3.4.1. Инструменты управления творческой интеллигенцией в СССР

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.4.1. Инструменты управления творческой интеллигенцией в СССР

Возникновение и принципы работы советской цензуры

Первым инструментом управления советской творческой интеллигенцией была цензура. Большевистская идеология не требовала обязательной национализации печати, напротив – представителям рабочего класса и «трудового крестьянства» следовало обеспечить максимально широкий доступ к печатному станку. Частные и кооперативные издательства действовали по меньшей мере до конца нэпа, а в дальнейшем допускалась и даже поощрялась издательская деятельность общественных организаций, например Союза писателей СССР. В то же время следовало оградить массы от воздействия «враждебных» и «реакционных» взглядов. Выполнять эту охранительную функцию должна была советская цензура.

История цензуры в Стране Советов началась в первые же часы после переворота 25 октября 1917 г. Во все издательства и типографии Петрограда были назначены комиссары, подчинявшиеся общегородскому комиссару по делам печати. Типографским рабочим (считавшимся априори более сознательными, чем журналисты и владельцы издательств) «предлагалось» не выполнять никаких работ без указания своего комиссара. Издания, от коллективов которых следовало ожидать наиболее упорного сопротивления новым порядкам (а это были большинство авторитетных центральных газет, в частности «День», «Речь», «Биржевые ведомости», «Новое время» и др.), были закрыты, их типографии оцеплены революционным солдатами, а запасы бумаги описаны и арестованы на складах. Так, явочным порядком, сформировалась первая форма цензуры, осуществлявшейся комиссарами на местах.

27 октября (9 ноября) 1917 г. Совет народных комиссаров (СНК) издал Декрет о печати, состоявший из двух частей – обширной преамбулы, где говорилось о необходимости «пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса»[466], и краткой резолютивной части в трех пунктах, объединенных заголовком «Общие положения о печати»:

1. Закрытию подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому Правительству, 2) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов, 3) призывающие к деяниям явно преступного, т. е. уголовно-наказуемого характера.

2. Запрещения органов прессы, временные или постоянные, проводятся лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров.

3. Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни[467].

Эти слова не только подтверждали уже принятые решения о закрытии газет, но и давали понять, что в дальнейшем практика закрытий будет продолжена. По мере укрепления советской власти комиссары по делам печати назначались во всех контролируемых большевиками городах.

Несколько раз повторенные в Декрете о печати слова о временном характере вводимых мер внушали надежду на скорое прекращение административного нажима на журналистов и издателей. На заседании ВЦИК 4 (17) ноября 1917 г. большевик и известный публицист Ю. Ларин (М. З. Лурье) предложил обсудить отмену Декрета о печати как исчерпавшего свои задачи и явно неуместного в связи с приближающимися выборами в Учредительное собрание. Предложение было поддержано лидерами левых эсеров, включая двух будущих наркомов А. Л. Колегаева и В. А. Карелина. Однако позиция В. И. Ленина и его окружения оставалась жесткой. В утвержденном варианте резолюции говорилось:

Закрытие буржуазных газет вызывалось не только чисто боевыми потребностями в период восстания и подавления контрреволюционных попыток, но и являлось необходимой переходной мерой для установления нового режима в области печати, такого режима, при котором капиталисты-собственники типографий и бумаги не могли бы становиться самодержавными фабрикантами общественного мнения.

Дальнейшей мерой должна быть конфискация частных типографий и запасов бумаги, передача их в собственность Советской власти в центре и на местах с тем, чтобы партии и группы могли пользоваться техническими средствами печатания сообразно своей действительной идейной силе, т. е. пропорционально числу своих сторонников[468].

Иными словами, указание на временный характер декрета от 27 октября было перетолковано в том смысле, что грядущий постоянный закон не просто не смягчит, но и ужесточит уже введенные ограничения.

Дополнительной формой подавления неугодной издательской деятельности стала государственная монополия на публикацию частных объявлений, установленная специальным декретом в конце ноября 1917 г.[469] Согласно этому декрету, правом печатать частные объявления наделялись «только издания Временного рабочего и крестьянского правительства в Петрограде и издания местных Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Прочие периодические издания в случае публикации ими объявлений или иных форм коммерческой рекламы подлежали немедленному закрытию. Предполагалось, что данная мера лишит «буржуазные» газеты и журналы источников финансирования. Однако наладить выполнение декрета о государственной монополии на объявления долгое время не удавалось, так что реальный эффект от этой меры был незначителен.

Несогласованность и непоследовательность были вообще характерной чертой политики первых месяцев советской власти в области печати. Местные комиссариаты и отделы по делам печати действовали в значительной степени автономно, а сформировавшие их советы издавали собственные декреты, распоряжения и постановления о печати, зачастую входившие в противоречие с Декретом о печати, выпущенным СНК. Многие комиссары обнаруживали склонность к самодурству и запрещали те или иные издания исключительно по своей прихоти, чем дополнительно усложняли осуществление единой политики. Общество, со своей стороны, восприняло меры по ограничению свободы печати крайне болезненно. В кампанию протеста включились носители самых разнообразных взглядов – от поэтов-символистов (Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, Ф. К. Сологуб) до старых народовольцев и левых писателей (В. И. Засулич, В. Г. Короленко, М. Горький), а солдаты Преображенского и Семеновского полков даже заявляли о готовности защищать созданную ими газету «Серая шинель» с оружием в руках[470]. Появлялись однодневные газеты «в защиту свободы слова»: «Газета-протест», изданная в Петрограде Союзом русских писателей 26 ноября 1917 г., «Слову – свобода!», выпущенная Клубом московских писателей в декабре того же года, и др.[471] Некоторые издания выходили с пустыми полосами, что должно было символизировать невозможность распространения информации в условиях большевистской цензуры. Наконец, возникла практика возобновления закрытых комиссарами газет под видоизмененными названиями. Так, упомянутая выше газета партии кадетов «Речь» возродилась под названием «Наша речь», а издатели петроградской газеты «Голос солдата» воспользовались этим приемом восемь раз («Солдатский голос», «Искры», «Солдатский крик», «Мира, хлеба и свободы», «За свободу», «За свободу народа», «Революционный набат», «Набат революции»)[472]. Но, несмотря на все сложности и сопротивление, курс новых властей на ликвидацию небольшевистской печати оставался неизменным. Только за два последних месяца 1917 г. было закрыто более 100 газет и журналов.

Попыткой систематизировать политику в области периодики и книгоиздания стали революционные трибуналы печати, учрежденные декретом СНК от 28 января 1918 г. В задачи трибуналов и сформированных при них следственных комиссий входило пресечение «преступлений и проступков против народа, совершаемых путем использования печати»[473]. Заседания трибуналов проходили открыто, процесс имел состязательный характер, а спектр назначаемых наказаний был расширен и допускал как жесткие меры (денежный штраф, приостановку или закрытие издания, конфискацию имущества редакции, высылку издателя), так и более мягкое воздействие в форме общественного порицания (с публикацией сведений о таковом за счет обвиняемого) или обязательной публикации опровержений. Открытость работы трибуналов должна была расширить социальную базу принимаемых решений. Но уже весной 1918 г. работа трибуналов была свернута и власти вернулись к прежней практике административного закрытия неугодных изданий с конфискацией типографского оборудования и запасов бумаги. Действительно новый этап в развитии советской печати наступил с принятием 21 мая 1919 г. Положения 0 Государственном издательстве РСФСР.

Госиздат был основан декретом от 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.), подписанным наркомом А. В. Луначарским и утвержденным на заседании ВЦИК. В задачи нового органа входили подготовка «дешевых народных изданий русских классиков» (причем сразу в двух вариантах – «полном научном» для специалистов и «сокращенном» для массового читателя), подготовка и издание «исправленных» в соответствии с требованиями времени учебников, а также субсидирование общественных и частных издательских проектов, если таковые будут сочтены «общеполезными». Положение 1919 г. сохранило эти издательские функции, но дополнило их функцией контроля над всей издательской деятельностью на территории страны. Госиздат выпускал инструкции и предписания, обязательные для всех издательств, включая кооперативные и частные, руководил (с 29 июля 1919 г.) деятельностью отделов по печати местных советов, а кроме того – распределял запасы бумаги, производство и продажа которой были полностью сосредоточены в руках государства. Последняя функция была особенно значимой, ибо создавала ситуацию, при которой издатели были сами заинтересованы в скрупулезном выполнении распоряжений Госиздата. Более того, обойти запрет Госиздата стало физически невозможно, что сделало эту структуру безраздельным хозяином положения в области периодической печати и книгоиздания.

Параллельно с развитием политической цензуры складывалась система охраны государственной и военной тайны. Военная цензура печати была учреждена 21 июня 1918 г. и осуществлялась на тот момент структурами Народного комиссариата по военным и морским делам. В развитие Положения о военной цензуре были разработаны «Инструкция военным цензорам» и «Перечень сведений, подлежащих предварительному просмотру». Существенными проблемами военной цензуры первых лет советской власти были нехватка кадров и их низкая квалификация, вынуждавшие ограничивать круг контролируемых изданий. При этом цензоры пытались не только ограничивать распространение секретных сведений, но и вмешиваться в редакционную политику. Такое поведение создавало конфликтные ситуации и вынуждало руководство военного ведомства выступать с разъяснениями относительно функций военной цензуры[474].

Работа Госиздата в качестве цензурного ведомства оказалась также не слишком успешной. Руководствуясь предельно упрощенным пониманием марксизма, Госиздат запрещал не только публикации религиозной или идеалистической направленности, но и переиздания трудов народников и революционеров-демократов; под запрет (как «несвоевременные») попали, в частности, сочинения М. А. Бакунина, Н. К. Михайловского и П. А. Кропоткина[475]. Отдельную проблему составляло дублирование цензурных функций Госиздата военной цензурой, которой, согласно распоряжению РВС от 10 августа 1920 г., следовало предоставлять на предварительный просмотр «весь предполагаемый к опубликованию печатный материал (за исключением бланков, торговых книг и т. п.)»[476]. Наконец, запутанная цензурная политика усугублялась плохой работой Госиздата как издательства, что вызывало протесты со стороны писателей, включая М. Горького. Поиск более эффективных форм проведения государственной политики в области издательского дела заставил власти выработать новый порядок осуществления цензурных функций. 6 июня 1922 г. было сформировано Главное управление по делам литературы и издательств Народного комиссариата просвещения РСФСР, сокращенно – Главлит. Создание Главлита стало третьим и последним этапом организационной эволюции советской цензуры. В последующие десятилетия Главлит неоднократно переименовывался и переподчинялся (так, при образовании Союза ССР были созданы отдельные цензурные ведомства для всех союзных республик, кроме Российской Федерации, оставшейся в ведении общесоюзного Главлита; с 1933 г. Главлит был наделен статусом самостоятельного ведомства при Совете народных комиссаров), однако в целом принципы его функционирования оставались неизменными вплоть до ликвидации цензуры в 1991 г. На местах функционировали республиканские, областные и краевые управления по делам литературы и издательств, которым, в свою очередь, подчинялись районные уполномоченные, контролировавшие работу отдельных издательств. Структуры Главлита утверждали планы выпуска издательской продукции, разрешали и запрещали выход периодических изданий, отслеживали деятельность типографий и комплектование библиотек, а также контролировали ввоз литературы на иностранных языках. Опубликовать что-либо типографским способом без ведома Главлита было невозможно.

Поступавший на цензуру (в советском речевом обиходе – «на литование») материал проходил проверку по двум параметрам. С одной стороны, цензоры следили, чтобы в тексте и на иллюстрациях к нему не происходило разглашения государственной тайны. В этом чиновникам помогали «Перечни сведений, составляющих военную и государственную тайну», регулярно перерабатывавшиеся с учетом технического прогресса и политической обстановки. С другой стороны, надлежало не допускать к печати ничего «идеологически вредного», и здесь цензору предлагалось опираться как на букву директивных документов[477], так и на свою собственную «партийную совесть». Обобщив наблюдения, проверяющий мог поставить визу, разрешающую печать, мог внести изменения, иногда весьма масштабные, а мог в принципе запретить публикацию; в первые годы существования Главлита его чиновники работали с писателями напрямую, в дальнейшем сложилась практика, при которой решение цензора доводилось до сведения редакции, а той уже предстояло работать с автором. Некоторые издания, выпускавшиеся партийными органами, государственными учреждениями и структурами академии наук, освобождались от идеологической цензуры, но все равно подлежали проверке на предмет разглашения секретов. Характерной чертой советской цензуры было расширительное использование понятия «государственная тайна»: засекречиванию подлежали не только сведения, значимые для обороноспособности страны, такие как, например, расположение воинских частей, детали атомного проекта и направления военного использования космоса, но и данные, которые могли быть «ошибочно истолкованы». Скажем, под запретом могла оказаться информация об авариях на транспорте, числе самоубийств, количестве психически больных, частоте разводов, ареалах распространения насекомых-вредителей и даже о самом факте существования цензуры. «Партийная совесть» и «революционная бдительность» цензоров проявляли себя иной раз также весьма причудливым образом. В частности, у ленинградского Гублита возникли возражения против «Мухи-Цокотухи» К. И. Чуковского:

В Гублите мне сказали, что муха есть переодетая принцесса, а комар – переодетый принц!! Надеюсь, это было сказано в шутку, так как никаких оснований для подобного подозрения нет. Этак можно сказать, что «Крокодил» – переодетый Чемберлен, а «Мойдодыр» – переодетый Милюков. Кроме того, мне сказали, что Муха на картинке стоит слишком близко к комарику и улыбается слишком кокетливо! Может быть, это и так (рисунки вообще препротивные!), но, к счастью, трехлетним детям кокетливые улыбки не опасны.

Возражают против слова «свадьба». Это возражение серьезнее. Но уверяю Вас, что Муха венчалась в Загсе. Ведь и при гражданском браке бывает свадьба. А что такое свадьба для ребенка? Это пряники, музыка, танцы. Никакому ребенку фривольных мыслей свадьба не внушает.

«Где гарантия, – возмущался детский писатель, – что в следующий раз тот же Гублит не решит, что клоп – переодетый Распутин, а пчела – переодетая Вырубова?»[478]

Цензорским эксцессам способствовал низкий культурный уровень сотрудников Главлита, при подборе которых основное значение имело не образование, а рекомендации партийных органов. Опытные авторы и редакторы, со своей стороны, вырабатывали чутье на будущие придирки, сознательно обходя политически неоднозначные сюжеты, а те, кому такая самоцензура претила, прекращали всякое взаимодействие с официальными издательскими структурами Советского Союза, пополняя своими сочинениями пласт неофициальной литературы и публицистики, распространявшейся в копиях, изготовленных на печатной машинке (самиздат).

Итогом продолжительного цензурного вмешательства в журналистику и литературу стало выхолащивание их содержания. Официальная печать и подцензурная литература Советского Союза реагировали на общественно значимые события, может, и «взвешеннее», но существенно медленнее и осторожнее, чем это делали журналисты и писатели на Западе. Многие болевые точки в жизни страны оставались не замеченными вплоть до последних лет существования СССР.

Формирование новой творческой интеллигенции

Цензура была инструментом подавления. Однако советская власть не ограничивалась сугубо репрессивными мерами по отношению к творческой интеллигенции. Напротив, наряду с системой подавления действовала разветвленная система привлечения новых кадров и поощрения «прогрессивных» авторов за лояльность.

В области журналистики основным инструментом привлечения новых кадров было движение рабочих и сельских корреспондентов, сокращенно – рабселькоров. Рабселькорами назывались рядовые рабочие и крестьяне, которые в порядке собственной инициативы, на безвозмездной основе принимали на себя обязанность сообщать в те или иные периодические издания о событиях и проблемах в жизни своего города, села, завода, колхоза и т. п. Этот феномен зародился еще до революции, когда партийная (в том числе большевистская) пресса широко использовала в своей работе сообщения с мест, под которые отводились специальные рубрики («письма с фабрик и заводов»). Практика была высоко оценена В. И. Лениным и сохранилась после прихода большевиков к власти. Центральные и местные газеты неоднократно получали указания расширять рабселькоровское движение, развитие которого пользовалось вниманием первых лиц государства[479]. Для руководства деятельностью рабочих и сельских корреспондентов систематически организовывались их совещания и слеты – всесоюзные (в 1923, 1924, 1926, 1928, 1931 гг.) и местные. Издавались специальные журналы, посвященные развитию рабселькоровского движения, – «Рабоче-крестьянский корреспондент», «Селькор», «Красная печать».

Пережив бурный рост в 1920?е годы, рабселькоровское движение пришло в упадок в 1930?е, что очевидным образом было связано с изменением политической обстановки в стране. Критическая составляющая, характерная для материалов рабселькоров в 1920?е годы, уже не пользовалась таким благоволением руководства страны, как раньше, а новые функции рабселькоров как «организаторов масс для дела социалистического строительства, выполнения производственных планов и развернутого наступления на классовых врагов»[480] требовали иного личностного склада. Вошла в практику публикация статей, подписанных именами местных ответственных работников – руководителей фабрик и отдельных цехов, председателей колхозов и т. п.

Попытка оживить институт рабселькоров была предпринята во второй половине 1950?х годов. ЦК КПСС принимал постановления «Об улучшении руководства массовым движением рабочих и сельских корреспондентов советской печати» (1958), «О дальнейшем развитии общественных начал в советской печати и радио» (1960), «О повышении роли районных газет в коммунистическом воспитании трудящихся» (1968) и т. д. В местных газетах для рабселькоровских заметок отводились порой целые полосы. До известной степени активность рабселькоров заменяла слабо развитую в советской административной системе обратную связь между населением и властью. Однако официозная и идеологическая составляющая журналистики все равно превалировала над непосредственными наблюдениями с мест, снижая авторитет рабочих и сельских корреспондентов.

Более сложной была история взаимоотношений власти и сообщества литераторов. В советском литературоведении полагалось связывать мысль о создании «партийной литературы» со статьей В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература», опубликованной в ноябре 1905 г. в газете «Новая жизнь». Лидер большевиков действительно сформулировал взаимоотношения партии и писателей с исчерпывающей точностью:

Литераторы должны войти непременно в партийные организации. Издательства и склады, магазины и читальни, библиотеки и разные торговли книгами – все это должно стать партийным, подотчетным. За всей этой работой должен следить организованный социалистический пролетариат, всю ее контролировать, во всю эту работу, без единого исключения, вносить живую струю живого пролетарского дела, отнимая, таким образом, всякую почву у старинного, полуобломовского, полуторгашеского российского принципа: писатель пописывает, читатель почитывает[481].

Однако практической работой по созданию партийной литературы занимались не только большевики, но и другие революционные партии. Так, в 1912 г. по инициативе одного из лидеров партии эсеров В. М. Чернова был создан журнал «Заветы», в котором печатались М. Горький, И. А. Бунин, Л. Н. Андреев, А. А. Блок, Е. И. Замятин, А. М. Ремизов и другие крупные литераторы того времени. Сотрудничество фигур такого масштаба превращало эсеровское издание в заметное явление на литературной карте страны. В то же время В. М. Чернов называл «Заветы» «идеологическим журналом» и рассматривал его как один из инструментов обновления «партийного миросозерцания» и средство воспитания «молодых побегов от старых корней эсеровства»[482]. Иными словами, идея о политическом содержании литературного творчества была вообще характерной для революционных партий начала XX в.

Первой организационной формой большевистского партийного искусства стал Пролеткульт, представлявший собой сеть «пролетарских культурно-просветительных организаций». История Пролеткульта началась еще в сентябре 1917 г., когда по инициативе профсоюзов была созвана Первая конференция пролетарских культурно-просветительских организаций. Неудивительно, что уже к 1919 г. по всей стране действовало около 100 местных пролеткультов, в работе которых участвовало порядка 70–80 тыс. человек. Идеологическую основу этой деятельности составляло разработанное Г. В. Плехановым и А. А. Богдановым представление о классовой природе всякой культуры, а целью, соответственно, была «выработка самостоятельной духовной культуры» рабочего класса путем «организации коллективного опыта» трудящихся. Средствами для достижения этой цели стали театры, клубы, изобразительные и поэтические студии, а также литературные журналы («Пролетарская культура», «Грядущее», «Горн», «Гудки» и др.), которые должны были дать площадку для свободного творчества пролетарских масс. Пользуясь этими новыми возможностями, массы, как считалось, породят новое по форме и содержанию искусство. Исследователи часто характеризуют эстетическую позицию организаторов Пролеткульта как огульное отвержение всей предшествующей культуры. В значительной степени подобные оценки опираются на то, как писали о себе сами лидеры пролеткультовского движения. В частности, в стихотворении «пролетарского поэта» В. Т. Кириллова «Мы» (1918) есть такие строки:

Мы во власти мятежного, страстного хмеля,

Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты»;

Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля,

Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.

Однако такое самопозиционирование было связано не столько с «варварством» и недостатком образования, сколько с представлением о несоответствии прежней культуры изменившимся социальным условиям (как написано в следующей строфе того же стихотворения В. Т. Кириллова: «Девушки в светлом царстве Грядущего / Будут прекрасней Милосской Венеры…»). Эстетическая программа Пролеткульта представляет собой радикализированную версию футуризма, представители которого также говорили об устаревании прежнего художественного языка в новой исторической обстановке.

Важным элементом идеологии Пролеткульта было представление о независимости рабочей культуры от каких-либо внешних воздействий, включая воздействие со стороны государства. Новое должно было органически вырастать «снизу» и не нуждалось в руководстве каких-либо официальных структур, включая Народный комиссариат просвещения. Требования автономии вызывали неприятие у руководства страны, видевшего в Пролеткульте прежде всего орудие «классовой борьбы пролетариата за успешное осуществление целей его диктатуры» и считавшего недопустимой тенденцию пролеткультовцев «замыкаться в свои обособленные организации»[483]. Следствием этого концептуального расхождения стала критика, которой подвергались деятельность Пролеткульта и воззрения его лидеров в публицистике и официальных документах РКП(б), в том числе в письме ЦК РКП(б) «О пролеткультах», опубликованном в газете «Правда» 1 декабря 1920 г. Виднейшие деятели Пролеткульта, со своей стороны, разочаровались как в политике советской власти (особенно после введения нэпа, воспринятого ими как возвращение к буржуазному обществу), так и в собственной эстетической программе. Часть литераторов откололась от движения, образовав литературную группу «Кузница», а оставшиеся не смогли спасти Пролеткульт от стагнации. В 1925 г. оставшиеся организации Пролеткульта были переподчинены профсоюзам, чтобы вплоть до своей ликвидации в 1932 г. служить центрами организации художественной самодеятельности рабочих.

Следующая попытка сплотить литераторов вокруг «дела революции» была связана с созданием Ассоциаций пролетарских писателей.

Первая такая ассоциация возникла на базе группы «Кузница» в ходе I Всероссийского съезда пролетарских писателей, состоявшегося в октябре 1920 г. Однако сформированная съездом организация оказалась недолговечной и большой роли в литературном процессе не сыграла.

В марте 1923 г. в Москве прошла Первая Московская конференция пролетарских писателей, на которой было объявлено о создании их Московской ассоциации (МАПП). Ключевым органом МАПП стал литературно-критический журнал «На посту», редакционная программа которого, оглашенная в первом номере издания, сочетала унаследованный от Пролеткульта классовый подход к литературе с нападками на так называемых попутчиков, т. е. тех писателей и поэтов, кто не противопоставлял себя революции, но и не присоединялся решительно к партии, отстаивая независимость искусства от политики. «Напостовцы» обличали «попутчиков» в преклонении «перед гранитным монументом старой буржуазно-дворянской литературы»[484] и требовали административным путем лишить их доступа к печатном станку, расчищая пространство для нового, подлинно пролетарского творчества. По образцу московской создавались аналогичные ассоциации в других городах, также издававшие свои журналы. С июня 1924 г. у МАПП появился еще один печатный орган – журнал «Октябрь», а в 1925 г. были образованы Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей (ВАПП) и ее наиболее мощный российский «отряд» – Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), взявшие на себя руководство работой региональных и городских писательских ассоциаций, а также рабселькоровским движением и рабочими литературными кружками. В руководство ВАПП и РАПП в разные годы входили Л. Л. Авербах (долгое время – генеральный секретарь Всесоюзной ассоциации), Д. Бедный, А. А. Фадеев, Д. А. Фурманов, Ф. В. Гладков и др.; повседневная жизнь МАПП послужила прототипом писательской организации МАССОЛИТ, фигурирующей в «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова. Активность рапповских критиков в деле обличения разного рода «врагов» быстро привела к тому, что понятия «рапповец» и «рапповский» стали нарицательным обозначением вульгарно-социологического подхода к литературе.

Радикальная позиция журнала «На посту» пользовалась определенной поддержкой в руководстве большевистской партии, в частности у Л. Д. Троцкого. В то же время рапповская критика писателей-«попутчиков» (И. Э. Бабеля, Б. А. Пильняка, М. М. Пришвина, К. Г. Паустовского и др.) имела откровенно уничижительный характер. Более того, журнал «На посту» атаковал и литераторов-коммунистов, у которых не сложились отношения с руководством ВАПП; в частности, объектом критики оказался В. В. Маяковский. В ответ на перегибы рапповцев 18 июня 1925 г. было принято постановление Политбюро ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы», где объяснялось, среди прочего, что многих «попутчиков» можно назвать «квалифицированными“ специалистами” литературной техники», вследствие чего устанавливалось следующее:

Общей директивой должна здесь быть директива тактичного и бережного отношения к ним, т. е. такого подхода, который обеспечивал бы все условия для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии[485].

Постановление вызывало пересмотр позиций РАПП. Наиболее экстремистски настроенные критики образовали так называемое левое меньшинство организации, остальные, включая А. А. Фадеева и Д. А. Фурманова, приняли новые политические установки. Однако работа РАПП оставалась неэффективной: организация объединяла лишь часть литераторов, ее идеология была слабо проработана в философском отношении, а по художественным достоинствам сочинения рапповцев, как правило, уступали творчеству прозаиков и поэтов, занесенных в «попутчики». Весной 1928 г. состоялся I Всесоюзный съезд пролетарских писателей, на котором была осуществлена структурная реформа системы писательских ассоциаций. Каждая союзная республика получила свою ассоциацию, а общая координация литературной работы была возложена на Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП). Но и в реформированном виде ассоциации пролетарских писателей не справлялись со своими задачами, которые становились особенно сложными в связи с провозглашенным партией курсом на индустриализацию и коллективизацию. 23 апреля 1932 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», в соответствии с которым все ассоциации пролетарских писателей были ликвидированы и началась работа над созданием писательской организации нового типа – Союза писателей СССР. Эта работа завершилась созывом I Всесоюзного съезда писателей, прошедшего в Москве с 17 августа по 1 сентября 1934 г. На съезде был утвержден устав и сформировано первое правление новой организации, просуществовавшей вплоть до распада СССР в 1991 г. Главным докладчиком Съезда и первым председателем правления СП СССР стал вернувшийся в 1932 г. из эмиграции знаменитый русский писатель М. Горький.

Характерной чертой нового писательского объединения была гибкость его идеологической основы. Участники I Съезда писателей провозгласили верность творческому методу, получившему название социалистический реализм. Однако содержание этого метода было сформулировано в предельно общих категориях:

Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека, ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному росту его потребностей хочет обработать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью[486].

Таким образом, сущность метода можно было перетолковывать в зависимости от изменявшихся политических обстоятельств.

Решительному пересмотру подверглась позиция прежних писательских организаций по отношению к классическому наследию, к шедеврам мировой и русской литературы. Нигилистическое отвержение предшествующих достижений, характерное для Пролеткульта и РАПП, сменилось требованием учиться у великих реалистов прошлого в том, как они изображали героя и окружающую его социальную среду. Манера делить писателей на «реакционных» и «прогрессивных» сохранялась, однако критерием выступала уже не классовая принадлежность, а соответствие творчества текущим идеологическим установкам. Эта гибкость дополнительно расширяла кадровую базу Союза, в который входило и подавляющее большинство членов расформированных ассоциаций пролетарских писателей, и недавние мишени рапповской критики – уже упомянутый М. Горький, А. Н. Толстой, а также М. М. Зощенко, Б. Л. Пастернак, И. Э. Бабель и др.

Важнейшей чертой Союза писателей была его разветвленная управленческая структура. При правлении СП СССР действовали Литературный институт, где можно было получить высшее образование, издательство «Советский писатель», Литературная консультация для начинающих авторов, Всесоюзное бюро пропаганды художественной литературы, а при местных организациях существовали «секции молодых писателей», работа в которых становилась первым шагом на пути в сообщество пишущих. Органами Союза писателей либо его республиканских или региональных организаций были ведущие литературно-критические журналы – «Новый мир» (с 1947 г.), «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Наш современник», «Вопросы литературы», «Сибирские огни» и др. Таким образом, союз брал на себя обеспечение всех этапов творческого цикла – от формирования замысла до публикации и последующей защиты авторских прав. Более того, Союз писателей сохранил и расширил все достижения предшествующих литераторских организаций в плане обустройства писательского быта. При его правлении был создан Литературный фонд, по линии которого велось жилищное строительство, создавались дачные кооперативы, действовали медицинские, санаторно-курортные учреждения и пансионаты («дома творчества писателей»). Аналогичные структуры существовали на республиканском и региональном уровнях. В результате членство в Союзе писателей гарантировало получение определенного уровня достатка, а исключение влекло за собой автоматическую потерю доступа к сопряженным со статусом писателя материальным благам. Таким образом, лояльность писателей подкреплялась мощными финансовыми стимулами, что превращало писательство в престижную форму карьеры.

В целом, несмотря на неудачные эксперименты 1920?х годов, советской власти удалось создать эффективную структуру управления «пишущим сословием», позволявшую привлекать к «делу строительства социализма» людей с самыми разнообразными творческими установками. Обращение к жанровой структуре и содержанию возникавших в результате произведений позволит понять, каковы были результаты столь плотного управляющего воздействия на творческий процесс.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.