Компартия Украины и «великий перелом»

Компартия Украины и «великий перелом»

Собственно, подготовка к этому удару началась еще раньше и заключалась не только в начавшихся репрессиях украинской интеллигенции, но и в постепенном усилении давления на украинскую парторганизацию. Если началом кампании против интеллигенции стало «сворачивание» нэпа, то борьбу с «врагами» и «перерожденцами» в КП(б)У активизировала ситуация, сложившаяся в 1932–1933 гг. в сельском хозяйстве. На III конференции КП(б)У 6 июля 1932 г. председатель СНК СССР В. М. Молотов и член Политбюро ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович отметили плохую работу партийного и республиканского руководства УССР. Их доклады носили характер директив о темпах и ходе проведения коллективизации и хлебозаготовок. Пока вину руководства УССР усматривали лишь в попытках добиться пересмотра и снижения плана поставок. Вопросы культуры и политики в резолюции конференции не затрагивались[1209]. Но попытки скорректировать политику (именно скорректировать, ибо в правильности и необходимости ее никто из украинских руководителей не сомневался) мало к чему приводили. «Никаких уступок и колебаний в вопросе о выполнении принятых партией и советской властью заданий!» – подчеркивал в своем выступлении В. Молотов[1210].

Ответственность за сложившееся положение на партийное руководство возложил сам генеральный секретарь ЦК ВКП(б). «Не в крестьянах надо искать причину затруднений в хлебозаготовках, а в нас самих, в наших собственных рядах. Ибо мы стоим у власти, мы располагаем средствами государства, мы призваны руководить колхозами и мы должны нести всю полноту ответственности за работу в деревне»[1211]. Это нашло отражение и в нормативных документах. В уже цитированном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и Западной области» от 14 декабря 1932 г. отмечалось, что «в результате крайне слабой работы и отсутствия революционной бдительности ряда местных парторганизаций Украины и Северного Кавказа» в значительной части районов «контрреволюционные элементы» – кулаки, бывшие офицеры, петлюровцы, сторонники Кубанской рады – проникли в колхозы, сельсоветы, заготорганы, кооперацию, организуя саботаж сева, хлебозаготовок, пытаясь «организовать контрреволюционное движение». Самыми «злейшими» из них были «саботажники… с партбилетом в кармане». Наказания предлагались самые решительные – вплоть до смертной казни[1212]. 10 декабря ЦК ВКП(б) принял постановление о проведении в следующем году чистки партии и приостановлении приема в нее[1213]. Через некоторое время в статье «Правды» от 7 января 1933 г. был перекинут «мостик» от положения в сельском хозяйстве Украины («саботаж хлебозаготовок и отставание УССР от других районов СССР») к «политической близорукости» высшего партийного руководства республики, из-за которой стала возможна активизация «классового врага».

Меры по улучшению тревожной ситуации, сложившейся в компартии Украины, были изложены в постановлении ЦК ВКП(б) «О положении в украинской парторганизации и задачах большевиков на Украине» от 24 января 1933 г. В нем острой критике подвергалась КП(б)У, не выполнившая планы по организации заготовок и хлебосдачи, несмотря на их трехкратное снижение, и намечался ряд кадровых перестановок. В постановлении говорилось о необходимости правильного подбора и расстановки кадров и коренного изменения руководства сельским хозяйством. Были заменены первые секретари Днепропетровского и Одесского обкомов. Но главное, на пост второго секретаря ЦК КП(б)У и первого секретаря столичного Харьковского обкома назначался Павел Петрович Постышев[1214]. Постышев не был новым человеком в парторганизации Украины. Теперь же, получив от Сталина широкие полномочия, он стал фактически главой республики. Его прежний пост секретаря ЦК ВКП(б) был за ним сохранен. Он мог обращаться к вождю напрямую, минуя своего формального начальника – генсека ЦК КП(б)У С. В. Косиора.

Произошли и другие перестановки, имевшие решающее значение для дальнейшей судьбы украинского национального движения. 23 февраля Н. Скрыпник был освобожден с занимаемой должности и назначен на пост председателя Госплана и заместителя председателя СНК УССР. Новым наркомом просвещения стал В. Затонский. Его первым заместителем назначался А. Хвыля, в свое время энергично боровшийся с «триединым уклоном». Заместителем председателя правительства стал П. Любченко[1215]. Отстранение Скрыпника с поста наркома просвещения предвещало его скорое падение и перемены в Наркомпросе. Всего же в течение февраля-апреля сторонники Скрыпника оказались отодвинуты от важнейших постов.

Особое внимание было уделено и укреплению соответствующих органов. Заместитель председателя Объединенного государственного политического управления СССР В. Балицкий (тоже ранее трудившийся на Украине) был назначен председателем ГПУ УССР и полномочным представителем ОГПУ по Украине. Вошел он и в состав Политбюро ЦК КП(б)У, что свидетельствовало о растущей роли спецслужб в жизни Советского государства, а также воочию демонстрировало, с какой серьезностью руководство страны относилось к ситуации на Украине[1216]. После его приезда в высшем и среднем звене аппарата ГПУ произошли большие кадровые перестановки.

Постышев взялся за дело круто. Уже 4 февраля на Объединенном пленуме Харьковского обкома и горкома КП(б)У новый лидер выявил круг виновных в катастрофе в сельском хозяйстве. Ими оказались кулаки, подкулачники, петлюровский, вредительский и прочий антисоветский элемент, против которого и намечалось усилить репрессивные меры[1217]. Кадровые изменения и чистки приобрели широкий размах. Со своих постов было снято 237 секретарей райкомов, 249 председателей райисполкомов, 158 председателей районных контрольных комиссий. В создаваемые при совхозах и машинно-тракторных станциях политотделы было направлено 3 тысячи работников, еще 10 тысяч – в колхозы, причем 3 тысячи – на должность председателей и секретарей партячеек, 1340 человек были направлены на укрепление рядов ГПУ[1218].

Одновременно с кадровыми изменениями была продолжена и даже усилена кампания в прессе по развенчанию и осуждению националистических уклонов и извращений ленинской национальной политики. О том, что на Украине не все в порядке с ее «чистотой», прямо говорилось в уже упоминавшемся постановлении «О хлебозаготовках» от 14 декабря 1932 г. В частности, речь в нем шла о том, что в ряде районов Украинской ССР «украинизация проводилась механически, без учета конкретных особенностей каждого района, без тщательного подбора большевистских украинских кадров». Это «облегчило буржуазно-националистическим элементам, петлюровцам и пр. создание своих легальных прикрытий, своих контрреволюционных ячеек и организаций». Для недопущения этого КП(б)У предлагалось «обратить серьезное внимание на правильное проведение украинизации, устранить механическое проведение ее, изгнать петлюровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций, тщательно подбирать и воспитывать украинские большевистские кадры, обеспечить систематическое партийное руководство и контроль за проведением украинизации»[1219]. Позднее Постышев объяснял особенности классовой борьбы на Украине тем, что классовый враг часто вел борьбу против социалистического строительства, прикрываясь «националистическим флагом»[1220].

Здесь надо сделать небольшое отступление. Перемены в руководстве КП(б)У, произошедшие после приезда П. Постышева, стали не только реакцией на хлебный кризис, проявлением «немилости» к «нерадивым» руководителям республики, но явились новым этапом наступления на украинский национализм. Решительность и масштабы начавшейся кампании могут даже произвести впечатление резкой смены национальной политики. При этом под изменением национальной политики понимают перемену отношения к украинскому «национальному возрождению», а иными словами, к украинскому движению. Но действительно ли 1933 г. стал поворотным моментом в судьбе последнего?

Без сомнения, кампания против того курса, который проводил Наркомпрос УССР, оказала на его судьбу заметное влияние. Но ничего принципиально нового 1933 г. не принес. Украинскому национализму большевики уделяли пристальное внимание постоянно. Качественно новый этап в отношениях государства и национального движения тоже был открыт раньше, во время процесса над СВУ. Тогда же было публично объявлено, что это не просто кампания против того или иного уклона, а борьба с украинским национализмом как таковым. Центральный орган КП(б)У, журнал «Більшовик України» в передовице, посвященной суду над СВУ, подчеркивал, что суть процесса не в осуждении рядовой контрреволюционной организации. Дело обстояло серьезнее. «Украинский: пролетарский суд… судит в исторической ретроспективе весь украинский национализм, националистические партии, их предательскую политику, их подлые идеи буржуазной самостийности, незалежности Украины»[1221]. Теперь же лишь расширялся круг противников. В 1933 г. удар был направлен не только по старой буржуазной интеллигенции (хотя продолжали «подчищать» и ее), а и по «красным» националистам, по «национал-коммунистам», по тем силам в руководстве компартии Украины, которые создавали благоприятную атмосферу для деятельности национального движения. Конечно, масштабы новой кампании превышали те, что были раньше. Но этот удар был подготовлен предыдущими кампаниями и стал всего лишь их новым витком.

В марте 1933 г. усилиями сотрудников ГПУ УССР было извлечено на свет еще одно звено в цепи украинской контрреволюции подпольная Украинская войсковая организация (УВО). В принадлежности к УВО обвинялись не только деятели культуры и искусства (148 человек), но и коммунисты, причем весьма известные. «Диверсантами» и «террористами», «организаторами саботажа» в сельском хозяйстве оказались бывший нарком просвещения УССР А. Шумский – одна из ключевых фигур украинизации и национального строительства, члены ЦК Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ) К. Максимович, Р. Турянский, П. Солодуб, работавший одно время управляющим делами СНК УССР, член КПЗУ О. Букшованный и др. Последний обвинялся в связях с Украинской войсковой организацией и Организацией украинских националистов, действовавших в Западной Украине и возглавляемых Е. Коновальцем[1222]. Но главное, что среди тех, кто проходил по делу, оказалось немало сотрудников Наркомпроса. Вновь на слуху в связи с этим делом оказалось и имя М. Яворского.

Причину того, что националистический «прорыв» оказался возможен, большевики усматривали в «ошибках на теоретическом фронте». Например, П. П. Любченко в своей докладной записке на имя И. В. Сталина объяснял сложившееся положение тем, что национальный вопрос на Украине «раздули в самодовлеющий», превратили «в отдельную область социального бытия», что не могло не отразиться на практической работе низовых органов и идеологии молодых коммунистических кадров[1223]. По сути дела, большевики были абсолютно правы, увязывая практику с теорией. Надо лишь отвлечься от партийной фразеологии, а под так называемыми ошибками понимать другое мировоззрение, другие принципиальные подходы к тому, что такое «Украина» и каким путем ей надлежит идти. А в основе всего лежала та или иная трактовка национального вопроса. Поэтому борьба началась с теоретического фронта.

Одним из первых мероприятий в этом направлении стала ликвидация одного из главных завоеваний Н. Скрыпника. В вузах, техникумах и на рабфаках было отменено преподавание теории национального вопроса и национальной политики партии. Изучение этих проблем было включено в общий курс марксизма-ленинизма. Таким образом, возможность Скрыпника и его людей распространять собственную точку зрения на сущность национального вопроса (в основном применительно к проблемам украинского национального строительства и способам их разрешения), а также воспитывать на ней новые поколения специалистов, служащих и «красной» интеллигенции была устранена.

Большое внимание было уделено вопросам языкознания, а точнее, тому положению, которое сложилось в области украинского литературного языка. С резкой критикой принципов, на которых велось его создание, на страницах «Большевика Украины» выступил новый заместитель наркома Андрей Хвыля. Статье предшествовала его докладная записка «О положении на украинском языковедческом фронте», направленная в Политбюро ЦК КП(б)У. Заместитель наркома в красках обрисовывал «угрожающее положение», ставшее, по его убеждению, результатом сознательного «вредительства украинских националистических элементов на фронте создания украинской советской культуры»[1224]. Вредительство состояло в искусственном и целенаправленном отгораживании украинского языка, культуры и народа от всего русского, воспитании народных масс в националистическом духе и ненависти к социалистическому отечеству. А. Хвыля подчеркивал, что Наркомпрос не только не вел против этого борьбы, но прикрывал вредительство и содействовал ему. Всю ответственность за сложившееся положение он возлагал лично на Н. Скрыпника, способствовавшего «этому искривлению партийной линии»[1225].

Для скорейшего исправления ситуации заместитель наркома предлагал приостановить издание словарей, пересмотреть всю новейшую терминологию, привести ее в соответствие с той, что имела широкое употребление на Украине, и отменить все нововведения 1927 г. в правописании, грамматике, синтаксисе и т. п. Он также настаивал на необходимости обратить пристальное внимание на кадры языковедов, сотрудников профильных институтов и очистить это направление от «буржуазно-националистических элементов». А кроме того, рекомендовал разработать соответствующие нормативные акты, охватывающие все перечисленные вопросы[1226].

Предложения А. Хвыли предопределили дальнейшие практические шаги партийного руководства в этом вопросе. 27 апреля 1933 г. газета «Правда» назвала Институт языковедения при ВУАН (бывший Институт украинского научного языка) гнездом врагов, националистов, учеников Ефремова, очернителей рабочего класса Донбасса[1227]. Деятельность Института в целом и особенно нововведения в правописании, лексике и грамматике характеризовались как враждебные, направленные на реставрацию капитализма, отчуждение украинского языка от русского и его реформирование в сторону приближения к польскому и немецкому языкам. Одновременно с этими обвинениями в прессе и журнале «Мовознавство» развернулась кампания по развенчанию языковых нововведений. В конце июня постановлением ЦК КП(б)У были отменены все утвержденные Н. Скрыпником реформы украинского правописания[1228]. Впоследствии многие сотрудники института были арестованы[1229].

Другим важнейшим фронтом борьбы с национализмом стала историческая наука. Критика «национальных» школ и их интерпретаций истории Украины началась еще до 1933 г., о чем уже упоминалось. Наряду с критикой, переходящей в полное развенчание и клеймение «национальных» концепций истории Украины, принимались и организационные меры по устранению их носителей. Начало этому было положено ликвидацией Всеукраинского института Маркса-Ленина (ВИМЛ), который ЦК обвинил в националистических уклонах. Кафедрой истории в ВИМЛ заведовал М. Яворский, кафедрой философии – В. Юринец (оба – галицийцы). А сам институт возглавлял не кто-нибудь, а лично Скрыпник, использовавший его в качестве трибуны и важнейшего инструмента для проведения своей политики в жизнь. В июне 1931 г. на месте ВИМЛ была создана Всеукраинская ассоциация научно-исследовательских марксистско-ленинских институтов (ВУАМЛИН)[1230]. Началось изгнание враждебных идеологий и на «философском фронте». Таковой теперь становилась школа философа В. Юринца. Его школу власти поддерживали вплоть до 1933 г. Но в постановлении ЦК КП(б)У (март 1933 г.) «О сборнике “За ленинскую философию”» (главный редактор Нирчук) за извращение марксизма и грубые ошибки подверглись резкой критике сам сборник и входивший в систему ВУАМЛИН Институт философии. Кампания набирала обороты. В. Юринец был объявлен сторонником «буржуазно-идеалистической философии» и плагиатором. Ему вменялось в вину «философское обоснование схемы истории Яворского», утверждение о безбуржуазности украинской нации и необходимости «переориентации на западную культуру»[1231]. Арестован он был в 1936 г. как член троцкистско-террористической организации, отправлен на Соловки, где вскоре и был расстрелян[1232].

Кампания набирала обороты. В апреле 1933 г. состоялось совещание ЦК КП(б)У, специально посвященное национальному вопросу. На нем отмечалось, что «на руководящие посты в отдельных районах и на ответственные участки национально-культурного строительства» пролезли «враждебные, чужие, петлюровские элементы». В. Затонский указал и ответственного – Наркомат просвещения УССР. Но о том, кто стоял во главе его, не было сказано ни слова[1233]. Хотя уже давно было ясно, что вокруг Наркомпроса сжимается кольцо, имя Скрыпника в негативном контексте большевики старались публично не упоминать. Но между собой называли вещи своими именами. Например, П. Любченко указывал, что искривления в национальной политике объясняются тем «исключительным положением, которым пользовался в последние годы тов. Скрыпник». Как известно, всякая исключительность и завышенное самомнение ни к чему хорошему не приводят. Вот и сейчас они привели бывшего неформального лидера Украины «к излишней развязанности», свели «до минимума критическое к себе отношение»[1234]. Позднее, с конца мая, имя Скрыпника, как одного из главных виновных в националистическом «шабаше», стало звучать во всеуслышание.

Согласно официальной точке зрения руководства ВКП(б) – КП(б)У, вокруг него группировалась вся националистическая контр революция. Об этом недвусмысленно заявил приехавший на Украину секретарь Исполкома Коминтерна Д. З. Мануильский. Сам пост этого человека говорил о многом: украинский национализм попадал на суд мирового коммунистического движения. Д. Мануильский отметил, что среди тех, кто занимался национально-культурным строительством, оказалось немало выходцев из национальных партий, которые «так и не смогли срастись» с компартией. В то же время именно им был «отдан на откуп национальный вопрос». Отметив опасность, исходящую от этих выходцев, Мануильский продолжил свою мысль: «Тут в Украине есть целый ряд учреждений, которые имеют высокое звание академий, институтов, ученых обществ, где часто находит убежище не столько социалистическая наука, сколько классово враждебная идеология». Результатом этого явилось то, что национальный вопрос некоторыми теоретиками стал рассматриваться не как вспомогательный и служебный в борьбе за идею пролетарской диктатуры, а стал выдвигаться «на первое место вопреки целостному ленинскому учению»[1235].

Выступление Д. Мануильского, которое можно считать позицией высшего руководства ВКП(б) по данному вопросу, очерчивало круг врагов, подлежащих устранению. В него попадали эмигранты-галицийцы, местная националистически мыслящая интеллигенция, выходцы из национал-социалистических партий. Ответственность за то, что «дело строительства национальной культуры часто доверяют двурушникам, людям классово-враждебным», возлагалось лично на Скрыпника и на тот курс, который Наркомпрос проводил с 1920-х гг. Но широкомасштабные чистки учреждений, ведомств, институтов, в которых «окопались» националисты, стали возможны лишь после окончательного свержения их «шефа». Таким образом, почва для решительного удара была давно подготовлена, классовый враг указан и уже успешно устранялся, главный виновный определен. Дело оставалось за непосредственным осуждением самого Николая Скрыпника.

На пленуме ЦК КП(б)У 8–11 июня 1933 г. П. Постышев выступил с докладом, который был полностью посвящен обстановке, сложившейся на «культурном фронте». По словам второго секретаря ЦК КП(б)У, там «засело» и «пустило глубокие корни» «немало петлюровцев, махновцев, агентов иностранных разведок». А на отдельных участках культурного строительства они даже стали играть руководящую роль[1236]. Далее перечислялись имена тех, кто эту роль играл: А. Шумского, М. Яворского, К. Максимовича, П. Солодуба. Среди наиболее коварных врагов были упомянуты фигуры из ближайшего окружения Н. Скрыпника, незадолго перед этим арестованные А. Бадан-Яворенко и М. Ерстенюк. Первый был ученым секретарем Наркомпроса и профессором Харьковского института профобразования, второй – помощником ученого секретаря и стенографистом наркома. П. Постышев обратил внимание собравшихся на то, что эти люди по заданию иностранных разведок насаждали «националистическую, шовинистическую буржуазную культуру Донцовых, Ефремовых, Грушевских, культуру, враждебную идеологии и интересам пролетариата и трудового крестьянства». Целью многоликих врагов являлся подрыв ленинской национальной политики, ослабление пролетарской диктатуры и, в конечном счете, «отрыв Украины от Советского Союза». «Отрыв» и создание «Соборной Украины» означали бы «реставрацию капитализма», а значит, угнетение и закабаление рабочих и крестьян. Больше всего «вредителей» оказалось в Наркомпросе и в системе органов образования, а украинизация оказывалась иногда «в руках разной петлюровской сволочи»[1237]. Самым тревожным в этой связи, по словам вождя украинской парторганизации, было то, что все «контрреволюционные элементы» находили укрытие за широкой спиной большевиков и лично Н. Скрыпника, фактически превратившегося в их марионетку. Под его крылом создавались теории, представлявшие собой программу отрыва УССР от Советского Союза, разрыва между украинским и русским народами.

Постышев прямо обвинил Скрыпника в ответственности за контрреволюционно-националистическую вакханалию, которая творилась в культурном строительстве. «Есть ошибки большие, ошибки серьезные и в литературных трудах товарища Скрыпника, и в национальном вопросе, и в культурном строительстве, и в его руководстве Наркомпросом»[1238], – указывал он. Скрыпнику было предложено «по-товарищески» признать свои ошибки и рассказать о том, как и почему Наркомпрос превратился в гнездо врагов. Тяжелые обвинения не могли остаться без ответа. На пленуме бывший «ангел-хранитель» украинизации выступил с критикой некоторых своих ошибок. Но это уже ничего изменить не могло. Постышев напомнил, что дело заключается не в мелочах (скажем, новом правописании или грамматике), а в том, «как насаждалась враждебная идеология».

Интересно отметить, что Н. Скрыпник ссылался на то, что политика в национальном вопросе, вернее, ее практическое истолкование в годы нэпа полностью отличалась от той, которая стала проводиться после «великого перелома». Для того времени и тех задач, говорил он, люди, обвиняемые теперь в уклонах и национализме, вполне подходили, а как только изменились условия – перестали. Кстати, Скрыпник вспоминал, что Ленин, провожая его на работу на Украину, советовал бороться с великодержавным шовинизмом, сознательно перегибать и заострять украинский вопрос и рассматривать его как один из движущих рычагов развития пролетарской революции на Украине[1239]. Впрочем, Ленина в 1933 г. уже не было и проверить его слова не представлялось возможным, хотя, зная его позицию по национальному вопросу в тот период, нет причин сомневаться в них.

Но отстоять связь между «великим переломом» и национальным вопросом Скрыпнику не удалось[1240]. По существу, бывший нарком просвещения был не так далек от истины, утверждая, что и люди, и их дела полностью соответствовали условиям 1920-х гг., а теперь оказались лишними. Но правы были и его оппоненты. Деятельность национальной интеллигенции, иммигрантов-галицийцев, Наркомпроса (в котором, кстати, трудилось немало представителей и тех и других), а также тех групп в компартии Украины, которые действительно относились к национальному вопросу не как к второстепенному и вспомогательному, а как к мощному средству всестороннего строительства украинской нации и государственности, давно расценивалась партией как угрожающая. Но тогда с этим положением вещей мирились. Так что П. Постышевым, Д. Мануильским и рядом других деятелей КП(б)У и ВКП(б) была лишь озвучена точка зрения на украинское национальное движение или «низовую» украинизацию как на вещи несовместимые с социалистическим строительством и в советском обществе неприемлемые. Июньский Пленум 1933 г. обязал Н. Скрыпника в письменном виде изложить свою позицию по национальному вопросу, дать критическую оценку своей прежней деятельности и передать отчет в Политбюро[1241].

Кампания вступила в стадию «общественного осуждения». С критикой наркома и руководимого им Наркомпроса выступали на собраниях работников просвещения средних и высших учебных заведений, на специальном пленуме ЦК ЛКСМУ, а также на целом ряде собраний трудовых коллективов различных предприятий и организаций[1242]. 7 июля 1933 г. наступила развязка. В этот день заседало Политбюро ЦК КП(б)У, на котором заслушивался отчет Н. Скрыпника о его прошлой работе. Тезисы отчета были отвергнуты (уже в четвертый раз), как недостаточно самокритичные и не отвечающие требованиям и указаниям ЦК. Бывший нарком попросил время для написания нового, более самокритичного заявления. Заседание было отложено до вечера. Придя домой, Н. А. Скрыпник застрелился.

Такого поворота никто не ожидал. Возможно, дальнейший сценарий рисовался как повторение кампании против «шумскизма». Но в любом случае смущение длилось недолго. «Железные бойцы революции» славились своим умением находить выход из сложных ситуаций. Нашли они его и сейчас, к тому же использовав самоубийство в своих интересах. Были организованы траурно-торжественные похороны. Скрыпника хоронили как верного товарища и старого большевика. Слишком заметной он был фигурой. Но сворачивать борьбу с украинским национализмом никто не собирался. Член Политбюро ЦК КП(б)У и новый нарком просвещения В. Затонский в своей речи подчеркнул, что его предшественник пал от руки классовых врагов – украинских буржуазных националистов, и пригрозил, что за смерть Скрыпника они заплатят дорогой ценой[1243]. Прежде всего надо было заручиться поддержкой низовых партийных организаций. Для этого в крупнейшие центры республики с разъяснением сложившейся ситуации разъехались высшие руководители партии – П. Любченко, В. Чубарь, Н. Попов, В. Затонский, М. Киллерог. И везде партактив резко осудил Скрыпника, подчеркнул его ответственность за «теоретические, политические и практические ошибки» на «фронте национально-культурного строительства»[1244].

О том, что Н. Скрыпник продолжал оставаться главным виновником положения, при котором национальный уклон и контрреволюция прочно утвердились в партии и национальном строительстве, прямо говорилось в некрологе на его смерть. После перечисления прежних заслуг большевика-ленинца перед революционным движением следовали уже не раз звучавшие обвинения. Самоубийство квалифицировалось как «акт малодушия» и «непоправимое преступление против партии», вызванные неспособностью по-боль шевистски преодолеть свои ошибки. Далее шло их перечисление (за них в дальнейшем будут осуждены многие его соратники). Главной среди них значилась ревизия ленинизма в национальном вопросе, заключавшаяся в преувеличении последнего и придании ему самодовлеющего значения[1245]. На практике это выливалось в то, что провозглашенную партией необходимость борьбы на два фронта покойный подменял одной лишь борьбой с великорусским шовинизмом и великодержавным уклоном. Ответственность Н. Скрыпника состояла и в том, что он трактовал задания культурного строительства «как ничем не ограниченное национальное строительство», которое приводило к перегибам в украинизации. В качестве таковых значилась «принудительная украинизация в школе» детей нацменьшинств, в первую очередь русских, чему, в частности, служила созданная им теория так называемого «смешанного говора». Сюда же была включена работа в области терминологии и правописания, направленная на отрыв «украинской советской культуры от культуры российских трудящихся масс» и отстаивавшая «ориентацию украинской культуры на буржуазную культуру капиталистических стран». Припомнили ему и «приукрашивание» роли Центральной рады и националистических партий в революции, а также «укапизм» – неверную оценку роли рабочего класса и компартии «в борьбе за правильное разрешение национального вопроса на Украине» в годы Гражданской войны и вплоть до XII съезда РКП(б)[1246].

В конце некролога были сформулированы «преступления», творившиеся под носом у некогда пламенного большевика. «Под знаменем борьбы за украинскую культуру буржуазно-националистические украинские, петлюровские элементы на деньги заграничных охранок работали над тем, чтобы оторвать Украину от Советского Союза, загнать украинских рабочих и трудовое крестьянство назад, в рабство… чтобы… заморить голодом, истребить сотни тысяч и миллионы трудящихся Украины». Ну а сам Скрыпник «пал жертвой национал-шовинистических элементов, окончательно запутавшись в своих связях с ними»[1247].

Надо отметить, что обвинения в адрес Н. Скрыпника (как, впрочем, и многих других «врагов народа», особенно в начале 1930-х гг.) были основаны на его подлинных взглядах, изложенных в печатных работах и устных выступлениях и воплощенных на практике. Скажем, доказательства того, что на Украине борьба велась только против великодержавного шовинизма, можно было легко получить из речей самого наркома. Он полагал, что местный национализм существует только из-за наличия великодержавного шовинизма и при устранении последнего (вот только где границы этому?) исчезнет почва и для национализма местного[1248]. Он также утверждал, что «только великодержавный шовинист может считать, что ленинизм и коммунизм может разговаривать только на русском языке»[1249] (стиль оригинала. – А. М.). В том, что бывший нарком мыслил национальными категориями, можно было легко убедиться, подсчитав, сколько раз в его речах и статьях употребляются слова «нация», «национальный», словосочетание «национальное дело» и т. д. «Нация стремится к единой цели – коммунизму», развитие национального самосознания необходимо для строительства социализма[1250] – эти и подобные часто встречающиеся в его выступлениях сентенции – яркое тому подтверждение. Теоретические выкладки Н. Скрыпника и деятельность Наркомпроса вполне соответствовали духу 1920-х гг., но явно устарели к 1933 г. Стоило внимательно прочитать труды наркома, и обвинительного материала хватило бы на десяток человек. Что уж говорить о практической работе руководимого им наркомата, через который идеи национал-коммуниста и его единомышленников воплощались в жизнь!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.