Часть II. Выстрел перед полуднем.
Часть II. Выстрел перед полуднем.
Кто может сказать с определённостью,
что он доживёт до завтрашнего дня?
Лама Кази Дава-Самдуп,
"Океан Удовольствия для Мудрого"
Тихое августовское утро озарило недвижное зеркало широкой Авачинской губы. Прохладный белесый туман, призрачный и почти невесомый, окутал берега; он тает, сползая в бухту, и обещает светлый и чистый августовский день с щедрым солнцем и почти полным безветрием. Последний день лета изо всех сил хочет быть погожим, он хочет подарить всей Камчатке сам себя и стать незабываемым, словно желает дать кому-то последний шанс перед тем, как наступит обычное время оглядываться назад и подводить итоги - раздумчивая и немножко печальная осень.
От места, где неподвижно стоят на якоре шесть грозных боевых кораблей, хорошо видно почти всю губу, во все стороны. Волшебной красоты бархатные зелёные холмы, обрывающиеся к воде, тихие заводи и бухточки, причудливые прибрежные скалы... Виден и выход в океан - словно вымощенная отполированным хрусталём дорога меж серо-коричневых скальных ворот, и Три Брата, и Бабушкин Камень, словно вечный недвижимый часовой... Поднимающийся на востоке переливающийся оранжевый диск солнца становится ослепительным и слащаво-тёплым; его лучи неспешно играют в почти стоячей воде редкими ленивыми зайчиками, навевают истому, нежно касаясь лба и щёк...
Просыпается новый день, этот последний день лета - и его встречают угрюмые вулканы, красно-коричневой громадой взлетающие в прозрачную голубую высь. На самом высоком из них заметна шапка свежевыпавшего снега. Уже давно проснулись суетливые чайки, вот они, отчаянно вереща, закрутили огромный живой клубок вокруг какой-то плавающей на воде снеди. Изредка из зеркала воды выпрыгивает очумевшая рыбёшка, и тогда одна из чаек стремительно пикирует на неё - когда удачно, а когда и нет.
Берег уже давно проснулся. Над Сигнальным мысом поднят крепостной Андреевский флаг - он не развевается по причине абсолютного штиля, и огромное бело-голубое полотнище повисло безжизненно. Крохотные фигурки оживлённо суетятся меж деревьев, их можно легко различить и на песчаной косе, и на склоне сопки к юго-востоку от порта, но особенно много их на Лаперузовом перешейке, где прямо возле скромного деревянного памятника знаменитому французу на скорую руку сооружён небольшой, толком не достроенный редут. Люди готовят тяжёлые ядра и картузы с порохом, раскладывают фитили и запальные трубки, волокут что-то ещё. Пять пушек батареи голодными чёрными жерлами уставились на гладь бухты, на шесть военных кораблей, три из которых фрегаты, а ещё корвет, бриг и трёхмачтовый колёсный пароход. На стеньгах висят непривычные здешнему глазу разноцветные флаги и вымпела; обычные для больших парусников продольные белые полосы по бортам тщательно закрашены в чёрный цвет. Пушечные порты кораблей открыты и ощерились немигающими чёрными зрачками орудий. Корабли стоят на якоре, вытянувшись кильватерной цепочкой правым бортом к береговым батареям.
Сегодня будет бой.
К эскадре только что вернулись три шлюпки с промеров глубин у северного края Раковой отмели и у подходов к берегу возле Красного Яра. Пара пущенных с берега ядер не долетела до них - ядра упали в воду, даже почти не обрызгав гребцов. Результаты промеров оказались вполне удовлетворительными.
Из трубы трёхмачтового парохода вываливаются клубы чёрно-серого дыма и остаются висеть в воздухе, медленно тая и ложась на воду. В условиях штиля на пароход ложится важнейшая задача - под обстрелом береговых батарей он будет растаскивать по позициям фрегаты, такие быстрые и вёрткие в открытом море, и такие неуклюжие, неповоротливые вблизи берегов. На всех кораблях эскадры кипит работа по приготовлению к бою; пароход уже снялся с якоря и движется к одному из них, меланхолично пыхтя дымом и шлёпая колесами по зеркалу воды. Склянки пробили три двойных удара - одиннадцать часов.
* * *
От борта самого большого фрегата эскадры с трёхцветным флагом французской республики на гафеле и сверкающей надписью "La Forte" на корме отваливает большая гребная шлюпка. На её флагштоке колышется "Юнион Джек", а на кормовой банке шлюпки видна гордая фигура человека в дорогом синем мундире с эполетами. Привычно положив на колени кортик с золочёным эфесом, он сидит, чуть нагнувшись вперёд и напоминая слегка сжатую упругую пружину. Он собран, но не напряжён, тонкие губы плотно сжаты, овал лица обрамлён ниспадающими из-под фуражки седыми локонами кудрей. На вид ему лет пятьдесят, и только глубокие складки по углам прищуренных глаз предательски выдают возраст, более близкий к старости, хотя это и единственный признак. Его озабоченность и усталость тщательно замаскированы и прячутся за ровным спокойным взглядом - таким и должен быть перед боем настоящий английский офицер, а тем более адмирал. Гребцы работают дружно и слаженно - шлюпка стрелой летит к фрегату "President", который стоит под флагом Королевского флота вторым после французского брига. Шустрая стайка озорных топорков63 пересекает путь шлюпке, и адмирал провожает её взглядом, скосив глаза, голова же по-прежнему остаётся неподвижной и направленной строго вперёд. Шлюпка подходит к фрегату под правый выстрел64, слышен заливистый горн; у самого борта фрегата вышколенные гребцы, как один, поднимают вёсла вертикально.
Адмирал поднимается по бортовому трапу и вступает на палубу, принимая доклад вахтенного офицера, кивает ему и просит вызвать капитана. "Слушаюсь, сэр!" - бравый молодой мичман быстро, но без излишней спешки, удаляется в сторону кормы. Адмирал остаётся у грота-вант и с весьма довольным выражением лица оглядывает верхнюю палубу фрегата. Вокруг слышны отрывистые команды, каждый занят строго своим делом. Парусиновые койки-гамаки давно уж скручены в тугие скатки и закреплены вертикально на больверке одна к другой - днём их место здесь, чтобы не мешались в тесных кубриках, а заодно во время боя они защищают находящихся на верхней палубе от неприятельских пуль и осколков. Канониры деловито готовят пушки, наматывают банники, катят ядра, несут пороховые картузы, фитили и трубки, снаряжают бомбы, проверяют орудийные тали и клинья прицелов. Расписанные по парусам карабкаются по вантам и расходятся по реям; старший боцман руководит подбиранием якоря, и двадцать четыре матроса под озорную шэнти65 дружно налегают на вымбовки, вставленные в пазы огромного кабестана66. Швартовая команда на левом борту готовит концы и кранцы для подачи на подгребающий пароход. Между фок- и грот-мачтами капитан Королевской Морской пехоты Паркер построил своих молодцов и проверяет амуницию. Примерно то же самое сейчас происходит на всех кораблях эскадры.
Только что адмирал вернулся с флагманского французского фрегата, где имел ещё одно краткое совещание с их командующим. Обговоренный накануне план остаётся в силе; кажется, французы не должны подвести. Они, конечно, не такие лихие моряки, как англичане, но тоже не прочь повоевать. Им порой не хватает только холодности ума и трезвости рассудка, столь свойственных бриттам; уж слишком бывают горячи. Но за последние полтора месяца совместного плавания ни один французский корабль нарекания не вызвал, и этот факт не мог не радовать обоих адмиралов. Они были далеки от глупостей, так свойственных юности - выяснять отношения между двумя нациями, находясь в составе объединённой эскадры. Пускай этим занимается молодёжь, которую - что поделать! - уж так воспитало это странное викторианское время. Адмиралу с некоторых пор просто надоело одёргивать своих офицеров, призывая их сохранять уважение к французам - хотя бы как к своим партнерам по предстоящим боевым действиям. Неужели так сложно удержаться и не заострять внимание на том, что, например, французы нынче строят корабли на английский манер, да ещё делать это со столь презрительной миной? Им ведь тоже есть что возразить. Например, что английский язык на одну пятую происходит из французского, да мало ли еще что. Это неизменно вызывает новые обиды и новые колкие выпады, а ведь завтра может статься вместе идти в бой, в десант, плечом к плечу, причём не только морским пехотинцам, которых явно не хватит, а ещё и матросам, и даже корабельным офицерам. И вообще, какая разница, на каком языке кричать "виват!", когда почти каждый владеет обоими языками - и английским, и французским? Всё на свете усредняется, разве не о том говорил пророк Экклезиаст? Сегодня нужно думать о другом - ведь вон как всё обернулось...
Не дожидаясь капитана фрегата, адмирал неожиданно легко вспрыгивает на больверк и уверенно лезет по вантам на самый верхний салинг грот-мачты, чтобы ещё раз взглянуть на поле предстоящего боя. Удивительно, но он по-прежнему ловок и проворен, словно ему всё ещё двадцать пять лет...
Пока что русские переигрывают. Переигрывают во всём, а главное - во времени. Адмирал нервно передёрнул щекой, оглядывая сверху свои корабли, и поднял взор, внимательно всматриваясь в береговые укрепления. Кто же мог ожидать, что "Аврора" направится прямиком в Петропавловск, и что крошечный гарнизон так хорошо приготовится к встрече союзной эскадры? А всему виной их долгие препирательства с Де Пуантом... вообще-то, уж коль на то пошло, ни французское, ни английское Адмиралтейство так и не дали чётких и вразумительных указаний касательно плана предстоящих боевых действий, оставив почти всё на усмотрение командующих эскадрами. В результате возникли вполне естественные и противоположные мнения по поводу направления усилий. За спорами было потеряно самое дорогое - время, и эта потеря обернулась кровопролитным боем, который неминуемо состоится, и это вместо того, чтобы прийти и спокойно взять беззащитный гарнизон голыми руками. А кто ответит за жизни этих мальчишек в грубых матросских шляпах и щёгольских офицерских мундирах с эполетами? С другой стороны - знали, на что идут, записываясь во Флот Её Величества. И всё равно... В успехе дела адмирал не сомневался - его план, кажется, предусмотрел всё - но какой ценой претворит он его в жизнь? Кто в Англии поверит в укрепленный форт на самом краешке России? Скажут: "у дедушки в глазах двоится, дедушка рассказывает сказки". Они вообще мастера, эти газетчики, да и в Палате лордов сидят не лучше. Складывается впечатление, будто каждый из них в своей жизни успел покомандовать флотом и не потерпел при этом ни одного поражения.
Адмирал спускается вниз. Он не глядит на палубу, а ступни ног сами находят очередную выбленку67.
А ведь стоило только перехватить и утопить "Аврору"... Адмирал закусил губу и решил отогнать от себя гнетущие мысли, совершенно не нужные перед сражением. Не нужно себя накручивать! Ведь после беседы с Де Пуантом настроение было другим, совсем другим, так что надо просто взять себя в руки. Долой усталость! Прайс пружинисто спрыгнул на палубу, тряхнул головой, подозвал одного из офицеров и взял у него из рук дорогую подзорную трубу, инкрустрированную серебром. Усталость - прочь!
Эта мысль даже вызвала улыбку. Вот уже пять суток адмирал практически не спал, ухитряясь лишь подремать урывками по десять-пятнадцать минут. Сначала туман, когда главным было не растерять эскадру, потом шторм, потом ещё один, и потерялся французский корвет, который, слава Всевышнему, нашёлся уже вблизи камчатских берегов. Это всё ерунда, это обычные для моряка вещи, а вот то расстройство, которое он получил, когда пошёл на рекогносцировку на борту парохода... совсем другое дело. Это было куда серьёзней. Через линзы подзорной трубы было отлично видно, что приход эскадры не застал русских врасплох, и что они к нему подготовились. Нет, даже не так - не подготовились, а подготовились прекрасно. Отсюда и все эти тяжёлые мысли, которые поползли вместе с нахлынувшей вдруг жуткой, почти смертельной усталостью. Долой их! Завтра выспимся, даст Бог. Всё идёт нормально. Адмирал улыбнулся и поднял было трубу к глазам.
- Вы позволите, сэр адмирал?
Прайс оглянулся. Около него стоял, улыбаясь и привычно сложив руки на животе, корабельный священник - капеллан Хьюм.
- Да, преподобный мистер Хьюм, готов вас выслушать, - и адмирал снова повернул голову в сторону мыса Шахова. Капеллана с адмиралом связывали давние и более дружеские отношения, чем просто начальника с подчинённым, поэтому он совсем не опасался, что сей поворот головы будет расценён Хьюмом как акт невежливости.
- Всё идёт, как надо, сэр адмирал, не так ли?
- Вне всякого сомнения, мистер Хьюм. Русские, судя по всему, готовы к баталии, мы тоже.
Капеллан внимательно посмотрел в затылок адмиралу; тот почувствовал взгляд и снова обернулся.
- Что-нибудь не так, мистер Хьюм?
- Ни в коем случае, сэр адмирал. Величие наших сил позволяет мне высказать надежду в том, что сегодня я как капеллан останусь без дела, - и Хьюм вновь улыбнулся своей обычной открытой улыбкой.
Лицо Прайса вдруг стало серьёзным.
- Не думаю так, мистер Хьюм, - довольно холодно сказал он и добавил, хмыкнув, - возможно, придётся не только воздать благодарение Господу после победы.
Адмирал вновь отвернулся в сторону русских укреплений и продолжил рассматривать их в подзорную трубу. Но неожиданно губы сами собой замурлыкали озорную деревенскую песенку из далёкого детства. Хорошее настроение возвращалось.
Просто негоже загадывать перед таким серьёзным занятием, как атака неплохо укреплённого берегового форта.
- На все воля Божия, - смиренно сказал капеллан Хьюм, воздев глаза к небу, слегка поклонился спине адмирала и отошёл. Его сменил вышедший на верхнюю палубу флаг-капитан Ричард Барридж.
- Слушаю вас, сэр, - сказал он, учтиво кивнув.
- Оставьте этот официоз для кают-компании, Ричард, - Прайс повернулся к нему и снова улыбнулся. - Нам сегодня опять идти в дело.
- Не в первый раз, - хмыкнул Барридж. - Но согласитесь, Дэвид, прошлый был так давно!..
В отсутствие подчинённых они позволяли себе разговаривать более свободно.
- Да, на "Портленде"68 мы оба были чуть моложе.
- Особенно я, - Барридж засмеялся. - Ну и что? Над нами "Юнион Джек", значит - победим. Хотя, сдаётся мне, будет жарко.
- Уж несомненно, - подтвердил Прайс.
Он опустил трубу, и офицеры, не прекращая разговора, пошли на корму фрегата.
- Как настроение у мсье Де Пуанта? - спросил кэптен Барридж.
- Заверил меня в том, что французы готовы, и что будет действовать строго по плану. Если обстановка не потребует особых решений.
- План остаётся тем же? - по лицу Барриджа было видно, что он прекрасно знает ответ на свой вопрос.
- Да, конечно, - ответил Прайс. - Тут ничего особо и не придумаешь, когда сама природа за них. И губернатор русский заслуживает похвалы - батареи поставил исключительно правильно. Благодарение Господу, что на самой крайней правой всего три орудия и, как мне кажется, ни одной мортиры. Можно будет подойти довольно близко.
- Глубины позволяют, - Барридж озабоченно потёр подбородок, - правда, остаются ещё течения, но не думаю, что они так уж сильны у берега, тем более - отлив, скоро низкая вода. Здесь, например, эти течения вообще не ощущаются.
- Ричард, не забудьте, главное - "Аврора".
- Да-да, Дэвид, не беспокойтесь. Я знаю.
- И берегите пароход. С этими бесконечными штилями... "Virago" - наша Синдерелла.
- Тогда уж не Синдерелла, а Озёрная Леди, - лукаво возразил Барридж, и они засмеялись удавшемуся каламбуру69.
Беседа продолжалась уже на корме фрегата. "President" снимался с якоря.
- Ричард, наша едва ли на самая главная задача - вывести из строя "Аврору"! Это - ключ...
- Я помню. Что с вами, Дэвид? Я прекрасно помню про "Аврору". Зачем же напоминать по сто раз?
- Ричард, дружище, не обижайтесь. Мало ли... дело такое... - пробормотал Прайс под нос. - Сами понимаете, эти там, в Сити. Газетки печатают...
- Знаю, Дэвид, знаю. И я...
- А вы - моя правая рука. И - флаг-капитан, старший на эскадре после меня, имейте это в виду.
- А мистер Николсон? - Барридж прищурился. Николсон был младше него по годам, но кое-кто в Адмиралтействе составлял ему неплохую протекцию, и об этом все знали.
- Ну, Николсон - это Николсон, - Прайс усмехнулся, так же прищурившись. - А кэптен Ричард Барридж - это кэптен Ричард Барридж. Уж для меня, во всяком случае.
И они снова засмеялись, дружески полуобнявшись.
- Ладно, - сказал Прайс, - вечером будет больше времени на шутки. Давайте-ка ещё раз, с самого начала. Итак - всё по-прежнему, длинную батарею на косе берём на себя, с ней будет сложнее всего. Манёвра у нас нет, так что их канониры пристреляются довольно быстро. Что ж... Наш успех в огневом преимуществе. Батарею нужно снести как можно скорее. Потом приступаем к основному "вояке"70. Их флагман, - тут Прайс махнул в сторону "La Forte", - атакует мыс Шахова. Не думаю, чтобы эта маленькая батарея долго сопротивлялась. Потом он помогает нам. За это время "Pique" должен закончить с крайней правой батареей на горе. Потом - десант. Бриг и корвет обстреливают город, желательно, чтобы они ещё зажгли "Аврору", Де Пуант обещал... Да, ещё мортиры с "Virago". Сигнальщикам внимательно смотреть за флагами, особенно коммандера Маршалла. А дальше всё зависит от действий русских. Если они распылят свои силы, то ещё две группы десанта...
- А батарея "седла"?
- Это всё позже, Ричард, я скажу когда. Я, несомненно, остаюсь на вашем корабле, но мешать не буду, командуйте сами. Я - только в рамках эскадры. Всё по плану. Давайте сверим часы, дружище... прекрасно. И, Ричи, не забудьте, "Аврора"...
- Дэвид, похоже, вы нервничаете, - укоризненно начал было кэптен Барридж, но адмирал перебил его, легонько хлопнув ладонью по лакированному брусу больверка.
- Всё, мы начинаем дело. Как только "Virago" закончит брать фрегаты на буксир, даём сигнал по эскадре. Распоряжайтесь, Ричард. И да поможет нам Бог.
Сказав последние слова, адмирал Прайс круто повернулся и направился к трапу, по пути слегка коснувшись пальцами бизань-мачты - на счастье. Барридж пожал плечами и начал взглядом искать первого лейтенанта Палмера, своего двадцатипятилетнего старшего офицера.
* * *
Спустившись по трапу, адмирал оказался на главной артиллерийской палубе фрегата. Как и наверху, здесь всё было насквозь пропитано духом предстоящего боя. Без лишней суеты канониры готовили орудия, слушая указания офицеров по поводу особенностей будущего дела, ибо плох тот матрос, который рассуждает, но ещё более плох тот, который не понимает своих действий. Старший артиллерист фрегата лейтенант Морган кинулся было к адмиралу доложить, но Прайс жестом остановил его и пошёл к своей каюте.
Адмиральская каюта на корабле, как и каюты всех старших офицеров - это отдельное помещение с тем минимальным числом удобств, какое может позволить конструкция военного парусника. Но перед боем все без исключения каюты лишались того основного признака, по которому их можно было бы выделить в каюты - они лишались раздельности. Все переборки, отделяющие кормовые каюты друг от друга и от главной артиллерийской палубы, были съёмными и убирались, давая широкий проход в корму - оставались только пиллерсы71. Это была дань старой традиции, не лишённая практического смысла: во-первых, лишние деревянные переборки могли увеличить силу вероятного пожара, а во-вторых, они мешали тушить огонь сразу во всей кормовой части корабля. Мало того, что сам по себе пожар на корабле - штука страшная и едва ли не самая опасная, дело ещё в том, что по кормовой части фрегата проходят штуртросы - канаты от штурвала к рулю - и если они перегорят, корабль лишится возможности маневрировать. В бою это равносильно гибели. Поэтому пожары в корме испокон веков тушатся с той же поспешностью, что и пожары вблизи крюйт-камер72. Кроме того, во время боя на месте офицерских кают (и адмиральской тоже) разворачивается временный лазарет, куда сносят раненых - всех подряд, невзирая на ранги, и где ими занимаются лекарь с помощниками, а также корабельный священник.
Поэтому, "войдя" в свою каюту, контр-адмирал Прайс продолжал оставаться на виду у всего главного пушечного дека73, хотя занятые своими обязанностями, матросы и офицеры почти не обращали на него внимания. Лейтенант Морган продолжал спокойно объяснять план сражения, матросы укладывали у лафетов картузы первого залпа.
Выдвинув один из ящиков бюро, адмирал некоторое время просматривал какие-то бумаги, что-то записал и спрятал обратно, а затем оттуда же вынул свои пистолеты.
Взяв один из них в руки, Прайс осмотрел его, зарядил, взвёл курок, постоял так с четверть минуты, рассеянным взором упёршись в лакированное красное дерево шкафчика, а потом сделал движение правой рукой с пистолетом, направив ствол к себе. Это было движение человека, вкладывающего пистолет за пояс слева; точно такое же движение делает человек, который хочет выстрелить себе в левую часть груди или чуть ниже.
И тут грохнул выстрел.
Все, кто был на главной артиллерийской палубе, мгновенно обернулись и замерли от ужаса, видя, как их адмирал, отведя руку с пистолетом, бессильно выронил его - пистолет с глухим стуком упал на палубу - покачнулся в мутном облачке порохового дыма, широко открыв глаза, что-то беззвучно сказал, оседая, взмахнул правой рукой и гулко упал навзничь. Офицеры и матросы бросились к адмиралу - он что-то простонал, безуспешно пытаясь сделать ещё один жест правой рукой; мундир слева на груди быстро набухал кровью.
- Лекаря сюда! Живо! - отчаянно закричал кто-то из мичманов. - И капитана! Бегом, God damn!
Несколько человек со всех ног бросились - кто на верхнюю палубу, кто в низы...
Но кэптен Барридж, расталкивая матросов, уже сам бежал к лежащему в луже крови адмиралу.
В наступившей тишине стало слышно, как за бортом пронзительно кричат чайки, дерущиеся из-за выброшенных с камбуза отходов.
* * *
С первого же взгляда Барридж понял, что дело плохо. Адмирал был ещё жив и в сознании; пуля попала не в сердце, а чуть левее и ниже, пробив левое лёгкое и застряв там. Капитан фрегата "President" видел смерть не однажды и в самом разном обличии, а потому его обмануть было трудно. Барриджу сразу стало ясно, что жить Прайсу осталось считанные часы, если не меньше. Но он всё же надеялся на что-то, ибо это был его адмирал и его старый друг. Барридж заглянул в лицо Прайсу; тот застонал и с трудом скорчил мину, видимо, должную означать: "Вот, мол, как оно бывает..."
- Берите адмирала и несите, надо положить... где этот лекарь с его бинтами?! Немедленно! Перевязать! Не стойте, как истуканы!
- Уже послали, сэр, - сказал кто-то взволнованно.
- Дайте знать на "Pique"... впрочем, я сам... Капеллана найдите! Где капеллан?!
- Был у себя, письмо писал, - сказал лейтенант Морган. - Сейчас, уже идёт, сэр.
- Господи, да что же это такое? - торопливо пробормотал Барридж, а затем повернул голову к собравшимся и заорал. - Какого дьявола тут столпились?! А ну пошли все в нос!!!
Он нагнулся и подобрал пистолет, который всё ещё валялся на палубе. Взял его за ствол и внимательно осмотрел; не заметив ничего особенного, передёрнул щекой и положил около бюро.
Появился капеллан Хьюм с Библией в руках. Едва завидев его, Прайс изо всех сил попытался приподняться и слабо проговорил, даже можно сказать - еле слышно прокричал:
- О, мистер Хьюм!.. Я... совершил... страшное преступление!.. Да простит ли мне... Господь?!
Все, кто услышал, обалдели. Преступление?! А... разве это не несчастный случай? Получается - адмирал сознательно стрелял в себя? А что же ещё могут означать его слова? Пресвятая Дева Мария...
Капеллан молчал, тяжело дыша и собираясь с силами; губы его дрожали, на лбу выступили ядрёные капли пота. Кэптен Барридж пришёл ему на выручку:
- Простит!.. Несомненно, простит, Дэвид... Он всё прощает... лежите смирно...
Он уложил еле дышащего адмирала обратно на палубу, расстегнул обожжённый порохом и пропитанный кровью мундир, разорвал рубашку, кое-как заткнув зияющую дыру в груди. Разогнулся и с удивлением посмотрел на свои руки, но тут же пришёл в себя.
- Да где же этот Палмер, чёрт его подери? Несите, - указал рукой дальше в корму и кинулся на верхнюю палубу.
* * *
Лейтенант Палмер наблюдал за работой марсовых на мачтах, уютно расположившись в одном из парусиновых гамаков, протирал револьвер и изредка делал замечания в рупор. Он слышал выстрел, но от своего занятия не отвлёкся: мало ли кто из офицеров перед боем прочищает ствол от излишней смазки. Лишь бы не друг в друга. Выстрел? Что ж, надо будет - позовут. Так и вышло: прямо к нему с артиллерийской палубы выскочил ошалевший капитан фрегата, весь перепачканный кровью. Глаза Палмера полезли на лоб.
- Адмирал застрелился! - выпалил Барридж, задыхаясь. - Тихо! Ради Бога, сохраните в тайне, чтоб экипаж не знал! Скажите сигнальщику - вызвать сию же минуту кэптена Николсона с "Pique", и второго лекаря вместе с ним, чтоб на всякий случай...
И он стремглав бросился обратно на пушечный дек.
- Всем оставаться на верхней палубе! - заорал Джордж Палмер, выскакивая из гамака. - Вниз - никому!
- Что там ещё такое? - спросил у него быстро подошедший капитан Паркер.
- Сам не знаю, Чарлз, - ответил лейтенант. - Что-то с адмиралом стряслось... Капитан внизу, около него, а штурм, кажется, отменяется. Эй, на баке! Боцман! Стоп якорь! Боцманам - паруса на гитовы! От мест не отходить! Вахтенный офицер! Мистеру Маршаллу - стоп движение... наверно... хотя - почему стоп? Э-э... Подождите, пока ничего не передавайте...
Через несколько минут с "Pique" уже был спущен вельбот, который на гнущихся вёслах полетел к флагману. Манёвр по взятию пароходом фрегатов на буксир был приостановлен.
- Сэр лейтенант, сигнал с французского флагмана: "Не понимаю ваших действий", - доложил Палмеру сигнальщик.
- А, подождёт, - отмахнулся Палмер, - я и сам ни черта не понимаю.
И тоже поспешил вниз. Вельбот уже стоял у борта фрегата; кэптен Николсон с лекарем и кем-то ещё карабкался по бортовому трапу.
Внизу над уже перевязанным адмиралом склонился капеллан Хьюм и на память читал какой-то псалом. Барридж держал руку Прайса в своей руке, а другой поддерживал голову, которая норовила бессильно завалиться набок. Адмирал по-прежнему был в сознании; и без того тонкие черты лица ещё более обострились, кожа на нём стала мертвенно бледной, на губах запеклись пузырьки розоватой пены. По всему было видно, что он потерял много крови. Кроме того, при его попытках что-то сказать голос был хриплым и булькающим. Левое лёгкое, судя по всему, стремительно заполнялось кровью; должно быть, при каждом вдохе и выдохе Прайс испытывал невыносимую боль. Тут же суетился флагманский лекарь, комкая окровавленные тряпки; сильно пахло карболкой пополам с пороховой гарью. Адъютант Прайса, флаг-лейтенант Эдуард Ховард, стоял тут же с каменным лицом; из его глаз текли слёзы. Вокруг находилось ещё несколько офицеров.
- Но почему? Почему, Дэвид?! - наклонившись, отчаянным шёпотом спрашивал Барридж.
- Я... мне... - с трудом отвечал Прайс, - столько достойных... ребят... в бой... храбрых и смелых... а я... мы... одна только ошибка... и всё... я чувствую... адские мучения... за них... в бой... я так люблю их всех... а всего одна ошибка... и всё... всем...
Офицеры слушали, потрясённые. В этот момент появился сорокалетний капитан "Pique", баронет Фредерик Николсон, со своим доктором; на мгновение оба остолбенели. Барридж поднялся и подошёл к баронету.
- Что у вас тут происходит? - изумлённо спросил его Николсон. - Что с ним?
- Застрелился из пистолета, - ответил Барридж негромко.
- Вы с ума сошли, кэптен. Как это - застрелился? Этого не может быть! Случайно? - казалось, Николсон напряжённо думает о чём-то таком, чего другие не знают.
- Мы думали, случайно. Но он сам говорит - "я совершил преступление". Это все слышали. Так что я, право, не знаю даже, что и сказать.
- Французскому адмиралу сообщили уже?
- А как я ему сообщу? Или давать сигнал по всей эскадре?
- Н-да... - Николсон пожевал губами, потом поднял голову и сказал в пространство. - Мой вельбот - на "La Forte". Передайте мсье Де Пуанту, что главнокомандующий имеет честь просить его незамедлительно прибыть на "President", и что дело не терпит ни малейшего отлагательства. Всем кораблям - стоп движение до особого сигнала.
Главнокомандующий? Просит? Но от чьего имени он командует - от своего или от имени Прайса?
- Мистер Морган! - раздражённо окликнул Барридж старшего артиллериста. - Вы что, не слышали приказания?
- Слушаюсь, - ответил Морган невозмутимо. - Сию минуту, сэр.
И вышел.
Только тут до Николсона дошло - получилось, что он уже полноправно распоряжается на борту флагманского фрегата. Более того, распоряжается от имени главнокомандующего. И Барридж даже подстегнул далеко не самого молодого лейтенанта выполнять его, Николсона, приказание. Хотя... а как может быть по-другому? Капитан флагманского корабля, конечно, Барридж; более того - они друзья со старым адмиралом вот уже двадцать с лишним лет, ну и что из того? В глазах Адмиралтейства наиболее перспективным считается именно он, Николсон, и уж коли всё решилось само собой...
- Нужно опросить свидетелей - кто что видел.
- Да, согласен с вами. Полный дек людей - не может быть, чтоб никто ничего не заметил. Я займусь этим с Палмером, если позволите.
Барриджу очень не хотелось оставлять своего адмирала, лежащего при смерти, но долг службы превыше. И он отправился в нос опрашивать канониров.
Тут, вопреки приказанию всем оставаться на верхней палубе, появился сменившийся в полдень молодой мичман, который вполголоса доложил Палмеру, что со стороны бухты Тарьинской в сторону Петропавловска движется небольшой бот под парусом, на буксире имеет гружённую чем-то шестивёсельную шлюпку. Бот уже находится на середине бухты, и путь его лежит как раз через место якорной стоянки эскадры.
- Угу, - буркнул Палмер. - Передай, пусть продолжают наблюдать. Сменит курс - чтоб дали мне знать. Я на артиллерийской палубе, в носу. И смотрите там, чтоб с верхней палубы никто вниз не лез.
И пошёл было за Барриджем, но вспомнил, что случившееся событие до сих пор не записано в вахтенный журнал. Чертыхнувшись, Палмер быстро поднялся наверх и продиктовал ошалевшему вахтенному офицеру - сразу после слов "Pique" снялся с якоря": "...и в это время контр-адмирал Прайс был застрелен пистолетной пулей, своею собственной рукой"74. После этого он поспешил обратно на пушечный дек.
Все ждали прибытия французского адмирала.
* * *
На верхней палубе фрегата никто не знал, что случилось. Точнее, люди догадывались, что произошло нечто и, видимо, с кем-то из командования. Всё дело вдруг встало; они видели Палмера, видели Барриджа - всего в крови, также видели адмиральского адъютанта с лицом, серым, как полотно. Не видели только адмирала. Потом на борт прибыл капитан "Pique" со своим лекарем; наиболее сметливые быстро сообразили, что всё дело в состоянии здоровья главнокомандующего. Затем вельбот ушёл на "La Forte" и тут же вернулся с французским контр-адмиралом и его хирургом.
Старый Де Пуант подошёл к лежащему Прайсу, бросил взгляд на бюро, на пистолет, и сразу всё понял. Лицо его исказила боль, и он только прошептал, взяв адмирала за руку:
- Мужайтесь, mon ami!75
Прайс попытался что-то сказать в ответ по-французски, но у него не вышло, и окружающие уловили лишь, что он просит у Де Пуанта прощения. Затем он сбивчиво заговорил о жене и о сёстрах, возвращаясь к одной и той же мысли по несколько раз, словно боялся, что его могут не понять и что-то забыть. Предоставив Прайса лекарям и священнику, а также флаг-лейтенанту Ховарду, Де Пуант отошёл в сторону. Барридж и Николсон в нескольких словах рассказали ему, что же всё-таки произошло. Причём говорил всё больше Николсон, уже уверенно державшийся в роли старшего офицера английской эскадры, а Барридж только добавлял и уточнял. Кажется, всё становилось ясным.
Де Пуант закусил губу и до боли сжал кисти рук, чтобы справиться с волнением, и это не прошло незамеченным для обоих капитанов. Старому адмиралу становилось понятным, почему Прайс в принципе мог покуситься на самоубийство - если, конечно, это было покушением на самоубийство, но уж больно походило на то. Ответственность - вот то, чем бедняга Прайс так дорожил, и отчего так переживал. Но вся штука в том, что буквально час назад, во время их последнего совещания адмирал Де Пуант не заметил в собеседнике ничего такого, что могло бы навеять мысль о боязни поражения. План был дивно хорош; французский адмирал отдавал себе отчёт, что лично он атаковал бы совсем по-другому, и, несомненно, успеха бы не достиг. Всё-таки, опыт - великая штука, что бы там ни говорили. Расставались они, крепко пожав друг другу руки и пожелав удачи в предстоящем деле. И настроение у Прайса было просто великолепным - он как-то внутренне собрался перед боем, сжался пружиной, и напоминал леопарда, а скорее - тигра, спокойно готовящегося к решающему броску. И вдруг такое... с другой стороны, всё говорило о несчастном случае при обращении с оружием, но слова, слова! "Я совершил страшное преступление..." Что интересно - никто не видел сам момент выстрела, по крайней мере, непосредственного свидетеля Барриджу с Палмером найти так и не удалось. Адмирал стоял возле бюро с пистолетом в руке, потом слышали выстрел... положительно, никакой ясности.
Де Пуант помотал головой, отгоняя лишние мысли, и сказал Николсону:
- Как вы, вероятно, догадываетесь, на сегодня мы вынуждены отставить дело.
- Почему же, мсье адмирал? Эскадра готова к бою, - возразил тот.
- Эскадра не готова к бою, кэптен. У эскадры нет главнокомандующего. Точнее, он есть, - тут Де Пуант сделал паузу, чтобы английские офицеры поняли, что он имеет в виду себя. - Но он ещё не готов вести своих людей в баталию. Меняется план руководства эскадрой, нам необходимо согласовать наши действия ещё раз, утвердить схему связи, ибо, как вы понимаете, флаг всей эскадры переносится на "La Forte". И вообще - посмотрите на часы, господа. Если через час мы только начнём, нам придётся заканчивать в темноте.
- Хорошо, мсье адмирал, - сказал Николсон, обменявшись с Барриджем коротким взглядом. - Разрешите узнать, что же предлагает главнокомандующий?
Но Де Пуант не успел ответить, поскольку к ним подошёл лейтенант Палмер.
- Мсье адмирал, вы позволите обратиться к моему капитану? Сэр, сигнальщики докладывают, русский бот пытается грести прочь...
- Захватите его, - перебил Де Пуант, глядя на лежащего Прайса.
- Отправляйтесь, Джордж, - приказал Барридж. - Найдите мистера Конолли и вместе захватите бот. Спускайте шлюпки.
- Бот доставить под левый выстрел "Pique", - уточнил кэптен Николсон, и Палмер поспешил на верхнюю палубу.
- Мистер Николсон, если я правильно понял, вы вступили в командование британской частью эскадры? - спросил Де Пуант, хотя он должен был не спросить, а назначить.
- Он умрёт, - подавленно сказал Барридж самому себе.
Николсон стоял, скрестив руки на груди. Даже слепому было видно, что всё происходящее не вызывает у него никаких особых чувств, кроме большой досады. С другой стороны, плотно сжатые губы и холодный волевой взгляд говорили о том, что он готов командовать, заняв место, на которое давно уже метил.
- Умрёт... - тихо повторил Барридж.
Контр-адмирал Де Пуант подошёл к Прайсу. Тот лежал, закрыв глаза, и что-то беспрестанно шептал. Де Пуант уловил лишь отдельные слова - "любимая супруга", "Элизабет", "Анна", "Маргарет", "грешен"... Голос смертельно раненого адмирала смешивался с голосом капеллана Хьюма, читавшего ему из Библии псалом за псалмом. Порой Хьюм закрывал Библию и произносил целые строфы наизусть, прикрыв глаза и немного покачиваясь при этом вперёд-назад. Де Пуант нагнулся и взял Прайса за кисть руки.
- Мужайтесь, mon ami, - снова сказал он, с состраданием глядя ему в лицо, медленно разогнулся и глубоко вздохнул, потом быстро повернулся и пошёл прочь, видимо, не в силах сносить зрелище.
Капитаны фрегатов проводили его взглядами: Барридж - тоскливым, Николсон - презрительным. Сделав несколько шагов, Де Пуант обернулся и сказал властно:
- Господа, я буду иметь удовольствие принять вас в восемь часов пополудни в кают-компании фрегата "La Forte". Убедительно прошу вас быть готовыми доложить свои соображения касательно уточнения плана завтрашней атаки. Сейчас же на эскадре время обеда, дайте соответствующие команды. Честь имею, господа.
После этих слов Де Пуант проследовал к портику правого борта и спустился в вельбот.
Барабаны на кораблях простучали "ростбиф старой Англии"76.
* * *
- О Боже!.. Ну почему же... Ты... не убьешь меня сию минуту?! - вдруг вскричал, приподнявшись, бледный, как мел, Прайс.
- Не смейте!.. Не смейте говорить так, мой адмирал! - взволнованно замотал головой капеллан. - Всё, что вы можете сделать сейчас - это молить Его о прощении... Благодарите Его изо всех сил, благодарите же за то, что Он ниспослал вам столь долгое время для раскаяния! Вы слышите меня, сэр?
- Слышу... я слышу, мистер Хьюм...
- Прошу вас, сэр, повторяйте за мной: "Боже, помилуй меня, грешного"...
Николсон повернул голову в сторону кэптена Барриджа.
- Я убываю на "Pique". Нужно руководить поимкой неприятельского бота.
- Да, сэр, - неожиданно для себя сказал Барридж и удивился, насколько легко он сказал это - "сэр". В принципе, все дворяне и так говорят друг другу "сэр"; Николсон к тому же был баронетом в десятом колене, а Барридж простым эсквайром. Но здесь не королевский двор, а боевой корабль, и, как равные в чине, офицеры обычно опускали излишние тонкости, связанные с происхождением, подчас обращаясь друг к другу по имени и даже по-старинному на "ты". Однако Николсон никогда не упускал случая подчеркнуть своё дворянское превосходство, и кое-кто из молодых офицеров типа Ховарда норовил перенять у него эти манеры. Особенно это было заметно, конечно, на "Pique". И в данном случае обращение "сэр" означало не "сэр Николсон", а "сэр баронет Николсон, исполняющий обязанности командующего эскадрой". Вот всё само и определилось.
- На фрегате всё остается согласно обычному распорядку. Моё присутствие не поможет адмиралу, - и Николсон кивнул в сторону Прайса. - Ему нужны лекари, а не я... а ещё нужнее - священник. Согласитесь, мистер Барридж.
Барридж посмотрел на Николсона исподлобья.
- До вечера, кэптен. Встретимся на французском флагмане, - и Николсон снова глянул на Прайса, - если, конечно, у вас не случится что-нибудь ещё.
Барридж неплохо знал кэптена Николсона, а потому мало удивился его последним словам. Он был рад, что новоиспечённый командующий убыл к себе на борт, оставив его почти наедине со старым другом - увы, уже умирающим.
- Повторяйте же: "Боже, помилуй меня, грешного..."
- Боже... помилуй меня... грешного... - запёкшимися губами произнёс Дэвид Прайс.
- Аминь... Вот и ладно, - ласково сказал ему капеллан, словно ребёнку.
- Спасибо... спасибо вам... мистер Хьюм... спасибо... друг мой... Анна... мои любимые...
Со стороны могло показаться, что Прайс временами бредит. Но всё это время он оставался в себе и в беспамятство не впадал. Он узнавал каждого, кто подходил к нему, и каждому пытался что-то сказать, но как будто не решался. Казалось, что самое главное им ещё не поведано, и Барридж не отходил от адмирала, боясь пропустить слова, которые прольют, наконец, свет на то, что случилось. А ещё, несмотря на уже склонившуюся над Прайсом смерть, Барридж по-прежнему надеялся. На что? Этого он и сам не знал...
Капеллан продолжал отвлекать адмирала от тяжёлых мыслей чтением своих молитв и псалмов. Барриджу показалось, что ими он только мешает Прайсу собраться с силами и сказать ему те главные слова. Ведь если это было покушение на самоубийство, он непременно должен объяснить! Боязнь ответственности за павших в будущем бою - это ещё вовсе не повод стреляться! Это слова для Николсона. Для Де Пуанта. Для Ховарда. Но не для него, Барриджа. Ему он непременно должен сказать что-то ещё. Другое дело, что теперь только и будут говорить о самоубийстве, причём о самоубийстве перед баталией. Не после, а перед! Кем же, в таком случае, предстанет перед всем миром старый адмирал? Сердце Барриджа сжималось от сильной душевной боли.
Нет, несомненно, это был несчастный случай. Случайный выстрел! Любой военный видел такое не один раз. Но что же тогда означают эти слова: "я; совершил; страшное; преступление"? Барридж вдруг почувствовал себя плохо, ему нужно было срочно вдохнуть свежего воздуха.
- Мистер Хьюм, - тихо отвлёк он капеллана от цитирования Священного Писания, - я наверх, мне нужно распоряжаться. Понимаете?
- Я понимаю, - сказал Хьюм, внимательно посмотрев в глаза Барриджу. - Я всё прекрасно понимаю, мой капитан.
- Вот и хорошо... - пробормотал Барридж, с благодарностью глянул ему в глаза и спешно вышел.
* * *
К борту уже возвращались шлюпки, посланные на поимку русского бота. Лейтенант Палмер первым взлетел по трапу на палубу фрегата.
- Что там, сэр? - спросил он у Барриджа, переведя дух.
- Жив... - ответил тот. - Пока жив. Но... не думаю, что...
- Не надо, сэр. Не надо. Нам остается лишь верить. Надеяться и верить. Ведь так?
- Так, - отрешённо кивнул Барридж.
- Сэр, я хотел бы просить вас о прощении, - после паузы неожиданно сказал лейтенант Палмер.
- За что? - Барридж удивлённо поднял брови.
- За... за всё, - выдохнул Палмер. - Я... поскольку будет бой...
- Не сходите с ума, лейтенант, - весьма жёстко отрезал Барридж. - Вы что, исповедаться решили? Чего это вдруг? Перед боем, что ли? Если так, то ещё рано, и вообще, корабельный капеллан не я, а мистер Хьюм. Он внизу, у адмирала. А я флаг-капитан. А вы, между прочим, первый лейтенант и старший офицер фрегата. Возьмите, пожалуйста, себя в руки, Джордж, - и Барридж вдруг поймал себя на мысли, что он сам хотел попросить прощения у Прайса, но не хватило сил, и он решил сделать это чуть позже. А вдруг будет поздно? И эта мысль словно обожгла.
- Где русский бот? - спросил он у Палмера, хотя ноги чесались бежать вниз к умирающему другу.
- Сэр, тремя вельботами и семью шлюпками окружили его и пленили. Русские пытались уйти, но ветер - сами видите... кроме того, на буксире шлюпка, полная кирпичей.
- Кирпичей?
- Ну да, сэр. Обыкновенных кирпичей. Они их на той стороне бухты делают и в Петропавловск на шлюпках возят. Семеро пленных, не считая женщины с двумя детьми. Доставили на "Pique" к мистеру Николсону.
- Прекрасно, Палмер. Распорядитесь шлюпки на ростры77 и идёмте обедать. До вечера больше никаких команд, по-видимому, не будет. После совещания на "La Forte" нужно будет перераспределить завтрашние вахты между офицерами с учётом того, что штурм, возможно, начнётся с самого раннего утра. Нужно освободить лейтенанта Моргана - его место исключительно на пушечном деке. И ещё, займите чем-нибудь Ховарда. Иначе бедняга просто свихнётся.
- Сию минуту, сэр.
- Нет, не сию минуту. Сейчас он около адмирала. Я имею в виду... ну... после... - Ричард Барридж замялся. - Вот что, Палмер, забудьте мои последние слова, прошу вас. Господи, дай нам всем сил хотя бы на сегодня! - и он тоскливо посмотрел на бездонное синее небо, в которое вонзились стройные мачты фрегата с паутиной стоячего и бегучего такелажа.
- Я понял вас, сэр.
- Вот и отлично.
Обед уже давно успел остыть. Наспех поев, Барридж и Палмер вышли на шканцы и бегло осмотрели фрегат. Не заметив ничего предосудительного и требующего немедленного вмешательства, и лишь на несколько секунд задержав взгляд на верхних фока-реях, Барридж отправил Палмера, согласно обязанностям старшего офицера, лично проверить больных - их со вчерашнего дня было девять человек, не считая адмирала - а сам вызвал вахтенного офицера. "Virago" уже стояла на своем месте, снова отдав якорь.
- Были сигналы?
- Никак нет, сэр. Нам сигналов не было.
- А кому были?
- С "Pique" на "Virago", сэр: держать пар до девяти пополудни.
- Странно, - пробормотал Барридж.
- Сэр?
- Я говорю - на кой черт?
- Не могу знать, сэр.
- Новая волынка и пиликает по-новому, - вполголоса сказал кэптен сам себе. - А с французского флагмана?
- Не было ничего, сэр.
- Вы уже в курсе последних событий?
- Да, сэр. Все офицеры в курсе. Думаю, уже и матросы...
- Наверно. Что ж они, слепые?
- ...и морские пехотинцы. Мне очень жаль, сэр. По мне, так другого адмирала и не надо. Скажите, он что, очень плох?
- Выполняйте свои обязанности, Фрэнсис, - довольно грубо оборвал его Барридж, повернулся и поспешил вниз. Он чувствовал себя совершенно разбитым.
Сидящий подле Прайса капеллан продолжал молиться и лишь изредка просил адмирала повторять за ним некоторые строфы. Прайс то послушно выполнял требования священника, то отмалчивался, но по всему было видно, что он окончательно смирился с мыслью, что его жизнь завершена.
- Я исповедовал его, сэр, - повернулся Хьюм к подошедшему кэптену Барриджу и добавил шёпотом. - Нам лишь остается молить Господа об облегчении последних минут его и о прощении всех нас...
- Да, да, мистер Хьюм... вы позволите мне сказать ему несколько слов?
- Конечно, конечно, сэр... разве вы должны спрашивать разрешения?
И оба они повернулись к Прайсу. Адмирал лежал, закрыв глаза, и лицо его было необычайно чистым и светлым, словно оковы тяжёлых страданий, терзавших его вот уже несколько часов, слетели и растаяли в небытие. Стало необыкновенно тихо и торжественно, даже не было слышно мирного плеска воды за бортом, криков чаек, обычного стука и скрипа корабельных снастей... Поражённый догадкой, Барридж осторожно прикоснулся двумя пальцами к шее Прайса под скулой, и понял, что перед ними осталось только адмиральское тело.
- Прости меня, Дэвид... - дрожащим голосом выдавил кэптен Барридж и изо всех сил сжал в кулаке кусок окровавленного бинта. - Прости... ради Бога...
- Аминь, - тихо сказал капеллан Хьюм и, выждав паузу, сложил ещё тёплые ладони Прайса вместе, чуть ниже солнечного сплетения. - Аминь... Он сейчас, должно быть, счастлив, представ, наконец, перед Всевышним...