Самая страшная угроза
Самая страшная угроза
Со времени запуска первого советского спутника и по сей день в Соединённых Штатах не прекращаются горячие, подчас горькие споры о причинах, приведших страну к проигрышу «великой технической битвы». В качестве своего оправдания апологеты всего американского обычно ссылаются на тот неопровержимый факт, что США в отличие от Советского Союза не располагали ко времени запуска «Спутника-1» сколько-нибудь мощными ракетами-носителями, необходимыми для вывода искусственного тела на космическую орбиту.
Этот ответ, несмотря на его кажущуюся простоту, в действительности мало что объясняет. Если Соединённые Штаты оказались отставшими в области космических исследований из-за отсутствия у них мощных ракет-носителей, то что мешало их вовремя сконструировать и построить?
Наиболее ярые милитаристы не делают секрета, что, по их мнению, дело заключается в «прогнившей государственной системе», благодаря которой гражданские политические деятели всё ещё могут позволить себе давать указания генералам и адмиралам. «Война слишком серьёзное дело, чтобы её можно было доверить военным», — таков известный афоризм. Но в Пентагоне по-своему переиначивают его. «Вопросы обороны, — писала „Уолл-стрит джорнэл“, — слишком серьёзное и сложное дело, чтобы их можно было доверить любителям».
Любопытно, однако, что критики гражданского образа правления с не меньшей энергией поносят и президента Эйзенхауэра — генерала Эйзенхауэра! — в котором раньше они готовы были видеть своего кумира. Слушая их, можно подумать, что, сменив генеральский мундир на штатский костюм, Эйзенхауэр, как по мановению волшебной палочки, превратился в того самого «любителя» в военных делах, один вид которого вызывает у них такое отвращение. Эйзенхауэр, утверждают они, и в этом их поддерживают те, кто видел причину всех бед в личных качествах президента, проявил непонимание нужд обороны Соединённых Штатов, намеренно держал ракетную и космические программы на «голодном пайке». «Несмотря на всю иронию этого факта, — писал обозреватель Дрю Пирсон, — падение военного могущества нации началось именно с того момента, когда её руководителем стал один из наиболее прославленных генералов».
Эйзенхауэр, как генерал старой школы, действительно относился несколько предубежденно к возможностям нового оружия. Однако, по свидетельству некоторых лиц его близкого окружения, он постоянно уделял развитию военного ракетостроения самое пристальное внимание. Под председательством Эйзенхауэра члены кабинета не раз собирались для обсуждения ракетной программы, отмечая в качестве первостепенного к ней требования необходимость добиться в этой области лидирующей роли.
Заявление министра обороны Вильсона в мае 1956 года, где говорилось о том, что осуществление ракетной программы проводится на основе «неограниченного финансирования», не было преувеличением. В октябре 1954 года, одновременно с извещением о создании комитета по наблюдению за развитием программы управляемых снарядов, в печати появилось сообщение, что расходы на её осуществление в 1950–1954 финансовых годах составили 700 млн. долл. В дальнейшем расходы росли, подобно снежному кому. В 1955 финансовом году они составили 500 млн. долл. В 1956 году планировалось новое увеличение до 750 млн. долл. Однако фактические расходы значительно превзошли намеченную цифру, достигнув 1,168 млрд. Кроме того, в том же 1956 году 1,495 млрд. долл. было истрачено на военную научно-исследовательскую работу, львиная доля которой приходилась на разработку ракетного оружия. 20 декабря 1955 г. министр обороны Вильсон заявил, что в 1957 году на разработку и производство управляемых снарядов будет выделено свыше 1 млрд. долл. Вскоре Эйзенхауэр поправил своего министра, указав, что в целях предотвращения «возможной агрессии» эта цифра будет увеличена до 1,276 млрд. На практике ракетные расходы 1957 года составили 1,506 млрд. долл.
Предложенный Эйзенхауэром бюджет, кроме того, предусматривал ассигнования в размере 1,032 млрд. долл. на строительство военных кораблей, в том числе и ракетоносцев, 1,43 млрд. долл. на военную научно-исследовательскую работу, основной упор в которой предполагалось сделать на разработку проектов, имеющих отношение к управляемым снарядам, и 28 млн. долл. на расходы в текущем году на осуществление программы по запуску американского сателлита. Расходы по перечисленным статьям были на практике также значительно превышены. Например, действительные расходы на ведение научно-исследовательской работы составили 1,54 млрд. долл.
«Конгресс, — признавала „Нью-Йорк таймс“ в самый разгар антиправительственной истерии, — всегда утверждал любые бюджетные проекты правительства на развитие ракетного оружия». «Мы с уверенностью можем сказать, — свидетельствует и генерал Гейвин, — что это не было связано с недостатком денежных средств, выделявшихся по бюджету министерства обороны».
Президент никогда не отказывал и в ассигнованиях на программу по запуску сателлита, хотя иногда ему было «непонятно, для чего это надо». Некий высокопоставленный представитель Пентагона только пожал плечами, когда его попросили высказать своё мнение о возможности ускорить запуск американского сателлита с помощью дополнительно выделенных средств. «Я просто не представляю себе, — заявил он репортёрам, — что бы мы стали с ними делать!» Позднее, когда речь шла уже о полётах по программе «Меркурий», эти слова были почти буквально повторены и руководителем НАСА[2] Дж. Уэббом.
В своё время американские официальные лица, пресса и даже некоторые учёные носились с убогой теорией, утверждая, что Советский Союз «выкрал» американские или немецкие секреты. «Эти домыслы, — иронически писала английская газета „Манчестер гардиан“, — неизбежно приводят нас к нелогичным до странности и даже антиамериканским взглядам. Если бы Советский Союз действительно „выкрал“ указанные секреты, то в худшем случае, с американской точки зрения, он мог бы идти вплотную, но никак не впереди Соединённых Штатов в развитии ракетной техники».
Но не говоря уже о нелепости утверждения, что вообще можно «украсть» то, чего не имелось у «пострадавших», подобного обвинения заслуживали скорее сами Соединённые Штаты. Именно они если и не занимались в прямом смысле кражей немецких секретов, то воспользовались ими достаточно широко и единолично.
Первые конкретные сведения о немецких ракетах американцы начали получать в начале 1944 года, когда после августовского рейда союзной авиации на Пенемюнде их испытания были перенесены на территорию оккупированной нацистами Польши. Польские партизаны, пользуясь тем, что ракеты иногда взрывались на значительном расстоянии от места их предполагаемого падения, сумели подобрать и переправить англо-американскому союзному командованию в Лондон различные части и узлы «ФАУ-2». Более того, когда одна из неразорвавшихся ракет упала на берегу Буга, близ деревни Сарнаки, группе партизан удалось опередить немецкий поисковый отряд и скатить её в воду. Затем, пригнав на водопой стадо коров, партизаны так замутили воду, что немцам ничего не удалось обнаружить. Ночью ракета была извлечена из воды, демонтирована и её основные узлы и части переправлены на самолёте в Англию. Таким образом английское и американское командования оказались обладателями секрета «ФАУ-2» ещё до того, как они появились над Лондоном.
С приближением советских войск фон Браун и его группа бежали на запад, навстречу передовым американским частям. Их появление было приятной неожиданностью для американского армейского командования, имевшего на руках секретный приказ Эйзенхауэра любой ценой захватить немецких учёных-ракетчиков.
«Можно подумать, — писал впоследствии Дрю Пирсон, высмеивая заявление Эйзенхауэра о „захвате русскими немецких учёных“, — …что президент или не знал, или забыл, что делали в Германии американские войска, находившиеся под его собственным командованием… Ведь именно в соответствии с его секретными приказами тогда была осуществлена операция „Пейперклип“, имевшая своей целью захват в наши руки лучших немецких учёных. Все учёные-ракетчики Германии, почти до последнего человека, попали в руки к американцам».
С помощью фон Брауна американцы отобрали первую партию из 102 наиболее квалифицированных учёных. Кроме того, американское военное командование позаботилось вывезти из Германии все найденные там узлы и детали ракет. В Америке при перевалке с пароходов потребовалось более 300 крупногабаритных товарных вагонов, чтобы переправить этот груз в Уайт-Сэндз, где была организована ракетная испытательная база. Туда же были доставлены и немецкие учёные. Вся операция была проведена в обстановке такой секретности, что о ней оказались неосведомлёнными не только широкая публика, но и конгресс Соединённых Штатов.
В 1954 году, когда США вновь выделили иммиграционную квоту для Западной Германии, была разыграна комедия «законного» въезда нацистских ракетчиков в страну. Немцев усадили в автобусы и перевезли через границу в Мексику. Оттуда они, не покидая кресел, вернулись тем же путём в Соединённые Штаты. Их «прибытие» было зарегистрировано таможенными властями пограничного городка Эль-Пасо.
Нет, видимо, не американские и не немецкие секреты были причиной успехов Советского Союза. Но, может быть, тогда правы те, кто утверждает, что Соединённые Штаты начали уделять серьёзное внимание развитию ракетной и космической техники значительно позже Советского Союза и что именно в этом кроется действительная причина понесенного ими поражения?
Ракета была и остаётся пока единственным средством, позволяющим человеку успешно преодолевать земное притяжение — этот, казалось бы, несокрушимый барьер, поставленный природой. В то же время ракета в силу её способности преодолевать огромные пространства за поразительно короткие отрезки времени является наиболее надёжным и удобным средством доставки к цели любых взрывчатых устройств, включая и ядерное оружие.
Нужно обладать поистине фантастической наивностью, чтобы поверить, будто Соединённые Штаты, одержимые идеей навязать своё «руководство» остальному миру, могли упустить из поля своего зрения столь многообещающий инструмент «политики силы».
Можно ли принять на веру утверждения Эйзенхауэра, Даллеса и иже с ними, что вплоть до 1954 года, когда была доказана реальная возможность создания компактной ядерной боеголовки, Соединённые Штаты не проявляли интереса к конструированию межконтинентальной баллистической ракеты и не считали, что работы в этом направлении могут принести какие-нибудь ощутимые результаты?
Попробуем обратиться к истории.
В тексте государственного гимна США есть одна на первый взгляд мало чем примечательная строка, в которой говорится о «красных всполохах ракет». В наши дни немногие американцы догадываются о её происхождении. Слова о ракетах обычно ассоциируются в их уме с праздничным фейерверком в честь некой победы американского оружия. А между тем они могли бы послужить напоминанием о тех трагических обстоятельствах, при которых молодой нации пришлось познакомиться с ракетным оружием буквально в первые же дни её рождения.
Шёл второй год англо-американской войны 1812 года. К августу 1814 года американское командование сконцентрировало крупные силы под Бладесбургом — небольшим городком, расположенным всего в семи милях к северо-западу от Вашингтона. Бригадный генерал Уильям Уиндер, которому было поручено командование этими войсками, чувствовал себя хозяином положения, Противостоявшие английские части значительно уступали американцам по численности, и он надеялся, что в ближайшее же время ему удастся организовать контрнаступление. Тем более неожиданным оказался для американцев разгром, который им суждено было пережить в «проклятый» день 24 августа 1814 г. Не было привычных ватных облачков дыма над позициями неприятеля. Не было шипения и глухого стука падающих ядер. Вместо этого со стороны англичан устремились похожие на кометы сгустки пламени, оставлявшие за собой в небе длинные следы замысловатых траекторий.
«Полки Шульца и Регана, входившие в состав бригады Стэнсбери, — пишет подполковник Кальвин Годдар, офицер историографического дивизиона артиллерийского управления Соединённых Штатов, — не выдержали обстрела этими злосчастными снарядами.[3] Бросив свои позиции, они обратились в паническое бегство».
Проигрыш битвы под Бладесбургом стоил американцам потери столицы. Английские войска генерала Робертса Росса ворвались в Вашингтон и превратили его в груду дымящихся развалин.
Запечатлеть горечь поражения выпало на долю молодого американского юриста Фрэнсиса Кея, ставшего впоследствии окружным прокурором Вашингтона. Кею не пришлось быть очевидцем разгрома американской армии под Бладесбургом, но в ночь на 12 сентября он, находясь под арестом на одном из английских кораблей, мог наблюдать с его палубы ракетный обстрел форта Мак-Генри, входившего в систему обороны Балтиморы. Это зрелище настолько потрясло Кея, что к утру он на обрывке конверта написал почти без помарок свой знаменитый «Звёздный флаг».
Потребовались десятилетия, чтобы в памяти людей стерлись действительные события, вдохновившие Кея на создание единственного вышедшего из-под его пера поэтического произведения. И, может быть, именно поэтому «Звёздный флаг» был утверждён конгрессом Соединённых Штатов в качестве государственного гимна страны относительно совсем недавно — только в 1931 году, то есть тогда, когда не Англия, а уже сами Соединённые Штаты вырвались в первые ряды империалистических хищников.
Всё это время о ракетах действительно не вспоминали. Под натиском артиллерии, танков и самолётов они, казалось, навсегда ушли в прошлое. Только отдельные чудаки, не вызывавшие никакого интереса у американских правительственных учреждений, продолжали на свой собственный страх и риск возиться с ними, мечтая о будущих космических полётах.
Типичным «чудаком» такого рода был в начале своей творческой карьеры и «отец» американского ракетостроения Роберт Годдар. Будучи ещё студентом Уорчестерского политехнического института, он оборудовал себе в подвальном помещении полулегальную лабораторию, где намеревался заняться задуманными опытами с небольшими ракетами. Первая же попытка осуществить эти планы чуть не привела его к исключению из института. Клубы едкого чёрного дыма, которым ракеты немедленно наполнили всё здание, вызвали панику, а затем всеобщее негодование профессоров института, возмущённых «сумасшедшим» поведением Годдара.
Через шесть лет, блестяще защитив докторскую диссертацию, Годдар получил место профессора в университете Кларка, где немедленно возобновил прерванные опыты. В течение двух лет, урезая себя во всём, он смог приобрести несколько старых спасательных корабельных ракет и кое-какое оборудование для лаборатории. На большее денег не хватило. Самым страшным для Годдара в этом открытии было не то, что ему и дальше грозило полуголодное существование, а что его денег просто не может хватить для закупки более сложного оборудования, без которого он не мог продолжать опыты.
Годдар ненавидел саморекламу и попрошайничество. Но выхода не было. Пришлось обратиться к «меценатам». С характерной для него тщательностью он пишет и переписывает несколько раз доклад о своих опытах, пытаясь приспособить его ко вкусам и пониманию своих будущих покровителей, и даже заказывает для него красивый переплёт, окаймленный тонкой золотой линией.
Полученные из типографии готовые экземпляры доклада Годдар рассылает один за другим в адреса десятков «фондов» и частных лиц. И с каждым ответом надежд остаётся всё меньше. Наконец, когда на его столе накапливается уже целая пачка вежливых и не очень вежливых отказов, он решается послать свою работу ещё в один адрес — на этот раз в Смитсонский институт.
В течение трёх недель он не получает оттуда никакого ответа и начинает уже свыкаться с мыслью, что его предприятие потерпело неудачу. Он почти не поверил своим глазам, когда, вскрыв долгожданный конверт, обнаружил в нём согласие оказать финансовую помощь. Годдар провёл несколько мучительных часов, борясь с искушением попросить требовавшиеся ему как минимум 10 тыс. долл. Он был уверен, что если назовет хотя бы четвёртую часть этой суммы, то получит решительный и на этот раз окончательный отказ. Наконец, после долгих колебаний, пугаясь собственной смелости, он вывел дрожащей рукой цифру — «5000» и собственноручно отнёс роковое письмо на почту. К его несказанному изумлению, он обратной же почтой получил ответное письмо и чек на 1 тыс. долл.
Можно ли винить Годдара в том, что, измученный постоянной нехваткой денежных средств, он после вступления Соединённых Штатов в первую мировую войну отказался от дальнейшей борьбы и предложил свои услуги военному департаменту. Об этом периоде его деятельности из-за окружавшей её секретности известно очень немного. По имеющимся отрывочным сведениям, можно предположить, что ему удалось разработать прототипы боевой ракеты с двигателем прерывного действия и что-то вроде «базуки» времён второй мировой войны.
Достигнутые успехи были, по всей видимости, не слишком значительными, так как военное ведомство сочло за лучшее распрощаться с Годдаром. Впрочем, оно не оставило его без своей поддержки. Для дальнейших опытов с ракетами ему был предоставлен военный полигон Форт-Девенс, где он мог работать, «не опасаясь непрошеных визитёров». Удивительную предупредительность к Годдару начали также проявлять Смитсонский институт и «Гаггенхейм фаундейшн», которые поддерживали тесные связи с Пентагоном. Формальное «отлучение» Годдара от военного ведомства окончилось в 1940 году, когда он снова был приглашён, заняться проектами, «суть которых по понятным причинам не может быть раскрыта».
С этого момента Соединённые Штаты уже ни на минуту не забывают о ракетном оружии. Правда, в первые месяцы войны отношение Пентагона к нему оставалось по-прежнему скептическим. Сказывалась та же косность мышления, которая подтолкнула когда-то одного из критиков Джорджа Стивенсона, обещавшего, что его локомотив будет обладать скоростью, в два раза превышающей скорость почтовой кареты, заметить с тонкой иронией: «Если машина м-ра Стивенсона будет такой, какой он нам её описывает, то жители Вулвича скорее согласятся оседлать верхом ракету Конгрева, чем пользоваться его изобретением». Теперь американские генералы приблизительно с таким же чувством относились к ракете. Бытовало мнение, что ракеты могут преодолевать только весьма незначительные по сравнению с самолётом расстояния. Всё это определило направленность первых американских проектов по созданию ракетного оружия. Основной упор делался на разработку противотанковых и десантных ракет, предназначенных для ведения ближнего боя.
Однако ход событий на театрах военных действий быстро изменил отношение к новому оружию. В последние месяцы 1943 года английские лётчики донесли союзному командованию о появлении у гитлеровцев нового оружия — ракеты «ФАУ-1». Первая ракета этого типа упала на Лондон 15 июня 1944 г. В течение последующего месяца немцы выпустили по городу 2700 ракет. С 8 сентября 1944 г. начался обстрел Лондона ракетами «ФАУ-2», каждая из которых весила 12 т и несла на себе около тонны взрывчатых веществ.
«ФАУ-2» окончательно развеяли замшелый скептицизм Пентагона. Американские авиафирмы получили правительственное предложение представить свои заявки на конструирование межконтинентальной баллистической ракеты с радиусом действия в 5 тыс. миль. К концу апреля 1946 года Пентагон уже заключил с фирмой «Конвэйр» предварительный контракт на поставку такой ракеты. Почти одновременно немецкие специалисты в Уайт-Сэндз приступили к экспериментальным запускам «ФАУ-2». В том же году командование ВВС объявило о своём намерении разместить заказы на постройку ещё 100 ракет различных типов. Некоторые из них, по заявлению военного министра Петерсона, должны были превысить полётные данные «ФАУ-2».
Была начата также разработка «сверхзвуковой атомной ракеты», от которой «не существует ни одного способа защиты».
Руководители Соединённых Штатов, неоднократно подчёркивал государственный секретарь ДЖ. Ф. Даллес, не раз, и весьма тщательно, обсуждали ракетную программу и говорили о важности не дать Советскому Союзу добиться какого-либо решающего превосходства в использовании космического пространства. 26 мая 1955 г. рассмотрению этой проблемы было посвящено специальное заседание Национального совета безопасности. По свидетельству начальника штаба армии США генерала М. Тэйлора, усилия не пропали даром. Армия, заявил он 10 января 1956 г., делает всё, что может, чтобы в кратчайшие сроки наладить производство межконтинентальных баллистических ракет.
Постепенно ракетная гонка набирает темпы. Гражданские и военные руководители Соединённых Штатов переводят программу на ускоренное расписание, делая ставку на быстрейшее получение в свои руки «абсолютного» оружия. К весне 1957 года в осуществлении ракетной программы США было занято не менее 100 тыс. человек.
«Апологеты всего американского, — писал Дрю Пирсон, — печально оправдываются, что мы отстали в области ракетостроения потому, что русские начали первыми… Но в Пентагоне, как в какой-то огромной гробнице, хранятся документы, говорящие совсем о другом».
Характерно, что разработка космических проектов в Соединённых Штатах стала с самого начала своего рода привилегией военных. 3 октября 1945 г. на секретном совещании в Бюро аэронавтики военно-морского флота было принято первое решение о возможности и желательности создания искусственного спутника Земли. К началу 1954 года проект получил одобрение высших военных кругов, представители которых сошлись во мнении, что, хотя способы использования сателлита в военных целях представляются пока неясными, его потенциальные возможности в этом отношении заранее оправдывают все предполагаемые затраты. В том же году Калифорнийскому технологическому институту было поручено произвести теоретические расчёты орбиты будущего сателлита, а «Аэроджет компании» — разработать новые виды ракетного топлива. Большие работы по осуществлению проекта были начаты также корпорациями «Норт америкен авиейшн» и «Гленн Мартин компани».
В конце декабря 1948 года министр обороны Форрестол в докладе конгрессу сообщил, что Соединённые Штаты уже в течение двух лет ведут интенсивные работы по созданию ракеты, способной вывести на орбиту искусственный спутник Земли. Приблизительно в то же время официальные военные источники информировали прессу о разработке проекта по созданию космической бомбардировочной станции, с помощью которой предполагалось установить американский контроль над миром. Наконец, в середине февраля 1949 года стало известно, что учёные Соединённых Штатов, работающие в области развития военной космической программы, приступили к непосредственному проектированию пилотируемого космического корабля. В начале 1956 года стало известно и о работах, проводившихся в Соединённых Штатах, по созданию сателлита-шпиона. Проект носил кодированное название «Пайд Пайпер», или неофициально — «Биг Бразер». Название «Биг Бразер» («Большой брат») было заимствовано авторами проекта из книги Дж. Оруэлла «1984 год», рисовавшей полицейское государство будущего, где стоявший во главе его диктатор мог контролировать все дела и поступки каждого человека с помощью расставленных повсюду телекамер, микрофонов и других шпионских приспособлений. Соответственно «Биг Бразер», создание которого было поручено «Локхид эйркрафт корпорейшн», предполагалось снабдить телевизионным оборудованием или специальными фотокамерами, снимающими в инфракрасных лучах, или, наконец, радиолокационной установкой. «Учёные, — писала позднее „Нью-Йорк таймс“, — считают, что его нелегко будет сбить русским, особенно если он не последует примеру их собственного спутника и не будет кричать на весь мир: „Я здесь! Я здесь!“».
Правда, против всех этих проектов время от времени выдвигались и возражения. Скептики в конгрессе и Пентагоне предлагали не торопиться, пока не будут представлены доказательства, что расходы, связанные с осуществлением программы по запуску сателлита, окупятся с военной точки зрения. Эти возражения отступили, однако, на задний план, как только среди представителей обоих взглядов возникли опасения, что научные и технические успехи Советского Союза, если они увенчаются запуском спутника Земли, могут привести ко «второму Пирл-Харбору» для Соединённых Штатов в моральном и политическом плане.
С этого времени Соединённые Штаты прилагают все усилия, чтобы первыми прийти к «финишу». Именно они, а не Советский Союз, начинают относиться к космическим исследованиям как в некой гонке с препятствиями.
Страх, что Советский Союз может опередить их в развитии ракетно-космических исследований, постоянно преследовал Соединённые Штаты. «Те иэ нас, кто занимался исследовательской работой, — писал в своём дневнике Дж. Гейвин, — понимали, что если Советам удастся первыми осуществить запуск своего сателлита, то наше психологическое и техническое поражение может оказаться катастрофическим». Престижу Соединённых Штатов, подчёркивалось в одном из меморандумов, представленных министру обороны в августе 1955 года, будет нанесён «сокрушительный удар», если Советский Союз первым запустит свой спутник на орбиту вокруг Земли.
Приведённые примеры неопровержимо свидетельствуют о том, что Соединённые Штаты с самого начала прилагали отчаянные усилия, пытаясь обеспечить себе лидерство в освоении ракетного оружия и в проникновении в космическое пространство. И хотя мотивы, которыми руководствовались Советский Союз и Соединённые Штаты, стремясь в просторы космоса, носили прямо противоположный характер, это не меняет того факта, что Вашингтон потерпел на первом этапе этого соревнования сокрушительное поражение. «Как бы Соединённые Штаты ни уверяли сейчас всех, что… они никогда не думали соревноваться с русскими за первенство в проникновении в космос, — писала „Манчестер гардиан“, — подавляющее большинство людей во всех странах, в том числе и в самих США, рассматривают это событие не иначе, как замечательную победу России».
В Соединённых Штатах давались и другие, в известной степени более обоснованные объяснения причин этой победы. К ним относили существующую между различными родами войск непрерывную грызню за «первенство» и процветающую в правительственных учреждениях коррупцию.
Советские спутники и баллистические ракеты, жаловался Дрю Пирсон, не носили опознавательных знаков Красной Армии или Красного флота — на них были «изображены просто Серп и Молот Советской России». В противоположность этому вооружённые силы США никогда не отличались духом единства. Блюстители американских военных традиций считают, что чувство взаимной неприязни между различными родами войск зародилось ещё в те далёкие времена, когда флот позволил себе вздёрнуть на рею брига «Сомерс» сына военного министра за «нарушение субординации и призыв к мятежу». Воздушным силам, когда они появились на свет, не оставалось, естественно, ничего другого, как только образовать третий лагерь.
Но это, так сказать, романтика. В действительности неприязнь между родами войск — это чаще всего не более чем отражение неприязни, существующей между монополиями, которые кормятся за счёт вооружений, поставляемых ими тем или иным родам войск. Явлением побочного характера, но неизбежно сопутствующим непрекращающейся конкуренции монополий за жирный кусок, является коррупция, проникающая во все поры государственного аппарата. Достаточно вспомнить, например, что целый ряд руководителей военного ведомства имел связи с «деловым миром» задолго до своего прихода на официальные посты.
Джордж Маршалл был директором компании «Пан-Америкен эйруэйз»; Джеймс Форрестол возглавлял одну из финансовых компаний империи Диллона; Луис Джонсон был юрисконсультом компании «Пенсильваниа рейлроудс энд Пан-Америкен эйруэйз»; Чарльз Вильсон — президентом «Дженерал моторз»; Нейл Макэлрой представлял интересы гигантской мыльной компании «Проктер энд Гэмбл». Заместитель министра обороны Роджер Кейс был до своего назначения на этот пост правой рукой Вильсона в компании «Дженерал моторз»; министр внутренних дел Дуглас Маккей — крупнейшим оптовиком автомобилей марки «Кадиллак»; первый советник президента по баллистическим ракетам Э. Марфри — одним из служащих компании «Стандард ойл», принимавшим, кстати сказать, в своё время участие в заключении секретного соглашения между его фирмой и «И. Г. Фарбениндустри» о запрещении ввоза и выработки синтетической резины в США, и т. д.
В свою очередь отставные правительственные чиновники, генералы и адмиралы были желанным приобретением для фирм, которые не могли позволить себе роскошь содержать «собственных» представителей в правительственном аппарате. В совете директоров почти каждой авиационной, электротехнической или нефтяной компании можно было встретить отставных высших офицеров, главная ценность которых заключалась в их приятельских отношениях с высшими чиновниками Пентагона. Среди них попадались и такие знакомые имена, как Макартур, Риджуэй, Брэдли. Только в 1955 году на службу «большого бизнеса» перешло более 2000 отставных кадровых военных.
Учитывая всё это, не приходится удивляться и тем откровенным коррупционным сделкам, которыми сопровождалось осуществление программы по созданию ракетного оружия. В качестве примера можно сослаться на историю заключения контракта по передаче управления и обслуживания ракетоиспытательной базы на мысе Канаверал компании «Пан-Америкен эйруэйз». Приказ о совершении сделки был подписан в декабре 1953 года помощником министра военно-воздушных сил Р. Льюисом. В сентябре 1955 года Льюис подал в отставку, чтобы буквально на следующий же день объявиться в роли вице-президента упомянутой выше компании с солидным заработком в 28 тыс. долл. в год плюс «дотации», плюс 15 тыс. акций компании, приобретённых неизвестно на какие средства. Подобные примеры можно продолжить до бесконечности. Любопытно, однако, что сами жертвы коррупции и соперничества придерживаются особой позиции. Обвинения в коррупции они, как правило, с негодованием отвергают, относя их за счёт обычной зависти, готовой, как известно, всегда подозревать плохое даже в самых трогательных человеческих отношениях. Что же касается обуревающего армию, ВВС и ВМФ взаимного желания подставить друг другу подножку, то оно также представляется им вполне отвечающим духу американского образа жизни.
Генерал Гейвин, тонкий знаток этого вопроса, был, по его словам, «потрясён», когда ему стало известно, что кто-то в конгрессе сослался на «соперничество» между родами войск как главную причину отставания Соединённых Штатов в освоении ракетного оружия. Его учёный коллега, помощник министра обороны по научно-исследовательским вопросам доктор Фут, также усмотрел в этом всего лишь злобную клевету на вооружённые силы. «Существующие среди них формы соперничества, — заявил он, — ведут к здоровому соревнованию и помогают выполнению пашей ракетной программы».
Защищая честь мундира, отдельные представители военщины договаривались до того, что вообще начинали отрицать сам факт отставания американских вооружённых сил в развитии ракетной техники. Сторонники армии, писала по этому поводу «Нью-Йорк таймс», «не скрывают», что группа фон Брауна при других обстоятельствах могла бы опередить русских. На конгрессе международной федерации в Барселоне подобные заявления были во всеуслышание сделаны командующим ракетоиспытательным центром «Рэдстоун Арсенал» генерал-майором X. Тофтоем и заместителем начальника управления баллистических снарядов бригадным генералом Дж. Баркли. Возможно, что так это и случилось бы, писал впоследствии журнал «Тайм», высмеивая генеральскую «клюкву», если бы американские ракеты в то время «не взрывались или не горели, как елочные фейерверки».
Имелась и ещё одна причина, на которую указывали американские критики. Почему, с недоумением спрашивали себя многие из них, все основные открытия, связанные с энергией атома и развитием современного оружия, сделанные в США, были совершены иммигрантами, которые не успели ещё по-настоящему пустить корни на американской почве? Не могло ли случиться, что, если бы Гитлер и Муссолини не вынудили эмигрировать в Америку Ферми, Сцилларда и Эйнштейна, первая атомная бомба была бы создана не в Соединённых Штатах?
Американскую прессу, американских военных и политических деятелей вопрос о подготовке научных кадров, о системе народного образования начал беспокоить с весьма недавней поры, после того как всё явственнее стало обнаруживаться, что развитие современных видов оружия имеет к этому довольно непосредственное отношение.
С приближением эры научно-технической революции, которую сейчас переживает человечество и которая из-за агрессивного курса капиталистических держав привела также и к военно-технической революции, становилось очевидным, что наука, как это предсказывал в своё время К. Маркс, превращается в непосредственную производительную силу и начинает оказывать возрастающее влияние на ведение и исход современной войны.
Нехватка научных кадров, которую Соединённые Штаты начали ощущать ещё до начала второй мировой войны и которая вскоре переросла, по выражению генерала Ирвина, в «отчаянную нужду в людях с научным образованием и научным воображением», впервые привлекла их внимание к вопросу о возможности превращения науки, научных исследований вообще в «крупный фактор в политике вооружений». Вызывали тревогу также и невыгодные для Соединённых Штатов сравнения с состоянием научного прогресса в Советском Союзе. В докладе, подготовленном Объединённой комиссией конгресса по атомной энергии в марте 1956 года, приводились весьма показательные цифровые характеристики. Указывалось, что если за предыдущие пять лет Советский Союз подготовил в своих вузах 216 тыс. инженеров, то Соединённые Штаты — только 142 тыс.
Но эта тревога была ещё неясная, неосознанная, она не повела в то время к принятию практических действий, к изменению сложившегося положения. Именно поэтому был положен под сукно подготовленный в 1947 году официальный доклад Бюро научных исследований при президенте Трумэне, в котором отмечалось, что недостаток хорошо подготовленных научных кадров угрожает Соединённым Штатам не только с точки зрения их дальнейшего «процветания», но и с точки зрения их национальной обороны. Такая же судьба постигла и доклад, представленный в начале 1956 года сотрудницей министерства народного образования Элеонорой Лоумэн. На своё несчастье, Лоумэн объективно подошла к оценке полученных ею результатов проведённых исследований. Сравнивая американскую систему образования с советской, она, например, обнаружила, что русский студент после пяти лет учёбы в институте знает математику лучше, чем его американский коллега, проходящий курс докторантуры по математике. Естественно, что доклад Лоумэн был признан «крамольным», а его автор немедленно уволена.
Случай с Лоумэн не был исключением. «Нью-Йорк геральд трибюн», давая отпор подобным «паникерским» настроениям, писала чуть ли не накануне запуска Советским Союзом первой межконтинентальной баллистической ракеты, что Советский Союз никогда не сможет опередить Соединённые Штаты в ракетостроении, так как в области науки и образования он якобы по-прежнему далеко отстаёт от «цивилизованных наций».
Положение резко изменилось после запуска советского спутника. «Уже в течение многих лет наши специалисты понимают, что во многих основных отраслях научно-исследовательской работы Советский Союз располагает первоклассными учёными и возможностями, которые… иногда превосходят всё, что имеется у остального мира», — писала «Нью-Йорк таймс». Приблизительно в таком же духе изменились высказывания и других серьёзных американских газет.
Но если советская наука, как соглашалась теперь американская пресса, действительно вступила в период «потрясающих достижений», то тем более плачевным выглядело положение, сложившееся в США. Посланная в Советский Союз для изучения существующей там системы подготовки научных кадров специальная группа доктора Лоуренса Дертика, назначенного президентом «комиссаром Соединённых Штатов по образованию», вернулась из поездки, ошеломлённая всем увиденным за время своего путешествия. «Всё виденное нами, — говорилось в представленном докладе, — поразило нас особенно в том смысле, что мы просто не представляли, в какой степени СССР как нация видит в образовании средство своего развития… Нашей основной реакцией поэтому было изумление — и я подхожу к выбору этого определения чрезвычайно осторожно — теми успехами, которых они, очевидно, достигли в этом плане. Независимо от того, как расценивать этот факт, но десять американских специалистов в области образования вернулись домой, потрясённые тем, что они видели».
С ещё более паническими настроениями вернулся в Соединённые Штаты из своей поездки по Советскому Союзу Джон А. Кеннеди, издатель «Аргус-лидер», влиятельной газеты в штате Южная Дакота и владелец нескольких радиостанций. Прожжённый журналист херстовской школы, он вынес из своего путешествия повергшее его в холодный пот впечатление, что «Запад проигрывает свою борьбу за существование в учебных институтах Америки», что «русские студенты могут превратиться в самую страшную угрозу в мире для Соединённых Штатов» и что, наконец, «русские атеистические, научно подготовленные умы, которые в массе выпускаются советскими учебными заведениями, превосходят по опасности любое другое имеющееся у России оружие». От Соединённых Штатов, делал он вывод, потребуются почти сверхчеловеческие усилия, если они решат попытаться догнать Советский Союз.
Группы Дертика и Дж. Кеннеди имели все основания сделать столь неутешительные заключения из своих поездок. Но они оказались не в состоянии дать сколько-нибудь действенные практические рекомендации, с помощью которых можно было бы изменить сложившееся положение. Научно-техническая революция, начало которой положили открытия в области ядерной физики и космические исследования, оказалась по своей сути явлением, выходящим за рамки капиталистических производственных отношений. «Осуществить эту революцию и использовать её плоды в интересах общества, — говорится в Программе КПСС, принятой на XXII съезде, — может только социализм».
Капиталистическая система в лице своих промышленных и военных монополий не в состоянии отрешиться от утилитарного, узкоделяческого подхода к науке, которую она стремится использовать лишь как дополнительное средство повышения прибылей. Занятие наукой стало в Соединённых Штатах чуть ли не постыдным. По признанию самого «отца» водородной бомбы Э. Теллера, его сын был вынужден скрывать от товарищей своё увлечение наукой, чтобы не прослыть «тронутым». Невероятно, но остаётся фактом, что, когда Индианский университет разослал учащимся колледжей вопрос: «Как, по Вашему мнению, появление советского спутника повлияет на будущее Америки?», — 10 % студентов даже второго курса ответили, что они вообще не слышали ни о каком спутнике. Милитаризация науки приводит к относительному падению интеллектуального уровня не только среднего американца, но и тех, кто стоит у руководства страной. «Огромное число людей здесь, в Соединённых Штатах, которые держат в своих руках будущее страны, — говорил тот же Теллер, — люди неинтеллектуальные».
Американский милитаризм тратит на вооружения огромные средства, которые по праву принадлежат школе. За последние пять лет, говорил в 1958 году президент Эйзенхауэр, военные расходы составили почти 200 млрд. долл. Истраченные на народное образование, они могли бы «окупить наши потребности на следующее десятилетие, включая покрытие теперешней нехватки».
«Нехватка» выражалась в том, что многие американские школы ютились в неприспособленных помещениях, что в среднем только 8–9 % детей изучали алгебру, геометрию, химию или физику, что школам не хватало более 135 тыс. преподавателей, так как только немногие соглашались вести нищенское существование американского учителя, заработная плата которого в два раза уступала заработной плате самого низкооплачиваемого рабочего в автомобильной промышленности. «Современный американец, — писала „Нью-Йорк геральд трибюн“, — ценит вещи по их стоимости, и ему прекрасно известна цена школьного учителя — она меньше цены водителя грузовика, парикмахера или пожарника».
Не лучшим было положение и высшей школы. «Я не знаю ни одного высшего учебного заведения в нашей стране, — говорил Л. Страус, председатель комиссии по атомной энергии, — где американский студент, будь он даже потенциальным Эйнштейном, Ферми или Беллом, мог бы получить такую же хорошую подготовку, какую получает русский».
Наконец, нельзя не сказать несколько слов и об организации самих научных исследований в Соединённых Штатах. Основой научного прогресса, научно-технической-революции являются теоретические фундаментальные исследования, направленные на выявление основных закономерностей в природе. В наши дни такие исследования требуют для своего осуществления колоссальных людских, материальных и денежных средств. Подобные траты подчас не могут позволить себе даже самые крупные монополии. На практике это означает, что научные изыскания становятся монополией тех государственных институтов или учреждений, на деятельность которых выделяются наиболее значительные средства. Фактически единственной такой организацией в капиталистических странах, тем более в США, может быть только военное ведомство.
Но американское министерство обороны, на которое к 1957 году работало больше половины учёных Соединённых Штатов, стремилось прежде всего к решению непосредственно стоящих перед ним на данном отрезке времени задач и было мало расположено тратить средства на исследование вопросов типа «почему трава растёт зелёная», как презрительно именовались в Пентагоне всё выходящие за рамки узкого практицизма проблемы.
Появление советского спутника мало что изменило в отношении политических и военных руководителей Соединённых Штатов к нуждам народного образования, к нуждам науки вообще. Они оказались не в состоянии поверить, что «самой страшной» угрозой для них является не мнимая «коммунистическая угроза», а их собственная военно-прагматическая интерпретация мирового технического и научного прогресса. Как и раньше, их больше заботила проблема вооружения, чем проблема школы и науки. Когда в конгрессе один из членов палаты представителей внёс предложение об установлении 22 тыс. стипендий для подготовки научных работников, Дуайт Эйзенхауэр не поленился лично написать письмо, в котором он настаивал, чтобы это число было урезано до 10 тыс. В свою очередь конгресс провалил внесённый президентом законопроект о выделении в помощь строительству школьных зданий мизерной суммы в 300 млн. долл. Уже в следующем, 1958 году выпуск инженеров в Соединённых. Штатах, который и раньше не поднимался выше 37,3 % от выпуска инженеров в Советском Союзе, снизился ещё на 13 %. Не изменилось и соотношение 1:2 в пользу Советского Союза по числу ежегодно подготовляемых в стране научных работников.
Не недостаток средств, а недостаточность «наших научных и технических знаний», с горечью писала «Нью-Йорк таймс», мешают США идти в ногу с развитием космической техники в Советском Союзе.