1. Истоки латифундий и феодов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Истоки латифундий и феодов

Мафия возникла в типичной зоне феодальных владений, в центре Сицилии. Эту зону и ныне можно выделить: она охватывает внутренние районы провинций Палермо, Трапани и Агридженто, а на востоке ее замыкают провинции Кальтаниссетта и Энна.

По своей социальной структуре, экономическому развитию и в конечном счете уровню культуры эта зона феодальных владений и ныне еще столь разительно отличается от центров прибрежной полосы, что буквально ошеломляет каждого, кто впервые попадает сюда. Турист, направляющийся из Палермо в Агридженто или Кальтаниссетту, начинает ощущать эту резкую разницу в первые же часы своего пути. Следуя вдоль берега моря до Термини-Имересе, путник очарован красотой простирающегося перед ним пейзажа, пышной зеленью садов, меняющей свою окраску в зависимости от времени года: то она ярко-желтая в пору созревания цитрусовых, то будто подернута инеем от цветущих померанцев, дважды в году воздух окрестностей напоен их ароматом.

Но едва турист, достигнув перекрещения железных дорог у Фьгометорто, начинает удаляться от моря в глубь острова по направлению к Роккапалумбе, природа будто по волшебству внезапно меняется. Пышная зелень сменяется редкими пятнами кактуса опунции и рожкового дерева, а земля, отводимая почти исключительно под экстенсивные культуры, однообразна по цвету: летом она желтая, истощенная вторичным посевом пшеницы, а зимой обретает темный цвет самой обнажившейся почвы, либо бурый, либо желтоватый цвет глины, в засуху она почти всегда испещрена трещинами, в период дождей изрезана рытвинами.

Зимой, в период коротких, но бурных ливней, приносящих, как правило, больше вреда, чем пользы, потоки воды, которые никакая человеческая изобретательность не в силах сдержать, обрушиваются на селения, затопляя их. Наступает пора невылазной грязи и оползней, которые порой надолго делают непроходимыми местные дороги. И только недолгая весна, в апреле и мае, расцвечивает этот край зеленью еще не созревших хлебов и бобовых и большими багряными пятнами кормовых трав. И тогда это буйство сицилийских красок рождает иллюзию богатства и изобилия.

Вода (прибрежная полоса изобилует ею, внутренние же районы почти полностью лишены) является главной, но не единственной причиной такого положения вещей. Этому способствуют также суровые зимы, тощие почвы, недостаток дорог и особенно латифундистские корни земельной собственности и социальная структура феодального типа, существовавшая в этой зоне вплоть до начала сороковых годов нашего века и до сей поры еще окончательно не изжитая.

Эта нищета и отсталость веками тяготели над экономическим и социальным развитием острова и в конечном счете предопределили уровень цивилизации этого края феодов, который всегда сохранял свою замкнутость, не поддаваясь какому-либо прочному влиянию цивилизаций захватчиков, сменявших друг друга на острове, начиная с финикийцев и кончая Бурбонами, то есть до 1860 года.

А так как все побывавшие на острове завоеватели рассматривали его как колонию и единственной целью своей полагали максимальную эксплуатацию его богатств, то все эти цивилизации задерживались, я бы сказал оседали, в крупных городах побережья, пренебрегая внутренними районами острова, бывшими для них лишь огромным зернохранилищем, в которое отправляются только затем, чтобы опустошить его.

Уже во времена финикийцев, а затем греков, карфагенян и римлян земли острова были разделены на огромные латифундии и розданы захватчикам или местным нотаблям, которые обязались платить налог натурой — десятую часть урожая. Эти латифундисты обрабатывали землю исключительно руками рабов, захваченных на месте или привезенных из других районов острова. С тех пор, пожалуй, начиная с времен господства карфагенян, в центре латифундий начали возникать поместья, огромные склады, задуманные как крепости; они были окружены деревенскими домами, в которых обитали сторожа, доверенные люди хозяина, и халупами рабов, которые вынуждены были оставаться в имении круглый год. В периоды пахоты, сева и жатвы в имение направлялись толпы рабов, которые ютились в сооруженных на скорую руку мазанках, но чаще им приходилось совершать утомительные переходы в имение из ближайшего города, где они обычно ночевали.

Такого рода система оставалась неизменной как во времена краткого господства готов, так и более длительного владычества византийцев и арабов, впрочем последние оставили все же на острове следы высокой цивилизации.

Примерно к 1000 году нашей эры норманны, изгнав арабов, разделили остров на сеньории, придав им феодальные формы наподобие французских. Это новое устройство пустило в Сицилии глубокие корни, ибо вполне соответствовало прежнему положению — латифундиям и рабовладельческой форме хозяйства. Действительно, латифундии были своего рода стихийным проявлением феодализма, в них право собственности отождествлялось с самой безграничной властью, как это предусматривалось правилами феодальной инвеституры. И хорошо известно, что феодальный строй, формальным актом смерти которого явился отказ сицилийских баронов в 1812 году от своих феодальных прав, фактически продолжал существовать, пережив народные восстания 1820 и 1848 годов; даже в 1860 году, во время гарибальдийской эпопеи, он еще сохранял довольно глубокие корни в социально-экономической структуре Сицилии.

После господства норманнов исторически сложилось так, что каждый раз, когда в прибрежной полосе воцарялись новые властители (от свевов до Бурбонов), новоиспеченный владыка, спеша упрочить свою власть, раздавал земли во внутренних районах острова своим приспешникам или же тем местным нотаблям, которые оказали ему наибольшую поддержку при захвате острова или же, во всяком случае, готовы были уплатить более высокую цену за предоставляемые феоды. Так формировалась новая знать. Так появились либо вследствие пожалования государя, либо в результате покупки новые бароны, владевшие одним или несколькими феодами и получившие право на их заселение. На основе этого права сеньор направлял в свой феод группы колонов, подлинных крепостных, которые устраивались вокруг строений господской усадьбы. Каждый феод насчитывал не менее 2 тысяч гектаров экстенсивно обрабатываемой земли, охраняемой вооруженной стражей и полевыми сторожами, причем все они проживали на территории усадьбы. Обычно такие усадьбы строили в самой красивой части феода, поблизости от источника воды, ибо только здесь могли жить люди и животные и можно было разводить на небольших участках овощи и фрукты. Из этих ячеек и возникли почти все сельские центры зоны феодальных владений.

Охрана и сторожа набирались всегда из бывших матерых уголовников, прошлое которых служило верной гарантией того, что они окажутся на высоте поставленной перед ними задачи. Именно к ним, организованным в частные вооруженные отряды, постепенно перешла вся неограниченная власть их хозяев, и нетрудно догадаться, как они ею воспользовались.

Итак, абсолютное отсутствие государственной власти в этих феодах, передача их в полную власть частному владельцу, который в свою очередь передал ее бандитам, и наконец, насильственное установление режима систематической эксплуатации (в противном случае немыслимого) создали предпосылки для возникновения и упрочения мафии, которая, таким образом, вышла из недр феода и выполняла первоначально функции защиты привилегий феодалов в деревне.

Поэтому невозможно установить, даже приблизительно, точную дату возникновения этого феномена, который, как мы видели, составлял характерную особенность социального положения, остававшегося по существу неизменным на протяжении веков. Легче, пожалуй, проследить

За развитием этого института, развитием, состоявшим в непрерывном приспособлении к социально-экономическому положению, ибо главной целью мафии было полное сохранение своих функций, которые всегда сводились к насильственной защите привилегий хозяев. Бесспорно, однако, что за редким исключением мафия действовала в пределах древних провинций Джирдженти и Кальтаниссетта. Мафия располагала прочными позициями в зонах влияния центральной власти (Палермо) и в тех зонах, где бароны, как правило проживавшие в Палермо, были заинтересованы в сохранении своих прав крупных землевладельцев. Нередко случалось, что борьба за политическую власть между двумя или несколькими баронами, соседями по имению, распространялась на феоды, и тут уж убийства, уничтожение скота, отравление водоемов, поджог посевов и стогов соломы, грабеж и другие преступления продолжались до тех пор, пока одна из сторон не отказывалась от власти и от имения.

Вторая половина XVII и начало XVIII века знаменуют собой новую фазу в развитии сицилийской экономики. Как только прекратилась борьба, кровавой ареной которой более двух веков было Сицилийское королевство, «бароны вернулись в свои владения, способствуя возникновению вокруг их «сельских дворцов» городских поселений; они согласились на заселение их феодов крестьянами, получившими землю на условиях выплаты чинша»[5].

Во второй половине XVIII века, наоборот, началось «переселение баронов из деревни, имевшее пагубные последствия как для богатства самих феодалов, так и для общего блага всего королевства»[6]. После ухода баронов из деревни их место заняли со всеми прерогативами и правами феодала габеллотто (крупные арендаторы), заслужившие, и не без основания, печальную славу своими злодеяниями как в экономическом, так и в нравственном отношении. «Габеллотто пошли навстречу пожеланиям баронов, которые изнывали от тоски в деревне и страстно стремились в город; бароны сохраняли за собой все права на подати, барщину, на всякого рода произвольные поборы, которыми они пользовались на правах давности в своих феодах и которые габеллотто значительно увеличили к своей собственной выгоде»[7].

Оказавшись безраздельными вершителями судеб деревни, габеллотто стремились как можно скорее разбогатеть, хищнически эксплуатируя землю и людей. Они навязывали новые, разумеется, более обременительные договоры, сдавали землю в субаренду либо вводили новые формы издольного колоната и так называемую «метатерия кон карнаджи», то есть арендную плату (метатерию) плюс обязательные поставки фруктов, вина, оливкового масла, сыров, яиц, ягнят и всякого рода съестных припасов, отсюда и неопределенность выражения «карнаджи» (то есть съестные продукты).

В отличие от землевладельцев Англии и Шотландии, где капитализм достиг уже первых успехов в деревне, в Сицилии новый господствующий класс прибег к методам грабежа и насилия, которые истощали почву и доводили до одичания людей. Севооборот ограничивался лишь чередованием злаков (пшеницы и ячменя) и лугов «даже там, где почва оказывалась малопригодной для этого, чем нарушался королевский рескрипт, предписывавший обязан тельное соблюдение трехпольного севооборота»[8].

Дорожная сеть и насаждения находились в плачевном состоянии, что производило на иностранцев, видевших «столько бедствий и нищеты даже в тех районах, где почва была плодородной», удручающее впечатление.

Наемные рабочие, вилланы или батраки (юрнатери), жили в условиях жуткой бедности и террора. Если они осмеливались протестовать против несправедливости, их преследовали и бросали в тюрьму, а при малейшем ослушании забивали до смерти. «Казалось, крестьяне Сицилии никогда уже не смогут быть веселыми и счастливыми», — писал Бартелес[9], а Суинберн[10] и Брайдон[11] не мог ли понять, «как в стране, где земля рождает все необходимое даже без обработки, где столько расточают на роскошь, может существовать такое одичалое крестьянство, столь равнодушно сносящее иго самого жестокого рабства».

Но уже к 1780 году даже в Сицилии наметилось пробуждение духовной и культурной жизни, что нашло свое выражение в научных исследованиях в области юриспруденции и экономики, которые избавили значительную часть господствующего класса от апатии и равнодушия. Управлять судьбой Сицилийского королевства было поручено маркизу Доменико Караччоло, ученику Антонио Дженовезе, в школу которого он привнес идеи Джанноне, прогрессивные идеи гражданского обновления народов[12].

В отличие от своих предшественников, предпочитавших не портить отношений с баронами, Караччоло заявил, что «он отнюдь не намерен играть роль подголоска или передаточной инстанции», чем сразу же восстановил против себя сицилийских баронов, которые сил не жалели, чтобы «вставить ему палки в колеса». Он не раз говорил, что бароны «как волки, все на один манер». В самом деле бароны пожирали общины и «гнуснейшим образом эксплуатировали людей и их земли». Более того, «в силу существовавшей анахронической налоговой системы они деспотически распоряжались народным достоянием»[13].

Бароны в свою очередь считали Караччоло «умалишенным, высокомерным, невежей, грубияном с мыслями раба и мозгами набекрень», называя «караччоловщиной» любой безобразный поступок, совершенный людьми бесчестными.

Вот в такой трудной и напряженной обстановке Караччоло приходилось осуществлять свою политику реформ, поэтому «не следует удивляться, если ряд его реформ предали забвению»[14] и если современники «относились к нему с предубеждением и неприязнью»[15] вместо того, чтобы отдать должное его политической деятельности накануне конституционной реформы 1812 года.

В ответ аграрии, опасаясь крестьянских бунтов и восстаний, организовали свои частные отряды и контротряды для «устрашения плебса и оказания давления на правительство»[16], желая полностью восстановить свои феодальные привилегии и права, подорванные «караччоловщиной».

Хотя с введением конституции 1812 года юрисдикция баронов была де-юре упразднена и были отменены произвольные поборы сеньора и феодальное право запрета, вытекавшие исключительно из прерогатив сеньора, однако глубоко укоренившийся феодальный дух проявлял столь упорную живучесть, что действовал подобно коллективному гипнозу. К знати, которая считала своим правом сохранение за собой феодальных прерогатив и привилегий, примкнули те, кому в силу удачи, ловкости или предприимчивости удалось приумножить свои богатства и подняться по социальной лестнице.

Для феодалов, рассматривавших богатство как своего рода почетное и заслуженное право на сохранение социальных прерогатив, стремившихся сохранить прежние отношения с бедным людом и определенную дистанцию между ними и собой в смысле их порабощения, для феодалов, не желавших идти на какие-либо уступки в социальном плане, насилие и устрашение стали средством и заняли подобающее им место в той системе феодального общества, которую конституция Сицилийского королевства 1812 года попыталась отменить.

В то время как в Неаполе упразднение феодального строя законами от 2 августа 1806 года, то есть на 6 лет ранее, способствовало возникновению предприимчивого класса буржуазии, представленного лицами свободных профессий (адвокаты, нотариусы, врачи), а в Катании и Сиракузах наряду с поименованными профессиями образовались группы дальновидных и благоразумных аграриев и искусных ремесленников, в Западной Сицилии старый класс дворян ничего не сделал для подлинного и действительного обновления страны. Напротив, в ряде зон положение крестьян еще более ухудшилось, власть над ними была отдана целой своре насильников и самодуров, задача которых состояла в том, чтобы любыми средствами и в любых случаях подавлять всякую инициативу, направленную на ослабление самовластия баронов.

Столкновение между баронами и крестьянской беднотой произошло в начале XIX века, то есть непосредственно после того, как специальные статьи сицилийской конституции 1812 года санкционировали организацию коммунальных советов и парламента. Тогда-то и начались первые столкновения между сельской беднотой и баронами-аграриями. Крестьяне требовали применения 12 и 13 статей конституции 1812 года, отменившей феодальный строй; в силу этих статей крестьяне получали право открывать лавки, печь самим хлеб и пользоваться сервитутными правами в феодальных владениях. Однако сицилийские бароны продолжали упорно защищать произвольные поборы и свои феодальные права, позволявшие им взимать пошлину за проезд через их владения, плату за выпечку хлеба, за обмен денег, поборы на содержание постоялого двора (fondaco), за право быть почтальоном, за пользование давильным прессом и т. д.

9 февраля 1813 года Фердинанд Бурбон издал декрет об учреждении вооруженных отрядов для «наведения порядка в деревнях». С появлением этих вооруженных отрядов, которым правительство, по существу, отдало на откуп охрану общественной безопасности, возложив на них обязанность поддержания порядка и защиту имущества аграриев, и возник «дух мафии», дух насилия.

В «Истории сицилийской революции» Джемелли[17] отмечает, что «истоки этого пресловутого института восходят к феодальной эпохе, когда государственные силы были повсюду заменены силами частными, когда бароны-землевладельцы, желая защитить свое имущество, вынуждены были содержать на свои средства отряды «преступных элементов»; эти последние действительно охраняли их дворцы, усадьбы и стада, однако с тем условием, что бароны в свою очередь защитят их от преследования властей за все злоупотребления, грабежи и преступления, которые они совершат над другими. При таком положении вещей правительство не имело никакой возможности обуздать эти банды, которые преспокойно жили и бесчинствовали под сенью самого феодального замка».

Этот анализ был подтвержден Сальваторе Франческо Романо[18], писавшим в своем очерке, посвященном этой проблеме: «Вооруженные отряды, распущенные королевским декретом от 14 октября 1837 года, были затем восстановлены для оказания давления на сицилийский парламент 1848 года и для разгрома крестьянских отрядов, которые видели в революционной ситуации возможность своего освобождения».

«Дух мафии», то есть безграничная власть и насилие, осуществляемые любыми средствами, в любой момент и по любому поводу без всякого при этом риска предстать перед судом за свои действия, органически связан с ролью преступных элементов в борьбе землевладельцев с крестьянами, которые первые стали жертвами мафии. Именно в эту эпоху, то есть в 1812—1850 годы, «дух мафии» обретает конкретное воплощение. Его эпицентр — провинция Палермо, по мере же удаления от столицы Сицилии, то есть от центра политической и экономической власти, на восток его проявления все более слабеют. Народные восстания 1848 года фактически освятили существование этих незаконных организаций, призванных защитить частные интересы и привилегии.

Свидетель-современник следующим образом комментирует создавшееся тогда положение[19]: «Правительство, не способное бороться с мафией, настигнуть ее и покарать, вступило в сговор с преступниками — оно использовало их. Самых отъявленных мошенников пожаловали вместо петли на шею мундиром, денежным содержанием, а порой и орденом, словом, их сделали хранителями общественной безопасности. Простых же, мелких воришек прижали, но вместо пришедшей в упадок родовой аристократии «поднималась аристократия преступного мира, всеми признанная, обласканная и почитаемая».

Охрана огромной территории Сицилии была поручена немногочисленному штату, изредка достигавшему 200 человек. Поэтому вооруженные отряды прибегали к достойным их средствам, и правительство должно было мириться с этим. Появились сообщники, которые тоже становились звеньями разбойничьей цепи».

Начиная с 1812 года, по мере того как над феодальной системой нависала все более непосредственная угроза (вследствие народных движений 1820 и 1848 годов), клика габеллотто и главарей мафии, покровительствуемая баронами, старалась лишить законно установленные органы власти какой бы то ни было власти, фактически присваивая себе все их функции: охрана общественной безопасности в деревне была доверена частным отрядам охранников, а члены мафии заботились об отправлении правосудия на свой манер, ставя его в зависимость не столько от уважения закона, сколько от слепого подчинения им и стремления во что бы то ни стало лишить государственную власть повода вмешиваться в их дела. В результате они заставили признать их судьями и миротворцами и, наконец, быстрыми и молчаливыми вершителями правосудия, базирующегося на древнем законе мести.

Таково было положение в Западной Сицилии в 1830— 1840 годах, когда его разоблачил прокурор Пьетро Уллоа[20]. «Во многих сельских местностях, — писал Уллоа, — существуют братства, своего рода секты, именующие себя партиями, по им неведомы никакие собрания, ничто не связывает их, кроме одного — зависимости от главаря, это либо землевладелец, либо видный священник. У них есть общая касса, средства которой используют для того, чтобы добиться снятия какого-либо чиновника, или же для подкупа его, или защиты, а то и для обвинения человека невиновного. Между крестьянством и преступным миром возникло своего рода соглашение: стоит совершиться краже, как тотчас появляются посредники и предлагают мировую — за соответствующую мзду вернуть украденное...»

Положение оставалось таким же и 40 лет спустя. Вот что заявил 12 июня 1875 года в палате депутатов бывший главный прокурор апелляционного суда в Палермо Диего Таяни: «Органы государственного управления осуществляли свою власть путем соглашения с мафией, требуя ее услуг взамен оказываемого ей покровительства и гарантии неприкосновенности».

«А за услуги надо платить, — писал впоследствии экономист и политический деятель Дж. Лоренцони[21], — даже когда ими пользуются органы префектуры или же политические власти; последним в ходе борьбы между кандидатом, ставленником правительства, и кандидатом оппозиции трудно устоять перед искушением прибегнуть к помощи мафии, чтобы обеспечить победу своему кандидату. Подобные факты являют собой пример, который более пагубен, чем деятельность тысячи членов мафии, ибо он питает сам источник «духа мафии», порождает презрение к органам судебной и государственной власти, которые, пользуясь услугами мафии, сами становятся как бы ее сообщниками».

Таким было положение и после объединения Италии. Вот что писал комиссар полиции Д. Алонджи[22]: «За редким достойным похвалы исключением, в местных коммунах царят невежество и самое грубое, безудержное самоуправство, порождающие в ответ в народных массах страх, покорность и затаенную злобу. Честные и благородные люди бегут из мэрий маленьких коммун, ибо работать там трудно и опасно. Туда же алчно стремятся попасть мерзкие людишки с нечистой совестью, ибо это место сулит им незаконные доходы без риска предстать перед уголовным судом, сладость власти и самоуправства, воскрешающих в памяти образ дона Родриго[23] без его геральдического герба».

Таким же оставалось положение в конце минувшего века, когда в 1893 году в Сицилии состоялись выступления крестьян, организованных в «союзы трудящихся» (фаши). В 1893 году в Сицилии насчитывалось примерно 200 таких союзов, некоторые из них цели свое происхождение от рабочих обществ 1848 и 1860 годов, тех, которые за полвека до этого организовывали школы, общества взаимопомощи, медицинскую помощь и практиковали выдачу «займов под честное слово».

Созданные первоначально с целью организации взаимопомощи, эти «союзы», как бы они ни напоминали прежние рабочие общества, не были, по крайней мере при своем возникновении, связаны с анархо-социалистическим движением на континенте, правда их наиболее видные руководители явно находились под влиянием идей Энгельса.

Социалистическая партия, возникшая как партия рабочего класса в 1893 году, не выработала еще своей линии и своей позиции «по отношению к широкому движению народных масс, каким было движение сицилийских крестьян»[24]. Эта нерешительность явствует из письма, с которым Анна Кулишова[25] обратилась к Фридриху Энгельсу, «прося уточнений относительно критериев, которых следует придерживаться в отношении крестьянского движения в Сицилии и Венецианской области», а также из слов Н. Колаянни[26], который год спустя писал, что «тогда лишь очень немногие (а пожалуй, и вовсе никто) придавали какое-то значение событиям, происходившим в Сицилии, несмотря на двойное избрание нашего друга Дж. Де Феличе Джуффрида и несмотря на оказанную мне в 1890 году честь быть четырежды выдвинутым кандидатом в депутаты и на победу, одержанную мной в 1892 году».

Зато по-иному были расценены эти события правыми политическими и экономическими деятелями Сицилии, увидевшими в движении «союзов трудящихся» угрозу крушения феодальной структуры и ликвидации тех прерогатив, которые бароны-аграрии настойчиво и упорно отстаивали более столетия. «Быстрое ухудшение экономической ситуации, всеобщее недовольство, вызванное целым рядом причин, и выступления «союзов трудящихся», явившиеся следствием этих причин и в свою очередь побудившие массы к действию, довели положение до критического»[27], — писал Колаянни. И тут уж правительству надо было выбирать: или действовать решительно, но соблюдая при этом общественные свободы, а следовательно, проявить свою власть и по отношению к тому классу, который вызвал возмущение крестьянских масс, или же подавить крестьянское движение при помощи военной силы.

Войска генерала Морра ди Лавриано, специально направленные в Сицилию, избрали второй путь: за время с 20 января 1893 года по 4 января 1894 года солдаты убили 13 крестьян в Кальтавутуро, двух в Серрадифалько, одного в Алькамо, Ив Джардинелло, 11 в Леркаре, 8 в Пьетраперцие, 14 в Джибеллине, 18 в Маринео, 14 в Сан-Катерина-Виллармоза, кроме того, более 130 крестьян было ранено во время манифестаций, состоявшихся в Кальтавутуро, Катенануове, Касале-Флоресте, Милокке, Сутере, Аккуавиве, Виллальбе, Валлелунге, Сикулиане, Пьяна-дей-Гречи и в других селениях, где сельскохозяйственные рабочие выступали с протестами против ужасающих, скотских условий жизни и нищеты.