Рудольф Хёсс

Рудольф Хёсс

Рудольф Хёсс (Rudolf H?ss), бывший комендант Освенцима (не путать с Рудольфом Гессом (Rudolf He?), заместителем Гитлера по партии. – Прим. пер.), сделал «признания», «доказывающие», что Гитлер уничтожил в газовых камерах шесть миллионов евреев (или пять миллионов – стандартная цифра, использовавшаяся в Нюрнберге). Самые знаменитые «признания» Хёсса приводятся в книге Уильяма Ширера «Взлёт и падение третьего рейха» (Т. 2, кн. пятая, гл. «Окончательное решение»).

Цитируемый Ширером документ (PS-3868) следует рассматривать в контексте. Как известно, письменное «заявление», сделанное в присутствии только одной из сторон, было главным орудием обвинителей на средневековых процессах над ведьмами. Затем оно исчезло, чтобы через несколько столетий возродиться на советских показных процессах и процессах над «военными преступниками».

Подобные документы нарушают целый ряд стандартных правил судопроизводства, среди которых – запрет на наводящие вопросы; запрет на предоставление более ранних заявлений, согласующихся друг с другом (то есть запрет на размножение улик путём повторения; подобные заявления, как правило, допускаются только тогда, когда они противоречат другим заявлениям, сделанным позже); право проводить очную ставку и подвергать перекрёстному допросу свидетеля обвинителя; запрет на самооговор, то есть на дачу невыгодных для себя показаний.

Кроме того, «улики», представленные на процессах над «военными преступниками», были бы отклонены в любом военно-полевом суде. Даже в 1946 году приобщение обвинением показаний к материалам дела на военно-полевом суде в деле о преступлении, за которое может быть назначена смертная казнь, было запрещено статьёй 25 военно-судебного кодекса США. Статья 38, в свою очередь, требовала применения стандартных федеральных правил о доказательствах.

Что касается вышеупомянутого документа, PS-3868, то было очевидно, что его составил не Хёсс. В противном случае в нём должно было быть написано не «Понимаю по-английски согласно вышеизложенному», а что-то вроде «Данное заявление было написано мной собственноручно».

На менее крупных процессах над «военными преступниками» (Хадамара (Hadamar), Нацвейлера (Natzweiler) и др.) обычным делом были «признания», полностью написанные почерком следователя на английском языке, в конце которых стояло заявление заключённого на немецком о том, что это его показания и что он полностью удовлетворён их переводом на английский! Встречается и такая формулировка (на английском языке): «Удостоверяю, что вышеизложенное было прочитано мне на немецком, моём родном, языке» (см.: David Maxwell-Fyfe (Д. Максвелл-Файф), «War Crimes Trials», том, посвящённый процессу Хадамара, стр. 57).

Утверждалось, что допрос заключённого проводился в форме вопросов и ответов, после чего вопросы стирались, а ответы допрашиваемого записывались на отдельном листе в виде письменного показания, причём делалось это, как правило, лицом, отличным от следователя, проводившего допрос.

В Бельзене, например, все письменные показания были подписаны одним и тем же лицом – майором Смолвудом (Smallwood). На этом процессе, подсудимыми на котором были служащие Берген-Бельзена и Освенцима, адвокаты защиты (англичане и поляки не из числа коммунистов), назначенные судом, разрушили все пункты обвинения, включая «селекции для газовых камер», но их доводы были отвергнуты на том основании, что непреднамеренные заявления и устные и письменные слухи принимаются «не для того, чтобы осудить невиновного, а для того, чтобы осудить виновного» («Law Reports of Trials of War Criminals», Т. 2 (этот небольшой том стоит прочесть целиком)).

После того, как специальный служащий составлял письменное показание, последнее вручалось заключённому в окончательной форме для подписи. Если заключённый не подписывал показание, оно всё равно представлялось суду в качестве доказательства.

Выражаясь на жаргоне процессов над «военными преступниками», возражения могли делаться только в отношении «веса» документа, а не его «допустимости».

Примером неподписанного письменного показания, якобы принадлежащего Хёссу, является документ NO-4498-B. Буква «B» означает, что документ является «переводом» (с машинописной подписью) «оригинального» документа NO-4498-A, составленного на польском языке и будто бы подписанного Хёссом. Существует ещё документ NO-4498-C на английском языке. К показанию B, так называемой «верной копии», показания A и C не прилагаются.

Приводимый Ширером документ PS-3868 трижды подписан в английской редакции, но ни разу – в версии, «переведённой» на немецкий три дня спустя. В документе имеется небольшое изменение, подписанное инициалами Хёсса (с малым «h»), а также целое предложение, полностью написанное почерком следователя (это можно легко увидеть, сравнив хотя бы заглавные «W») и не подписанное инициалами Хёсса. В первом случае инициалы призваны служить доказательством того, что Хёсс «прочёл и исправил» документ. Что же касается предложения, написанного от руки, то в другом месте оно опровергается (XXI 529 [584]).

Когда письменное заявление вручалось заключённому, оно нередко было существенно исправленным, в результате чего появлялись две или больше версий одного и того же документа. В подобных случаях приводилось самое длинное показание, а более короткие версии «утеривались».

Примером подобного может служить документ D-288, на который Ширер также ссылается в своей работе, – письменное показание под присягой Вильгельма Йегера (Wilhelm J?ger; смотри главу «Альберт Шпеер» настоящей работы). Йегер сообщил суду, что он подписал 3 или 4 копии одного и того же документа, который был намного короче. Самая короткая версия была поначалу представлена в деле против священника Круппа, ещё до того, как с того были сняты все обвинения. Что же касается самой длинной версии, то перевод на английский в ней датируется числом, предшествующим дате подписания «оригинала».

Появление Йегера в суде стало настоящим провалом для обвинения, но об этом поспешили забыть (XV 264-283 [291-312]). Вообще, если человек, подпись которого стояла под письменными показаниями (представленными обвинением), давал показания в суде, те неизменно противоречили его письменным показаниям, однако все противоречия попросту игнорировались.

В число других лиц, подписи которых стояли под письменными показаниями и появления которых в суде имели катастрофические последствия, входят генерал Вестхофф (Westhoff), показания которого в 27 (!) местах противоречат его неподписанному «заявлению» (XI 155-189 [176-212]), и «свидетель применения бактериологического оружия» Шрайбер (Schreiber; XXI 547-562 [603-620]). Кроме того, письменное показание переводчика Гитлера Пауля Шмидта (Paul Schmidt) – документ PS-3308, вручённый ему для подписи, когда он был слишком болен, чтобы внимательно его прочесть, – было частично опровергнуто самим Шмидтом (X 222 [252]), но, тем не менее, было использовано в качестве доказательства вины фон Нейрата (XVI 381 [420-421]; XVII 40-41 [49-50]). Эрнст Заукель подписал письменное показание, составленное ещё до того, как его доставили в Нюрнберг (XV 64-68 [76-80]), под принуждением – следователи пригрозили передать русским или полякам его жену и десятерых детей.

Учитывая, что на всех этих процессах подсудимые или свидетели обвинения крайне редко составляли собственные «заявления» (если составляли вообще!), можно часто встретить одинаковые или почти одинаковые предложения или даже целые абзацы в разных документах, будто бы составленных в различные дни различными людьми. Таковыми являются письменные показания №№ 3 и 5 Бласковица и Гальдера (Blaskovitz и Halder, вещественные доказательства 536-US и 537-US, соответственно); документы СССР-471, 472 и 473; документы СССР-264 и 272 (показания о мыле из человеческого жира).

В число других показаний, подписанных Хёссом, входит документ NO-1210, в котором сначала идёт текст на английском (с множеством вставок, дополнений и исправлений, включая два разных черновых наброска страниц 4 и 5), а затем – его перевод на немецкий, подписанный Хёссом. Иными словами, «перевод» – это «оригинал», а «оригинал» – это «перевод».

Документ 749(b)D был «устно переведён» для Хёсса с английского на немецкий, прежде чем тот его подписал. Подпись является крайне нечёткой и неразборчивой, что свидетельствует о возможном недомогании, усталости или пытках. Пытки, которым подвергали Хёсса, подробно описываются Рупертом Батлером в книге «Легионы смерти» (Rupert Butler, «Legions of Death», изд-во «Hamlyn Paperbacks»). Что касается «признаний» Хёсса, сделанных им 1 апреля 1946 года (в День смеха) и приведённых Максвеллом-Файфом, в которых Хёсс «признаётся» в убийстве 4 миллионов евреев (X 389 [439-440]), а не традиционных 2,5 миллиона (в этом он «признался» 5 апреля 1946 года), то те либо никогда не существовали, либо были «утеряны».

Неверно также, что показания Хёсса на Нюрнбергском процессе сводились, в основном, к подтверждению им своего письменного показания; это справедливо только для перекрёстного допроса Хёсса, проведённого полковником армии США Джоном Аменом. В действительности же Хёсс явился в суд для дачи показаний и (что было обычным делом) невероятно противоречил как своему письменному показанию, так и самому себе (XI 396-422 [438-466]). Например, в письменном показании говорится (XI 416 [460]): «мы знали, что люди были мертвы, так как их крики прекращались» (явная нелепость с токсикологической точки зрения), в то время как при даче устных показаний Хёсс заявил (в ответ на крайне неуместные наводящие вопросы «адвоката» Кальтенбруннера, XI 401 [443]), что люди теряли сознание; таким образом, осталось загадкой, как же Хёсс действительно знал, что жертвы были мертвы.

Хёсс забыл сказать, что травля насекомых посредством Циклона-Б длилась два дня, о чём он упоминает в других местах (см.: документ NO-036, стр. 3, текст на немецком, ответ на вопрос № 25, а также «автобиографию» Хёсса «Kommandant in Auschwitz», стр. 155). При использовании столь медленнодействующего яда на людях те умерли бы не от отравления, а от обычного удушья.

Хёсс заявил, что приказ об уничтожении европейских евреев был устным (XI 398 [440]), в то время как приказы держать убийства в тайне были письменными (XI 400 [442]). Он заявил также, что трупы в Освенциме сжигались в ямах (хотя известно, что Освенцим располагался в болотистой местности; XI 420 [464]) и что золотые зубы плавились прямо на месте (XI 417 [460]). Кроме того, Хёсс сообщил, что эвакуация концлагерей, целью которой было не допустить попадания заключённых в руки Красной Армии, привела к ненужным смертям (XI 407 [449-450]) и что, фактически, никакой программы уничтожения не было!

Вот один очень интересный отрывок: «До войны, начавшейся в 1939 году, условия питания, содержания и обращения с заключёнными лагерей были такими же, как и в любой другой тюрьме или исправительном учреждении Рейха. Да, с заключёнными обращались строго, но о методических избиениях или дурном обращении не могло идти и речи. Рейхсфюрер [Гиммлер] неоднократно издавал распоряжения, в которых предупреждалось, что любой эсэсовец, поднявший руку на заключённого, будет наказан. И, действительно, наказание эсэсовцев, дурно обращавшихся с заключёнными, было частым явлением. В то время условия питания и содержания были точно такими же, как и для других заключённых пенитенциарных учреждений.

В те годы условия содержания в лагерях были хорошими, поскольку до массового притока [заключённых], имевшего место во время войны, было ещё далеко. После того, как началась война и стали прибывать крупные партии политических заключённых, и позже, когда с оккупированных территорий стали прибывать пленённые партизаны, лагерные здания и пристройки уже не могли справляться с большим количеством прибывавших заключённых.

В первые годы войны эту задачу ещё удавалось решать с помощью импровизированных мер, но позже, из-за военных нужд, это стало невозможно, поскольку в нашем распоряжении практически не осталось стройматериалов (при этом утверждается, что трупы жертв газовых камер сжигались с использованием дров для растопки! – Прим. авт.).

... Это привело к ситуации, при которой у заключённых лагерей уже не было достаточно сил для борьбы со вспыхивавшими эпидемиями... В наши цели не входило добиться как можно большего количества смертей или уничтожить как можно больше заключённых. Рейхсфюрер постоянно думал о том, как бы заполучить как можно больше рабочих рук для военной промышленности...

Случаи дурного обращения и пыток, будто бы имевшие место в концлагерях и истории о которых ходят в народе, так же как и среди заключённых, освобождённых оккупационными войсками, не были, вопреки поверью, систематическими актами, но совершались отдельными руководителями, офицерами или солдатами, прибегавшими к насилию...

Если что-то подобное каким-либо образом доводилось до моего сведения, то виновный, разумеется, тотчас же освобождался от занимаемой должности или переводился в другое место. Таким образом, даже если его не наказывали из-за недостатка улик, доказывавших его вину, то его всё равно освобождали от должности и переводили на другую работу...

Катастрофическая ситуация в конце войны была вызвана тем, что в результате разрушения железных дорог и постоянных бомбардировок промышленных заводов было уже невозможно оказывать надлежащий уход за этими массами людей, в том числе в Освенциме, с его 140 тысячами заключённых, несмотря на импровизированные меры, колонны грузовиков и прочие меры, на которые шли коменданты для улучшения ситуации: всё было тщетно.

Число больных стало просто угрожающим. Лекарств почти не было; повсюду вспыхивали эпидемии. Трудоспособные заключённые были всё время востребованы. По приказу Рейхсфюрера даже полубольных следовало использовать на каких-либо участках промышленности, на которых те могли работать, поэтому каждый уголок в концлагерях, который можно было использовать для жилья, был заполнен больными и умирающими заключёнными.

В конце войны всё ещё оставалось тринадцать концлагерей. Все остальные места, отмеченные здесь на карте, были так называемыми трудовыми лагерями, действовавшими при расположенных там военных заводах...

Если какие-либо акты дурного обращения охранников с заключёнными и имели место (лично я с ними никогда не сталкивался), то их число должно было быть крайне ограниченным, поскольку все лица, ответственные за лагеря, следили за тем, чтобы как можно меньше эсэсовцев входило в непосредственный контакт с заключёнными, ибо со временем качество охранного персонала ухудшилось настолько, что было уже невозможно придерживаться прежних стандартов...

У нас были тысячи охранников родом из всех основных стран мира, едва говоривших по-немецки и вступивших в эти подразделения в качестве добровольцев; у нас были также пожилые люди в возрасте от 50 до 60 лет, не заинтересованные в своей работе, поэтому лагерным комендантам приходилось постоянно следить за тем, чтобы эти люди соблюдали хотя бы самые элементарные требования к своим обязанностям. Кроме того, было очевидно, что среди них имеются элементы, которые будут дурно обращаться с заключёнными, но подобному обращению никогда не потакали.

Кроме того, было уже невозможно управлять всеми этими массами людей с помощью эсэсовцев – на работе или в лагерях, – так что везде одним заключённым приходилось поручать управление над другими заключёнными и контроль за их работой; внутреннее управление лагерями находилось практически под их полным контролем. Несомненно, имело место множество случаев дурного обращения, которых нельзя было предотвратить, поскольку по ночам в лагерях почти не было эсэсовцев. Эсэсовцам позволялось входить на территорию лагеря только в конкретных случаях, поэтому заключённые в той или иной степени зависели от надзирателей, отобранных из числа заключённых».

Вопрос (д-ра Бабеля, адвоката СС):

– Вы уже упомянули о правилах для охранников, но, помимо этого, существовал регламент, действительный для всех лагерей. В этом лагерном регламенте перечислялись наказания для заключённых, нарушавших лагерные правила. Что это были за наказания?

Ответ (Хёсса):

– Прежде всего, перевод в «штрафной отряд» («Strafkompanie»), то есть на тяжёлую работу и строгий режим, затем заключение в изолятор, тёмную камеру, а для особо строптивых заключённых – заковывание в кандалы или связывание. Связывание («Anbinden») было запрещено Рейхсфюрером в 1942 или 1943 году (точно сказать не могу). Имелось также наказание, заключавшееся в стоянии по стойке смирно у входа в лагерь в течение долгого времени («Strafstehen», штрафное стояние), и, наконец, телесное наказание. Впрочем, ни один комендант не мог назначить телесное наказание самостоятельно; для этого ему нужно было подать заявление». (Устные показания Рудольфа Хёсса, 15 апреля 1946 года, XI 403-411 [445-454].)

Похоже, Хёсс пытался защитить свою жену и троих детей и спасти других людей, заявив, что только 60 человек знали о массовых убийствах. Хёсс пытался спасти Кальтенбруннера и поэтому впутал в это дело Эйхмана и Поля, которые ещё не были арестованы. (Смотри для похожего случая письменное показание Гейзига (Heisig), который попытался обвинить Редера, XIII 460-461 [509-510].)

Хёсс выступал в суде в качестве «свидетеля защиты», и перекрёстный допрос Хёсса со стороны обвинения был прекращён самим обвинением (XI 418-419 [461-462]). Похоже, обвинители испугались, что Хёсс спутает их карты.

Знаменитая «автобиография» Хёсса под названием «Kommandant in Auschwitz» не намного лучше его показаний на Нюрнбергском процессе. Вероятно, сначала это было одно гигантское «свидетельское показание», составленное в виде вопросов и ответов в ходе его допросов и затем, после редактирования, вручённое Хёссу, чтобы тот переписал его своей рукой. Согласно этой книге, костры для сжигания были видны за километры (стр. 159 немецкого издания); зловоние также стояло на километры вокруг (стр. 159). Все в округе знали о массовых убийствах (стр. 159), однако семья Хёсса так ничего и не узнала (стр. 129-130). Жертвы знали, что их ждёт газовая камера (стр. 110-111, 125), но их всё же удавалось обманывать (стр. 123-124; см. также документ PS-3868). Хёсс был хроническим алкоголиком, «сознавшимся» в этих вещах, будучи пьян (стр. 95), или под пытками (стр. 145).

Неверно также, что, согласно стр. 126 «автобиографии» Хёсса, трупы из газовых камер вытаскивали капо, которые при этом ели и курили и/или были без противогазов; в тексте об этом не говорится. Как установил Робер Фориссон, Хёсс действительно сделал подобное заявление, но по другому поводу, в ходе одного из «допросов». Польское «переводное» издание этой книги, вышедшее ещё до немецкого «оригинального» издания, похоже, совпадает с немецкой версией, хотя названия мест и даты там отсутствуют; это говорит о том, что сначала, скорее всего, был составлен польский вариант, а вышеуказанные подробности были добавлены в немецкий перевод уже после этого. Полное, не подвергнутое цензуре, собрание «сочинений» Рудольфа Хёсса (на польском языке) можно взять по межбиблиотечному абонементу («Wspomnienia Rudolfa H?ssa, Komendanta Obozu Oswiecimskiego»).