Глава 13 Код Бехистуна

Глава 13

Код Бехистуна

Жизнь Заратустры полна загадок – как, впрочем, жизнь любого пророка, усердием многочисленных прозелитов обращенная в легенду. Уже спустя годы после ухода реалии жизни дополняются многими вымыслами, спустя десятилетия она превращается в житие, ну а через столетия уже почти и невозможно найти рациональные зерна посреди пышно разросшейся нивы мифов, преданий и архетипических арабесок.

Реально мы не знаем о Заратустре практически ничего. Даже имя его и то трактуется двояко, то ли похвалой, то ли оберегом. Не осталось и описания внешности пророка, – скорее всего, он не выделялся среди соплеменников ни грозным ликом, ни богатырской статью. Поговаривают, что у него будто бы были три жены, три сына и три дочери – ох, уж эта архетипическая троица! Рождение чудесно, жизнь подвижническая, кончина трагична – как и подобает герою! Известно, что родом Заратустра был с востока Ирана, где и начал проповедь своего учения, поначалу мытарственную, но вдруг приобретшую популярность. За Заратустрой числились сорок ближних учеников, неофитами были многие влиятельные лица, в том числе правитель небольшого царства в пограничье современных Ирана и Афганистана.

А вот тут начинаются загадки и немалые споры. Дело в том, что некий Виштаспа или Гистасп состоял в числе приближенных Кира Великого, а сын того самого Виштаспы впоследствии сделался царем царей, величайшим из монархов своего времени. Можно ли отождествить двух Виштасп, одного из которых авестийская традиция помещает на востоке Ирана, другого, уже исторические свидетельства, – на западе?

Большинству исследователей зороастризма эта версия не по вкусу – она кажется им притянутой за уши. Легенда о пророке вырождается в некий исторический романчик – это во-первых. Во-вторых же, получается, что учение Заратустры имеет не столь уж глубокие корни до того момента, как «засветилось» историческим фактом – в качестве государственной религии и философской доктрины. Получается, что Заратустра вылез из тьмы, сказал откровенное слово – и целая нация, к слову немалая, вдруг приняла новую веру.

Возможно ли это, если учесть, что подобные религии воздвигались кирпичик за кирпичиком не одно столетие. Иудеи приняли Яхве по меньшей мере после тысячелетнего метания. Христианство металось между язычеством, митраизмом, гностицизмом и таинственными восточными культами несколько долгих столетий. А тут – некий пророк провозглашает существование единого и единственного бога и ведет за собой толпы новообращенной паствы. Возможно ль?

А то нет! Едва ли кто сомневается в существовании Мухаммеда и стремительном успехе ислама. Просто арабы в тот момент нуждались в том Боге – в противном случае рисковали бедуинствовать от оазиса к оазису. А вот римляне не нуждались, и потому пришлось дожидаться Константина Великого, вполне прагматично «продвинувшего» одного из богов – того, который верховодил самой фанатичной паствой, что и принесло победу в междоусобицах императору-язычнику. И арии нуждались именно в таком Боге, вернее, в истовом слове и в великой идее, какая утверждала прозелита новой веры как единственно праведного, а всех его противников – слугами лжи и зла. Ну и заодно с соответствующими преференциями победоносным праведникам.

Заратустра с его верой был нужен именно людям, алчущим победы. На востоке, в царстве Виштаспы, ему не удалось найти серьезной поддержки. Местные жрецы-другванты к конкуренту отнеслись, мягко говоря, без восторга. Возможно, именно они, приверженцы отеческих культов, и натравили на неосторожного неофита Виштаспу туранских кочевников. И Заратустре с его покровителем пришлось спешно отбыть подальше от слуг лжи – на запад.

Возможна и иная версия, что Виштаспа из царского рода Ахеменидов всегда входил в круг приближенных царя и принял Заратустру уже при парсийском дворе. На этой версии настаивали жрецы-маги, определяя родиной Заратустры один из западноиранских городов.

Так или нет, события переместились на запад Иранского нагорья. Здесь арии – мидяне и персы – возвысились над соседями, но останавливаться не собирались. Воинственного пыла и сил у них доставало, а вот подходящей идеи, дабы поддержать тот самый пыл, не было. Заратустра с его лозунгом борьбы праведников, слуг истины против слуг лжи пришелся как нельзя кстати. Едва ли он стал духовным лидером – скорее всего, попросту не успел, но недаром ему приписывалось руководство несколькими десятками преданных учеников, да и Виштаспа, личность довольно известная, пришелся ко двору – парсийскому.

Сам пророк был благосклонно принят в мидийском сословии магов, что претендовали на исключительную духовную роль среди собратьев и в силу этого пребывали в оппозиции царю Иштувегу, который пытался подмять под себя племенную аристократию, не сознавая всей опасности сего занятия.

Расчетливые маги обнаружили в учении Заратустры то, что искали, – оригинальную идею, выделявшую его среди прочих. Они решили подхватить знамя новой веры и сделать ее своей – как некий оригинальный «бренд», привлекательный для военной верхушки. Если Заратустра, как кажется (но, может, лишь кажется), осуждал войну, мидийские маги ее оправдали. Неизвестно, был ли к тому времени жив сам Заратустра, но идея противостояния истины и лжи пришлась как нельзя к месту.

А вот здесь стоит уделить несколько слов датам – во многом условным. Согласно зороастрийской традиции, крайней к нам датой, допускающей наличие в бренном мире Заратустры, считается 583 год до н. э. Так что по нашей гипотезе он вполне мог знаться с царем Иштувегу. Был ли знаком с пророком Кир, тогда еще не Великий? Не исключено, что мог, – юношей, если условно определить год рождения Кира рубежом VII – VI веков до н. э. Впрочем, Кир мог и впоследствии познакомиться с учением Заратустры через посредников – через того же Виштаспу.

Так или иначе, какая-то незримая духовная сила подтолкнула Кира восстать против мидян, а потом начать беспрецедентную экспансию в Передней и дальше – в Средней Азии. И символично, что погиб великий царь в походе против самых непримиримых слуг лжи – тех самых кочевников-туранцев, анарйа, которых ненавидели арьи, как своих извечных многовековых противников.

Наследники Кира продолжили победоносное шествие по миру уже под знаменем новой веры. Но то была совсем не та вера, которую привнес в мир Заратустра. Жрецы-маги узурпировали учение Многоверблюдного. «Чистый» зороастризм умер, просуществовав едва ли с полвека. Если Заратустра, предварив своего верного почитателя Ницше, умертвил богов во имя единого несотворенного Бога, чья суть демонотеизировалась разве что абстракциями Амеша Спента, маги ненавязчиво вернули все на круги своя. Ну кому, скажите на милость, нужны Благая Мысль с Лучшей Истиной, Святое Благочестие с Целостностью!

И вот Благая Мысль Воху Мана «выпасает» скот, Лучшая Истина Аша Вахишта поддерживает огонь, Власть Желанная Хшатра Варья заведует металлами и небом, Святое Благочестие Спента Армайти покровительствует земле, Целостность Хаурватат – растениям, Бессмертие Арметат – воде, Спента Манью вместе с Ахура-Маздой – человеку.

Понимая, сколь чужды простолюдину абстракции Бога, пусть и наделенные свойствами стихий, маги ввели в новую веру старых богов Атара, Митру, Вертрагна, Арьямана; впрочем, их почитание никогда не исчезало. Ахура-Мазда вдруг приобретает сразу несколько жен – Спента Армайти, Паренди, а заодно становится отцом ведущих божеств Атара, Аши, Сраоши, Рашну, Митры.

Ближайшее окружение Ахура-Мазды получает наименование ахуров, пантеон в целом был поименован язатами – достойными почитания.

Ну и, наконец, блестяще, образно воплощается в жизнь идефикс Заратустры – о противостоянии истины и лжи. Каждый благой бог обретает себе антипода – дэва. Именно в этот миг происходит окончательное размежевание ахуров и дэвов, наметившееся еще в эпоху великого арийского раскола.

Заодно поделили надвое всех животных тварей. Большинство были признаны бесполезными, а то и вовсе – вредными. Таковых нарекли храфстра – низкие животные, порожденные Анхра-Манью. В разряд храфстра попали волки, черепахи, змеи, лягушки, мухи, пауки, скорпионы… Что ни говори, твари по меньшей мере малосимпатичные. Уничтожение храфстра считалось настолько благим делом, что зороастрийцы предавались ему без особой на то практической надобности, чем немало поражали воображение иноверцев-иноземцев. Геродот поведал: «Маги же собственноручно убивают всех животных, кроме собаки и человека. Они даже считают великой заслугой, что уничтожают муравьев, змей и вредных (пресмыкающихся) и летающих животных».

Возглавлял армию храфстра Ажи-Дахака – трехглавый дракон. Побежденный героем Траэтоной, Дахака был прикован к скале Демавенд, откуда вырвется, когда начнется последняя битва между добром и злом. Он вновь нападет на мир Ахура-Мазды и будет окончательно уничтожен героем Керсаспом. Змеи вообще и в целом – создания, более прочих нелюбые Ахура-Маздову воинству. Все эти гады-драконы отождествлялись с туранским отродьем. Хотя не везде. Арии-кафиры, осевшие в Нуристане, к змеям относились лояльно. Почему? Осталось загадкой. Ну разве что предположить связь культа змеи с Землей и Небом.

Благими были признаны немногие создания, приносящие несомненную пользу. Здесь преемники Заратустры не стали оригинальничать. Особое отношение было к трем вернейшим слугам человека – коню, быку и собаке. Но кажется, более прочих почитался бык, из семени которого, как считалось, произошли все живые существа.

Двойственным оказалось отношение к хаоме. Заратустра проклял и ритуальный напиток, и растение, отказал в признании и зеленоглазому богу. Но слишком была велика сила древнейшей традиции, слишком велика привязанность к хмелящему снадобью, слишком велика значимость хаомы для магов, поддерживавших посредством хаомы свой авторитет. Потому хаому даже восславили, устами Заратустры посвятив ей целый яшт, в котором пророк обращается с мольбою к Хаоме. Как и прежде, истово почитались стихии, прежде всего огонь. Его возжигали на пави – платформах для жертвоприношения; во время походов перед царем несли неугасимый огонь. Со временем Атару стали возводить грандиозные храмы. Гораздо большую значимость, нежели прежде, приобрело хварно – божественная эманация, дарующая силу, власть, процветание. Теперь хварно сделалось своего рода посредником между Ахура-Маздой и повелителем Персии – читай: мира. Ахура-Мазда торжественно вручал хварно царю, как то отражено на знаменитом Бехистунском барельефе, тем самым не просто утверждая его, царя, власть, но и его, царя, божественность, богопреемственность, богоподобие – как угодно. Персидские цари сами претендовали на суть верховного божества – творца, поддержателя и повелителя мира, по сути оттесняя на второй план Ахура-Мазду. Этим объясняется тот факт, что имя бога с течением времени в посвятительных надписях бывает подменяемо именем царя.

Зороастрийские традиции выстраивались постепенно. Роль и значимость новой веры во многом зависели от расположения к ним того или иного правителя.

Кир едва ли был истовым зороастрийцем. Пусть его и отличала истовость в борьбе с внешними врагами ариев, в первую очередь туранцами, но скорей то было естественное стремление ярко выраженного пассионария завоевать себе великую славу, богатство, утвердить власть – а через все это бессмертие в потомках.

Сын Кира Камбиз был человеком со странностями. По крайней мере, так считали его современники; хотя не исключено, что каверзные сплетни о Камбизе выдумали потомки. Камбиз захватил Египет, после чего загадочным образом скончался – будто бы нечаянно нанес себе рану мечом; вероятно, все же ему помогли.

Собственно в Персии в это время была великая смута: власть захватил маг Гаумата. От самозванца парсийские аристократы быстро избавились, возведя на престол Дария, сына того самого Гистаспы-Виштаспы, который, возможно, покровительствовал Заратустре.

Не мудрено, что Дарий симпатизировал зороастризму. Более того, будучи человеком неглупым, он прекрасно понимал роль подобной религии, которая была способна не только сплотить этнически-лоскутное одеяло империи, но и своей установкой бороться за истину до самой победы добра. Таким образом, зороастрийская вера благословляла экспансию против любого неверного народа, олицетворявшего ложь и зло.

Потому-то Дарий восславил Ахура-Мазду, объявив символ веры: «Ахура-Мазда – великий бог, создавший эту землю, создавший небо, создавший человека, создавший счастье для человека, сделавший Дария царем, одним царем над многими, одним владыкой над многими… Ахура-Мазда, когда он увидел эту землю в смятении, тогда и поручил ее мне, он сделал меня царем. По милости Ахура-Мазды я таков, что я – друг правых, я – недруг злых. Я не желаю, чтобы слабым делали зло сильные, и я не желаю, чтобы сильным делали зло слабые. Того, что правдиво, того желаю… Я не желаю, чтобы кто-либо делал зло; но я не желаю и того, чтобы кто-либо, делающий зло, не был бы наказан…» (Бехистун).

После подобного заявления любая агрессия в глазах правоверного арья была абсолютно оправданна. Под знаменем новой веры Дарий продолжил войну против неверных. Это он шагнул через Геллеспонт и крепкой ногой стал на Балканах. Афиняне разбили персов при Марафоне, ознаменовав свою победу легендарным бегом – прихотью отнюдь не спортивной, но ради спасения государства, ибо гонец не орал истошно, как уверяли: «Радуйтесь, афиняне, мы победили!» – но предупредил, что персы порядком потрепаны, но еще не разбиты и, обогнув мыс Суний, могут без боя занять оставшиеся беззащитными Афины.

Преемник Дария Ксеркс продолжил наступление на запад. Хотя афиняне выставляли его лентяем и трусом, едва ли он был таким. Быть может, Ксеркс и не отличался энергичностью, но был последователен и настойчив. Он подавил восстания в Египет и Вавилонии и сумел организовать грандиозный поход против Эллады, которая, однако, устояла.

Сделав упор на внешнюю политику, Ксеркс не забывал и о внутренней. Именно он окончательно утвердил зороастрийский пантеон и запретил культ дэвов во всех сатрапиях империи, закрепив свое повеление на каменных скрижалях – «Дэвов не почитай!» Если прежние владыки терпимо относились к прочим богам, Ксеркс проводил весьма жесткую религиозную политику, не просто отказав в поддержке храмам иноверцев, но и время от времени теребя их казну.

Возможно, это и сыграло свою печальную роль в судьбе Ксеркса. В конце концов он надоел своим подданным и был умерщвлен с наущения собственного сына начальником дворцовой стражи.

Артаксеркс, прозванный Долгоруким – одна его рука была и впрямь длинней другой, – оказался политиком куда более расчетливым, нежели отец. Дабы не искушать судьбу, вернее, приближенных преференциями нового переворота, он для начала прикончил приведшего его к власти начальника стражи; в дальнейшем он вел себя весьма осмотрительно, в том числе и в вопросах веротерпимости. К богам собственно зороастрийским он присовокупил иноземных, в первую очередь богиню Иштар, занявшую место подле Ахура-Мазды под именем Анахит. Возвысился и древний Митра. Возникла троица наиболее почитаемых божеств, к которым присоединяли Вертрагну.

Долгорукий правил едва ль не полвека, а после его смерти началась чехарда. Его сына придушили по пьяни после пары месяцев счастливого правления. Согдиана, бастарда, убившего брата, прикончили спустя полгода после вступления на престол. Очередной наследник-убийца по имени Дарий, присвоивший – что свойственно убийцам – пышное прозвище Добронравный, провел на престоле два десятка лет и прославился борьбой за власть против очередного брата, которого после победы умертвил, приказав бросить в яму с угольями.

Далее заговор следовал за заговором, а казни становились все изощреннее. Сатрапы рвали империю, а в политике верховодила царица Парушиятиш (Парисатида), чье имечко переводится в приличном обществе почти непроизносимо. Царица крутила муженьком, а заодно и братом, как хотела, и, сдается, была причастна к его смерти, хотя история фактов не сохранила.

По смерти мужа она решила подарить престол любимому сыну Киру, однако законный наследник, его брат, очередной по счету Артаксеркс, сумел Кира одолеть, хотя того поддержали греческие наемники, в числе которых был знаменитый авантюрист, а по совместительству философ и писатель Ксенофонт.

Но Парисатида продолжала крутить интриги и дальше, отомстив всем, кто был причастен к гибели сына, а заодно убила ненавистную сноху, предвосхитив Марию Медичи тем, что травила соперниц, разрезая плод ножом, одна из сторон которого была щедро смазана ядом.

Впрочем, все это мы знаем от придворного врача Ктесия; а сочинитель он был еще тот, что не мешало ему обвинять в выдумках своего соперника по искусству истории Геродота. Ну а далее властная мать-царица скончалась, и на царя поднялись все верные прежде сатрапы, а заодно и многие сыновья. С бунтовщиками – в том числе и сыновьями – Артаксеркс немилосердно расправился, почему и умер в собственной постели и даже, кажется, собственной смертью в возрасте аж восьмидесяти шести лет, из которых большую часть жизни просидел на троне.

Сынок, также Артаксеркс, был под стать своему отцу, приказав в первый же день царствования перебить едва ли не сотню родных и сводных братьев. Восстания он подавлял также безжалостно, истребляя сатрапов и вырезая население взбунтовавшихся городов. Заодно уничтожал храмы – места душевного отдохновения побежденных, а священного быка Аписа приказал зажарить, после чего с ближними почитаемую скотину и съел.

Но кончил этот царь хуже предшественника, будучи отравлен евнухом Багоем, который спустя пару лет убьет и царского преемника.

И вот на престол Персидской державы взошел небезызвестный Дарий Кодоман, которому суждено было стать последним из Ахеменидов.

Все эти годы новая вера, принесенная на просторы Персиды великим пророком, кажется, процветала. Все более пышными становились обряды. Возводились роскошные храмы, на которых горел неугасимый огонь. Приносились пышные жертвы стихиям, причем жертвенное мясо прибирали к рукам прагматичные маги. Хаому они тоже потребляли, хотя, думается, со временем заменили ее вином – и достать проще, и крышу не сносит.

И все было распрекрасно, и империя, хотя и не без известных потрясений, благоденствовала, покуда вдруг откуда ни возьмись объявил о себе давний ретивый соперник – вера в Бесконечное Время, Зервана.