Пора сведения первых счетов

Пора сведения первых счетов

Если одни штатские французы ушли вместе с армией Наполеона, то другие остались в Москве, ожидая неминуемого сведения счетов. Вскоре в «свой город» вернулся генерал Ростопчин, который вновь взял бразды правления в свои руки. Этот человек – что всем известно – был крайне суров, чтобы не сказать жесток. И он решил унизить французов, дабы показать им, что они больше не хозяева в городе. «Среди важных административных мер, которые он счел нужным принять, – рассказывал спустя несколько лет И. Тургенев, – содержался запрет владельцам модных магазинов использовать французский язык на вывесках своих лавок»¹⁷⁸. И, разумеется, он начал охоту на членов французской колонии, коллаборационистов и «предполагаемых предателей». A. Домерг рассказывал это так, стараясь обелить своих соотечественников: «Генерал Ростопчин приказал затем разыскать русских и, особенно, иностранцев, которые после пожара заняли какую-либо должность во французской администрации. Известно, что большинство этих несчастных были принуждены к тому, дабы быть включенными в списки лиц, получающих пайки, без которых они умерли бы от голода. Все те, кого смогли найти, были поначалу заключены в тюрьму, из которой выходили только лишь для участия в общественных работах по расчистке улиц»¹⁷⁹.

Ясно, что возвращение русских в Москву должно было ознаменоваться крупной политической и административной чисткой. Такова логика войны. Одним из первых был арестован мэр города, купец Находкин, от которого потребовали предоставить список его «сотрудников». Далее каждому из них запретили покидать город. Некоторым, тем, кому посчастливилось не быть занесенными в официальный список, удалось вовремя сбежать вместе с корпусом маршала Мортье. Другим же, а их было намного больше, пришлось не просто оставаться в Москве, но и жить в ней под строгим контролем. Очень быстро создалась следственная комиссия, призванная определить участь городских служащих и всех прочих лиц, занимавших должности в оккупационной администрации. Губернатор Ростопчин по праву стал членом этой комиссии, наряду с двумя сенаторами из Санкт-Петербурга: Модерахом и Болотиковым. Первое заседание началось 3/15 декабря 1812 года, и работа продолжалась целых три месяца. По итогам столь длительного расследования Ростопчин 16/28 февраля 1813 года представил свой доклад министру юстиции, а тот переслал его в Сенат. Только 8/20 июля 1815 года указ Сената, переданный Московскому губернскому суду, определил пункты обвинения и наказание¹⁸⁰. Понятно, что весь этот долгий период ожидания многих французов не покидало чувство тревоги. Например, г-на Юэ, руководившего большой типографией Всеволожского, реквизированной французскими оккупантами¹⁸¹. Когда французские войска ушли из Москвы, он решил – по крайней мере, сначала – последовать за ними. «Но еще до исхода первого дня пути, – рассказывал шевалье д’Изарн, – он был ограблен и сильно избит французскими солдатами, после чего вернулся в Москву, где никто потом его ни разу не побеспокоил». Этому человеку по-настоящему повезло, в отличие от многих его соотечественников.

Кюре церкви Сен-Луи-де-Франсэ, известный нам аббат Сюррюг, оставался настороже, хотя и старался не показывать тревогу за свою судьбу. «С тех пор как восстановился старый порядок, – писал он 8 ноября 1812 года, – многие из тех, кто остались в Москве, были грубо потревожены. Ко мне все относились доброжелательно, поскольку знали, что я остался из чувства долга и не имел с представителями французских властей отношений, способных меня скомпрометировать. Странно, но при тех немногих встречах, что у меня с ними были, я видел с их стороны лишь почет и уважение. Они выражали мне свое удивление тем, что я, как они говорили, обречен оставаться в Москве. Я им отвечал, что те же принципы, кои вынудили меня покинуть родину, удерживают меня в Москве. Я имел случай увидеть г-на де Лессепса¹⁸². Многие московские французы покинули город вместе с армией, что вызвало сильное смятение среди оставшихся. Usque quo, Domine?»¹⁸³ Священник много размышлял о Французской революции, вынудившей его отправиться в изгнание. Привязанный к ценностям Старого режима и, конечно, к институту церкви, он не готов был поступаться некоторыми принципами, о чем уверенно заявлял. Смелый до фатализма, аббат Сюррюг надеялся, что кризис, пережитый Москвой, – явление временное. К старому порядку он был привязан больше, чем к новому.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.