ГЛАВА VIII. ЗЕЛО БЫЛО СТЯЗАНИЯ МНОГО
ГЛАВА VIII.
ЗЕЛО БЫЛО СТЯЗАНИЯ МНОГО
…Мы не смеем сопоставлять или сравнивать себя с теми, которые сами себя выставляют: они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно.
Апостол Павел (2 Кор. 10,12)
Антиохийский патриарх Макарий, завершив пребывание в Москве, отправился в свою вотчину, сделав остановку в Макарьевском Желтоводском монастыре, из которого отписал патриарху Иоасафу: «В здешней стране много раскольников и противников не только между невеждами, но и между священниками: вели их смирять и крепким наказанием наказывать».
В наблюдательности верховному пастырю, окормлявшему окраину турецких владений, Антиохию, нельзя отказать. Напомним, что Московский собор в ходе заседаний рассмотрел дела «вождей старой веры», а ослушникам из церковного клира пригрозил вечным проклятием, совместно «с Иудою предателем и с распявшими Христа жидами… и со прочими… еретиками».
К числу сочинений, «особенно полезных для просвещения христиан светом евангельской мысли и для обличения неправых мнений старообрядческих», был причислен «Жезл правления» Симеона Полоцкого. С кем же предстояло ему скрестить копья в острой полемической схватке? В предисловии говорится: «Ныне сатанинным действом вооружились… вторые филистимляне… во-первых: исходит Никита, бывший поп соборныя церкви Сузделя града… Равный борец и подобный Никите хулитель — Лазарь поп со своим богомерзким полчищем…»
«Как Давид против великана Голиафа», по образному сравнению современника, выходил Симеон Полоцкий со «своим мысленным жезлом», не оставив камня на камне от воззрений первоучителей раскола. А между тем доля истины в защите древнего отеческого благочестия имелась. Никоновы справщики книг были далеко не безгрешны, допускали ошибки, вызывавшие разночтения. Об этом прочитаем откровение поэта приказной школы Савватия:
И велено нам исправляти
и в мир преподавати,
и на нас та вся вина и исправа лежит…
<...>
А иныя многая статьи неудобь разумныя,
а по своему разуму зделати их, — и мы паки будем безумныя.
<...>
Тяжко бо есть застарелый обычеи переменити.
Трехперстное осенение крестом и другие церковные обычаи вошли в духовную жизнь через несколько веков после того, как от Византийской империи не осталось и следа, а Россия продолжала блюсти верование, исходящее от Крещения Руси. Об этом писалось в челобитной, которую направили царю Никита Пустосвят и Лазарь. Они без обиняков утверждали, что Русская церковь в результате Никоновых новин «потеряла православие, а церковные книги преисполнены всяких злых ересей».
Не слишком грамотному провинциальному русскому духовенству любой маломальский отход от прочно установившихся традиций казался всемирным потопом. Но вступать в открытый спор с реформаторами Русской православной церкви и самим царем отваживались далеко не все. Первым это сделал протопоп Аввакум в 1654 году, то есть за десять лет до того, как Симеон Полоцкий обосновался в Москве.
«Паки реку московское житие, — начал свое повествование Аввакум после возвращения из дальневосточной ссылки. — А се посулили мне Симеонова сесть на Печатном дворе книги править…» Но молчаливо корпеть над страницами церковных фолиантов Аввакум не намеревался и, как он писал в «Житии», не единожды ходил к боярину Федору Михайловичу Ртищеву и митрополиту Крутицкому Павлу «браница со отступниками и много шумел с еретиками о вере и законе».
В это же самое время Симеон Полоцкий был частым гостем и в доме знатного российского вельможи и владыки Павла, где бывал и Аввакум. Называя своего оппонента «старцем»[60], протопоп говорил: «Острота, острота телесного ума! да лихо упрямство; а се не умеет науки». Аввакуму были ненавистны приверженцы философии, риторики и красноречия. Без сомнения, Симеон Полоцкий входил в их число.
Перу протопопа Аввакума принадлежат десятки книг, посланий, которые ходили по России, порождая противление церковным нововведениям. В такой обстановке Алексей Михайлович решился предпринять последнюю попытку к полюбовному разрешению нескончаемой распри.
Выполняя поручение царя, к непокорному протопопу отправились Симеон Полоцкий и боярин Артамон Сергеевич Матвеев. Дважды, 23 и 25 августа 1666 года, сходились противники в словесных перепалках. При всей горячности споров Симеон Полоцкий отдавал Аввакуму справедливость, отделяя природный ум и настойчивость от глубоких заблуждений. Являлись они таковыми или нет — предмет многолетней полемики. Прослеживая житие Симеона Полоцкого, мы не вправе не упомянуть о ключевых воззрениях первоучителя раскола на культуру.
В описываемые времена понятие «культура» робко пробивало ростки сквозь толщу невежества усилиями одиночек и подвижников, представителей либо правящей элиты, либо церковнослужителей. Православной церкви волею обстоятельств было суждено вместе с окормлением паствы учиться самой и нести просвещение в народ. Аввакум на дух не переносил элитарности культуры и тем более деления «братьев по духу» на наставников и учеников. Священник и мирянин равны перед Богом, и потому всякая церковная иерархия, по мысли Аввакума, абсурдна. Учительский труд и писательство для протопопа стоят ниже нравственного устроения души. «Верному человеку подобает молчанием печатлети уста и выше писанных не мудрствовати», — противоречит Аввакум сам себе, ибо он сам был учитель и плодовитый писатель.
Итак, конец августа 1666 года. Слово Аввакуму:
«И я в то время плюнул, глаголя: сердит я если на дьявола, воющего в вас, понеже с дьяволом исповедующие едину веру и глаголеши, яко Христос царствует несовершенно, равно со дьяволом и еллины исповедуеши во своей вере…»
Аввакум ни разу не упоминает в «Житии» имени Симеона Полоцкого, метая громы и молнии по адресу «последышей Никона», походя, раздавая им ядовитые характеристики. «С этим философом, зело было стязания много: разошлись, яко пьяны; не мог и поесть после крику». Кричал больше, конечно, Аввакум, человек упрямый и непоколебимый в своей правоте. Становилось ясным как божий день, что одними увещеваниями одолеть раскольников не удастся. И вовсе не случайно, что Большой Московский собор приравнял старую веру к «воровству», а самих ее приверженцев объявил государственными преступниками.
Мы не станем пересказывать содержания «Жезла правления», однако сосредоточим внимание на отдельных статьях, действенность которых на многие лета предопределил труд Симеона Полоцкого.
Итак, вступление. Архиерей, по мнению автора, избранный на высокое служение Господом и наделенный Всевышним жезлом, обязан употреблять сей священный предмет и как «жезл доброты», и как «жезл (вервие) наказания». Первый — для паствы, которая покорно следует учению святой Православной церкви, другой — для отщепенцев. Единственным учителем и светильником в делах веры называет Симеон Полоцкий архиерея, который держит бразды правления в такой уязвимой области, как духовное здоровье народа. «Примите сей жезл, отгоняйте им псов, лающих на вас и на церковь, утверждайтеся им и утверждайте колеблющихся», — завершает Симеон Полоцкий вступление.
Исследователь раскола Д.П. Ягодкин разделил обличения Никиты и Лазаря, с которыми выступил Симеон Полоцкий на страницах «Жезла», на три рода: «Обличения догматические, обрядовые и нравственно практические. Первого рода обличения главным образом касаются православного учения о существе Божием, о лице Иисуса Христа, о лице Богоматери, святых, наконец — учения о времени пресуществления Евхаристии. Второго рода обличения затрагивают разные предметы частного и общественного богослужения, например крестное знамение, пятипросфорие, пение аллилуйи… Третьего рода обличения охватывают собою предметы, касающиеся пастырской обязанности и нравственной жизни вообще…»
Как видим, ни глава «Наказания: в наказание непокорных овец», ни глава «Казнения…» в этот ряд не попали. А между тем Симеон Полоцкий, отбросив деликатность, вступил в борьбу со своими противниками, не выбирая особенно выражений и не испытывая боязни уронить свое достоинство. «О, невеждо!» — обрушивается Симеон Полоцкий на Лазаря, «мертвого душею». Достается от автора и другому расколоучителю: «Лживый Никита, как сатана, достоин низвержения из церковного небесе и придания вечному огню».
В завершение трактата Симеон Полоцкий обращается с молитвой ко Господу: «…Отче святый, отпусти им, не ведают бо, что творят: обрати языки их, орудия хуления, на орудия хваления: даждь им возненавидете лесть и возлюбите правду: отжени от них злато советника дьявола, пристави же доброго и бодрого вождя ангела Твоего: да уклонятся от зла и сотворят благо».
Уже после кончины Симеона Полоцкого богословы стали подробно исследовать его труд «Жезл правления» и обнаружили множество недостатков и погрешностей. Напомним, что Симеон Полоцкий первым в России взялся за полемическое перо. «Жезл правления» — первый опыт литературного противоборства, благодаря которому ревнители православия получили возможность смело и обстоятельно выступить против раскола, явления неординарного и, как оказалось, живучего[61]. Никто из тогдашних церковных деятелей попросту не смог сотворить подобного, а тем более в столь короткий срок.
Народная мудрость гласит: хороша ложка к обеду. Обедом тем был Большой Московский собор, окончательно решивший судьбы раскольников.
Протопоп Аввакум был сослан в Пустозерск, небольшой городишко в Архангельской глухомани, где и был сожжен с товарищами по вере[62] за непокаяние и написание дерзкого письма, в котором ругал, как мог, царя Алексея Михайловича и патриарха. Лазарю и Епифанию, сподвижникам Аввакума, были вырваны языки. Никита Пустосвят был отлучен от церкви и заточен в темницу Угрешского Николаевского монастыря. 26 августа 1667 года он был доставлен в Москву. О нем ничего не было слышно вплоть до 1682 года, когда раскольники, уже в правление царевны Софьи, вновь подняли головы. 6 июня 1682 года Никита Пустосвят был казнен в Москве на Лобном месте.
Испытания и напасти, которые с постоянством обрушивались на русский народ и Московское государство, внутренние неурядицы и раздрай, царившие в церковной жизни, запечатлены не только в официальных бумагах и переписке деятелей времени правления Алексея Михайловича, но и в сказаниях и песнях. В одной из них, о соловецком раскольническом бунте, пелось:
А войска уж подступили,
Монастырь-ет разорили,
Трудников всех полонили,
В лед живыми погрузили,
Все иконы пороняли,
Все сосуды перемяли,
Стары книги перервали
И в огонь все пометали…
Так по всей России твердой карающей рукой были установлены правила, которые сформулировали Большой Московский собор и творение Симеона Полоцкого «Жезл правления». Алексей Михайлович обнажил «меч материальный», издав несколько указов, по которым воеводам предписывалось разыскивать раскольников и подвергать их «царским сиречь казнениям по градским законам».
Повествуя о полемическом даре Симеона Полоцкого, мы должны упомянуть об одном важном, но малоизвестном событии, участником которого стал игумен Заиконоспасского монастыря.
Летом 1671 года после долгих скитаний по европейским странам и преследования турецких властей в Москве объявился молдавский дворянин Николай Милеску (Спафарий)[63]. Был ли зачислен Спафарий в разряд «возмутителей спокойствия» Османской империи, неизвестно, но то, что сей муж отличался завидной ученостью, сомнению не подлежит. Его имя было известно во всем христианском мире. В Москве Спафарий предложил свои услуги боярину А.С. Матвееву, человеку с передовым складом мышления, возглавлявшему Посольский приказ. Судя по всему, молдаванин-полиглот пришелся ко двору. 14 декабря 1671 года был издан именной царский указ, по которому молдаванин получил место главного переводчика «с греческого и волошского языков».
Но прежде чем Спафарий обрел почетное и хлебное место, ему предстояло испытание на крепость веры. Экзаменовали ученого, неважно владевшего в то время русским языком, «преосвященный Паисий Лигарид, митрополит Газский, иеромонах Епифаний (Славинецкий), иеромонах Симеон».
Беседа православных служителей после нескольких взаимных уважительных приветствий переросла в жаркий диспут, где первую скрипку играл Симеон Полоцкий, задавая вопросы и испытывая Н. Спафария на крепость христианской веры. Не прекращался богословский спор даже во время трапезы и закончился тем, что каждый из спорщиков остался при своем мнении: «Не вся может человек знати…» Судя по записи беседы, именно Симеон Полоцкий довел Н. Спафария каверзными вопросами до изнеможения, ибо под конец ученый заявил: «Довольно ми есть глаголити, глава ми изнемогает».