ВАСИЛИЙ III

ВАСИЛИЙ III

1. — Василий III и Литовское государство. 2. — Отношения с татарами. 3. — Великий князь и боярство. 4. — Второй брак Василия III. 5. — Максим Грек. 6. — Послания старца Филофея.

Итак, мы начинаем рассматривать события истории XVI столетия. Сегодняшняя лекция будет посвящена княжению Василия III, а затем мы будем говорить об Иване Грозном. Несколько условное деление на княжения здесь носит методический характер, потому что так уж повелось, что об Иване Грозном у нас в стране знают все, а о его отце, о событиях, которые происходили на Руси во время его княжения, у нас знают очень мало. А между тем эти два царствования, в общем-то, явления одного порядка, и то, что происходило при Иване IV, было логическим продолжением политики его отца.

Краткая характеристика правления Василия III, вопросы внешней и внутренней политики и вопросы взаимоотношения Церкви и государства — вот три основных аспекта, которые нам нужно рассмотреть сегодня.

Итак, внешнеполитические проблемы. Их было, строго говоря, две: взаимоотношения с татарами и с Великим Литовским княжеством. В XV веке отношения с Великим княжеством Литовским, как вы помните, складывались весьма сложно. Дочь Ивана III Елена Ивановна была выдана замуж за литовского короля Александра. Следовательно, имел место если не альянс, то во всяком случае попытка найти какую-то стабильность в этих отношениях. Но после смерти Александра новый великий литовский князь не приложил усилий для сохранения статус-кво, и отношения начали портиться. Мы имеем фактически два периода военных действий, которые, надо сказать, принесут бесспорный успех Василию III, поскольку в 1514 году Смоленск, захваченный литовцами за 100 лет до этого, будет возвращен России.

Смоленск был своеобразным символом в нашей истории. На Руси его всегда называли воротами к Москве, и от того, в чьих руках находился этот город, в той или иной степени зависела и безопасность столицы. Поэтому можно сказать, что при всех, бесспорно, непростых вопросах, которые тогда стояли перед московским правительством, были достигнуты очень большие результаты с достаточно скромным расходом средств: мы ничего не знаем о каких-то больших сражениях, затяжных походах, все это носило характер, я бы сказал, довольно спокойный.

Что касается татар, то вопрос был куда более сложным. В это время татар казанских и крымских воспринимали уже как две разные силы. Но если казанские татары в этот момент переживали период изменения типа своей цивилизации, из кочевого населения превращаясь в народ оседлый, и поэтому говорить о каких-то нашествиях с востока нельзя, то все равно народы, населявшие эти земли (черемисы и близкие к ним), постоянно тревожили с востока русские границы небольшими набегами, делая чрезвычайно сложным обитание в пограничных городках, в деревнях, которые все далее и далее двигались к востоку и, естественно, затрудняя колонизацию.

Но все это, повторяю, носило характер пограничных действий. Здесь Василий III ведет достаточно активную политику, и ряд походов, которые он предпринимает на Казань, иногда завершается действиями непосредственно у казанских стен. Строится на Волге, выше Казани, город Васильсурск — город Василия на Суре, в устье Суры, в том месте, где она впадает в Волгу. Это своеобразный форпост при дальнейшем продвижении на восток. Это форпост в борьбе с казанским ханством.

Что касается опасности с юга, то здесь были свои сложности. Колоссальные степные пространства, которые начинались южнее Оки, были практически неконтролируемы, и держать там постоянную рать было совершенно невозможно. Татары появлялись внезапно, используя преимущества такого нападения, и время от времени могли угрожать непосредственно Москве. (Памятью о тех временах является название Крымского моста в Москве — именно там был брод через Москву-реку, которым крымцы переправлялись на другой берег, поэтому со временем и возник Крымский мост.) В этих местах можно было, конечно, держать какие-то постоянные отряды, что и делалось; можно было стараться держать наготове какое-то мобильное войско, что также приходилось делать; можно было, наконец, строить каменные города. Тула, Калуга и Зарайск — это небольшие каменные крепости, которые являются своеобразными базами для русских войск, опорными пунктами как раз для отражения опасности из Крыма. Но если здесь имела место пассивная оборона, то в отношении Казани действия носили активный характер. Василий III стремился навязать Казани свою волю и старался если не завоевать ее, то во всяком случае посадить такого хана, который был бы послушен Москве. Предпринимались попытки дипломатическими методами расколоть татар на сторонников и противников Москвы, что, конечно, ослабляло казанское ханство, и эта политика, как мы увидим в дальнейшем, принесла бесспорный успех.

В отношении Крыма ничего подобного сделать было нельзя, и оставалось каждое лето снаряжать отряды, готовить войско, ставить дружины и рати, держать отряды во вновь построенных крепостях — короче говоря, тратить колоссальные средства и ждать нападения. Естественно, все это связывалось и с литовским вопросом, поскольку эти нападения были Литве на руку. В свою очередь, Москва могла стремиться к тому, чтобы при первой же возможности направить крымцев на Литву, но это удавалось далеко не всегда. Вот основной узел проблем «ближнего зарубежья», если использовать современную {стр. 71} терминологию. Детали этих событий изложены у С. М. Соловьева, у Н. И. Костомарова в очерке о Василии III. Если вас волнует бесконечная смена ханов в Казани, то обратитесь к этим авторам, но читайте внимательно, потому что очень легко запутаться: там очень много Гиреев, и они с трудом запоминаются.

Что касается Литвы, то здесь проблема была не только чисто политическая, но и религиозная, потому что русское население уже начинало испытывать не столько политическое или национальное давление, сколько религиозное. В это время польский католицизм начинает особенно активно действовать в Литве, и русское население там начинает претерпевать определенные затруднения. Это только начало процесса, который будет развиваться и достигнет кульминации в момент Брестской унии, и уже в XVII веке вопрос о сохранении Православия будет увязываться с воссоединением с Россией для тех земель, которые находились в составе Литвы и Польши.

Таковы внешнеполитические проблемы. Рекомендую вам «Записки о Московитских делах» барона Сигизмунда Герберштейна, посланника австрийского императора в Москве. Это интереснейшие документы, там немало подробностей и политических событий, зарисовок быта и отношений при дворе великого князя. Изданы «Записки…» были несколько раз, и при желании их можно найти.

Теперь перейдем к вопросам внутренним. Они внешне тоже не очень яркие, хотя были и важные для нас эпизоды. Присоединение в 1510 году Пскова, а затем Рязани — это не самые важные события. Псков не собирался рассоединяться, Псков не проявлял никакого сопротивления, это был чисто формальный акт. В Пскове, как мы знаем, уже давно хозяйничали московские наместники, и протесты псковичей против их злоупотреблений просто послужили предлогом для формального уничтожения псковской независимости. Поэтому все свелось к тому, что был увезен вечевой колокол и 300 семей псковцев перевезено в Москву, а 300 семей московских — в Псков. Нечто подобное повторилось и в Рязани — с той разницей, что рязанский князь угодил в Москве в заточение.

Но если говорить о проблемах взаимоотношений великого князя и боярства, то здесь очень много любопытного. XV и начало XVI века — время массового притока на московскую службу выходцев из Литвы, из Казани, иногда из других земель. В зависимости от знатности, от услуг, которые они оказывали московскому князю, они получили или поместья, или вотчины, т. е. имения в наследственное владение. В это же время обедневшие боярские дети, обедневшие потомки княжеских удельных родов тоже в массовом количестве принимаются на службу к великому князю и получают за службу поместья. Таким образом в это время начинает формироваться дворянское сословие и идет процесс прикрепления крестьян к земле, о чем мы уже говорили.

Боярство в это время становится более обширным сословием, чем раньше, за счет большого количества пришлых людей. Выходцы из Литвы становятся обычным явлением, и возникают проблемы взаимоотношений коренных московских бояр и тех, кто только недавно появился. В это время складываются взаимоотношения боярских родов и оформляется система, которая впоследствии получит название местничества (от слова «место»).

Я думаю, вы читали неоконченную поэму А. С. Пушкина «Езерский», где описывается, как один из предков героя без конца бил челом царю и великому князю, «но снова шел под страшный гнев и умер, Сицких пересев». Понятие местничества раскрывается следующим образом. Представьте себе палату, где заседает боярская дума. Стоят лавки у стен в богатом убранстве, стоит трон, на котором сидит государь. Бояре сидят по лавкам. Кто сидит ближе к царю или великому князю, тот и старше, важнее, тот занимает первое место в неписаной иерархии. Тот, кто сидит дальше, соответственно, уступает ему по значению. Но тут проблема не в том, кто и где в данный момент сидит, а в том, когда и где сидели твои предки — отцы и деды.

И вот, представьте себе, начинают вестись специальные книги с учетом того, кто где и когда сидел, в соответствии с какими заслугами. Если боярин считает себя ущемленным, то он дает понять своему соседу, что его дядя сидел ниже отца этого боярина. И в определенных случаях челобитная подается самому государю. Этот местнический счет, конечно, не является забавой. Это своеобразная система, благодаря которой распределяются должности, обязанности, соответствующие награды и привилегии. Уничтожено местничество было только Петром I, который издал очень краткий указ с замечательной формулировкой: «Отныне знатность по годности считать». После этого на первых же двух боярах, которые решили действовать по старому образцу, он приказал выправить штраф в свою пользу, чтобы больше этим не занимались и не тратили его царское время на всякие пустяки.

Но это будет при Петре, а в начале XVI в. местничество только еще складывалось. Оно представляло собой чрезвычайно важное явление, но при этом происходила ломка традиций. На протяжении всей предшествующей московской истории московские бояре были достаточно немногочисленны и являлись ближайшим окружением, советниками и помощниками московского великого князя. На протяжении всего XIV века взаимоотношения князя и боярства ничем не нарушаются. Более того, когда князь не отличается большими способностями, московские бояре стеной встают на защиту интересов князя, Москвы, государства, и мы видим теснейший союз боярства и княжеской власти. Мы видели, как в XV веке московские бояре вытаскивали Василия Темного из всех передряг и неурядиц. Что бы ни случалось с московским князем, московское боярство шло за ним и его выручало. При Иване III начинает меняться придворный этикет в связи с его второй женитьбой, именно при нем происходит резкое возвышение великокняжеской власти, но при нем все равно остается какая-то традиция взаимоотношений великого князя и бояр, и бояре осмеливались на заседаниях думы противоречить великому князю, отстаивая свое {стр. 72} мнение, хотя и не часто. Во всяком случае Иван их выслушивал и опалы за это не накладывал. Поэтому говорить о самодержавии при Иване III формально мы еще не можем.

А вот при Василии III ситуация меняется. Мы видим, что боярство из его окружения — это уже не советники, не помощники, а холопы, имеющие колоссальные привилегии. Чехарда опал и милостей, приближения и отдаления не прекращается при Василии III. Бояре в это время делятся на фаворитов, любимцев, и на тех, кого не желают замечать, любой боярин может быть как приближен, так и отдален от особы великого князя. В это время формируется уже не боярская дума в том виде, как она была раньше, а скорее двор великого князя, хотя формально боярские собрания еще существуют.

Василий III по характеру своему был человеком очень не простым, вероятно, достаточно неприятным, не терпевшим никаких возражений. Именно к этому времени относится поговорка: про то знает только Бог да великий государь. Бояре в это время могут за что-то отвечать только в том случае, если они получили непосредственное приказание от князя. «Инициатива наказуема», — такое современное выражение вполне можно отнести к той замечательной эпохе.

И вот эта трансформация боярства из достаточно убежденных сторонников объединения государства, преобладания власти московских князей, в людей, которые просто должны угождать великому князю, очень знаменательна. Потому что теперь наступает череда обид, ссор, интриг, эпоха фаворитизма, которая, естественно, будет не укреплять власть князя, а ослаблять ее, так как все эти очень не простые отношения бояр друг с другом будут дискредитировать центральную власть. Это по существу самодержавие в том варианте, когда князь может не советоваться ни с кем и принимать любые решения. Все это способствует расколу общества, хотя раскол этот становится заметен не сразу.

Казалось бы, Россия набирает силу, расширяет границы, ведет активную внешнюю политику. Но внутри зреет совершенно иное явление —в жизни общества, в его организме, намечается трещина, которая, если она расширится, может привести к развалу. События, которые следуют за этим, показывают, что так оно, вероятно, и было.

Что же произошло дальше? Вы знаете историю второго брака Василия III. Если вы ездили на экскурсию в Суздаль, то там вас обязательно водили в Покровский собор и рассказывали историю Соломонии Сабуровой — инокини Софии, первой жены Василия III. На Соломонии Сабуровой Василий III женился так, как часто женились московские великие князья — из большого числа боярских дочерей была выбрана за красоту именно она, и они прожили вместе довольно долго — около двух десятков лет. Детей у них не было.

И вот, как повествует сказание, однажды великий князь горько жаловался своему окружению, что вот-де он бедный-несчастный, нет у него наследников, некому все оставить, братья его неразумные и своими уделами управлять не могут, как же ему быть? Тогда и сказал ему кто-то, что неплодоносящие ветви надо отрубать. Кому в голову пришла идея предложить князю развестись с женой, сказать теперь трудно. Бояре-фавориты высказали эту идею или сама она созрела в голове у Василия III, который вполне был способен на такое? Короче говоря, идея была быстро реализована.

Правда, митрополит Варлаам ни о чем подобном слышать не хотел, за что и был отставлен с митрополии. Митрополит Даниил из Иосифо-Волоколамского монастыря, ставший главой Русской Церкви по явной инициативе Василия III, представлял собой любопытный тип иосифлянина, по которому любят судить об иосифлянстве. Действительно, иосифляне — стяжатели, накопители. Значит, каков был Даниил, типичный иосифлянин, таково иосифлянство и есть. Но разница вся в том, что защитник монастырских имений Иосиф Волоцкий был святым, а Даниил святым не был. Требуя для Церкви богатства, требуя приумножения этого богатства, Иосиф Волоцкий оставался настоящим монахом. Требуя строго с других, он больше всего требовал с себя самого. Настоящее иосифлянство в том виде, в каком его проповедовал Иосиф Волоцкий, — это богатство не для монахов, не для клириков, а для Церкви. Но в том-то и трагедия иосифлянства, что таких, как Иосиф Волоцкий, в нем было мало, а таких, как Даниил, много. Даниил оставил по себе дурную славу, потому что был не просто человеком лично богатым и приверженным удовольствиям — такие бывали, есть и будут. Чтобы сохранить за собой свое место, он готов был пойти на любое нарушение канонов. Поскольку именно для этой цели он и был избран, он обязан был дать Василию III разрешение на расторжение брака.

Отсутствие детей никогда не являлось причиной для расторжения христианского брака. Детей нет — значит, на то Божия воля, т. е. никаких канонических оснований для развода здесь нет и быть не может. Но Василий III считаться с этим, вполне понятно, не собирался, и Даниил обосновал расторжение брака замечательным тезисом: это-де необходимо для блага государства. Нечто подобное впоследствии формулировал во Франции кардинал Ришелье: «Это сделано по моему приказанию и для блага государства».

Вы, вероятно, знаете, что расторжение брака возможно было в том случае, когда один из супругов уходил добровольно в монахи. Значит, Соломонию надо было постричь в монахини. Но она не считала себя ни в чем виноватой и в монастырь не собиралась. Если она и пыталась при помощи каких-то народных целительниц и знахарок узнать, суждено ли ей быть матерью, то это было вполне в духе времени и причиной какой-то опалы и наказания со стороны Церкви быть не могло. И ее насильно постригли в монахини. Существует рассказ о том, как ее постригали: она сопротивлялась, не давала надеть на себя монашеские одежды и громко заявляла о том, что это делается насильно, против ее желания, и тогда ближний боярин Василия III Шигоня Поджогин хватил ее плетью по лицу (все это происходило в соборе {стр. 73} Рождественского монастыря у нас, в Москве, на Рождественке). Здесь фактически имело место нарушение сразу двух канонов: нельзя разводиться и нельзя насильно постригать в монахини.

Даниил все это разрешил и покрыл, обосновав благом государства. И даже написал два послания, где чрезвычайно энергично, талантливо говорил о невозможности расторжения брака, освященного Церковью. Все это совпало по времени. Даниил вообще был плодовитым писателем по религиозным вопросам (богословом назвать его как-то язык не поворачивается). И это совпадение во времени двух посланий клирикам и пастве и его собственных действий ярче всего остального говорит о том, что это была за личность. Посланий у него было очень много, его труды до революции были изданы солидным томом. Очень интересное чтение — он был на редкость умным человеком.

Так вот представьте себе, как должны были отразиться на образованном обществе, на боярском сословии такие события. Какой соблазн, какие обсуждения, какие мнения. Для одних все, что делает великий князь, законно, для других налицо нарушения канонов, законов, обычаев, традиций — словом, безобразие. Второй брак последовал спустя два месяца после расторжения первого, из чего следует вывод, что вторую свою невесту Василий III присмотрел заранее, еще будучи человеком женатым. Это была Елена Глинская, дочь Василия Львовича Глинского, племянника знаменитого князя Михаила. Этот князь прославился тем, что будучи богатейшим магнатом Литвы, он повздорил с новым литовским великим князем, изменил ему и перешел на московскую службу. Естественно, Москва одобрила это замечательное событие, поскольку тем самым Литва страшно ослаблялась. В известной степени он способствовал приобретению Смоленска. Правда, потом он повздорил с Василием III и решил изменить ему, но здесь уже была не Литва, и когда он собирался, бросив ряды московской рати, уехать к литовской, он был схвачен и довольно долго имел возможность наслаждаться видом из застенков. Его не пытали, и даже голодом не морили, просто держали взаперти. Только после заключения второго брака, согласившись на уговоры своей молодой жены, Василий разрешил его отпустить из тюрьмы.

Этот брак послужил соблазном для московского общества. Забегая вперед, скажу, что дети, которых желал Василий III, родились далеко не сразу, что, естественно, способствовало увеличению сплетен по Москве, тем более, что Елена Глинская была воспитана далеко не так, как воспитывались московские боярышни. Ее родственники учились и живали в Европе, и вела она себя смело, не по-московски, очень многие ее манеры казались просто предосудительными, поэтому ходили слухи, что дети ее не были детьми Василия III. Естественно, подтвердить эти слухи было невозможно.

Но вот что любопытно. Существует предание о том, что когда родился наконец в 1530 году долгожданный сын, первенец, который при крещении получил имя Ивана в честь Иоанна Предтечи, то день рождения этого ребенка в Москве был отмечен громом и молниями, бурей воздушной, что служило как бы скверным предзнаменованием. Я думаю, верить подобным вещам не следует. Но впоследствии в истории о великом князе московском Андрей Курбский, рассказывая об обстоятельствах второго брака Василия III и появления его первенца, в одну фразу уложил мнение многих москвичей по этому вопросу: «В законопреступлении и сладострастии родилась лютость». И действительно, об Иване Грозном лучше, пожалуй, не скажешь.

К этому же времени относятся и события, связанные с жизнью и трудами, мучениями, гонениями другого великого русского писателя — святого Максима Грека. Максим Грек, в миру Михаил Триволис, родился в Греции, в городе Арте, и по достижении, видимо, совершеннолетия, уехал в Италию для завершения своего образования. В Италии он успел пожить в разных городах, поучиться в разных университетах, побывать на лекциях разных ученых. Он жил в Падуе, Болонье, Милане, Венеции, больше всего во Флоренции, знаком был со знаменитым венецианским издателем Альдо Мануцием и очень близко сошелся с некоторыми знаменитыми итальянскими гуманистами. Совершенно очевидно, что он блестяще знал не только свой родной греческий язык, но и латынь, и итальянский. Время, в которое он жил во Флоренции, знаменито не только тем, что тогда жил Боттичелли, возрастал Микеланджело, творили другие великие мастера Возрождения. Это было время упадка римского престола и проповеди знаменитого Джироламо Савонаролы, который обличал пороки папства, борясь именно с пороками, а отнюдь не с системой власти римских первосвященников. Савонарола был осужден и заживо сожжен на костре в центре Флоренции. И вот под влиянием проповеди, а может быть, мученического конца Савонаролы Михаил Триволис принимает постриг в католическом флорентийском монастыре Сан-Марко приблизительно в 1502 году. Пробыл он там около двух лет. В 1504 году он уезжает из Италии, но не к себе на родину, в Арту, а на Афон, где возвращается к Православию и вторично принимает постриг в Ватопедском монастыре с именем Максима.

Спустя приблизительно 10 лет на Афон прибывает посол из Москвы от великого князя Василия III, который просит афонских старцев отослать в Москву инока Савву, знатока языков, чтобы он в Москве сделал перевод толковой Псалтири и разобрал и упорядочил княжескую библиотеку. Савва был болен и уже не очень молод, и протат, то есть совет настоятелей афонских монастырей, решил послать инока Максима как одного из самых образованных монахов и при этом человека несомненно православного. Значит, он уже обрел репутацию человека, отошедшего от католических заблуждений и ставшего истинно православным.

И вот в 1516 году Максим появляется в Москве. Путь его был не близким и не быстрым, потому что надо было добиться от турецкого правительства разрешения на проезд через Турцию и Болгарию. За время путешествия он успел, благодаря своим попутчикам, ознакомиться с русским языком и, приехав {стр. 74} в Москву, вполне уверенно мог объясниться по-русски. Он был поселен в Чудовом монастыре и принялся за работу.

Сначала он переводил на латинский язык, а московские толмачи переводили с латыни на славянский — прямой перевод был ему пока не под силу. Но обладая, вероятно, поразительными лингвистическими способностями, он очень быстро изучил русский язык во всех его тонкостях и не только начал делать прямые переводы, но и сам писал по-русски так, как будто родился в Москве.

Естественно, что московские книжники, узнав, что в Чудовом монастыре поселился такой человек, стремились в его келью, чтобы поговорить, что-то узнать, о чем-то посоветоваться. И вот вскоре умы начинает будоражить история с разводом и вторым браком великого князя. Инок Максим не вел никакой агитации против великого князя, это было совершенно не его дело. Но, вероятно, устную справку насчет канонов он кому-то дал. Естественно, Даниил об этом узнал. В 1525 году он учинил над Максимом Греком довольно гнусное судилище (надо полагать, получив «добро» от великого князя, с которым они оба пострадали от авторитета Максима). Преп. Максима обвинили в сознательном искажении текстов, ему стали инкриминировать чуть ли не шпионаж в пользу Турции. Естественно, ни о каких оправданиях речь идти не могла. Он был осужден и заточен на 6 лет в Волоколамском монастыре в таких условиях, что только Божией волей он остался жив. Его поместили в полуподземную камеру, без всяких сношений с внешним миром, в чудовищные условия, если иметь в виду отсутствие воздуха, сырость, холод и т. д.

Спустя 6 лет Даниил судил преп. Максима второй раз — в 1531 году. Он уже был тогда в каком-то смысле сломленным человеком, и, может быть, поэтому его послали в Отрочь монастырь, в Тверь, где условия были лучше. От местного настоятеля он получил бумагу и перья и начал писать. Там он провел много-много лет до тех пор, пока в начале 50-х годов его не перевели в Троице-Сергиеву лавру, где к нему отнеслись очень хорошо. Здесь он пользовался определенным комфортом, вниманием, заботой, но прожил недолго.

Он просился на Афон, но его не пустили. Для того, чтобы до конца оценить личность митрополита Даниила, можно добавить еще одно: он запретил причащать Максима Грека. И это, конечно, угнетало его больше всего, потому что это самое страшное наказание для верующего человека. К тому же никакой вины за собой он не видел.

Когда, еще при жизни Даниила, митрополитом стал его преемник — знаменитый Макарий, то это ничего не изменило: по канонам Макарий мог бы отменить запрещение Даниила только после его смерти. Обратились к Даниилу: может быть, он сам отменит свое запрещение? Ответ был дан прямо в каком-то иезуитском духе: пусть-де Максим объявит себя больным при смерти, тогда можно будет его в виде исключения причастить. Максим на это не согласился и смог получить законное причастие только после смерти Даниила. Вот такая судьба.

Максим Грек написал чрезвычайно много самых разных посланий. В одних он отвечал на какие-то конкретные вопросы, в других обличал беспорядки, но не политические, а скорее нестроения в области духовных человеческих устремлений (в частности, он много писал против астрологии). Думаю, что вам в вашей деятельности придется столкнуться с современными адептами астрологии: гороскопы печатаются во всех газетах, астрологический прогноз у нас сообщается по телевидению по разным программам каждый вечер. Для нормального человека это все чепуха, о которой можно не говорить, но население наше пребывает в весьма своеобразном состоянии, и объяснить элементарные вещи не так просто. Почитайте послания Максима Грека — они весьма любопытны. Все вопросы, которые волнуют людей, увлеченных астрологией, существовали и тогда — ничего нового. И он, конечно, сделал очень много, потому что его послания освящены его подвигом. Все понимали, что он был осужден невинно, что он поступал по совести и, можно сказать, был олицетворением совести в то время для многих русских людей — все это особенно способствовало распространению его посланий. Слава Богу, они были изданы еще до революции, издаются и сейчас, но уже научно, когда сравниваются отдельные списки, тексты, когда существуют книги, посвященные просто учету посланий Максима Грека, их классификации. Сохранились подлинные его рукописи, а также рукописи, сделанные его учениками, близкими ему людьми. Существует даже роман о Максиме Греке, написанный греком Мицосом Александропулосом, и это довольно интересная книжка.

Но не только преподобный Максим Грек был в то время властителем дум. В это же время прославился своими посланиями старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей. У него был постоянный адресат — дьяк Федор Курицын, посланный из Москвы служить во Псков. Писал ли Курицын ему какие-то записки с вопросами или это были какие-то встречи, на которые Филофей отвечал потом письменно, неизвестно. Это тоже довольно любопытный комплекс посланий, где можно выделить два основных слоя. Один — астрология, одно из посланий так и называется: «О неблагоприятных днях и часах». Астрологические сведения распространял по Москве личный врач Василия III немец Николай Булев. Не стоит с него слишком уж строго спрашивать, в те времена вся медицина связывалась с астрологией и алхимией, вся Европа в этом отношении была едина. Он был выходец из заморских стран и был человеком своего времени. Какой он был врач, судить не берусь, от заражения крови он Василия III спасти не смог. И вот Филофей обличает неправду этого самого Николая — его утверждение, что судьба человеческая может зависеть от положения звезд на небе. Он пишет совершенно очевидные истины, пишет талантливо, в полемическом задоре, и эти послания становятся известными. Но самые знаменитые — это те его послания, где он сформулировал идею о том, что «Москва — третий Рим и четвертому не быть». Вы знаете, что это стало нашей поговоркой, говорят даже об идеологии «Москва — третий Рим». Филофей не сам, {стр. 75} конечно, это изобрел, мысль постепенно складывалась, а он ее просто сформулировал. Возникла она, естественно, когда в Москву приехала Софья Фоминична Палеолог в качестве великой княгини московской. Конечно, именно тогда Москва ощутила себя наследницей Константинополя, Царьграда, и постепенно стала складываться мысль, что мы-де наследники Византии.

Почему четвертому Риму не быть? Действительно, Россия — последнее православное государство, такое огромное, что имеет колоссальное влияние на судьбы мира. Если Москва перестанет быть православной столицей, то вряд ли уж появится какая-нибудь еще. Это, конечно, не повод задирать нос кверху, хотя многие, к сожалению, интерпретируют послание Филофея именно в таком ключе. Необходимо разделять такие понятия, как гордость (крайне скверное качество) и совершенно конкретную идею о значении Православия.

Иногда к этому еще прибавляют, что Филофей обосновывал величие власти (а у него даже в обращении к великому князю весьма сложная титулатура). Мы уже говорили, что представление о самодержавии на новом этапе нашей истории формируется именно во времена Василия III, и Филофей в своем послании, естественно, тоже как-то пытался это обозначить. Конечно, никакой личной выгоды он не преследовал, это было его искреннее убеждение, и именно так к этому и надо относиться. У нас об этом существует обширная литература, которая делится на несколько слоев и в которой порой Филофея пытаются представить как основателя, носителя и насадителя некой идеологии. Конечно, подобный подход к Филофею неправомочен: он ничего не стремился «насаждать» в угоду великому князю. Его мысль была именно о значении Православия, а отнюдь не о какой-то там идеологии в пользу московского государства. Поэтому я вас отсылаю к посланиям Филофея. Два из них опубликованы в «Библиотеке древнерусской литературы», есть также киевское издание начала века под редакций Малинина (там его послания собраны все).

Итак, если иметь в виду Православие, то, конечно, «Москва — третий Рим» — это наша идеология, потому что мы все считаем Православие истинной, главной, самой точной формой христианства. В этом отношении Москва — пока еще, конечно, — третий Рим. И действительно, если, не дай Бог, это пройдет, то вряд ли появится Рим четвертый. Но это не есть идеология как политическая система, как служанка внутриполитических проблем. Поэтому не следует пользоваться трудами, где эта идеология разбирается именно с таких ошибочных позиций.

Итак, подведем итоги. И получим, что при Василии III продолжалась традиционная политика его отца, которая на востоке была достаточно активной, а в отношении Крыма носила пассивный, оборонительный характер. В отношениях с Литвой были достигнуты определенные успехи. Внутренний раскол общества усиливался, трещина, которая стала отделять великого князя от всего остального общества, и в первую очередь от боярства, становилась практически непреодолимой. Политика Василия III привела к дискредитации власти митрополита. Естественно, никто не собирался отказываться от Православия, но в то время, когда страну еще недавно раздирали ереси, когда цвела астрология и связанные с ней неприятные явления, подобное поведение главы Церкви приводило к появлению всяких соблазнов в обществе, что тоже способствовало утрате единства общества, а Россия была всегда сильна только этим.

И, наконец, несколько слов о смерти Василия III. Существует повесть о его болезни и смерти, написанная одним из близких ему людей, которые непосредственно были при великом князе все месяцы, когда он болел, и во время его смерти. Осенью 1533 года, уехав на богомолье и охоту, он заболел. У него вскочил подкожный нарыв типа, вероятно, фурункула или карбункула. Никакие традиционные методы лечения не помогли, он чувствовал себя все хуже и хуже, перестал ходить и с трудом сидел. Его перевезли в Москву, пытались лечить, Николай Булев не помог и не мог, видимо, помочь. У него стали появляться признаки общего заражения крови — сепсиса, и здесь, если верить сказанию о его болезни и смерти, написанному в форме жития, речь идет о том, что он-де хотел постричься в монахи, а придворные-де его останавливали. И даже митрополит Даниил, которому очень хотелось это сделать, тоже не мог выполнить волю великого князя из-за сопротивления придворных. Его постригли в монахи в момент агонии — он умер в ту минуту, когда пострижение только закончили, причем обряжали его формально: клали на него монашеские одежды, потому что одеть его уже было невозможно.

К этому можно относиться по-разному, но коль скоро это было написано человеком из его ближайшего окружения, коль скоро это было написано в форме жития, то в этих странных колебаниях (постричься — не постричься) мы, вероятно, видим вполне характерную для Василия III позицию: как бы не промахнуться — постригусь в монахи — а вдруг выживу? Не постригусь — а вдруг все-таки умру? Проблема была очень тяжелой. Ему было что замаливать, и он это сознавал, наверное. С другой стороны, в ситуации с постригом проявилась суть его природы, которая в свое время сделала возможной историю его второго брака с тяжелейшим нарушением канонов. Если верить сказанию, умирает он вполне благочестиво — душа его отлетела в тот момент, когда на грудь ему положили иноческие одежды. Может быть, так оно и было. Но очень уж странной видится эта задержка с пострижением, и говорит она о многом. А то, что две партии придворных боролись за влияние в этом вопросе, тоже говорит о многом — благочестия здесь не было ни у тех, ни у других.

Это все о Василии III. Дальше будет Иван Грозный.

{стр. 76}