Глава IV. Память

Глава IV. Память

Уже к осени 1863 года польское восстание было практически полностью подавлено, а к началу 1864 года исчезли его последние очаги. Многие участники восстания попали под суд: некоторых казнили, некоторых сослали в Сибирь или во внутренние губернии России. Так, в феврале 1864 года за участие в подготовке революционной организации в Минске были сосланы на жительство в город Чембар Пензенской губернии под строгий полицейский надзор Анна и Чеслав Свенторжецкие. Их сын, Болеслав, после разгрома отряда бежал сначала в Москву, а оттуда по поддельному паспорту за пределы России, в Париж. Лишившись всего у себя на родине, он не обрел покоя и на чужбине. Через год после описанных событий Болеслав потерял, возможно, самого близкого ему человека — жену Лауру, скончавшуюся во Франции 25 мая 1864 года[134]. А еще через два месяца, 22 июля, в ссылке умер его отец[135].

Оказавшись в эмиграции без средств, Болеслав Свенторжецкий вынужден был поступить учиться в военную школу в Сен-Сир (Франция). После Французской коммуны он выполнял обязанности коменданта в Алжире. Затем переехал в Венецию по просьбе матери, которая после ссылки поселилась в Италии[136]. Однако, не обретя душевного покоя, несчастный Болеслав окончил дни, застрелившись из пистолета[137]. Дочь его София (в замужестве Прозор), так, кажется, и не вернулась в Белоруссию, а проживала в Венеции. Доставшиеся ей от матери имения были распроданы по суду за долги отца. Накануне восстания Болеслав Свенторжецкий одолжил огромную сумму у соседей-помещиков, которая и была взыскана с его дочери после продажи имений.

Лясковскому также удалось выехать за границу. После разгрома отряда он почти всю зиму просидел в лесу недалеко от Игумена в землянке, куда раз в неделю ему приносили еду, «и откуда он не смел вылезть ни под каким видом, если не желал быть пойманным». Затем он перебрался в Петербург, где даже приходил посмотреть на некоторых сотоварищей, шедших этапом на каторгу. Об этом сообщал находившийся в этапе Владислав Баратынский[138]. Сам же Баратынский полностью отбыл каторжный срок, к которому был приговорен, и впоследствии написал воспоминания об участии в повстанческом отряде, аресте, суде и пр. Любопытно его внутреннее перерождение. Повзрослев и многое переосмыслив, он писал в предисловии к запискам: «В своих воспоминаниях я строго придерживался правды, писал только то, что сам испытал или чему был очевидцем, избегая пристрастия или патриотическо-фанатической ненависти; впрочем, после 23 лет, протекших после описанных событий, о фанатической ненависти не может быть и речи, — я теперь не поляк, а славянин, а потому на мятеж 1863 года смотрю как на вполне безумную мечту, ненужную ссору двух братьев — и кто в этом больше виноват, кто прав, для меня все единственно, я только накопил массу фактов, а судить об этом не берусь; передать же эти факты в общее сведение считаю полезным, дабы показать до чего, до каких страданий может довести увлечение несбыточными фантазиями и нелепыми мечтами»[139].

А страданий «несбыточные фантазии и нелепые мечты» действительно принесли немало…

После убийства священника Даниила богушевичский приход в начале июля 1863 года временно возглавил заштатный священник Игнатий Волочкович «до назначения постоянного священника». В это время к младшей сестре Елены Ивановны Конопасевич Александре посватался выпускник Минской духовной семинарии Иван Рункевич[140]. 2 февраля 1864 года они обвенчались в божинской Ильинской церкви, а 29 марта Иван был рукоположен в сан священника и назначен на Богушевичский приход[141].

В 1866 году сгоревшую Крестовоздвиженскую церковь заново отстроили за государственный счет[142].

Построенный в Богушевичах Свенторжецкими каменный костел после конфискации имения был передан православно-духовному ведомству. Еще в октябре 1863 года богушевичские прихожане обратились к Минскому архиепископу Михаилу с просьбой передать им в пользование вместо сгоревшей в 1862 году приходской церкви «каплицу», находившуюся в саду бывшей усадьбы помещика Свенторжецкого. Просьбу они мотивировали тем, что «каплица эта построена трудами и почти собственными средствами прихожан во время нахождения их в крепостной зависимости»[143].

В июне 1864 года прошение прихожан о передаче «каплицы» православному приходу было удовлетворено. Одной из причин передачи костела явилась и та, что перед восстанием Болеслав Свенторжецкий использовал его как склад для хранения оружия[144]. Хотя просьбу и удовлетворили, у прихода, однако, не оказалось средств на реконструкцию и переоборудование костела.

В поисках денег богушевичский церковный совет решил обратиться за помощью к главному начальнику края М. Н. Муравьеву. В феврале 1865 года совет направил письмо, в котором ходатайствовал перед генерал-губернатором о выделении приходу 1000 рублей на перестройку богушевичской «каплицы» в православный храм. «Каплица эта была построена Свенторжецким, — писали члены церковного совета, — но много потрудились в постройке ее бывшие его крестьяне, прихожане Богушевичской церкви. Цель постройки таковой каплицы у Свенторжецкого была та, чтобы привлекать народ к католицизму, и со временем водворить всевозможными мерами Римо-Католическую религию. Но мечта чуждая и противная нашей народности не осуществилась. По распоряжению Промысла Божия и мудрым мерам Правительства, и зловредный мечтатель погиб, и каплица, имевшая послужить для славы католицизма, перешла в руки тех, кто жертвовал для нее своими последними трудами и может послужить теперь, наперекор католицизму, для славы Православия. В благоговении пред Промыслом Божиим и с благодарностью за спасительный переворот, прихожане охотно согласились бы и приняться за переделку таковой каплицы, но бедность народа не позволяет осуществить благого намерения, прихожане не в состоянии устроить Церковь своими средствами из таковой каплицы, потому что она требует немалой суммы для приличного своего устройства. Для устройства иконостаса и на некоторую достройку требуется одна тысяча рублей серебра»[145]. В заключение члены совета добавляли: «Перестроить эту каплицу на Церковь необходимо для памяти кровавых сцен, бывших в Богушевичах, и мученической кончины местного Пастыря о. Конопасевича, принесшего в жертву свою жизнь преданности Престолу, и для ознаменования торжества Отечества и Православия»[146].

Прошение богушевичских прихожан М. Н. Муравьев перенаправил Минскому губернатору для уточнения суммы, необходимой на переоборудование костела. Губернские власти командировали в Богушевичи гражданского инженера А. Скуратова, поручив ему на месте ознакомиться с делом, подготовить проект реконструкции и составить смету на выполнение необходимых работ.

Скуратов составил смету в 770 рублей. Минский губернатор сообщил об этом уже новому начальнику края — К. П. фон-Кауфману, который и распорядился выделить необходимую сумму. Кроме того, фон-Кауфман от себя пожертвовал приходу деньги и подарил для алтаря деревянной Крестовоздвиженской церкви серебряные позолоченные крест и дарохранительницу. Значительные пожертвования приход получил от московского издателя И. С. Аксакова.

Всеми работами по переустройству богушевичского костела руководил А. Скуратов. Помимо частичной реконструкции здания, необходимо было устроить внутри алтарь по образцу православных храмов, для чего заказали иконостас. Изготовлением и резьбой его деревянной части занимался местный мастер, житель местечка Смиловичи Игуменского уезда Иван Егоров, а иконы писал московский иконописец Егор Егорович Зотов[147], работавший в это время по приглашению архиепископа Михаила (Голубовича) в Минской епархии. В общей сложности Зотов написал 22 иконы. Все работы по плану предполагалось закончить к 1 января 1868 года.

В это же время в среде духовенства Минской епархии начался сбор средств для устройства на могиле священника Даниила Конопасевича достойного памятника.

Когда работы по перестройке костела приближались к завершению, архитектор Скуратов предложил перенести в него останки отца Даниила. Однако местное духовенство категорически высказалось против этой идеи, назвав следующие причины. Первая, «что если прах покойного священника Конопасевича перенесут с церковного погоста в склеп каменной часовни, то этим утратится историческое значение всех местных обстоятельств мученической его кончины, так как против настоящей могилы покойного стоит священнический дом, в котором жил покойный Конопасевич, а возле дома стоят те самые ворота, на которых покойный был повешен мятежниками, все это очень живо напоминает каждому о мученической кончине Пастыря церкви и о варварском поступке врагов отечества». Вторая, «что сами прихожане Богушевичской церкви, родственники и жена покойного не желают, чтобы прах его был переносим с церковного погоста в сказанную часовню, и был поставлен в ряду прахов помещиков-католиков, которые при жизни своей были совершенно враждебны всему русскому по своему национальному настроению, духу и вере, а по смерти оставили о себе в народе память совершенно противоположную памяти бывшего его друга, защитника и советника, священника Даниила Конопасевича»[148].

30 июня 1869 года совершилось торжественное освящение вновь устроенной церкви[149]. Освящение совершал преосвященный Александр (Добрынин), епископ Минский и Бобруйский, в присутствии Минского губернатора Е. А. Касинова, гражданских чиновников и большого стечения народа. Церковь была освящена в память отца Даниила — во имя его небесного покровителя Даниила-пророка.

В 1870 году на могиле иерея-мученика ко дню его смерти был установлен памятник, сооруженный на пожертвования духовенства Минской епархии. Гроб был обведен каменной аркой, затем возведен фундамент, и на нем установлен гранитный, увенчанный крестом, памятник[150]. На лицевой стороне его была сделана надпись: «Здесь покоится прах священника Богушевичской церкви Даниила Конопасевича, повешенного польскими мятежниками 23 мая 1863 г.». На обратной стороне: «Жил 31 год, священствовал 8 лет. Памятник сооружен на приношения духовенства Минской епархии»[151].

23 мая на освящение памятника в Богушевичи съехалось окрестное духовенство и множество народа. Ко дню освящения император Александр II в память о мученической кончине священника Даниила подарил для Свято-Данииловской церкви великолепную икону трех виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия[152].

В 1906 году сын отца Даниила Алексей Конопасевич[153], проживавший тогда в местечке Березино, устроил вокруг памятника дубовую ограду, а на кресте — металлический венок. В начале XX столетия могила содержалась в хорошем состоянии и нередко навещалась сыном и супругой покойного, Еленой Ивановной († после 1909). Сама Елена Ивановна жила уже в городе Игумене. Приблизительно в 1880 или 1881 году она вторично вышла замуж, и взяла фамилию нового супруга — Заммер[154]. Видимо тогда она и перебралась в Игумен.

Не осталось в забвении и имя псаломщика Федора Юзефовича.

В начале 1903 года его младшая дочь Мария, учительница Свирянской церковно-приходской школы Слонимского уезда, обратилась в Минскую духовную консисторию с просьбой разрешить ей поставить памятник отцу на земле, принадлежавшей к Святовольской церкви. По ее словам, могила отца после перестройки храма оказалась под спудом, а ей хотелось бы иметь видимый знак погребения своего родителя. Мария Федоровна предложила и надпись на предполагаемом памятнике: «На сем месте умер в 1863 г. от польских мятежников за веру и отечество Феодор Юзефович». Минская духовная консистория дала разрешение, и в Великой Гати на месте, где повесили Федора Юзефовича, его дочь установила небольшой памятник[155].

С течением времени память о священнике-мученике Данииле и псаломщике Федоре Юзефовиче не замирала[156]. В начале 1870-х годов их имена в числе 349 имен жертв, погибших от рук повстанцев в 1863 году, были начертаны золотыми буквами на памятных досках из черного гранита в Пречистинском соборе в Вильно. Эти памятные списки жертв польского восстания сохранились до сего дня, и возглавляют их имена православных священников Даниила Конопасевича, Романа Рапацкого и Константина Прокоповича.

Помнили о священнике Данииле и в Минской духовной семинарии, где имя его всегда с теплым чувством вспоминали в ряду славных воспитанников, ставших известными деятелями на разных поприщах церковного, общественного и государственного служения.

Воспоминания о священнике-мученике еще более оживились в начале XX столетия, когда после выхода в апреле 1905 года известного Указа «Об укреплении начал веротерпимости» в западных областях империи стала активно меняться национально-конфессиональная обстановка. Так, в Белоруссии в это время заметно активизировалась польская и католическая пропаганда, и стали массовыми случаи перехода из православия в католичество. В селах искусственно открывались польские школы, часто там, где в этом не было совершенно никакой нужды, и при этом во многих случаях открывались в обход закона, тайно. Ксендзы раздавали народу листовки с призывами переходить в католичество, распространяли слухи о якобы законном восстановлении унии. Помещики-поляки оказывали разного рода давление на крестьян. Так, например, некоторые помещики соглашались сдавать земли в аренду крестьянам только в том случае, если последние примут католицизм. Вот что писал о создавшейся ситуации обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев: «…отпадения лишь в редких случаях зависят от сознательного убеждения. А на окраинах наших они совершаются без всякого убеждения, давлением на массу. Давлением от помещиков, чиновников, ксендзов, там, где прошла рука польского владычества, как в Северо-Западном крае, на массу, состоящую в материальной зависимости»[157].

Когда все более и более нарастающая польско-католическая пропаганда стала печальной реальностью, а национальные и конфессиональные проблемы заметно обострились, в церковной среде начала пробуждаться и историческая память. Тогда вновь вспомнили о священнике-мученике Данииле Конопасевиче. Одной из первых публикаций, посвященных памяти отца Даниила, стало стихотворение А. Петрова, напечатанное в 1907 году в «Братском Листке» — печатном органе учрежденного в том же году в Минске Православного народного братства во имя Животворящего Креста Господня[158]. Причиной появления этого братства как раз и послужили события, связанные с последствиями упомянутого Указа 1905 года. Вот какие строки посвятил автор памяти отца Даниила.

Незаметный герой в небогатом селенье

Нашей Минской губернии жил —

Пастырь добрый, учивший о вечном спасенье,

Чистый сердцем — отец Даниил.

Было время крамолы врагов православья:

Бунт затеяла польская знать,

Омраченная злобой и чувством тщеславья,

Силясь Польшу былую создать.

Там, где исстари русское царство сложилось,

Колыбель нашей веры была,

Вдруг повстанцев мятежная шайка явилась

И народ на мятеж подняла.

Издеваясь позорно над Божьими храмами,

Православную веру хуля,

Отбирали ксендзы наши церкви обманами;

Орошалась слезами земля.

Незаметный герой небольшого селенья,

С чисто русской душой, молодой —

Иерей Даниил не стерпел оскорбленья:

Его голос звучал над толпой.

«Не пугайтесь, прихожане, дети любимые,

Исполняйте, что я говорю:

Пострадаем за веру святую гонимые,

Будем русскому верны Царю!»

Передав прихожанам свое вдохновенье,

В волостную избу их собрал,

И о польском господстве панов объявленье

Снял и в клочья его изорвал.

«Не бывать здесь поляков господству надменному:

Русь не склонит своей головы!

Православную веру ксендзовству презренному

Не дадите в обиду и вы».

Незаметный герой в небогатом селении

Подвиг жизни своей совершил…

Изуверами польскими в злом ослеплении

Был замучен отец Даниил.

На церковном дворе перед сыном малюткою,

Пред любимой женою своей

Был повешен под крики врагов с прибауткою

Православный герой — иерей.

Но за то, все, что он говорил, то и сбудется!..

Серебрясь лучезарной росой,

Его тихий могильный приют не забудется,

Орошаемый русской слезой[159].

В это время в среде минского духовенства возникла идея увековечить память иерея-мученика Даниила постройкой в Богушевичах часовни-памятника. На проходившем 3 — 10 октября 1908 года Минском епархиальном съезде духовенства священник Петр Сущинский († 1916) поднял вопрос об установлении достойного памятника на могиле священника Даниила Конопасевича. По сообщению отца Петра, памятник, устроенный в 1870 году, пришел в плачевное состояние: покосился, надпись на нем истерлась, а ограда подгнила и обрушилась. Отец Петр заявил съезду о необходимости изыскать средства для постановки на могиле мученика нового, «достойного имени почившего, памятника» и устроить вокруг него ограду; торжественно обставить открытие и освящение, сделав торжество это не только местным, но и общеепархиальным. Вспомнили и о другом «мученике за веру православную» — псаломщике Федоре Юзефовиче. Предложение отца Петра Сущинского духовенство поддержало, и тогда же был образован Комитет по сбору пожертвований на строительство памятников священнику Даниилу Конопасевичу и псаломщику Федору Юзефовичу. Председателем Комитета избрали соборного протоиерея Владимира Успенского, а членами — священника заславльской церкви Петра Сущинского и священника богушевичской церкви Евгения Мальцева. Кроме подготовки проекта памятников и сбора необходимых средств, Комитету поручалось как можно торжественнее отпраздновать освящение и открытие памятников, а также издать особый листок с описанием жизни и мученического подвига отца Даниила Конопасевича и псаломщика Федора Юзефовича. Памятники было поручено поставить не позднее весны или лета 1909 года. Кроме того, участники епархиального съезда постановили «просить духовенство епархии занести имена священника Конопасевича и псаломщика Юзефовича в церковные поминальники для вечного поминовения, а в ближайший воскресный день ко дню их смерти совершать в церквах панихиды об упокоении их души с произнесением соответствующих поучений»[160].

Однако едва благое дело было начато, как пришли и искушения. Появились непредвиденные препятствия, и все дело стало сильно затягиваться. Вот что писал священник Петр Сущинский в сентябре 1909 года на страницах «Минских епархиальных ведомостей» об искушениях, с которыми пришлось ему столкнуться: «Крепкими словами назвали меня и на страницах газет и в частной переписке. Грешен, не мог спокойно отнестись к незаслуженной обиде, кровью обливалось сердце, болела душа, падала энергия. Но твердое убеждение в том, что Минская епархия, по примеру Киевской и Волынской, должна увековечить память борцов за русское православное дело, никогда меня не покидала.

Я верю, что незабвенные могилы о. Конопасевича и Юзефовича будут украшены часовнями, где русскому православному человеку можно будет излить в молитве свою душу и помянуть самоотверженных страдальцев за отчизну»[161].

Хлопотами отца Петра Сущинского к 1910 году епархиальным архитектором был составлен проект памятника-часовни, и собрано более 1000 рублей пожертвований.

Между тем Алексею Конопасевичу, проживавшему в то время в Вологде, стало известно о постановлении Минского епархиального съезда. С большой сердечной радостью и благодарностью воспринял он то внимание, какое оказало духовенство Минской епархии памяти его отца. Однако его смутило то обстоятельство, что съезд не совсем верно был проинформирован о состоянии могилы священника Даниила. Алексей Даниилович написал письмо председателю Комитета протоиерею Владимиру Успенскому, в котором изложил пожелания и в некотором смысле требования, как сына, относящиеся к обустройству могилы отца. В действительности гранитный памятник на могиле священника Даниила Конопасевича сохранился хорошо, совсем не имел следов разрушения, и был «вовсе не убогий» и «нисколько не покосился», а крепко стоял на своем фундаменте. Единственное, что поддалось действию времени, это надписи на обеих сторонах памятника — позолота букв совсем исчезла, вследствие чего надписи потеряли ясность. Кроме того, полировка гранита, как креста, так и корпуса памятника, «совершенно выгорела», и памятник имел вид не блестящий, а матовый.

Ограда же, как упоминалось выше, была совсем новая, дубовая.

Алексей Даниилович обратился к председателю Комитета с просьбой не возводить никаких новых сооружений на могиле отца. Он просил лишь немного отреставрировать старый памятник: «Не трогая с места, заново отшлифовать и буквы его надписей позолотить чистым золотом». Если же полировка невозможна была без снятия памятника с места, то Алексей Даниилович просил Комитет «ограничиться лишь одной позолотой букв и краев памятника». Деревянную ограду он просил заменить на железную кованую, «но не чугунную», так как кованая ограда более долговечна. Остаток же денег, собранных на памятник, он просил сохранить в качестве неприкосновенного фонда для учреждения при Минской духовной семинарии из процентов с этого капитала ежегодной стипендии имени отца Даниила Конопасевича, «имеющей назначаться наиболее религиозному и нравственному ученику 6-го класса этой семинарии»[162].

Признавая за Алексеем Конопасевичем юридическое и нравственное право быть хозяином могилы отца, Комитет естественно согласился не сооружать новый памятник, а ограничиться реставрацией старого. Из остатков собранных денег действительно был образован неприкосновенный фонд, и в 1911 году при Минской духовной семинарии была учреждена стипендия имени священника Даниила Конопасевича, выдававшаяся одному из беднейших воспитанников, изъявлявшему желание посвятить свою жизнь пастырскому служению[163].

Затянулось также и дело с устройством памятника на могиле Федора Юзефовича: установлен он был, не как предполагалось в 1909-м, а лишь в 1911 году. Сооружен памятник был, как сообщали газеты, «на средства, пожертвованные русскими людьми, патриотами». Его торжественное открытие и освящение состоялось 14 сентября 1911 года. На торжество в Великую Гать от Минского православного народного братства прибыла депутация в лице священника Петра Сущинского и отставного полковника Ивана Андреевича Манцветова.

Памятник представлял собой высокий постамент, увенчанный большим четырехконечным крестом. На лицевой стороне на белых мраморных досках имелась надпись: «Псаломщику Федору Яковлевичу Юзефовичу, повешенному поляками в 1863 году». Памятник окружала ажурная металлическая ограда. По воспоминаниям старожилов, установлен он был в самом центре деревни на небольшой площади.

В 1920-е годы, во время польской оккупации Западной Белоруссии, находившиеся в Великой Гати польские офицеры обратили внимание на памятник и надпись на нем. По их приказу памятник был разрушен.

А через некоторое время произошла любопытная история. Местных парней стали призывать на службу в польскую армию. И вот как-то трое таких призывников решили сделать своего рода «оброк» (обет), чтобы Господь благословил их и сохранил от всякой опасности во время службы. За ночь в лесу они вырубили топорами деревянный крест и к утру установили его возле того места, где стоял раньше памятник. Так этот обетный крест и остался стоять там на многие годы. Случай этот красноречиво свидетельствует о том, что местные жители почитали памятник-крест как святыню.

Уже во времена советской власти обетный крест вместе с еще несколькими придорожными крестами был ночью спилен местными активистами и брошен в канаву. Обнаружив наутро, что креста нет, жители деревни разыскали его, достали из канавы и установили на кладбище, где он находится и поныне.

В годы послереволюционной смуты скорбная чаша не обошла стороной и Богушевичи. С августа 1919 по июль 1920 года весь бывший Игуменский уезд оказался оккупированным польскими войсками. Это время, ознаменовавшееся убийствами, грабежами и издевательствами со стороны поляков, стало настоящим бедствием для местного населения[164]. Во время польского владычества Свято-Данииловская церковь в Богушевичах была отобрана у православных и передана католикам согласно распоряжению генерального комиссара восточных земель о возвращении римо-католическому духовенству костелов и каплиц, переданных в храмы греко-российского исповедания. Видимо в это же время был разрушен и закопан в землю памятник отцу Даниилу Конопасевичу.

Уже в годы советской власти во время гонений на Церковь безбожники сожгли деревянную Крестовоздвиженскую церковь, а бывшую Свято-Данииловская разорили[165]. Казалось, что после всего происшедшего должно было исчезнуть и всякое воспоминание о священнике-мученике. Но мало того, еще и само имя отца Даниила было покрыто клеветой. Показательно упоминание о нем, написанное Владимиром Короткевичем и Адамом Мальдисом. Вот что писали помянутые авторы в своем очерке о восстании 1863–1864 годов: «8 мая в двадцати верстах от Игумена, возле деревни Юревичи, загремела пятичасовая битва. Карателям удалось разгромить инсургентов. Были захвачены пленные. Началась расправа. Один из раненых повстанцев просил пить, и тогда поп Конопасевич, руководствуясь, видать, учением о христианской милости, насыпал ему в рот песка»[166]. Вот так, ни больше, ни меньше — руководствуясь «учением о христианской милости, насыпал ему в рот песка»…

Однако, несмотря на все, светлая память об отце Данииле не затерлась, и его доброе имя не исчезло бесследно в потоке бурных событий. Так в 1980-е годы в Богушевичах сведения о священнике Данииле Конопасевиче начал собирать учитель богушевичской средней школы Петр Авраамович Прибыткин († 2005). Он же и разыскал разрушенный памятник, занявшись с сыном Владимиром († 2004) восстановлением поруганной могилы. Вместе с ними активное участие в деле восстановления памятника приняли божинский священник Константин Логис и его супруга Ирина Васильевна. Положенный сельским учителем почин поддержали жители Богушевич: общими усилиями могила отца Даниила и памятник в 1999 году были восстановлены и освящены[167].

Также и в деревне Великая Гать по сегодняшний день возвышается на деревенском кладбище огромный деревянный крест, напоминающий о некогда стоявшем в деревне памятнике Федору Юзефовичу[168]. Местные жители уже совсем не знают историю, происшедшую в далеком 1863 году, но среди них неизменно сохраняется особое уважение к этому месту. Помнят они лишь о «каком-то» повешенном человеке, да еще о «золотом кресте», что стоял когда-то в их деревне.