников колониальной администрации, недовольных действиями новых органов власти. Многие офицеры АНБ подумывали о том, чтобы обратить оружие против японцев, основные силы которых были заняты на фронте. К подобной идее склонялся, в частности, командир батальона в Аракане Во Ян Аун.

Стычки с японцами, опасения за судьбу комитетов, оставленных в тылу, и беспокойство по поводу того, каким мыслят в японском штабе будущее Бирмы, все это привело Аун Сана к решению покинуть фронт и направиться в Мандалай. Аун Сану и его ближайшим соратникам уже было ясно, что союз с Японией явился ошибкой, которая может иметь трагические последствия для судеб их страны. Как только Аун Сан покинул армию, которая стояла под Бамо, начались новые трения между японскими офицерами и командованием армии, в результате чего заместитель Аун Сана полковник Бо Зея был арестован «кэмпейтай» и подвергнут пыткам. Лишь вмешательство представителя Судзуки, заставившего освободить арестованных бирманских офицеров, предотвратило восстание бирманской армии.

В Мандалае Аун Сан встретил полковника Бо Ле Я, командовавшего тылом АНБ, и узнал от него немало неприятного о состоянии дел в тылу, где японцы уже начали разгонять комитеты, учрежденные армией. Со своими заместителями Аун Сан даже обсуждал возможность ухода частей АНБ в Китай, с тем чтобы вести оттуда войну против Японии. На совещании Аун Сана с полковником Бо Не Вином, а также руководителями коммунистов Тан Туном и Теин Пе Мьином было решено любой ценой сохранить армию и возможность организованного сопротивления. Вместе с тем коммунисты, известные своими антияпонскими настроениями, должны были немедленно скрыться и начать подпольную деятельность (за одним из них, Теин Пе Мьином, японцы шли по пятам и даже арестовали и подвергли пыткам совершенно случайного человека, его тезку).

Аун Сан понимал, что успешное восстание в условиях, когда Япония торжествует на всех фронтах, в Бирму только что введены свежие японские дивизии, а народ считает АНБ союзником японцев, невозможно. Он понимал также, что тридцатитысячную АНБ японцы не согласятся содержать, что она им не нужна и даже опасна. Полковник Маун Маун, прошедший с Аун Саном всю кампанию 1942 г., пишет: «В то время никто не был готов к восстанию. Многие разочаровались, и большинство согласны были смириться с судьбой. Некоторые из молодых офицеров возмутились, но Аун Сан... жестоко отчитал их и приказал положиться на его руководство».

У японского командования к этому времени уже почти не было сомнений, кого поставить во главе бирманской администрации. Человек этот должен был быть известен своим национализмом, не слишком связан с англичанами, быть близким к японцам и достаточно послушным. Аун Сан для этой роли не годился — он не устраивал правые круги бирманского общества, с которыми японцы все активнее сближались, был непокорен и, по сообщениям «кэмпейтай», не прерывал связей с коммунистами и другими подпольщиками. По той же причине не подходили японцам лица, близкие по взглядам к Аун Сану. Правый такин Тун О, продержавшийся несколько месяцев на месте администратора в Рангуне, не пользовался популярностью. У Со, вождь партии «Мьочит» и последний премьер Британской Бирмы, находился в тюрьме в Кении, другие известные политики были вывезены англичанами в Индию. Следовательно, выбор неизбежно падал на Ба Мо.

Ба Мо во время войны был переведен англичанами из мандалайской тюрьмы на север, в небольшой горный город Могоу, поближе к китайской границе и подальше от линии фронта. Англичане также понимали значение Ба Мо как вывески для любого антианглийского режима и намеревались вывезти его в Индию, где, как они не без основания полагали, он стал бы послушным проанглийским политиком.

В это время интерес к бирманским лидерам, находившимся в английских тюрьмах, начали проявлять китайские генералы. Чунцинское правительство считало наилучшим вариантом для себя Бирму, свободную от англичан, но зависимую в той или иной степени от Китая. В марте 1942 г. Ба Мо, находившийся в Могоу, узнал, что с ним намерен встретиться генерал Ван, чтобы склонить Ба Мо отправиться в Чунцин и оттуда возглавить борьбу бирманцев против Японии. Впоследствии Ба Мо получил от Вана письмо с подтверждением этого предложения. Однако в то время Ба Мо уже твердо решил сделать ставку на союз с Японией и на китайские предложения даже не стал отвечать. Иной была реакция на эти предложения одного из лидеров «Добама асиайон», Такина Ну, и коммунистов Такина Со и Такина Чжо Сейна, находившихся в мандалайской тюрьме. Они согласились отправиться в Чунцин, чтобы с территории Китая организовать антияпонское сопротивление. Более того, в последние дни английского господства в Бирме китайцам удалось добиться от англичан согласия на освобождение левых лидеров. На китайской машине они пытались прорваться на север, однако дорога была настолько забита транспортом, что им пришлось вернуться назад. А через несколько дней Мандалай пал и туда вступили японцы. Несколько коммунистов и левых такинов смогли пробиться в Китай позднее.

13 апреля 1942 г. Ба Мо с помощью жены и друзей удалось бежать из тюрьмы в Могоу и скрыться в небольшой деревне племени палаунов, где он намеревался дождаться японцев. Через несколько дней Ба Мо, в сопровождении охраны начал пробираться горными дорогами на юг, пока не добрался до городка, уже занятого японцами. Найдя где-то настенный календарь со своим портретом, Ба Мо явился в японскую комендатуру и предъявил его офицеру как доказательство того, что он бывший премьер-министр Бирмы. Чтобы доказать свою лояльность, он непрестанно выкрикивал «Банзай!". Тем не менее первый визит был неудачен, и лишь на следующий день Ба Мо удалось найти японского полковника, который знал английский язык и даже слышал о том, что агенты «кэмпейтай» прочесывают окрестные горы, разыскивая этого весьма нужного Японии человека.

К началу июня японцам удалось собрать известных бирманских политиков, которые по разным причинам были склонны к сотрудничеству с ними. Одни из них, как Аун Сан и его соратники, полагали, что это даст возможность сохранить силы для будущей антияпонской борьбы, неизбежность которой уже тогда была для них очевидной. Другие, подобно Ба Мо, рассчитывали, что будущее Бирмы зависит от доброго расположения Японии и служения ей в интересах Бирмы (и, разумеется, их собственных).

На совещании японцев с бирманскими лидерами, состоявшемся в Мемьо, Аун Сану пришлось пойти на ряд уступок. 5 июня он был вынужден согласиться с японским приказом о запрещении АНБ вмешиваться в политику, что означало смертный приговор местным комитетам, созданным по всей стране. Согласие это, как и сам приказ, были, в общем, констатацией того, что уже произошло. К июню многие из комитетов были разогнаны японцами, которые устанавливали в областях и районах собственную администрацию. Тогда же, в июне, японцы ввели войска в дельту Иравади и жестокими мерами прекратили карено-бирманские столкновения.

Следующим шагом была ликвидация АНБ как крупной вооруженной силы. Добившись от командования АНБ и набиравшего силу Ба Мо согласия на эту меру, японцы все же опасались волнений в бирманских частях. Поэтому в июле подразделения АНБ были разведены на несколько сборных пунктов якобы для переформирования и получения нового оружия и обмундирования. Там им и было объявлено, что армия распускается по домам. Вопреки ожиданиям, никаких выступлений не произошло. Среди причин этого были и военные — части АНБ были разрозненны и окружены японскими войсками, и пропагандистские — одновременно с роспуском АНБ было объявлено, что создается Армия обороны Бирмы, куда могут записываться добровольцы, т. е. речь идет лишь о перестройке армии. Главной же причиной было то, что война уже закончилась, англичане были изгнаны из страны и крестьяне, составлявшие большинство в АНБ, думали в основном о своих семьях и хозяйствах, тем более что из деревень все чаще приходили тревожные вести. Поэтому в большинстве случаев, получив 100 рупий наградных, солдаты с облегчением сдавали оружие и разъезжались по домам.

В новой армии должно было остаться лишь 2700 человек, и находиться они должны были под строгим надзором японских инструкторов и офицеров. Характерно, что уже к концу 1942 г. японцы предложили Аун Сану увеличить численность армии, которая была нужна для несения внутренней службы, до 7500 человек, но обнаружилось, что набрать добровольцев в нее трудно — во всяком случае, в ближайшие месяцы сделать это не удалось. В глазах бирманцев армия потеряла престиж национальной, освободительной организации. Требовалось время, чтобы она вновь стала центром сопротивления.

На совещании в Мемьо генерал Йида прямо объявил бирманцам, что ни о какой независимости до тех пор, пока Япония не победит в войне, мечтать не следует. «Ваша судьба определяется японской победой, — сказал он. — После победоносного завершения войны Бирма достигнет свободы. Бирма должна быть готова к длительной войне и мобилизовать все свои ресурсы для войны. Те же, кто подвергает опасности военные усилия или отказывается содействовать удовлетворению военных нужд, будут жестоко наказаны японскими властями». Вместе с тем японцы рассматривали введение военного управления страной лишь как переходный этап, нужный в первую очередь для того, чтобы ликвидировать «самодеятельность» бирманцев. В дальнейшем они собирались опираться на бирманскую администрацию, которая должна была быть эффективной и послушной. Ба Мо обещал создать такую администрацию. Прочие лидеры Бирмы добровольно либо под давлением обстоятельств согласились с его кандидатурой в качестве главы правительства автономной Бирмы.

Формирование нового правительства проходило далеко не гладко. Ба Мо, судя по всему, был бы рад составить его, только из своих сторонников. Такины были слишком опасными конкурентами в борьбе за власть — если не сегодня, то в завтрашней Бирме. Однако именно популярность такинов заставляла Ба Мо привлечь их к сотрудничеству — без этого его режим, как бы ни поддерживали его японцы, не мог быть представительным. К возможно более широкому представительству толкали Ба Мо и японцы, в чьих интересах было создать картину сотрудничества всего бирманского народа. Такин Ну вспоминал, что на банкете, данном японскими властями в конце июля, т. е. перед самым установлением администрации Ба Мо, японский полковник Насу устроил Такину Ну формальный допрос, почему тот не хочет войти в марионеточное правительство — не находится ли он в оппозиции к японцам? Такину Ну, по его словам, пришлось объяснять, что такова договоренность с Ба Мо.

Пойдя на вынужденное сотрудничество с такинами, Ба Мо попытался по возможности отыграться за то, что случилось в последние месяцы, и из 120 руководящих постов по стране, которые предоставили бирманцам японские власти, отдал такинам лишь пять. Это вызвало их возмущение, и, по сведениям Такина Ну, Такин Мья и Такин Тан Тун поставили перед «внутренним кругом» такинов вопрос об отказе от своих постов. Однако «внутренний круг» приказал им остаться в администрации Ба Мо.

Упоминания о существовании «внутреннего круга» такинов встречаются в бирманских источниках неоднократно, однако время создания и состав этого органа невозможно установить точно.

Вероятно, какое-то не оформленное официально ядро антияпонского сопротивления было создано уже в мае 1942 г.

Совещание в деревне Кабанин (к северу от Мандалая) 30 апреля 1942 г., на котором присутствовали один из основателей Коммунистической партии Бирмы, в будущем председатель «компартии Красного флага» Такин Со, будущий председатель Социалистической партии Такин Чжо Нейн, будущий премьер-министр и лидер Антифашистской лиги народной свободы Такин Ну и другие ведущие политики Бирмы, было посвящено именно вопросам борьбы с Японией, и на нем обсуждались возможности контактов с Китаем и подпольных действий. Аун Сан на совещании не присутствовал, но был в курсе дел. Такин Ну вспоминает, что некоторые участники совещания уже начали антияпонские действия и коммунист Тейн Пе даже показывал ему листовки, отпечатанные в подполье и призывавшие к борьбе против японских оккупантов. После этого совещания пути участников разошлись. Тейн Пе с помощью частей АНБ, находившихся в Аракане, смог уйти в Индию, где наладил связи с англичанами и впоследствии много сделал для организации сопротивления в Бирме. Такин Со и некоторые другие участники совещания ушли в подполье и начали организовывать антияпонские отряды, тогда как Такин Ну и Такин Чжо Нейн уехали в Рангун, где стали работать вместе с Аун Саном.

Во второй половине 1942 г., когда японская власть твердо установилась в стране, местные комитеты были разогнаны, а немало левых такинов попали уже в японские тюрьмы, когда Япония торжествовала на фронтах, а положение в Европе складывалось в пользу держав Оси, связи между теми такинами, что скрывались в горах и в деревнях, стараясь наладить сопротивление (что было трудно, так как далеко не все в Бирме уже испытали разочарование в японцах и ореол «освободителей» не везде был развеян), и теми, кто остался на легальном положении, были нарушены. Легальным такинам почти не досталось мест в новой администрации, армия была фактически ликвидирована, многим казалось, что Аун Сан и его сторонники капитулировали перед японцами. В воспоминаниях Маун Мауна говорится, что в то время в Бирме появились листовки, которые обличали Аун Сана и его сторонников в том, что они способствовали порабощению Бирмы.

После нескольких острых стычек с Ба Мо такины смогли получить в его правительстве два портфеля. Остальные места достались сподвижникам Ба Мо и близким к нему правым политикам. В администрацию не вошел ни один представитель АНБ. Однако командование армией Аун Сан сохранил. Сохранили в ней высокие посты Бо Ле Я и Не Вин и большинство из оставшихся в живых «тридцати товарищей».

1 августа 1942 г. администрация Ба Мо приступила к исполнению своих обязанностей, главной из которых японцы считали оказание им помощи в ограблении Бирмы. Однако Ба Мо не был послушной марионеткой. Связав свою судьбу с Японией, он ни в коей мере не руководствовался ее интересами. В своем воображении и в своих поступках он был последователен. Он желал властвовать над независимой Бирмой. В свое время он сотрудничал с англичанами, однако решился на разрыв с ними, когда понял, что при их правлении действительной власти в Бирме ему не достичь. Он поставил тогда на другую силу — на Японию, которая обещала предоставить Бирме независимость. Став главой бирманской администрации, Ба Мо бесконечно вступал в конфликты с японским командованием, терпел поражения и унижения, но не сдавался и не смирялся. Он никогда не прерывал связей с такинами и даже с коммунистами. Зная об их антияпонской деятельности, он не только не выдавал их японцам, но и защищал от «кэмпейтай». Да и его левые соратники, стремившиеся сломить японское господство, также никогда не порывали отношений с ним не только из тактических соображений, но и потому, что считали его при всей его помпезности и неуемном тщеславии патриотом Бирмы. Ни один серьезный бирманский политик не назвал его после войны предателем или коллаборационистом. Болee того, после изгнания японцев и затем после достижения Бирмой независимости, Ба Мо по-прежнему оставался на политической сцене. И хотя решающей роли в политике он уже не играл, он пользовался в Бирме уважением, так как считался ее первым президентом. Какой бы фиктивной ни была независимость, провозглашенная в 1943 г., для бирманцев она была независимостью. Изгоняя в 1945 г. японцев, они делали это не для того, чтобы вернуть британскую колониальную администрацию, а чтобы продолжить то, что началось зимой 1942 г. и было официально оформлено провозглашением независимости страны 1 августа 1943 г.

Титул «ашашин» — «вождь» был принят Ба Мо после создания осенью 1942 г. объединенной партии «Добама-Синьета асиайон». Японцы допустили создание этой партии, запретив при этом всю иную политическую деятельность в стране. На включение в свою партию такинов Ба Мо пошел добровольно — идея политического единства нации была близка ему в форме единения страны под своей властью. Генеральным секретарем партии был избран Такин Ну, кандидатуру которого отстаивал сам Ба Мо, убежденный в том, что этот глубоко верующий буддист будет послушным помощником в контроле над своими бывшими соратниками по «Добама асиайон». Однако в годы войны Такин Ну был последовательным сторонником Аун Сана и левых такинов и, как таковой, сделал немало для того, чтобы вырвать партию из-под влияния Ба Мо.

Администрация Ба Мо пришла к власти в дни, когда Бирма пыталась оправиться от шока, в который ввергла ее война. Не было другой страны в Юго-Восточной Азии, где бы военные действия так сильно разрушили экономику. Кроме того, бегство из Бирмы как английских специалистов, так и сотен тысяч индийцев и китайцев буквально оголило многие отрасли хозяйства. Бирма вернулась к патриархальной первобытной деревенской жизни. Однако и производство сельской продукции, в первую очередь риса, резко снизилось. В 1944-1945 г. под рисом находилось в два раза меньше земли, чем до войны, упала и урожайность. Причиной тому было не только сужение рынка, резкое снижение экспорта и заинтересованности крестьян в высоких урожаях, но и то, что катастрофически упало поголовье тяглового скота.

Война и оккупация показали, насколько уродливо развивалась в колониальный период бирманская экономика. Когда в середине XIX в. Нижняя Бирма с громадной плодородной дельтой Иравади стала английской колонией, власти Британской Индии, под управление которых эти земли отошли, решили, что они самой судьбой предназначены стать одним громадным рисовым полем. Эксперимент оправдал себя, Бирма стала кормить рисом всю Британскую империю, а рисовые поля очень скоро заняли почти всю равнинную Бирму. В результате Бирма, вывозя рис, лес и минеральное сырье, была вынуждена ввозить большинство других товаров. Пока эта система существовала в рамках более или менее сбалансированной колониальной структуры, потребности Бирмы, за исключением периодов кризиса, ударявшего по производителям риса, в целом удовлетворялись. Однако в 1942 г. Бирма потеряла прежние внешние рынки и возможность получать товары из метрополии и других британских колоний. Япония не могла потребить все излишки риса по ряду причин, одной из которых были транспортные трудности — далеко не каждый пароход мог добраться до Японских островов, и гораздо проще было вывозить рис из Вьетнама и с Филиппин. Не могла Япония и поставлять в Бирму достаточно товаров широкого потребления. Так как взамен риса бирманские крестьяне ничего не могли получить, стимул к выращиванию риса у них пропал. Посевы сокращались, собранный рис затоваривался, а в городах тем временем наступал голод. Уже с 1943 г. риса перестало хватать, для внутреннего потребления. Одновременно в Бирме стали возрождаться кустарные промыслы и производство некоторых технических культур, чему покровительствовали японцы, которые нуждались в таких продуктах, как хлопок, масло из земляного ореха, и т. д.

Разорению бирманского народного хозяйства способствовали многочисленные японские дельцы и снабженцы, которые хлынули в Бирму и, понимая шаткость своего положения, спешили урвать, схватить, вывезти, нажиться. Для придания грабежу некоторого подобия законности была выпущена масса бумажных денег, практически ничем не обеспеченных, которыми платили крестьянам за скот, за рис, за все сельскохозяйственные продукты. В то же время все, что можно было назвать английской собственностью — в первую очередь сохранившиеся станки и оборудование, запасы сырья, которые не успели уничтожить при отходе англичане, — вывозилось армией даже без попыток выплатить Бирме компенсацию. Наконец, японцами широко практиковалась система принудительного труда: людей сгоняли на военное строительство, на сезонные работы, и те, кто попадал в трудовые лагеря, часто уже не возвращались.

Все, что сказано здесь о Бирме, в той или иной степени было характерно и для остальных оккупированных японцами стран Юго-Восточной Азии. В зависимости от взглядов и настроений того или иного командующего могли несколько меняться методы грабежа, но принцип его, сформулированный созданным в 1942 г. министерством по делам Великой Восточноазиатской сферы, неукоснительно проводился на всей захваченной территории.

Если в Бирме японцы принимали меры по сокращению производства риса, то на Филиппинах «противником» японских-оккупационных властей стали плантации сахарного тростника и соответственно сахарные заводы. До войны филиппинский сахар вывозился в США и другие страны, теперь эти рынки были потеряны, а замены им Япония предложить не могла. Следовательно, надо было сократить производство сахара, заменив его более нужным для армии продуктом. Японским оккупационным властям показалось, что наиболее выгодно использовать сахарный тростник как сырье для производства спирта и сахарные заводы превратить в спиртогонные. Одновременно с этим плантации тростника (как и табачные) засевались хлопчатником — была поставлена задача расширить производство хлопка, заняв посевами хлопчатника около 0,5 млн. га. В результате производство сахара резко упало, крестьяне и рабочие были разорены, положительная же часть программы выполнена не была. Несмотря на все строгости, количество спирта, произведенного на сахарных заводах, было весьма скромным, производство хлопка также было далеко от намеченного.

В Индонезии эта картина, сохраняя общие принципиальные черты, была куда более сложной и многообразной, так как и сама Индонезия — страна более обширная, и экономика ее куда многообразней бирманской или филиппинской. Из продуктов индонезийского экспорта японцев больше всего интересовала нефть. Они, как отмечалось, в период своего наступления принимали решительные меры, чтобы спасти нефтепромыслы и нефтеперерабатывающие предприятия от разрушения союзниками. Через год после захвата страны оккупантам удалось довести добычу нефти до довоенной и в течение следующих двух лет вывозить в Японию более чем по 5 млн. т нефти. Только в последний год войны, с падением Филиппин, поставки индонезийской нефти в Японию практически прекратились, так как танкеры уже не могли прорываться на север.

Производство сельскохозяйственных культур волновало японцев куда меньше, а ведь именно оно обеспечивало жизнь миллионов индонезийских крестьян. Перед войной плантациями каучуконосов было занято 1,3 млн. га, и лишь один процент каучука потреблялся в самой Индонезии — вся остальная продукция шла на экспорт. Поскольку Япония могла потребить лишь малую долю производимого в Индонезии каучука, громадные плантации становились лишними. Дело в том, что в пределах японской «сферы сопроцветания» оказалось примерно 98 % мирового производства каучука. Из 1660 тыс. т каучука, производившегося в мире, 850 тыс. т приходилось на Малайю и другие британские колонии в Юго-Восточной Азии, а 770 тыс. т — на Индонезию, Французский Индокитай и Таиланд. Потребности Японии в каучуке составляли не более 100 тыс. т в год, т. е. лишь одну пятнадцатую добычи. Каучука было так много, что в Японии стали пропагандировать его в качестве кровельного материала, а в Джакарте каучуком пытались крыть мостовые. И это происходило в то время, когда все воюющие державы ощущали в каучуке острую нужду, а в Германии даже разрабатывались проекты посылки за каучуком в Юго-Восточную Азию больших подводных лодок. Так как дороги все же каучуком крыть не стали, то плантации приходили в упадок, зарастали, кое-где гевею вырубали на топливо или выкорчевывали.

Меры по борьбе с другими «излишками» были решительными и вместе с тем бессмысленными. В августе 1942 г. японские власти в Индонезии издали декрет, по которому следовало выкорчевать половину всех кофейных деревьев. Было уничтожено также около 16 тыс. га чайных плантаций, из 220 чайных фабрик работало лишь 50. С сахарными заводами в Индонезии японцы старались сделать то же, что и на Филиппинах, а когда не удавалось — их попросту разрушали и оборудование пускали на лом. В результате общее производство сахара упало за годы оккупации почти в 20 раз, число действующих заводов сократилось вдесятеро.

И без того тяжелое положение населения ухудшали широко проводившиеся оккупантами реквизиции скота и мобилизация жителей на принудительные работы. Правда, резкое падение жизненного уровня и неуверенность в завтрашнем дне создали парадокс — на первых порах японская система принудительного труда пользовалась некоторой популярностью среди молодежи оккупированных стран. Мобилизуя население, оккупационные власти обещали пищу и одежду. При фантастическом росте безработицы этого было достаточно, чтобы молодежь, в первую очередь городская, попалась на приманку.

В Индонезии система принудительного труда приняла форму трудовых батальонов «хейхо» и зарубежных контрактов «ромуся». Батальоны «хейхо» иногда несли караульную службу, но в основном выполняли строительные работы, солдаты их были носильщиками, уборщиками, чернорабочими. Но наибольшие масштабы в Индонезии приняла система «ромуся» — отправки мобилизованных в другие страны.

Отрезвление наступило довольно быстро, и вскоре добровольцев найти уже не удавалось. Однако рабский труд по-прежнему требовался и на строительстве стратегических дорог и на сооружении укреплений на островах Тихого океана, были нужны носильщики в горах Западной Бирмы и землекопы на «дороге смерти». И если в Бирме масштабы принудительного труда были в численном выражении не так велики — 800 тыс. мобилизованных (это зависело в некоторой степени и от специфики отношений японцев и бирманцев, от существования АНБ и бирманского правительства, от того, что сама Бирма не столь плотно населена и людские ресурсы ее ограниченны), то в Индонезии японцы с 1943 г. перешли к открытой охоте на людей. Некоторые районы буквально обезлюдели, «большая часть молодежи исчезла и никто не знал, где она. Остались только старики и зеленые юнцы. На некоторых островах все население спасалось бегством от японцев. Оно оставляло свои деревни, имущество и уходило в джунгли. Ему приходилось жить за счет тех продуктов, которые мог дать лес», вспоминал индонезийский публицист.

Когда после войны проходили процессы над японскими военными преступниками, то одним из основных пунктов обвинения было бесчеловечное обращение с европейскими и индийскими военнопленными и гражданскими лицами, интернированными во время оккупации. На втором месте стоял террор против китайского населения. Действительно, японские методы обращения с военнопленными в некоторых случаях даже превосходили «достижения» гитлеровцев — расизм XX в. породил зверства, неслыханные и в средневековье.

Участь многих сотен тысяч бирманцев, индонезийцев и филиппинцев была не менее тяжкой, однако их гибель осталась почти незамеченной. Полковник Судзуки не был повешен за уничтожение жителей двух каренских деревень, генералы, правившие Индонезией, не понесли наказания за смерть сотен тысяч «ромуся», о многих из которых лишь пришли извещения, сообщавшие, что они погибли на Тихоокеанском фронте как «гордость нации».

Полагают, что за время оккупации в Индонезии погибло 4 млн. человек. Значительную часть их составили «ромуся». Что касается европейцев, живших на архипелаге, то к концу 1943 г. все они оказались в концлагерях — всего там было заключено 62 тыс. человек, из них лишь треть мужчин — остальные женщины и дети. Кроме того, в лагерях для военнопленных содержалось примерно 45 тыс. человек. Многие из них умерли или были замучены в лагерях, другие погибли на тяжелых работах, на стройках в Таиланде и Бирме, на тихоокеанских островах.

Одним из результатов оккупации стало деклассирование населения. Если в деревнях жизнь еще можно было поддерживать тем, что давала земля, то в городах положение ухудшилось в первый же год японской оккупации и стало катастрофическим в последующие годы. Для подавляющего большинства населения оккупированных стран проблема заключалась лишь в одном — как-нибудь выжить. Промышленные рабочие, транспортники, рабочие плантаций и рудников, не говоря о городских низах, потеряли привычную работу и были вынуждены переселяться к родственникам в деревни либо искать случайных заработков. К тому же голод постепенно распространился и на сельские местности — везде стало не хватать риса для внутреннего потребления, а страшный голод в Северном Вьетнаме унес несколько сотен тысяч человеческих жизней.

В эту трагическую для народов Юго-Восточной Азии пору явственно обнаружилось, что расовая общность, о которой столь много говорили японцы, не более чем большая ложь.

«Желтый» расизм оказался ничуть не лучше, а по своим последствиям — даже хуже расизма «белого». Эксплуатация колоний европейскими державами, сколь бы тяжелой для населения она ни была, сопровождалась проникновением в колониальные страны новых, более прогрессивных форм производства, а также западной культуры. А что давало японское господство? Запрет слушать западное радио под страхом смертной казни, утреннее пение японского гимна и поклоны японскому флагу во всех школах, почтительное и раболепное отношение к любому японцу на улице, бесконечный страх перед «кэмпейтай», внимательно следившей за любыми проявлениями недовольства и пресекавшей их жестоко и быстро.

И все же японская оккупация имела и положительные последствия для народов исследуемого региона. Первым и основным из них была бурная политическая эволюция стран Юго-восточной Азии, приведшая их население к решительному отрицанию идеи любого иностранного господства. Второе положительное последствие в наиболее полной форме проявилось в Бирме. Бегство англичан и индийцев означало для миллионов крестьян освобождение от долгов индийским помещикам и ростовщикам, от налоговой задолженности властям. Японский капитал, вторгшийся в страну, концентрировался в основном в городах, в деревнях же японцы появлялись сравнительно редко. В итоге деревенская беднота, арендаторы, батраки осознали, что земля, на которой они трудятся, теперь принадлежит им. Это было особенно характерно для Нижней Бирмы, где национальных помещиков было немного и земля принадлежала в основном индийским помещикам — четтьярам. Неизвестно, сколько земли в первый же год японской оккупации перешло к бирманским крестьянам, но в любом случае площади измерялись миллионами акров.

Если индийские помещики в большинстве бежали из Бирмы или прятались в Рангуне, не смея показываться за пределы города, то и местные бирманские помещики также не могли собирать арендную плату. С теми же, кто пытался это делать, крестьяне спешили расплатиться японскими оккупационными деньгами, стоимость которых со временем приблизилась к стоимости бумаги. Однако отказаться принимать их помещики не могли — ведь любой протест такого рода мог стать известным японцам, которые были вынуждены в подобных случаях выступать на стороне крестьян, лишь бы не признать, что их деньги — фикция. Любопытно, что подобное использование оккупационных денег было характерно, хотя и не в таком широком масштабе, и для других оккупированных стран. В частности, таким образом смогли погасить свои долги и многие индонезийские крестьяне.

После войны на вернувшуюся колониальную администрацию обрушилась лавина жалоб и исковых заявлений четтьяров и местных помещиков. Однако попытки колонизаторов отобрать землю у крестьян, а погашение долгов объявить недействительным фактически провалились. Таким образом, в Бирме (а в известной степени и в других странах региона) события 1942 г. привели к подрыву колониальной системы землевладения.

Правда, в те годы переход земель в руки крестьян не намного улучшал их положение. Если крестьянин продолжал разводить рис, то, как правило, он не мог его сбыть, а если все же сбывал, то получал за него те же обесцененные деньги, на которые никаких товаров купить было нельзя. В результате многие земли, полученные крестьянами, были заброшены, а сами крестьяне бежали в города, где и без того царил голод.

Что касается национальной буржуазии стран Юго-Восточной Азии, то ей явно пришлось по душе исчезновение старых конкурентов — европейцев, индийцев, китайцев, занимавших прежде командные посты в торговле и промышленности. Однако завладеть освободившимися местами не удалось из-за появления новых конкурентов — японских дельцов, пользовавшихся покровительством военных властей и овладевших с их помощью господствующими позициями в добыче и вывозе сырья, обрабатывающей промышленности, торговле. В результате этого, а также из-за отсутствия ссудного капитала, товаров, которыми можно было торговать, и денежного обеспечения под эти товары основной областью деловой активности местной буржуазии стал черный рынок. Но разруха была настолько всеобъемлющей, а жизненный уровень огромной массы населения настолько низким (и все еще умудрялся падать), что в большинстве случаев и эта активность была лишь фикцией.

Национальные органы власти, созданные на Филиппинах и в Бирме, как и некоторые деятели японской оккупационной администрации, опасавшиеся роста недовольства населения, пытались проводить какие-то меры по укреплению местной буржуазии. В Бирме, например, была создана Торговая палата, в которую вошли несколько сот торговцев и промышленников, на многочисленных заседаниях бурно выступавших в защиту своих прав. Правительство Ба Мо, выражавшее в основном интересы национальной буржуазии, добивалось передачи бирманским предпринимателям английской собственности и требовало, чтобы в предприятиях, существовавших в Бирме, по крайней мере 60 % капитала принадлежало национальной буржуазии. Настойчивость Ба Мо раздражала японских дельцов, влияние которых на армию и «кэмпейтай» все росло — чем дольше шла война, тем сильнее становилась коррупция в японской армии. Ба Мо даже уверял Такина Ну, что японские торговцы делали попытки убить его. К концу войны японцы согласились ограничить прибыли своих компаний 6 % годовых, но сделали оговорку, которая сводила эту меру на нет — данное постановление должно было касаться лишь тех японских фирм, которые не были связаны со стратегическими интересами Японии (а связать с этими интересами, естественно, можно было что угодно). В то же время закон, гласящий, что недвижимость в Бирме может принадлежать лишь бирманцам, так и не смог пройти через дебри военных японских учреждений и лишь в середине 1945 г., когда англичане уже заняли Мейтхилу, Ба Мо опубликовал этот закон без разрешения японцев; неудивительно, что никто этого шага не заметил и не оценил.

Еще одним начинанием правительства Ба Мо, направленным на укрепление позиций национальной буржуазии, было основание в январе 1944 г. Государственного банка Бирмы. Главе бирманской администрации не только удалось доказать в Токио, что создание банка в интересах Японии, но и добиться там займа. Но, согласившись на создание банка, японцы отказались передать ему право на эмиссию денег. Сотрудники банка даже не имели представления, сколько денег находится в обращении в стране и сколько японцы сочтут нужным напечатать еще. Таким образом, капитал банка, составлявший в 1944 г. 5,5 млн. рупий, из которого банк начал было выдавать кредиты национальным предпринимателям, был ничем не обеспечен. Деньги обесценивались быстрее, чем их успевали использовать, и уже через несколько месяцев банк мог вести свою протекционистскую деятельность только на бумаге.

В отличие от разоренной Бирмы, экономику которой за время оккупации восстановить так и не удалось, экономическое восстановление Малайи проходило достаточно быстро. Основные оловянные рудники вновь действовали уже в мае 1942 г., к середине года были восстановлены пять крупнейших доков Сингапура и начал в полную силу функционировать порт. В марте следующего года была основана «Компания Южных районов», которая объединила три японские компании, захватившие к тому времени сингапурское судоходство. Правда, первый корабль с грузом японских товаров добрался до Сингапура лишь в июле 1943 г. — больше года стране приходилось обходиться довоенными запасами. К этому времени черный рынок настолько разросся, что капля привезенного тут же исчезла в его море. Впрочем, основной целью создания компании было наладить судоходство между завоеванными странами Юго-Восточной Азии, чтобы обеспечить продуктивный обмен товарами. Однако вскоре выяснилось, что вести обмен нечем.

Завладев огромными территориями, японцы не имели ни времени для организации соответствующей инфраструктуры, ни желания превратить колонии не только в источник сырья, но и в рынок сбыта. Япония захватывала страны региона в первую очередь для того, чтобы бесплатно поддержать военную экономику, т. е. в погоне за стратегическими материалами. Ничего взамен японская колониальная система предложить не могла, и чем дольше шла война, тем меньше оставалось возможностей для любого, пускай даже неэквивалентного, обмена. Однако экономика стран Юго-Восточной Азии за долгие десятилетия приспособилась именно к такой колониальной модели обмена. Товары, которые производили оккупированные страны, были сходными — сырье и сельскохозяйственные продукты тропического пояса и полезные ископаемые. Раньше различные европейские хозяева этих стран были заинтересованы в одинаковых «колониальных» продуктах для удовлетворения собственных нужд. Теперь же хозяин был один, и он очень быстро оказался пресыщен теми стратегическими товарами, овладеть которыми так стремился. В первую очередь это касалось олова, каучука и сахара, затем риса и т. д.

Разумеется, страны Юго-Восточной Азии могли вести эквивалентный обмен даже в пределах своих однобоких экономических систем, примеры чему дает их послевоенное сотрудничество. Но те товары, которые были нужны в соседней стране, могли попасть в нее только при условии, что в них не нуждаются японцы. Однако именно эти товары японцы и импортировали. Нефть из Индонезии, к примеру, в Малайю не попадала — ее всю потребляла Япония. В то же время индонезийское олово и индонезийский каучук в Малайе не были нужны — некуда было девать свой каучук и свое олово. В результате Малайя, как и Индонезия, уподобилась голодному человеку, сидящему на мешке с золотом.

Многочисленные рабочие каучуковых плантаций и шахтеры остались без работы, а крестьяне были вынуждены выращивать непривычные для себя культуры, которые к тому же следовало отдавать тем же японцам по нереально низким ценам. В результате сельское хозяйство, как и в других странах, зашло в тупик. Но особенно плохим было положение в городах, так как своего риса в Малайе не хватало, а поставки из Бирмы и Таиланда были нерегулярны и недостаточны. Нормы на человека в стране были установлены от 100 до 200 г в день, и даже эти нормы по карточкам не выдавались. Цены на продукты питания выросли втрое за первый год оккупации и продолжали расти.

Помимо экономических трудностей на Малайю обрушились те же беды, что и на соседние страны, — террор «кэмпейтай», трудовая повинность, поборы и произвол властей. Достаточно сказать, что из 60 тыс. рабочих, отправленных в принудительном порядке на строительство «дороги смерти» Бирма — Таиланд, вернулось лишь 20 тыс. Впрочем, в отношении к местному населению постепенно вырабатывался дифференцированный подход. Поблажки в отношении национальных элементов, на которые были вынуждены пойти японцы к концу войны, коснулись и Малайи. Наибольшие привилегии при этом получили малайцы. Малайские чиновники сохранили свои места в аппарате и даже расширили свои позиции за счет индийцев и китайцев, которых смогли потеснить. То же касалось и малайской буржуазии, которая, будучи до войны гораздо слабее китайской, европейской и индийской, во время оккупации смогла занять некоторые ниши, опустевшие после бегства или гибели конкурентов.

Особенности вторжения японских войск во Французский Индокитай, под видимостью договоренности с вишистской Францией, обусловили некоторое своеобразие экономической политики японцев во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже.