ОПЯТЬ ТЕЛЯТНИКИ

ОПЯТЬ ТЕЛЯТНИКИ

Не прошло и двух недель, как снова нас погрузили в вагоны-телятники и повезли дальше, в Германию. В поездке нас не кормили, сухих пайков не давали.

В составе поезда было двенадцать таких вагонов. Дальше шли платформы со щебнем, с зенитками, несколько цистерн, и в конце – один пассажирский вагон для сопровождающих немцев. В наших вагонах, где ехали семьи узников, немцы не закрывали двери – не боялись, что разбежимся. Стоянки поезда часто были длительными. Мы успевали сбегать за холодной и горячей водой у вокзала, успевали пеленки заполоскать. Но сушить их приходилось взрослым на себе, обертывая свою грудь. Еще плохо, что наш паровоз трогался без предупредительного гудка. А так как мы не знали, сколько продлится стоянка, то всегда нервничали, с тревогой поглядывая на свой состав. На одной из таких стоянок я чуть не погиб под колесами встречного поезда.

На какой-то крупной станции вблизи от нашего вагона немцы разгружали из фургона хлеб. Один вынимал лотки с хлебом, два других уносили эти лотки то ли в магазин, то ли на склад. Мы все были голодны. Я выпрыгнул из вагона, пошел к фургону. Я умел просить по-немецки: «Онкель, гип мир битте брод» («Дяденька, дай мне, пожалуйста, хлеба»). Просил долго и настойчиво. Вначале немцы просто не обращали на меня внимания. Но в самом конце разгрузки немец, вынимавший лотки, специально выронил буханку на землю. Виновато посмотрел на своих товарищей, развел руками – мол, ничего не поделаешь – и отдал грязную буханку мне. «Данке, данке», – поблагодарил я, запихнул буханку за рубашку – и вдруг увидел, что наш поезд тронулся. А между нашим поездом и фургоном медленно движется чужой поезд, в противоположном направлении! Что делать?! Меня охватил ужас. Вдалеке, за хвостом чужого поезда, я увидел маму. Она махала руками и что-то кричала. Я мгновенно оценил ситуацию: если побегу к маме, то наверняка опоздаю, так как наш поезд наберет полный ход. И отчаянно кинулся под идущий чужой поезд. Чудом проскочил наискосок под стучавшим на стыках вагоном. Не споткнулся на шпалах, не зацепился за низ вагона, не упал на рельсы, а проскочил и оказался перед последним вагоном нашего поезда! Это был пассажирский вагон для немцев. Я на ходу уцепился за поручень и запрыгнул на последнюю подножку вагона. В то же время я увидел далеко впереди, как маму подхватили несколько рук и втянули в наш телятник.

Было довольно прохладно, и на ветру, на подножке, я стал замерзать. Вдруг открылась дверь в тамбур и небольшого роста пухленький немец впустил меня. Не в вагон, а только в тамбур, но мне и этого было достаточно. Оказывается, немец видел, как я ходил к фургону хлеба просить. И видел, как я неожиданно вынырнул из-под идущего встречного поезда. Он восхищенно качал головой, махал руками и что-то все лопотал по-немецки. Потом он ушел в вагон, оставил дверь в тамбур незапертой.

Примерно через час поезд остановился, и я благополучно перебежал в свой вагон. Мама плакала от радости. Остальные члены семьи очистили буханку от грязи, деловито разделили ее и съели свои доли, похваливая вкус немецких хлебопеков. Мой подвиг, как мне показалось, не оценили.

***

На третий день пути нас привезли на небольшую станцию Калвене. Приказали выгружаться прямо в поле, на зеленую траву. Появились немец-фельдфебель с журналом учета и латыш-распорядитель. Каждой семье велели держаться отдельной кучкой. Крестный спросил латыша:

– Нас что, не повезут в Германию?

– А вы очень хотите туда? – ответил латыш.

– Нет, конечно! Зачем она нам?

– Вас отправят в Германию пароходом. Но в Лиепае скопилась большая очередь. Временно вас раздадут латышским хозяевам как работников.

К середине дня стали съезжаться владельцы хуторов. Оставляли телеги у грунтовой дороги вблизи нашего табора и начинали выбирать себе трудоспособные семьи. Взрослые говорили, будто латышские хозяева платят немцам за нас, поэтому они выбирали вдумчиво, как скот покупают на рынке. Сначала разобрали бездетные семьи, усадили на телеги и повезли на свои хутора. Потом стали брать небольшие семьи, в три-пять человек, чтобы едоков было поменьше. Часа через два остались только одинокие старик со старушкой да наша большая семья, где трудоспособных взрослых было всего трое на восемь едоков.

Еще через полчаса и стариков забрал какой-то сердобольный латыш. Мы заволновались. Беспокойство передалось младенцу. Гена громко заплакал, и тетя Сима никак не могла его успокоить. Крестный, как мальчишка, стал прутом нервно сбивать головы травы тимофеевки. Мы все понимали, что если до вечера нас не заберут, то немцы отправят всю семью снова в концлагерь.

Но Господь опять нам помог. По дороге, поднимая пыль, прилетел на паре гнедых опоздавший к распродаже хозяин по фамилии Кауп. Упитанный, коренастый, он был владельцем самого богатого в округе хутора. Мы разместились на просторной телеге, успокоились, даже Гена перестал плакать.