Глава 13 Нет сотрудничеству

Глава 13

Нет сотрудничеству

Уже через две недели сразу после окончания рождественского перемирия лейтенант Синклер убежал снова. Этот побег, как и многие другие, представлял собой нечто фантастическое.

Идея возникла из задержки при включении прожекторов вдоль стен половины замка, которую пленные заметили и просчитали. О нехватке электричества нам всегда приходилось помнить, а потому очень часто свет зажигался только после наступления полной темноты. Это означало, что часовой на нижней террасе с садом на западной стороне замка и часовой в пагоде на северозападном углу довольно плохо видели внешнюю стену замка. Часовой в пагоде всегда оставлял свою вышку непосредственно перед включением прожекторов и патрулировал террасу с садом вместе со вторым часовым, пока его не сменяли. Оттуда ни один из них не просматривал верхнюю террасу двадцатью футами выше. Пленные просчитали, что до включения электричества несколько минут стояла почти кромешная тьма. За этот период теоретически можно было выбраться из верхних окон, предварительно пропилив решетки, спуститься вниз на террасу по веревке, а затем по той же веревке перебраться через балюстраду и спрыгнуть вниз на нижнюю террасу с садом примерно в сорок ярдов шириной и двадцатью футами ниже. Будет очень темно, прожектора еще не включат, а если выдастся темный или дождливый вечер, так успех окажется тем более вероятным. Вдоль внешнего края нижней террасы взад-вперед ходил часовой. А за ограждением из колючей проволоки позади него почва снова шла под резким уклоном вниз к задним дворам зданий в городе.

Участок часового на нижней террасе находился прямо перед этим ограждением, что существенно сокращало мертвое пространство, скрытое от его зрения верхней террасой.

Было 19 января 1944 года – пасмурный, темный вечер с мелким дождем. Примерно в пять часов вечера на гауптвахте неожиданно зазвенел звонок с западной террасы. Один из наших унтер-офицеров вышел из задней двери гауптвахты, предположив, что какой-то офицер совершал свой дозор и хотел, чтобы его впустили с верхней террасы. Кнопка звонка располагалась не на самой задней двери гауптвахты, а на расстоянии двадцати ярдов, на балюстраде. Прожектора не работали. Пока еще не пришло время. Никого не увидев ни на террасе рядом со звонком, ни где-либо еще, унтер-офицер прошел немного дальше и вдруг увидел, как в одно из окон заключенных втащили веревку. Он бросился назад на гауптвахту и вызвал офицера службы охраны. Все мы немедленно кинулись в помещения пленных на второй этаж. Никакой веревки, разумеется, не было. Очевидно, ее спрятали несколькими минутами ранее. Включив прожектора, мы обыскали обе террасы и нашли следы на цветочных клумбах на нижней террасе и прорезанную проволоку во внешнем ограждении. Отсюда через край свисала самодельная веревка. Часовые поклялись, что ничего не слышали.

Однако хозяйка дома, примыкавшего к подножию скалы, на которой располагался замок, сказала, что видела двух или трех человек, спускающихся с нижней террасы. Они перелезли через ее навес в саду за домом и скрылись.

Мы предупредили все соответствующие инстанции кодовым словом «мышеловка» и провели Sonderappell, чтобы выяснить, сколько точно человек пропало и кем они были.

Вскоре после начала этой пресловутой Appell пленные вывели из строя выстрелом из рогатки основной прожектор, висевший высоко на стене восточного здания. В слабом свете оставшихся ламп посчитать пленных оказалось просто невозможно. Я приказал всем подняться на до сих пор пустующий второй этаж через двор на восточной стороне. Им потребовалось так много времени, чтобы пройти хотя бы это крошечное расстояние, что мне пришлось буквально заталкивать хвост этой унылой процессии вверх по лестнице мягким нажимом дул винтовок моего полицейского отряда.

Там мы загнали толпу пленных в две незанятые комнаты. В третью комнату мне принесли личные дела пленных. Поскольку я довольно хорошо знал всех офицеров в лицо и по имени, я приказал ближайшему ко мне войти и начал проверку. Не успел я проверить и тридцати человек, как кто-то выключил свет. Я прокричал своим унтер-офицерам сесть на личные дела, иначе они исчезнут, и приказал принести фонари. Через час с половиной работы я в итоге выяснил, что пропали три офицера. Одним из них был лейтенант Синклер.

На следующее утро я провел еще одну проверку и обнаружил, что исчезли только два офицера – Синклер и лейтенант Барнс (во всяком случае, так мы думали).

Через неделю эту парочку поймали на голландской границе и вернули нам. Они получили обычные три недели одиночного заключения.

Следующим сбежавшим стал лейтенант Миллар, канадский офицер. Мы никогда так точно и не узнали, как он убежал, видели ли мы его снова, слышали ли о нем что-нибудь от кого бы то ни было. Предположительно его куртку нашли на дороге в нескольких милях от лагеря и принесли обратно в замок.

После отправки основного количества французских пленных в Любек прошлым летом в лагере оставались еще несколько французских ординарцев. Смешанные группы британских и французских ординарцев, как правило, совершали свой моцион за территорией замка под конвоем. В ту зиму Муссолини направили на Восточный фронт сражаться против партизан. Там его убили. Его преемник в Кольдице вверенных ему рядовых в лицо не знал, и в тот же месяц лейтенант Орр-Эвинг поменялся местами с одним из французов. Он убежал во время прогулки и скрылся в лесу. Единственный конвоир при группе гнался за ним до реки Фрейбергер-Мульде, бросив винтовку по пути, чтобы бежать быстрее. Орр-Эвинг решил, что вода ему не помеха, бросился в реку и поплыл на противоположный берег. Конвоир же, струсив, остановился и криком предупредил железнодорожного рабочего на той стороне. Железнодорожник поймал беглеца.

В феврале 1944 года офицер службы охраны покинул замок. Заменить его должен был претендент из Дрездена из 4-го отдела (абвер). Наш комендант счел это плохой затеей и заявил, что отвечающий за безопасность в Кольдице новичок лишь сыграет на руку пленным. Он сказал, что, если они настаивают на их собственном назначении, он перекладывает всю ответственность за безопасность в лагере на них, поскольку никак не может принять ответственность на себя с человеком, при данных обстоятельствах ни в коей мере не соответствующим поставленной перед ним задаче. Вместо этого он намекнул, что я был единственным человеком, способным выполнять эту работу должным образом. К этому моменту я провел в Кольдице уже больше трех лет, знал практически всех его обитателей в лицо и был знаком со всеми уловками, хитростями, всеми попытками и подробностями почти каждого побега, до сих пор имевших место. Комендант имел некоторое влияние на ОКБ в Берлине, куда передали дело, и Дрезден в итоге сдался. В конце февраля меня назначали новым офицером службы охраны. Я занимал эту должность до апреля 1945 года.

Для меня это стало решающим шагом, но в то время я так не думал. Той зимой было очень холодно. Повсюду лежал снег, но погода стояла изумительная. Очень удобно для бомбежек. Массивные налеты происходили все время – на Лейпциг, на Галле, повсюду вокруг Кольдица.

Прежде чем заключенные поняли, что я стал новым офицером службы охраны, прошло некоторое время. Я был одним из дежурных офицеров так долго, что являл собой знакомую фигуру в лагере. Поскольку я один среди наших говорил на английском языке, я очень часто находился на территории лагеря в течение обысков и проверок, во время переговоров и так далее. Словно все было как раньше. В качестве офицера службы охраны я должен был исполнять меньше обязанностей, чем обычный дежурный офицер. Но поскольку количество лагерных офицеров сократили с четырех до двух, я был вынужден выполнять обычную работу лагерного офицера, а также более секретную работу службы охраны.

Так что жизнь в Кольдице для меня продолжалась согласно рутинному распорядку. Мое продвижение по службе никоим образом не изменило моих отношений с пленными. Оно просто увеличило количество обязанностей, да еще ответственность, упавшую на мои плечи. Правда, множество хлопот на этом крошечном фронте стало некоторым утешением. На некоторое время это позволило мне игнорировать надвигающуюся катастрофу.

Я решил, что в качестве «новой метлы» я наконец-то возьму нужный тон и доберусь до некоторых углов, на которые до сих пор просто не обращали внимания. Итак, я приказал провести обыск комнат, занятых нашими троими Prominente. Двое из них, лейтенант Александер и Джайлз Ромилли, жили в одной комнате, а капитан граф Хоуптаун – в отдельной. Данное мероприятие стало моим первым достижением в качестве офицера службы охраны, но успехом его я похвастаться не могу. В течение обыска комнаты Хоуптауна из нашего набора инструментов пропал молоток. Александер сказал часовому, что я разрешил ему принести воды с кухни, и тот пропустил его, нарушив мои указания. В течение обыска Александер потихоньку взял молоток и, очутившись в кухне, вероятно, передал его кому-то третьему.

Я не стал доносить об этой потере – я чувствовал себя слишком глупо. Но капитан Хоуптаун узнал об этом и напомнил мне, что этот самый молоток он всегда брал под честное слово для работы на сцене. Он был одним из наших театральных режиссеров-постановщиков в лагере. Молотки было довольно легко изготовить, но мы всегда отбирали все неразрешенные. Хоуптаун вернул его мне, и позже я снова выдавал его ему под честное слово, когда бы он ни попросил. Это был действительно благородный поступок – он спас мою репутацию в собственной столовой, где об этой временной утрате никогда не узнали.

В марте того же 1944 года наш личный состав снова сократили. Хорек отправился в Италию и не вернулся. Его преемник обнаружил туннель в душевых, войдя туда однажды ранним утром, раньше, чем обычно делал Хорек. Крышка над дырой в полу была едва заметна и довольно герметична. В тот вечер замок посетил генерал из Дрездена. Чтобы продемонстрировать ему задачи, стоявшие перед нами, трудности, с которыми нам приходилось сталкиваться, и уровень специалистов враждующей стороны, мы поставили его на крышку люка над входом в этот туннель и сказали: «Здесь в полу есть туннель, Herr General. Посмотрим, сумеете ли вы его найти!» Ничего не зная о работе сыщика в делах военнопленных, он провалился, зато получил некоторое представление о моей работе и, надеюсь, понял, почему наш комендант поднял такую шумиху о назначении или попытке назначения Дрезденом абсолютного новичка на должность офицера службы охраны в Кольдице. В то время мы не могли понять, почему этот туннель был прорыт именно в этом месте, пока не вспомнили прежнюю дыру рядом. Судя по всему, они все целились на канализацию во дворе.

В марте я начал обращать внимание на основание башни с часами, где два года назад был обнаружен «великий французский туннель».

В этом северо-западном углу двора располагалось несколько разрозненных, бессистемных построек, башня, подвал, часовня, вентиляционные шахты и так далее. Все они были построены в разное время и все соединены друг с другом там, где это казалось удобным. При застройке этой части замка генеральный план явно отсутствовал. На нижнем этаже западной стороны, или подвального здания, как прежде, располагался склад с посылками, верхние же этажи теперь занимали британцы. Как и французы два года назад, они проворно поднимали предупредительный крик, стоило полицейскому отряду или любому из нас двинуться в этом направлении.

Через дыру в стене подвала между башней и часовней мы пробрались в маленькую шахту, ведущую на поверхность, где нашли странный и довольно разнообразный набор – мешки, обрезок медной трубы, разрозненные куски веревки. Что-то здесь происходило, это точно, но наши микрофоны снаружи зданий не улавливали никаких звуков, свидетельствовавших бы о той или иной работе. Я решил, что лучше просто приглядывать за этим углом и винтовой лестницей рядом и пока позволить пленным продолжать трудиться. По крайней мере, это займет их, а значит, они будут относительно счастливы. Пока микрофоны не давали знать о рытье подкопов в радиусе действия, пленные не могли считаться занимающимися опасной деятельностью. Если микрофоны в итоге начнут записывать шумы работ (стук и т. д.), вот тогда и будет самое время для расследования.

Тем не менее я направился в этот угол двора и начал производить обыск сначала первого этажа, потом второго и третьего этажей.

Меня сопровождали каменщик, плотник и часовой, приглядывавший за вещами. Внутренняя стена здания, или стена внутреннего двора, будем так ее называть, составляла здесь примерно четыре с половиной фута в толщину – достаточно для туннеля или хотя бы тайника.

На первом и втором этажах мы ничего не нашли, но, добравшись до третьего, обнаружили в днище встроенного шкафа тайник.

На самом деле мы искали вход в какой-нибудь туннель, который, по нашему глубокому убеждению, копали в подвалах тремя этажами ниже. Наш опыт с французским туннелем в часовне подсказывал нам, что вход может оказаться где угодно. Как бы глубок подкоп ни был, он мог начинаться горизонтально. Тогда вход в туннель начинался на четвертом этаже на вершине башни. Так что нам пришлось искать повсюду. В днище этого встроенного шкафа мы нашли тайник – поистине золотая жила в обоих смыслах этого слова.

Однажды, почти три года назад, англичане похвастались, будто в их сокровищнице хранится больше двух тысяч немецких марок. Это заявление постоянно звучало в моей памяти, и я не переставал надеяться, что однажды найду эти деньги. И вот под полом в шкафу мы отыскали их основной склад: 2250 марок, 4500 французских франков плюс пропуска, инструменты и одежда – два полных мешка. В довершение всего мы нашли миниатюрное радио. Это было нечто. Мы наткнулись на самое первое миниатюрное радио, когда-либо найденное в лагерях военнопленных. Отправили донесение в Берлин и 4-й отдел в Дрездене. Чуть ранее мы нашли несколько запасных миниатюрных ламп в посылке с табаком и вот теперь заполучили и приемник, для которого они предназначались.

Хотя мы и были крайне довольны этим очень ценным открытием, нам еще предстояло найти вход в туннель. Кроме того, теперь у нас появился дополнительный повод для беспокойства. Как это радио попало в лагерь? Мы предположили, что его пронесли контрабандой часовые или доставили в какой-нибудь посылке, по какой-то причине должным образом не проверенной нашей рентгеновской установкой.

На следующий день, подчиняясь своей интуиции, я приказал взломать заложенное кирпичами пространство у основания винтовой лестницы, ведущей в британские помещения, и там нашел искомый туннель. Он был примерно двадцать футов длиной. Вход в него располагался в сиденье у окна на втором этаже наверху. Сиденье находилось в толще стены; под ним туннель шел вниз до уровня нижнего этажа. Это был очень узкий спуск в главный рабочий туннель, и я думаю, только пленные очень хрупкого телосложения использовались на этой работе. Насколько я помню, трудились здесь только офицеры в звании не ниже майора. Очевидно, они удерживали некую монополию в этом деле.

По мнению британцев, у них были причины подозревать доносчика и в случае с этим туннелем, и в случае с тайником, в котором я обнаружил их деньги днем раньше. В то второе утро командующий авиакрылом Бадер даже прокричал из своего окна: «Заплатите человеку, сдавшему подкоп, своими продуктовыми посылками, не нашими!» Но он ошибался, и наши попытки получить информацию от пленных вряд ли могли оказаться успешными.

Я уже упоминал о случаях сотрудничества между нашими собственными охранниками или гражданскими и пленными. По мере хода времени степень подобных контактов только увеличивалась: мы то и дело находили тайники с инструментами, пропусками, картами и деньгами. Большая часть их содержимого, должно быть, прибыла в посылках, но многое, вероятно, попало в замок через посредство караула и гражданских рабочих в лагере. Взяточничество и коррупция не прекращались, и на костях почему-то всегда выпадало число, нужное пленным.

У них было больше пищи, чем требовалось, и именно ей они обычно и подкупали наших людей. Иногда они меняли еду на лакомства, шоколад или кофе на яйца или фрукты и так далее или даже алкоголь, хотя его в последние два года войны они вполне успешно производили сами. Самым же лучшим для обмена оказывались тысячи сигарет, попадавшие им в руки. Имели они в своем распоряжении и кофе – роскошь, полностью исчезнувшая в Германии к концу 1942 года. Отсюда довольно легко понять успех, сопровождавший пленных на фронте взяточничества.

Возник вопрос: могли ли и мы предложить пленному что-нибудь столь же желанное, согласись он стать осведомителем или доносчиком? Мы могли, разумеется, предложить ему его свободу, но этим лишь бы навлекли на него подозрения. В качестве офицера пропаганды, а позже офицера службы охраны я часто размышлял над этой проблемой и должен сказать, что ни разу не продвигался дальше первого шага – сделать предложение. Я ничего не добился. В трех случаях, упомянутых в этой книге, сведения предлагались добровольно.

Один из британских ординарцев не раз писал в своих письмах домой, что устал быть прислугой у офицеров и мечтал снова работать на копях, чем занимался до войны. Цензор сказал мне об этих заявлениях, и я пригласил этого человека к себе.

«Я могу отослать вас, вы это знаете, – сказал я ему. – Но в обмен мне нужна информация о том, что происходит внутри лагеря».

«Капитан Эггерс, – ответил он, – мне, может, здесь и не нравится, но я все еще англичанин».

Я не мог не восхититься его ответом и в свое время сделал так, чтобы его перевели. Но он никогда не давал мне ни малейших сведений.

В марте 1944 года мне выпал шанс, на этот раз настоящий шанс, заполучить собственного агента. ОКБ прислало нам офицера британского торгового флота. Он заявил, что передавал пропаганду от нашего имени из студий «Concordia» в Берлине, но с кем-то разошелся во мнениях и был уволен. Поскольку дело уже давно закрыто, а этот человек, насколько мне известно, был строго наказан в Англии, я не стану упоминать настоящих имен. Я буду называть его именем, которое никогда не было известно в Кольдице, – я буду называть его Грей. Когда Грей прибыл в замок, он тут же предложил мне свои услуги в качестве информатора. Он сказал, что прожил в Берлине восемь месяцев и что наши власти выплачивали ему зарплату в 800 марок в месяц (около 50 фунтов). Он передавал для нас и писал сценарии. Даже девушка у него была. До войны он являлся членом британской фашистской партии.

Сейчас он предлагал сообщать мне все сведения о готовящихся побегах, какие только мог раздобыть в лагере. Все казалось слишком просто, так что сначала я задал ему несколько вопросов.

– Кто выиграет эту войну?

– Англия, разумеется.

– Что тогда случится с вами?

– О, я вернусь на родину и там буду распространять национал-социализм.

Мне показалось, что парень слегка помутился в рассудке.

– Ну, будьте очень осторожны в лагере. Поначалу вас будут подозревать. Думаю, за «контрразведку» военнопленных отвечает канадский офицер, юрист. Подготовьте себе легенду.

– Я скажу, что убежал из офлага 3D и несколько месяцев прятался в Берлине, пока не был пойман при облаве после воздушного налета.

– Кстати, где вас схватили на самом деле?

– В Нарвике.

Оказалось, он знал нескольких пленных в Кольдице – все они плавали на его прежнем корабле.

– Это прекрасно, – сказал я. – При необходимости они заступятся за вас.

Лейтенант Грей отправился в лагерь. Через два дня я вызвал его, якобы для фотографирования. У него было мало что мне рассказать, но и то представляло немалый интерес.

– Я спросил, мог ли я отослать письмо немецкому адресату без прохождения цензуры. Мне приказали отдать письмо указанному офицеру. Пока не знаю его имени. Я это сделал, и позже в тот же день мне сообщили, что письмо отправлено.

Здесь я усмотрел доказательство взяточничества среди караульной роты. Кто-то действовал в качестве почтового голубя. Но этого посредника мне так и не удалось поймать. В тот момент я полагал, что со временем мой осведомитель сделает эту работу за меня.

Это было все, что мог поведать мне Грей. Через два дня британский старший офицер вручил мне записку. В ней значилось:

«Мы не признаем человека по имени Грей британским офицером. Я выделил ему конвой на день. Ночью за его безопасность я не ручаюсь». После краткого обсуждения с комендантом мы решили перевести Грея в целях его же собственной безопасности.

Он рассказал нам, как его разоблачили. На третий день он во второй раз пришел на допрос к канадцу, полковнику Мерриту, и снова от начала и до конца поведал о своем местонахождении с момента поимки в 1940 году. Когда он закончил свой рассказ, раздалось замечание: «И вы были восемь месяцев в Берлине, передавая из «Concordia». Он тут же понял, что игра окончена.

Как это узнали пленные Кольдица? Как и львиную долю известной им информации, эти сведения они почерпнули от потока специалистов, которым мы продолжали наводнять наш особый лагерь. Последние всегда привозили с собой новости, сплетни и слухи.

Капитан Джулиус Грин, дантист, прибыл к нам из лагеря для рядовых в Ламсдорфе. Его пациентами там были и тысячи заключенных самого лагеря, и люди, работавшие на близлежащих фермах и копях по всему району.

Время от времени по нашему приглашению партии пленных отправлялись в Геншаген – лагерь близ Берлина, пропагандистский лагерь. И британские офицеры и унтер-офицеры находились там в разное время.

Поначалу мы содержали в лагере и недовольных ирландцев, но последние оказались хуже поляков, когда дело доходило до принятия решений. Мы пытались найти возможных сотрудников в базовых лагерях и посылали их в Геншаген для отдыха и наслаждения свободой. После этого мы требовали активного сотрудничества.

Грей прошел весь этот путь до конца. Он передавал для нас. Были и другие. Но большинство попадавших в Геншаген в итоге решали, что с них довольно, что они не собираются играть на нашей стороне, и, прекрасно отдохнув, возвращались в разные лагеря, везя с собой интересную информацию. Некоторые, разумеется, вернулись в Ламсдорф. Некоторые поговорили с дантистом, капитаном Грином. Капитан Грин запомнил. Он запоминал имена. Он приехал в Кольдиц. Грей приехал в Кольдиц. Капитан Грин запомнил имя Грея.

Мы перевели Грея из двора пленных и, пока Берлин решал его дальнейшую судьбу, устроили его в одной из камер арки.

Все это время Грея кормили согласно обычным немецким рационам, которые он находил отнюдь не удовлетворительными. Он требовал продуктов, поставляемых Красным Крестом, и сигарет. Британский старший офицер отказал. Мы же ничего не могли ему дать. В конце концов комендант счел, что он по-прежнему остается военнопленным, а потому имеет право на пишу с его родины. Так что по нашей собственной инициативе из общего запаса британского Красного Креста мы извлекали по одной посылке в неделю для Грея.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я устроил его перевод.

В итоге Грей примкнул к Британскому добровольческому корпусу, добровольческому подразделению, набирающемуся нами в основном в пропагандистских целях, якобы чтобы сражаться с нами на Восточном фронте. Оно оказалось не особенно успешным предприятием, а потому никогда не было введено в действие. Другие добровольческие подразделения против большевизма составлялись из белогвардейских русских и из народов, таких как украинцы и так далее. Последние отправились на фронт и попали в дивизию «Викинг», скандинавских добровольцев.

В июне 1944 года, сразу после дня «D», Кольдиц посетили два визитера в форме Британского добровольческого корпуса и инициалами на нарукавных повязках. Эти двое сказали, что хотели поговорить с пленными и попытаться привлечь некоторых в свои ряды. Мне, даже в моем амплуа как офицера пропаганды, это показалось отнюдь не лучшей затеей. Кроме того, июнь 1944 года казался не очень-то подходящим моментом для британцев начинать активное сотрудничество с врагом. Любой, кто знал Кольдиц, мог быть уверен, что, во-первых, столкнется со стопроцентным отказом сотрудничать плюс, если возможно, неистовой реакцией на вынесших подобное предложение. Последующее размышление, думал я, даст богатый урожай псевдодобровольцев, единственной целью которых станет бежать при первой возможности при переходе в Берлин, а оттуда на Восточный фронт.

Мы видели, что эти двое не имели ни малейшего шанса на достижение своей цели, но помочь им я счел своим долгом. Поскольку мы не могли рискнуть и провести этих двух «офицеров вербовки» по замку из-за возможности возникновения определенных беспорядков, мы оказали им, по крайней мере, небольшую услугу (не думаю, что это было чем-то большим), распределив их листовки среди почты военнопленных. В этих листовках утверждалось, что никаких действий, враждебных английской короне, не предполагалось. Война представлялась как результат злых умыслов евреев и международных финансовых операций и объявлялась предательством Британской империи. Проспект заканчивался призывом к англо-германскому альянсу.

Пленные сначала сожгли все листовки, но потом, поразмыслив, попросили выдать им еще несколько в качестве сувениров. Посетители к тому времени уже ушли – их листовок у нас больше не осталось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.