Глава I. Путь к войне

Глава I. Путь к войне

Вторая мировая война началась задолго до считающегося формально днем ее начала 1 сентября 1939 г., когда немецкие войска перешли границу Польши, связанной союзными договорами с Великобританией и Францией. Раскатами надвигавшейся грозы были и нападение Италии на Эфиопию, и мятеж фалангистов в Испании, и захват Австрии, и расчленение, а затем и оккупация Чехословакии. На Востоке эти раскаты зазвучали еще раньше, чем в Европе.

Движение Японии по пути военной экспансии началось войной с Китаем в 1894-1895 гг. и захватом Кореи в 1910г. Шагом на этом пути была русско-японская война 1904- 1905 гг., когда впервые в истории нового времени азиатская держава смогла победить европейскую. Для Японии рубежа XX в. был характерен своеобразный симбиоз растущей национальной буржуазии, победившей в революции Мэйдзи (1867-1868), и самурайства, приспособившегося к новым условиям. Военные победы дали японской буржуазии новые рынки и способствовали экономическому развитию страны; они же укрепили дух самурайства. Превращение Японии в формально конституционную страну с множеством политических партий и шумными дебатами в парламенте отнюдь не означало демократического преобразования общества. Традиционные связи в обществе, экономически бурно развивавшемся по капиталистическому пути, но несшем груз феодальных пережитков, давали преимущества самурайско-промышленному союзу.

Влияние Первой мировой войны на судьбы Японии было весьма велико. Япония удачно выбрала сторону в конфликте и, фактически не воюя, приобрела бывшие немецкие владения. Продолжением мировой войны для Японии стала интервенция против Советской России. 5 апреля 1918г. японские части высадились во Владивостоке — казалось, что к территориальным приобретениям добавятся и дальневосточные районы России. Этого не случилось, пришлось отступить, но кадровое офицерство и крепнущие японские монополии (дзайбацу) стремились к новым захватам.

Первые послевоенные годы ознаменовались борьбой самурайско-промышленного союза и противостоявших ему профсоюзов и партий. В 1918 г. по стране прокатилась волна «рисовых бунтов». Ответом стали репрессии против левых организаций. В 1925 г. был принят Закон об охране общественного спокойствия полицией, который грозил десятилетним заключением всем, кто принимал участие в организациях, ставивших под вопрос незыблемость существующего строя. Еще более жесткая внутренняя политика проводилась пришедшим к власти в 1927 г. кабинетом генерала Танаки — председателя партии «Сэйюкай». Весной 1928 г. по всей стране начались гонения на инакомыслящих. Многие левые организации были официально распущены, а Танака добился принятия императорского декрета, установившего для «нарушителей спокойствия» смертную казнь. Правящие круги добились повиновения в стране.

Предыстория Второй мировой войны на Востоке тесно связана с документом, вошедшим в анналы XX в. под названием «меморандум Танаки». В нем содержалась программа покорения Японией всего мира. «Для того чтобы завоевать Китай, писал Танака, — мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию; для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны и страны Южного моря будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится нарушить наши права... Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы». Важным аспектом «меморандума Танаки» был его антисоветский тон. «В программу нашего национального роста, — продолжал Танака, — входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить наши мечи с Россией на полях Монголии в целях овладения богатствами Северной Маньчжурии. Пока этот скрытый риф не будет взорван, наше судно не может пойти быстрее».

В конце 20-х годов эта программа казалась настолько экстремистской, что до сих пор высказываются сомнения в подлинности этого текста, но уже в 1931 г. Япония захватила Маньчжурию, и с тех пор любое действие любого японского правительства было направлено на осуществление концепции мирового господства. Правда, между различными группировками в японском руководстве существовали разногласия, принимавшие порой острую форму, но касались они не конечной цели, а путей ее осуществления. В перемене японских предвоенных правительств можно уследить некое качание маятника: к власти приходили то «бешеные», то «умеренные»; однако политика «умеренных» становилась все более агрессивной, а агрессивные правительства никак не умеривали свою агрессивность. Роль катализатора играли молодые офицеры национал-социалистского типа. Убивая своих противников и запугивая «умеренных», эти, казалось бы, независимые и не получавшие официального одобрения в высших армейских кругах экстремисты последовательно выполняли свою историческую роль: после каждого бунта, устроенного молодыми офицерами, Япония делала еще один шаг к войне.

Борьба самурайства против «умеренных» достигла апогея в феврале 1936 г., сразу же после всеобщих выборов, на которых убедительно победили «умеренные». Буржуазная партия «Минсэйто» почти удвоила число депутатов (205 вместо 127), а милитаристы, взгляды которых в парламенте выражала партия «Сэйюкай», получили лишь 174 места вместо 242. Результаты выборов свидетельствовали об антивоенных настроениях в стране. За три года до этого в Германии нацисты пошли на грандиозную провокацию — поджог рейхстага, так как поняли, что волна мирового кризиса, который вынес их на поверхность разоренной Германии, миновала и с ней теряются голоса избирателей. Японские фашисты, не обладавшие властью, но имевшие сильных покровителей, в похожей ситуации решились на мятеж.

Японская «ночь длинных ножей» выдалась снежной и холодной. Незадолго до рассвета группа лейтенанта Курихары подъехала к дому премьер-министра адмирала Окады, разоружила полицейских и принялась разыскивать главу правительства. Вместо него по ошибке был убит его секретарь, самому же адмиралу удалось отсидеться в чулане, куда его спрятали служанки, а затем бежать. Судьба смилостивилась и над ближайшим советником императора принцем Сайондзи, которому тогда было уже 96 лет и который был последним из остававшихся в живых деятелей революции Мэйдзи. Местные полицейские (принц жил в загородном дворце), чтобы спасти Сайондзи, закутали его в ковер и носили из дома в дом, чтобы сбить убийц со следа.

Однако далеко не всем из намеченных жертв удалось спастись. Погибли, в частности, генеральный инспектор армии Ватанабе, лорд-хранитель печати адмирал Сайте, министр финансов Такахаси, был тяжело ранен главный камергер Судзуки.

В общей сложности в путче 1936 г. участвовало около полутора тысяч солдат и офицеров. Взяв под контроль центр Токио, они в дальнейшем вели себя пассивно. Ими был выпущен манифест, в котором говорилось о продажности японского руководства и необходимости защитить императора и спасти японский дух, но что делать потом, было неясно. Однако сочувствие заговорщикам в генеральской среде было настолько сильным, что, несмотря на бездействие мятежников, поначалу никто не решался выступить против них. Устранился от вмешательства в эту историю даже военный министр. Лишь на третий день, раздраженный неспособностью генералитета справиться с мятежом, направленным, в частности, и против его ближайшего окружения, император приказал армии предпринять немедленные действия...

Мятеж удалось подавить, воспользовавшись соперничеством между армией и флотом. (Во время мятежа было убито по крайней мере три адмирала.) Объединенный флот вошел в Токийскую бухту и объявил о своем намерении высадить десант. Тогда и армейскому руководству пришлось переменить тон. 29 февраля был издан приказ о том, что армия намерена подавить мятеж. Когда приказ дошел до участвовавших в путче солдат, они начали расходиться по домам, и к полудню мятежные офицеры остались без армии. Им было предложено покончить с собой, однако по здравом размышлении они предпочли пойти под суд, мотивируя это тем, что на суде смогут изложить свою позицию. Самурайский дух уступал реалиям XX века.

Для окружающего мира мятеж казался ординарным событием. Действительную его суть поняли немногие, в том числе советский разведчик Р. Зорге, который направил в Москву анализ как социальных корней мятежа, так и сил, стоявших за ним. Он предсказал, что сам факт мятежа означает лишь одно — скорое и неминуемое вторжение в Китай, начало «большой войны».

Следующее японское правительство было куда менее умеренным, чем предыдущее. Военным министром в нем был генерал Тераути, известный своими консервативными взглядами. Он не одобрял решительных действий молодых радикалов, но в то же время был вынесен на поверхность именно этими действиями. Правительство, хотя мятежники и были арестованы, начало активно проводить в жизнь некоторые из их требований. Были, например, запрещены демонстрации и забастовки.

Как уже отмечалось, хотя общий курс на войну в японском руководстве не вызывал сомнений, шли горячие споры относительно объекта этой войны. Командование Квантунской армии, отражавшее точку зрения монополий, стояло за скорейшую войну с Китаем, будучи убеждено, что китайские армии небоеспособны, а с ресурсами Китая, а затем и Юго-Восточной Азии можно будет приступить к реализации планов мирового господства. «Токийская» группа полагала, что настоящим и единственным врагом Японии является Советский Союз. Война с ним, отмечали участники группы, не вызовет противодействия со стороны бывших союзников Японии по Антанте; не исключено, что они даже будут помогать Японии. Агрессия же против Китая и Юго-Восточной Азии неизбежно приведет к войне с западными державами, а к этому Япония еще не готова. Лишь освоив ресурсы Маньчжурии и превратив ее в кузницу империи, т. е. примерно к концу 40-х годов, можно будет осмелиться на войну с Западом.

Отражением этой борьбы мнений были частые перестановки в правительстве и борьба внутри армейского руководства. Наконец, император и армия сошлись на кандидатуре принца Коноэ, председателя палаты пэров японского парламента, человека, с одной стороны, близкого к императорской фамилии, с другой — тесно связанного с концернами. Приход Коноэ к власти означал, что время споров прошло. Победила точка зрения Квантунской армии — сначала быстро разгромить Китай, а затем, опираясь на его ресурсы, приступить к дальнейшим завоеваниям.

Через пять дней после вступления Коноэ на пост главы правительства в Маньчжурию приехал принц Хасимото. Он устроил банкет, на который пригласил командование Квантунской армии, в том числе начальника штаба генерала Тодзио. На банкете Тодзио показал принцу приказ, который уже был разослан по соединениям армии. В нем предусматривался захват восточных портов Китая и дорог, ведущих к ним. В приказе, в частности, говорилось: «В соответствии с нашей стратегией подготовки войны против России и оценкой создавшейся в Китае обстановки мы считаем момент благоприятным, чтобы направить наши силы на уничтожение нанкинского режима».

Целью первого этапа наступления против Китая был Пекин. Части Гоминьдана в этом районе были куда многочисленней японских, но к боям не были готовы и фронта как такового не существовало. Практически японцам противостояла лишь 29-я армия генерала Сун Чжэюаня.

8 июля 1937 г. японская пехотная рота начала ночные учения к востоку от моста Лугоуцяо, который вошел в историю войны под названием моста Марко Поло. Маневры такого рода проводились уже не первую ночь, причем в непосредственной близости от китайских частей, которые довольно вяло сооружали в тех местах оборонительные сооружения.

Выстрелы раздались глубокой ночью. Кто стрелял и были ли потери в японской роте, сегодня уже не установить. Командир роты доложил командиру батальона, что у него пропал без вести один солдат. На поиски «пропавшего» солдата тут же был послан весь батальон. В тот же день сидевший в Пекине член «союзнической оккупационной комиссии» генерал Такэо Имаи предъявил китайскому командованию ультиматум с требованием «наказать виновных солдат и офицеров и вывести все войска из зоны железной дороги Пекин — Тяньцзинь». Как только китайская сторона согласилась на требования японцев, те, не давая противнику опомниться, предъявили новый ультиматум, в котором содержалось требование разоружения китайских войск. А когда генерал Сун Чжэюань отказался принять второй ультиматум, в Токио загремели боевые трубы. 11 июля военный министр потребовал срочного созыва парламента, который должен был санкционировать начавшуюся войну и выделить дополнительные расходы на военные нужды.

Очевидность событий начала войны не означает, что в наши дни и в Японии, и за ее пределами не предпринимается попыток оправдать агрессию, заявляя, будто Япония была «вынуждена» так поступить. Высказываются также сожаления, что японские генералы не послушались тех, кто стоял за поход против Советского Союза, а ринулись в бездонный Китай. В действительности же за спорами японских генералов задача похода на СССР никогда не исчезала. Победа сторонников «южного пути» была не случайностью. Приверженцы немедленного нападения на СССР не могли победить, потому что им противостояло трезвое большинство в командовании. Уже интервенция 1918-1922 гг. показала, что завоевание Сибири непростое дело. С тех пор Советские Вооруженные Силы окрепли, и очертя голову высшие офицеры Японии лезть в бой не желали, тем более что тогда им пришлось бы начинать войну в экономически невыгодном положении — без китайских ресурсов. На СССР идти намеревались лишь после репетиций, проб, тщательной подготовки.

К середине июля на пекинском направлении было сосредоточено уже более 40 тыс. японских солдат, более 100 орудий, 150 танков и столько же самолетов. У китайских войск ни самолетов, ни танков не было, однако они без подкреплений, без боеприпасов, даже без общего командования продолжали сопротивляться Квантунской армии.

Командованию в Токио казалось, что полевые командиры недостаточно энергичны и медлят с наступлением. На фронт под Пекин был направлен новый командующий Кийоси Кицуки, который официально заявил по приезде, что прислан, чтобы «наказать наглых китайцев». Любопытно, что даже в высших кругах японского руководства не было единой формулы, оправдывающей войну в Китае. Поэтому слова «наказать» звучали никак не хуже других.

В те же дни состоялось совещание у премьера Коноэ, на котором тот потребовал у генералов ответа: когда же Китай будет побежден? Генералы заверили премьера, что с Китаем будет окончательно покончено через три месяца. Коноэ дал им три месяца сроку и издал указ о высадке десантов в Шанхае и Циндао. 27 июля Коноэ выступил в парламенте с заявлением, что его правительство приложит все усилия, чтобы установить новый порядок во всей Азии.

В тот же день простой в формулировках генерал Кацуки отдал приказ о бомбардировке городов Северного Китая, объяснив, что намерен «начать карательную экспедицию против китайских войск, которые предпринимают действия, оскорбительные для престижа Японской империи».

Идеологически захваты оформлялись в лучших традициях колониализма XIX века. Любое сопротивление захвату было унизительно для престижа метрополии. А уж на оскорбление такого рода приходилось отвечать с помощью оружия.

Разумеется, действия генерала Кацуки не привели к победе, но они подтверждают характеристику, которую советский комкор Г. Жуков дал японской армии, когда беседовал со Сталиным после окончания боев на Халхин-Голе. «Японский солдат, — сказал Жуков, — который дрался с нами на Халхин-Голе, хорошо подготовлен, особенно для ближнего боя. Дисциплинирован, исполнителен и упорен в бою, особенно в оборонительном. Младший командный состав подготовлен очень хорошо и дерется с фанатическим упорством. Как правило, младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед харакири. Офицерский состав, особенно старший и высший, подготовлен слабо, малоинициативен и склонен действовать по шаблону».

Наблюдения Жукова оказались правильными не только по отношению к Халхин-Гольскому конфликту начального периода войны, но и для всех боевых действий. Это не означает, что в японской армии не было талантливых начальников, но было очень мало начальников инициативных, неординарных. Тем более что при неудачах командование начинало тасовать генералов, а это пользы не приносило. Страшные позы, надувание щек и неоправданная жестокость были характерны для высших японских офицеров. И если в обороне солдаты и капралы, зарывшись в землю, сопротивлялись до смерти, то командующий чаще всего вел себя пассивно.

Однако даже при таком положении дел офицерский и генеральский корпус Японии куда как превосходил английских и голландских генералов, практически не нюхавших пороху и воспитанных в Санкхерсте или Сен-Сире по военным законам начала века, которые были отвергнуты уже Первой мировой войной и никак не годились для Второй. Японская же военная верхушка прошла военную практику в достаточной степени, ибо с начала тридцатых годов возможности для этого были широкие. Для японцев война не прекращалась, но важно подчеркнуть, что это всегда была война с уступающим по силе и вооружению противником. Китайский опыт, при котором японские генералы непрестанно «наказывали» противника и удивлялись тому, что он до сих пор не сдается, годился только в первые недели войны против европейских армий. Если бы среди английских военных нашлось бы несколько опытных, талантливых генералов, то вернее всего японское наступление в Юго-Восточной Азии если не провалилось, то задержалось бы значительно. Но такие генералы смогли пробиться к командованию лишь после падения Сингапура, Батавии и Рангуна. Так что в первые месяцы войны японцам хватало и генералов с китайским опытом побед над слабым противником. И некому было тогда заметить, что японские войска действуют по шаблону, без инициативы, лишь пользуясь ошибками англичан.

Стилуэлл, Уейвел и Слим — это находки Второй мировой войны, это аналог Жукову, Рокоссовскому и Ватутину, занявшим место Кулика, Буденного и Тимошенко. Только к сожалению для нас, гитлеровский «естественный отбор» командования произошел раньше, чем германские армии вторглись в СССР. У них были годы боевого опыта.

Отбиваясь от японских армий, Китай старался найти внешних союзников, которые могли бы выйти за пределы сочувственных речей. Обращение за помощью к Советскому Союзу стояло в ряду подобных действий, но дало куда более реальный результат.

В советской исторической литературе подписание 21 августа 1937 г. договора о ненападении воспринимается как благородный и бескорыстный шаг советского правительства, желающего помочь братскому соседнему народу. Очевидно, эта точка зрения будет существовать и далее, особенно из политических соображений, хотя она наивна и ненаучна.

В решении оказать Китаю военную помощь сыграли свою роль ряд факторов, начиная с эмоционального — памяти о японской интервенции в Приморье во время гражданской войны и даже о войне 1904-1905 гг., приведшей к потере северного Сахалина и Курил. Япония рассматривалась советским командованием как потенциальный противник. Причем в планах СССР не было намерения вторгнуться в Японию. Советская дальневосточная доктрина была оборонительной. Но убеждение в том, что рано или поздно, как только обстоятельства будут тому благоприятствовать, Япония совершит попытку захватить Дальний Восток и даже Сибирь, разделялось и руководством Монголии и служило основой для военного союза между СССР и МНР.

Создание Маньчжоу-Го было воспринято в СССР резко отрицательно. Японские армии подошли к южным границам Советского Союза, кроме того, Советский Союз потерял экономически и политически важную КВЖД и позиции вдоль ее путей. Отношения на границе с Маньчжоу-Го всегда были напряженными, и Советский Союз держал сильную Дальневосточную армию и войска Забайкальского военного округа именно против возможной японской агрессии.

Разгром Китая, о чем достаточно громко говорили японские пропагандисты и военные и в чем почти не сомневались в штабах европейских стран, ибо японская армия рассматривалась как дисциплинированная, хорошо организованная и вооруженная сила, тогда как Китай воспринимался как скопище воюющих коррумпированных генералов, для СССР был очень опасен. Тогда на протяжении тысяч километров южной границы утверждалось сильное враждебное государство, которое, овладев ресурсами Китая, станет крайне опасно для СССР.

В то же время в интересах СССР была затяжная изнурительная война Японии с Китаем, которая поглощала бы весь японский военный потенциал.

Следовательно, надо было сделать все, чтобы Китай не сдался.

О победе его над Японией в то время никто и не помышлял, даже сами китайские генералы.

Эти стратегические соображения СССР как бы отодвигали на второй план идеологические интересы. Ведь Чан Кайши отчаянно воевал с коммунистами, забывая порой о японской угрозе, и коммунисты отвечали ему взаимностью. Советский Союз с начала гражданской войны в Китае помогал коммунистам и посылал им вооружение и советников.

Теперь же он вознамерился поддерживать Гоминьдан. Причем трезвые головы в Москве понимали, что значительная часть полученной Гоминьданом помощи из Москвы будет утаена для того, чтобы использовать ее против коммунистов.

Однако соображения безопасности были столь весомы, что помощь коммунистам уступила первое место помощи Чан Кайши.

Уже с конца 1937 года в Китай стали прибывать советские военные советники. К февралю 1939 г. их насчитывалось 3665 человек. СССР направил в Китай как самолеты, так и летчиков, ибо собственная слабая китайская авиация была уничтожена японцами уже в первые дни войны.

По официальным данным, в Китай в 1937-1938 гг. было поставлено 985 самолетов и 1317 орудий, а также более полутора тысяч грузовиков. При этом надо учесть, что на основном пути снабжения Китая — Синьцзянской дороге, тянущейся 3000 километров по пустыне и горам, трудилось более 5000 грузовиков, а по советской территории для китайских грузов было выделено 5640 товарных вагонов. В этот перечень не входят миллионы снарядов и бомб и прочего военного добра, а также такие предприятия, как военные школы и, в первую очередь, летное училище. Наконец, значительное количество грузов для Китая шло морем, к Рангуну, а оттуда по Бирманской дороге в Южный Китай.

По крайней мере 200 советских специалистов, в первую очередь летчиков, погибли в Китае за первые годы войны.

В дальнейшем при стабилизации положения в Китае, когда всем, кроме японских генералов, стало ясно, что отдельные продвижения японцев ведут ко множеству маленьких побед, которые не способны сложиться в одну решающую победу, объем советской помощи Китаю уменьшился. Военная помощь выполнила свою роль и помогла Китаю выстоять в первые три года войны. Убедившись в том, что японцы так же далеки от победы, как в начале кампании, Чан Кайши обратил основное внимание против коммунистов, все большая доля советской помощи уходила либо на обогащение интендантов, либо на борьбу с Мао Цзедуном.

Начиная с 1939 г. Советский Союз активно переводил экономику на военные рельсы. Неизбежность грядущей войны не вызывала сомнений. Теперь каждый самолет был нужен для собственной обороны. Так что военное сотрудничество с Гоминьданом не было прекращено, но сильно сократилось.

В отличие от СССР, который ощущал близость войны к собственным границам и опасался японской агрессии, крупнейшие западные страны воспринимали японскую угрозу достаточно отвлеченно. И, несмотря на различие в подходах к этой проблеме, в целом оставались в границах невмешательства.

Мысль о том, что Япония когда-нибудь нападет на США, казалась там дикой и противоестественной. Несмотря на очевидные экономические и военные успехи Японии, эта страна воспринималась в США как азиатский монстр, пугающий, но не страшный. Хотя агрессия Японии в Китае больно ударяла по американским интересам, капиталовложения которых там превышали интересы прочих держав, изоляционизм как господствующее направление в американском обществе был настолько силен, что, как показали события, кроме открытого нападения на США, ничто не могло поколебать желание американцев остаться в стороне от европейских и азиатских конфликтов. В этом отношении Япония сильно подвела своих союзников по Оси, заставив их, во исполнение договора, вступить в войну с США.

Для Великобритании и Франции война в Китае, хоть и нарушала их экономические интересы, реально ничем не угрожала, потому что их колониальные владения к югу от Китая были отделены от театра военных действий тысячами километров китайской территории, которые японцам вряд ли удастся преодолеть. А даже если случится худшее, японцы не посмеют поднять руку на земли, находящиеся под флагом Британской и Французской империй.

Это не означает, что в западных странах не было политиков, понимавших, как опасна страусиная политика их правительств. Например, когда государственный секретарь США Хэлл в ответ на сообщение японского посла о начале военных действий в Китае заявил, что США занимает по отношению к Японии «дружескую беспристрастную позицию», председатель сенатской комиссии по военным делам Питтмен возражал ему в сенате: «Заблуждаются те, кто думает, что США являются нейтральной нацией и не участвуют в уничтожении человеческих жизней. Мы участвуем в массовом убийстве в Китае, помогая военными материалами Японии, которая покупает у нас 80 % бензина, а также железного и стального лома, нужного ей для вооружения».

Дипломатия к середине XX века в преддверии великой войны становилась все более циничной. Государства руководствовались сиюминутными соображениями собственной выгоды. И следует признать, что это было общераспространенным явлением.

После нескольких дней нервного ожидания, не последуют ли санкции со стороны США, что было опасно для военной машины, Япония, хоть и убедилась в том, что ей ничего не грозит, на всякий случай так и не стала объявлять Китаю войну, лишив таким образом западные страны чисто формального повода к ее осуждению.

Если мы, японцы, ни с кем не воюем, за что нас осуждать?

Японские армии уже оккупировали значительную часть Китая, но японские дипломаты продолжали утверждать, что никакой войны не ведется, ввиду того, что Япония не имеет к Китаю территориальных претензий. При всей смехотворности этой позиции, она оказалась правильной, потому что позволила Соединенным Штатам оставаться нейтральными, не теряя при этом лица.

Лига Наций также постаралась остаться в стороне от войны, предложив созвать конференцию девяти держав, подписавших в 1922 г. Вашингтонский договор о неприкосновенности китайской территории.

Конференция открылась в Брюсселе в ноябре 1937 г. На нее был приглашен и Советский Союз. Разумеется, Япония участвовать в ней категорический отказалась — в самый разгар конференции 11 ноября ее войска захватили Шанхай, а еще через месяц столицу Китая — Нанкин.

Перед участниками конференции не было альтернативы. Единственным способом заставить Японию прекратить агрессию были, помимо прямого участия в войне, экономические санкции. Только лишив Японию стратегических поставок, можно было надеяться ее остановить. За этот путь, однако, высказался на конференции лишь Советский Союз. Для остальных правительств блокада Японии была неприемлема, так как задевала их экономические интересы, а делегат Италии, только что присоединившейся к Антикоминтерновскому пакту, в который уже вступила и Япония, выступал как откровенный союзник и адвокат агрессора. Неудивительно, что конференция ограничилась моральным осуждением Японии и 22 ноября по соглашению между англичанами и американцами прервала свою работу на неопределенный срок.

Уверенность японских правящих кругов в безнаказанности, окрепшая после провала конференции, выразилась в нападении на американскую канонерку «Пеней», которую утопили японские самолеты на Янцзы. Еще через неделю полк под командованием основателя фашистского Общества вишневого цветка Хамимото обстрелял и захватил английскую канонерку «Лэдибэрд». Эти действия «молодых офицеров», официально вроде бы нарушивших приказы сверху, на самом деле выражали настроения японского генералитета.

Инциденты с канонерками позволили американскому президенту занять более решительную позицию. В декабре он пригласил к себе английского посла Линдсея и заявил ему о желании США договориться с другими державами о морской блокаде Японии. Линдсей не скрывал своего испуга. Это могло означать войну с Японией, а правительство Чемберлена было готово на все, чтобы войны избежать. Линдсей телеграфировал в Лондон содержание беседы с Рузвельтом и сообщил, что его «решительные возражения» не произвели на президента никакого впечатления. 17 декабря Рузвельт сообщил о своем плане блокады кабинету, который занял выжидательную позицию, так как без участия Англии и Франции подобная акция теряла смысл. К тому же было ясно, что, как только в США пройдет волна возмущения нападением на канонерки, изоляционисты вновь поднимут голову.

13 января 1938 г. Чемберлен официально отверг американский план созвать конференцию по принципам международных отношений. Как раз в эти дни английское правительство готовило договоры с Японией. Они были заключены весной 1938 г., после чего как японские, так и английские правящие круги не жалели похвал в адрес друг друга, выражая надежду, что никаких споров между их странами более не возникнет. Эти договоры, ничего не дававшие Англии и весьма выгодные Японии, поскольку демонстрировали всему миру, что Англия одобряет японскую политику в Китае, вызвали возражения в Вашингтоне. Но не более. Японские войска продолжали наступать в Китае, и было ясно, что, как только Япония шагнет на следующую ступеньку агрессии, все бумажки, подписанные Англией, будут разорваны. В истории остался Мюнхен, где Чемберлен отдал Гитлеру Чехословакию. Мало кто помнит, что перед Мюнхеном была репетиция.

В декабре 1937 г. пала столица гоминьдановского Китая — Нанкин. Захват этого города сопровождался одним из самых страшных преступлений Второй мировой войны. Японские войска начали с того, что вывезли из города и закололи штыками 20 тыс. мужчин призывного возраста, чтобы те в будущем не могли поднять оружие против Японии. Затем оккупанты перешли к уничтожению женщин, стариков, детей. К концу месяца было убито около 300 тыс. человек. Террор превышал всякое воображение. Даже немецкий консул в официальном докладе описывал поведение японских солдат как «зверское».

Политика террора, с точки зрения японского командования, имела смысл хотя бы потому, что к декабрю, когда пал Нанкин, уже миновали все сроки, назначенные им для окончания войны, а Китай все не сдавался. В зверствах, которые не ограничивались Нанкином, хотя в Нанкине достигли апогея, чувствовались неуверенность японского командования, его озлобленность сопротивлением китайцев и месть за это сопротивление. Легкой прогулки по Китаю не получилось.

Наступила зима, миновал Новый год, но победа в Китае все не приближалась. Множество частных побед, захват десятков городов и разгром китайских дивизий никак не могли превратиться в ту единственную, решительную победу, от которой зависела судьба войны. Более того, наметился, хотя и нестойкий и чреватый распадом, союз китайских коммунистов и Чан Кайши. В марте 1938 г. 8-я армия, руководимая коммунистами, вместе с войсками Гоминьдана смогла окружить и разгромить значительную японскую группировку. Потери японцев составили более 10 тыс. человек. Фронт японцев был растянут, резервы подходили с трудом, снабжение не справлялось с масштабом боевых действий. Война, которая начиналась как блицкриг, превращалась в затяжную и кровопролитную кампанию, и ни массовые убийства, ни бомбардировки, ни дрязги в китайской верхушке — ничто не могло изменить положения дел. Военный престиж Японии падал с каждым днем.

В конце 30-х гг. произошло два японо-советских военных конфликта, которые современные советские историки объясняют слишком просто — желанием японских военных проверить силу Красной Армии в первом конфликте на озере Хасан и далеко идущими планами отторжения Дальнего Востока и покорения Монгольской Народной Республики, когда речь идет о сражениях на Халхин-Голе.

Мне кажется, что в этих объяснениях не учитывается важнейший фактор — кто же участвовал в конфликтах с японской стороны.

Вряд ли кому-то пришло бы в голову заявить, что с советской стороны инициатором или действующей стороной в конфликте был Дальневосточный военный округ. Какие бы части ни воевали на нашей стороне, это были части Красной Армии. С японской армией дело обстояло иначе. Центральная власть в Японии была куда более условной, чем в СССР. Вдоль советской границы располагались части Квантунской армии, вполне автономного образования, которое, будучи крупнейшим военным соединением Японской империи, выполняло две функции — оккупировало Маньчжоу-Го, т.е. Северный Китай, и следило за порядком в этой гигантской стране, а также составляло основу сил, призванных победить Советский Союз в будущей войне. А в том, что такая война будет, почти никто в Японии не сомневался и, уж конечно, никто не сомневался в Квантунской армии.

Квантунская армия в лице своего руководства, независимо от личностей, имен и званий генералов, ее возглавлявших, была постоянно обуяна мессианскими настроениями: победить Россию.

В Токио принимались решения геополитического характера, и в них война с Россией все откладывалась до «более удобного момента». И год от года нетерпение «квантунцев» росло. Их лишали, как им казалось, верной и легкой добычи. Другие армии сражались на юге, покоряя Китай, а Квантунская армия томилась многомесячным бездельем, продолжая при том усиливаться для боев, которые никак не начинались. Тем более что стычки и даже походы против китайских генералов, пытавшихся отстаивать северные провинции, никак не поглощали всей энергии Квантунской армии.

В японской армии, а тем более в ее Квантунской ветви дух неподчинения центру был велик. Тамошние генералы лучше, чем в Токио, знали, чего хотят. Поэтому когда их агрессивность выплескивалась на севере, Токио занимал в конечном счете более компромиссную позицию, хотя никак не препятствовал «всплескам» Квантунской активности.

Антисоветские инциденты с участием Квантунской армии начались в Приморье. Уже в 1933 году Квантунская армия тщательно обследовала этот район и командование армии сочло его удобным для проведения военных операций против Красной Армии. Каковы могут быть дальнейшие действия, очевидно, никому не было известно. Действовал полководческий принцип — ввязаться в бой, а дальнейшее рассудит военное счастье. В любом случае расчеты были наполеоновскими, а первые шаги — разведывательными.

В декабре 1933 года начальник штаба Квантунской армии докладывал заместителю военного министра, что армия готова начать «военные действия против Советской России».

С того дня и практически до конца тридцатых годов на границе с Советским Союзом периодически вспыхивали вооруженные конфликты, о которых в нашей прессе и литературе практически не упоминается, и лишь бои на озере Хасан в 1938 г., объявленные большой победой советского оружия, были ярко, но неточно отражены.

На Дальнем Востоке базировалась Особая Краснознаменная Дальневосточная армия (ОКДВА) под командованием славного героя Гражданской войны, одного из пяти маршалов Советского Союза Василия Блюхера. Эта армия играла значительную роль в пропаганде непобедимости и силы Красной Армии и поэтому призвана была побеждать японских милитаристов. Туда направлялись лучшие призывники и специалисты, ее части именовались «железными», «краснознаменными» и назывались в честь вождей Советской державы.

Совершенно очевидно, что в тридцатые годы командование Квантунской армии не намеревалось вторгаться в Сибирь — это было делом будущего, и вылазки японских частей были призваны прощупать боеспособность и вооружение советских войск. Японцы накапливали боевой опыт.

Значительно слабее этот опыт накапливался в Дальневосточной армии.

Во-первых, у командования ОКДВА и Красной Армии в целом не было стратегии отношения к японцам, в частности к Квантунской армии. Доктрина должна была быть оборонительной, в то же время предусматривала закидывание противника шапками.

Во-вторых, действительная подготовка ОКДВА, особенно младшего и среднего командного состава, не имеющего даже опыта Гражданской войны и в значительной степени малограмотного, что на основании архивных документов проследил А. Смирнов[1], была настолько низкой, что странно было, как вообще удавалось отстоять рубежи.

Техника была далеко не лучшего качества, а та, что была, отвратительно хранилась и к употреблению была не готова.

Все это усугублялось господством показухи, когда, например, в бригаде отбирались два-три танковых экипажа и они должны были демонстрировать начальству высокий уровень выучки. Остальные и на вид не должны были попадаться.

Наконец, в армии фактически было не единоначалие, а двух- и трехначалие. То есть неоправданно большую власть имели комиссары, которые также поощряли инициативу масс, то есть действия командиров непрерывно подвергались партийной критике, из-за чего командиры предпочитали вообще ничего не предпринимать. Третьей силой в армии были чекисты, которые подозрительно следили за каждым шагом командиров, а те боялись их куда больше, чем японцев. По мере того как увеличивались в масштабе и учащались японские вылазки, приближалась волна массовых репрессий в армии и здесь уцелевал не умнейший и не талантливейший, а лишь серый и незаметный. Не был защищен никто, вплоть до героя-маршала Блюхера.

1 февраля 1936 г. произошел пограничный бой двух рот 26-й Сталинской стрелковой дивизии с двумя ротами японцев, который завершился «вничью», в чем сказалась, как писалось в позднейшем отчете, «недостаточная распорядительность и тактическая малограмотность» командира нашей роты.

25 марта у заставы Хунчун сражались с обеих сторон уже несколько рот. У нас погибло до 10% личного состава, у японцев потерь не было. В наших рядах не оказалось даже пулеметов. Пулеметы-то шли на помощь, но тут командир пулеметной роты увидел, что в грязи застряли пушки, которые также спешили к бою, и приказал своим пулеметчикам вытаскивать пушки. Так что подкрепление пришло, когда бой закончился.

В другом таком же локальном бою произошел казус с танками. Решено было послать танковый взвод на помощь пограничникам. Для этого были выбраны лучшие машины, находившиеся в консервации. Когда их вытащили на плац, оказалось, что они неисправны. Наконец удалось в танковой бригаде найти шесть исправных машин, но они в пути так часто ломались, что на преодоление 150 км у взвода ушло 56 часов, а «технический состав оказался недостаточно подготовлен и с ремонтом не справился». До места боя добрались четыре машины, но к тому времени о бое все уже забыли.

26 ноября в бою у заставы Турий Рог японцы вышибли с позиций подразделение лейтенанта Кочеткова и потеряли несколько человек. Как заявил комбриг И. Боряев: «Рота Кочеткова в смысле боевой подготовки показала в этом столкновении неудовлетворительные качества». Однако к тому времени журналисты уже описали подвиги кочетковцев на всю страну и наконец-то появились новые герои. Бойцы получили ордена Красного Знамени за то, что «уверенно забрасывали японцев гранатами».

5 июля 1937 г.. произошли бои у озера Ханко. И снова «пренебрежение разведкой», командир «управлением роты пренебрег» и т. д.

Что же касается авиации ОКДВА, то еще в 1936 г. она была признана Москвой небоеспособной и никаких выводов не последовало.

В этих столкновениях подготавливалась более крупная операция японцев наступление у озера Хасан.

В штабе Квантунской армии было решено, что можно будет нанести Красной Армии болезненный удар с далеко идущими последствиями.

К западу от озера Хасан протянулась цепь сопок, отделяющих озеро от поймы реки Тюмень-Ула. Советский Союз со ссылкой на русско-китайский Хунчунский протокол от 1886 года указывал, что граница проходит по гребню сопок, тогда как японцы намерены были сдвинуть границу к берегу озера, ибо вершины сопок позволяли контролировать железную и шоссейные дороги с советской стороны.

В течение июля 1938 года шло активное сосредоточение японских войск у границы. Помимо пограничников, туда была стянута 19-я пехотная дивизия.

15 июля японский поверенный в делах в Москве Ниси потребовал, чтобы советские пограничники были отведены с западного берега озера Хасан. В Москве никто не воспринял этого демарша как прелюдии к близкой войне. И тому были причины трагического свойства, отлично известные в Токио. Истребление командных кадров Красной Армии жестоко ударило по Отдельной Дальневосточной, созданию маршала Блюхера. Сам командующий знал, что обречен, и его состояние усугублялось тем, что он был поставлен партией судить своих же товарищей и подписывал смертный приговор Тухачевскому. По воспоминаниям близких, последние недели жизни на воле Блюхер пил горькую, а хозяевами на Дальнем Востоке были чекисты, которые безумствовали, уничтожая командирский корпус. Крупнейший отечественный специалист по японо-китайской войне, автор многих монографий генерал Г. Сапожников вспоминал, как его спас друг — начальник разведки пограничного округа, который дважды вывозил Сапожникова, также ожидавшего неминуемого ареста, на пограничном катере для проверки застав на Камчатке и по берегу Охотского моря. Сам Сапожников ведал контрразведкой в Дальневосточной армии. Дважды друзья уходили на месяц в море, и, на их счастье, им удалось «пересидеть» вдали от штабов самые опасные «сезоны охоты».

Блюхер, его штаб и командиры частей не пересидели.

Самого командарма замучили пытками на допросах и он не дожил до суда. Назначенный на его место командарм не имел ни возможностей, ни сил должным образом заниматься войной с японцами.

Георгий Жуков в своих воспоминаниях пишет об обстановке в Красной Армии в те месяцы: «Шел 1938 год. Тяжелая обстановка, создавшаяся в армии и в стране в связи с массовыми арестами, продолжала действовать угнетающе. Арестам подвергались не только крупнейшие государственные и виднейшие военные работники, но дело дошло и до командиров и политических работников частей..."

Японцы отлично знали о состоянии дел в руководстве Дальневосточной армии и, в общем, не ошиблись тактически, хотя стратегически конфликт у озера Хасан был ошибкой, из которой Квантунская армия не извлекла уроков.

21 июля военный министр Японии Итатаки совместно с начальником генерального штаба получили аудиенцию у императора Хирохито.

Речь на аудиенции шла о разрешении использовать военные силы Японии против Советов у озера Хасан для того, чтобы восстановить законные права Японии на гряду сопок у озера.

Разумеется, император отлично понимал, что у него просят формальной санкции на войну с СССР, исход которой неясен.

Обсуждались вопросы военные и политические. И террор в России, развязанный ее диктатором, был одним из важных аргументов к нападению.

Император не поверил известному близостью к Квантунской армии министру и заподозрил, что тот в данном случае выступает как представитель рвущейся в бой армии. Он спросил у Итатаки, каково мнение морского министра и министра иностранных дел. На что получил ответ, что военные обсуждали с ними будущий конфликт. Это был обман. Но императору хотелось в него верить, и Итатаки не колеблясь сообщил требуемую ложь.

Была получена санкция императора на использование силы в случае «возникновения чрезвычайного положения». Слово «война» не было произнесено ни разу.

29 июля силами одной роты японцы напали на пограничный дозор на высоте Безымянная. Вначале успех сопутствовал японским солдатам, но к вечеру пограничники подтянули все свои силы и им удалось отбить сопку. Затем японцы потеряли двое суток, готовя удар по сопке Заозерной. Они двинули на нее силы всей дивизии утром 31 июля. На процессе в Токио командир дивизии Танака Рюкити подтвердил, что в этот день его дивизия повела решительное наступление на русских пограничников.

Сопка Заозерная была взята.

Начались бои у гряды сопок, в которые втягивались все новые части Красной Армии, благо что с советской стороны близко проходили дороги.

Желание ограничиться силами 19-й дивизии и успех ее в первые дни ввели в заблуждение командование Квантунской армии, полагавшей, что дивизии достаточно для захвата господствующих высот.

Когда же наконец с опозданием в бой вошли части Красной Армии, оказалось, что сил дивизии недостаточно, чтобы им противостоять.

К 11 августа японские части были сброшены с сопок и отступили на исходные позиции.

Квантунская армия постаралась предать этот инцидент забвению.

Что ей и удалось сделать. Кроме как в России, нигде слово «Хасан» не вызывает никаких ассоциаций.

Токийский трибунал, судивший японских военных преступников, расценил в своем приговоре события у озера Хасан следующим образом: «Хотя военные силы, занятые в этом конфликте, не были весьма значительными, однако цель нападения и его результаты, если бы оно было успешным, достаточны для того, чтобы считать эти военные действия войной... операции японских войск носили явно агрессивный характер».