ПРИЛОЖЕНИЕ ПОЛЕ

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПОЛЕ

«Полем, или судебным поединком, по Судебнику царя Ивана Вас<ильевича> 1550 г<ода>, мог быть решен всякий процесс, в котором ищея или ответчик не могли представить ясных доказательств и в то же время не хотели признать доказательств противной стороны. Заемное дело от рубля, бой или оскорбление и увечье, поджог, душегубство, разбой и даже тяжбы о поземельном владении — вот предметы, тяжбу о которых <…> дозволялось решать полем. В подобных случаях не только ищея и ответчик имели право полем доказывать свою невинность, но и свидетели той и другой стороны могли доказывать всякому оспоривающему правдивость своих показаний также полем. <…>

Так как поле, по желанию тяжущихся, допущено было при всех почти исках, причем ищеями и ответчиками могли быть лица всякого пола, возраста и состояния, то закон о поле дозволял лицам, которым по их положению было неудобно или которые сами не хотели лично биться на поле, выставлять за себя наемных бойцов, или, по тогдашнему выражению, „наймитов“. Вот как пишет об этом Судебник 1550 года: „А против послуха ответчик будет стар или мал, или чем увечен, или поп, или чернец, или черница, или жонка, и тому против послуха наймит, а послуху наймита нет. А которой послух чем будет увечен без хитрости, или будет в послусех поп, или чернец, или черница, или жонка. и тем наймита наняти вольно ж“.<…>

Когда „обои истцы ималися за поле“, начинались приготовления к нему. Ищея и ответчик, если не хотели биться сами, отыскивали искусных бойцов. Отыскивать их было, кажется, не трудно, потому что, промышляя своим искусством, наймиты сами знали, кажется, когда, кому и где присуждено поле. <…>

Самые места судебных битв и доселе еще удержали свое древнее название поль или полей: укажем в Москве на церковь Троицы в полях, близ Владимирских ворот, на Никольской улице. В Троицком посаде местом битв было сперва пространство перед монастырскими воротами, а в 1560 г<оду> указано для них новое место в селе Клементьеве (ныне часть посада Сергиева). Вместе с тяжущимися к бою являлись 1) окольничий, 2) дьяк и 3) недельщик. Немедленно по прибытии эти представители правительства опрашивали истца и ответчика, „кто за ними стряпчие и поручники (секунданты)“. Указанным поручникам дозволялось стоять у поля, но без всякого оружия. Между тем около поля стекалось много народа, неприкосновенного к тяжбе: тут были и праздные зрители, и бойцы, и ворожеи. Правда, закон постоянно отстранял от поля лиц, неприкосновенных или не долженствующих быть прикосновенными к делу. <…>

Перед начатием боя недельщик отводил тяжущимся определенное пространство и, кажется, обносил его веревкою, за что получал он определенную плату. <…>

По назначении границ боя начинался и самый бой. <…> Пред полем назначалась присяга <…>, <то есть> всегда оставалась возможность тяжущимся миролюбивою сделкою у присяги окончить дело. Если мира не хотели, начиналась битва. Обыкновенное оружие для нее была „дубина“ и „ослоп“, между тем как на самом полевщике был „доспех“. Языческая основа этого обычая выразилась у нас в самом оружии, обыкновенно деревянном. <…>

Больших подробностей о самом ходе битвы мы в своих памятниках не имеем. Знаем, правда, что половщик, т<о> е<сть> бьющийся, мог покинуть свой процесс и по начале битвы: наймит мог не достоять своего урока, ищея и ответчик, если бились сами, могли убежать. Не знаем, могли у нас кто из бьющихся в случае усталости просить себе отдыха. <…> Равным образом, не знаем, в чем состояло окончательное торжество победителя над противником. <…> У нас, кажется, победитель только тогда признавался победителем, когда повергал противника на землю своими яростными ударами. На это указывает выражение законов наших о побежденных: „А на убитом истцово доправить“. Слово „убитый“ здесь не имеет собственного значения, потому что далее закон говорит о взысканиях с него; оно вообще означает поверженного на землю, лежащего как убитый, хотя бывали случаи действительных убийств во время поля, и вообще дело не обходилось без кровопролития. <…>

Итак, побежденный, или, по тогдашнему выражению, „убитый“, признавался виноватым. Начиналась расплата: виноватый платил прежде всего полевые пошлины. <…> Он платил, во-первых, чиновникам правительства, бывшим всегда при поле, т<о> е<сть> окольничему, дьяку и недельщику <…>. Кроме того, бралась пошлина в казну <…> Этим кончалось поле» {7, с. 47–57}.

Несмотря на то, что временной промежуток между полем и дуэлью в России не такой уж большой, прямой преемственности между ними не было. Российские дворяне не звали друг друга «на поле битися», не клялись на иконе (в Древней Руси поле считалось последним средством, к которому прибегали только в том случае, когда оба соперника поклялись на иконе или на Библии в своей правоте). Тем не менее представление о поединке как о суде Божием было очень распространено, оно налагало на ритуал значение мистического таинства и уравнивало силы и надежды.

Еще в античности появилась традиция поединка как зрелища. Одним из любимейших представлений, непременной составной частью каждого праздника были гладиаторские баи. Унаследованные Древним Римом как пережиток ритуального жертвоприношения (в первую очередь — погребального), гладиаторские бои обставлялись со всевозможной пышностью, схватки чередовались с музыкой и пением, публичными пытками и казнями, травлей диких зверей. Соперники могли быть вооружены равным оружием, иногда это даже поощрялось, ведь экзотика была непременной составляющей такого зрелища: очень эффектно смотрелся бой иссиня-черного нубийца с белокурым галлом, и каждый из них дрался на том оружии, к которому был приучен с детства. В поединке один гладиатор мог сражаться с несколькими, конный — с пешим, все это было несущественно — лишь бы бой смотрелся. И то, что умирали в этом бою не «понарошку», а всерьез, тоже было непременной составной частью зрелища.

В гладиаторских боях участвовали в основном рабы. И хотя известно немалое число случаев, когда римляне из патрицианских родов (и даже императоры!) выходили с мечом на арену цирка, все-таки для свободного человека «ремесло» гладиатора было недостойным, даже презренным. Однако для пленного воина арена была единственной возможностью сохранить достоинство.

Несмотря на очевидные и принципиальные различия, дуэлянтов нового времени часто сравнивали с гладиаторами. Впрочем, еще чаще с гладиаторами сопоставляли цирковых борцов и фехтовальщиков. Здесь уже на бой выходили профессионалы, дравшиеся, как правило, не «всерьез». Имитация боя могла быть более или менее грубой, и даже не всегда имитацией. В таком виде балаганный бой сохранялся в течение многих веков, и в XIX, и даже в начале XX века бродячие цирковые труппы часто предлагали публике, например, бой на ножах «мавров» или одетых в самодельные шкуры «дикарей». Впрочем, уже в XIX веке это зрелище в цирке было почти полностью вытеснено различными видами борцовских и боксерских состязаний.

Был еще один вид поединка-зрелища. Начиная со средних веков обучение фехтованию стало профессиональной деятельностью, и фехтмейстеры организовывали специальные манежи, набирали учеников. Своеобразной рекламой для них были публичные поединки, на которых они демонстрировали свои умения, вступали в прямое соперничество с конкурентами. Назывались такие поединки ассо.[3] В XIX веке несколько ассо состоялось и в России, их устраивали в основном приезжие, чаще всего французские фехтмейстеры. С. П. Жихарев осенью 1806 года записал: «На будущей неделе фехтовальный учитель Севенар с сыном будут держать публичный assaut с другим таким же фехтовальщиком, как и они сами, сэром Сибертом» {70, т. 2, с. 10–11}.

Многие из заезжих французских фехтмейстеров искали какое-нибудь официальное место, например преподавателя в военном училище или полку, однако здесь им необходимы были покровительство и известность. В романе А. Дюма «Учитель фехтования» (романист пользовался записками довольно популярного в 1820-е годы в Петербурге фехтмейстера Огюстена Гризье, и приводимый ниже эпизод описан им почти дословно) главный герой обращается за помощью к молодому светскому красавцу кавалергарду графу Алексею Анненкову (прототипом которого был декабрист Иван Анненков); тот дает ему совет: «Вам надо поступить следующим образом: устроить публичный сеанс и проявить на нем свое искусство. Когда слух о вас распространится по городу, я дам вам прекрасную рекомендацию, с которой вы явитесь к великому князю Константину, который находится как раз в Стрельне и, надеюсь, соблаговолит представить ваше прошенье его величеству». Герой следует совету, и ему приходится выдержать импровизированный поединок с цесаревичем, пожелавшим лично проверить мастерство фехтмейстера. Импровизированное ассо удалось, брат императора получает положенное количество уколов и, довольный, дает все необходимые рекомендации.

О воинском поединке, рыцарском турнире и суде Божием часто вспоминали в связи с дуэлью, о гладиаторском бое и ассо — реже. Были и еще некоторые, гораздо более далекие по сути явления, которые приходили на ум как аналоги и предки дуэли. Таков, например, русский кулачный бой. Мы не будем рассказывать всей истории кулачных боев начиная с доисторических времен, а остановимся только на сложившихся русских традициях. Вот что писал о кулачных боях в России XVI века С. Герберштейн в своих знаменитых «Записках о Московии»: «Юноши, равно как и подростки, сходятся обычно по праздничным дням в городе на всем известном просторном месте, так что видеть и слышать их там может множество народу. Они созываются свистом, который служит условным знаком. Услышав свист, они немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой; начинается он на кулаках, но вскоре они бьют без разбору и с великой яростью и ногами по лицу, шее, груди, животу и паху, и вообще всевозможными способами одни поражают других, добиваясь победы, так что зачастую их уносят оттуда бездыханными. Всякий, кто побьет больше народу, дольше других остается на месте сражения и храбрее выносит удары, получает в сравнении с прочими особую похвалу и считается славным победителем» {40, с. 117–118}.

Конечно же, кулачный бой имел с дуэлью лишь поверхностное сходство. Описание поединка в лермонтовской «Песне о купце Калашникове…» — это в первую очередь стремление найти в прошлом истоки настоящего, и не случайно многие современники увидели в «Песне…» отражение дуэли Пушкина с Дантесом {98, с. 110}.

Впрочем, и в XVIII, и даже в XIX веке некоторые дворяне не считали для себя зазорным поучаствовать в народной забаве. Особой силой, ловкостью и крепостью в «кулачной сшибке» славился, например, Алексей Орлов, но для него это было, конечно же, только увеселением.