ПРИЛОЖЕНИЕ ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ УВАРОВ (1780–1827/?/)

ПРИЛОЖЕНИЕ

ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ УВАРОВ

(1780–1827/?/)

Один из самых известных русских бретеров — Федор Александрович Уваров-Черный (свое прозвище он получил за цвет волос, в отличие от Уварова-Белого, но оно точно отразило и его характер). Это был человек мрачный и жестокий. В молодости он служил и воевал, дрался на дуэлях, в том числе с М. С. Луниным, с которым одно время поддерживал приятельские отношения, а затем и женился на его сестре. О его дуэлях мало известно, но сам факт буйной и даже кровавой молодости упоминается постоянно.

Бретерство Уварова постепенно отступило в его репутации, в его легендарной биографии на задний план, заслонилось солидным чином (он дослужился до полковника гвардии, а затем действительного статского советника) и не очень чистоплотной, по мнению многих, деятельностью. Особенно грязным представлялся в глазах общества затеянный им процесс о наследстве М. С. Лунина (Лунин, как осужденный по первому разряду преступник, был лишен всех прав собственности): «Лунин завещал имения кузену Николаю, чтобы избавить своих крестьян от своеволия „черного Уварова“. Последний поднимает шум и доказывает, что завещание каторжника недействительно. „Уварова, — как писал Николай Лунин, — все делала и подписывала из страха к мужу“. Однако за два дня до Нового <1826> года царь пишет „согласен“ на документе, приостанавливающем притязания Уварова на тамбовские и саратовские деревни Лунина» {181. с. 219–220}.

Последним скандалом в жизни Уварова было его таинственное исчезновение в 1827 году: сорокасемилетний камергер и действительный статский советник вышел утром из дома, как обычно, и нигде более не появлялся. Его искали. Предположений было множество: и убийство, и самоубийство (из-за вероятных угрызений совести и чувства вины перед Луниным и женой). Позднее даже думали, что это именно он появился лет через десять в Сибири под именем старца Феодора Кузьмича (этой версии целиком посвящена монография К. В. Кудряшова «Александр I и тайна Федора Козьмича» {92}). Фраза из письма А. Я. Булгакова об исчезновении Уварова стала своеобразным приговором всей его жизни: «Жил, поступал дурно, а умер еще хуже…» {76. с. 437}.

Одним из важнейших пунктов условий поединка был вопрос о том, на каком оружии будет проводиться бой.

По безусловно преобладавшей традиции, зафиксированной в том числе в большинстве кодексов, право выбора оружия принадлежало оскорбленному. Тем не менее очевидно, что этот выбор делался в соответствии с какими-то общественными представлениями о том или ином виде оружия; оружие становилось знаком отношения к конфликту и языком его разрешения.

В Европе традиционно очень распространены были фехтовальные поединки. В чем особенности дуэли на фехтовальном оружии? Она требует подготовки. Если человек не обучался фехтованию, в жизни не держал в руках ни шпаги, ни сабли, то он на фехтовальном поединке беспомощен. Если человек брал в течение нескольких лет уроки у отличного фехтмейстера, то на фехтовальном поединке он на голову выше соперника, который был обучен каким-нибудь отставным капитаном нескольким основным позициям и ударам. Фехтование превратилось в искусство, и на поединке каждый из соперников выявлял и свою подготовку, и свое физическое развитие, и фехтовальный талант. Но талантливый и опытный фехтовальщик мог быть бесчестным человеком, а его соперник, человек благороднейший, может быть, едва умел в руках держать шпагу. Конечно, честь дворянина подтверждается независимо от того, чья кровь пролилась на поединке. Но на суде Божием причиной выбора — кого поразить, а кого помиловать — должен быть промысел Божий, а не уроки опытного фехтмейстера, оплаченные наследственными деньгами. После того как шпага перестала быть доминирующим оружием на поле боя, на поединке она превратилась в оружие для избранных, для тех, кто имел время и деньги, для получивших аристократическое воспитание (здесь мы не берем в расчет военных).

У фехтовальных дуэлей была еще одна особенность, приведшая их впоследствии к полному вырождению. Фехтовальный поединок предполагал высокую степень прогнозируемости результата. Если для окончания дуэли достаточно царапины, то можно быть на девяносто процентов уверенным, что дело кончится именно царапиной, а не серьезной раной. Если было достаточно раны, то вероятность того, что один из соперников заколет другого насмерть, была ничтожной. Но ведь можно было и так: драться до ранения, а кончить дело удачно нанесенной царапиной; ссориться насмерть, а на поединке постараться, не очень рискуя, зацепить правую руку соперника.

Таким образом, к XIX веку фехтовальная дуэль приобрела репутацию немного изысканной, «театральной», не представляющей очень серьезной опасности для жизни, предсказуемой.

Противоположной ей была дуэль на огнестрельном оружии, т. е. на пистолетах; дуэль на ружьях — явление исключительное.

В России традиционно более популярны были поединки на пистолетах. Отчасти это связано просто с относительной неразвитостью фехтовального дела (по сравнению с Европой). Но были и другие причины.

Драться на пистолетах мог практически любой дворянин. Пистолеты уравнивали соперников в возрасте, физическом развитии, степени тренированности. Стрелковое мастерство на дуэли имело значительно меньшее значение, чем мастерство фехтовальное. Вспомним Пьера Безухова на дуэли с Долоховым: «Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться». И далеe: «При слове три Пьер быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь, как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова и, потянув пальцем, как его учили, выстрелил». И этот никогда не державший в руках пистолета неуклюжий человек тяжело ранил опытного бретера, боевого офицера и, видимо, неплохого стрелка.

На первое место выступали случай и психологическая уравновешенность дуэлянта (не считая промысла Божия).

Дуэль на пистолетах была более устойчива к угрозе профанации. Вероятность смертельного исхода, даже вопреки желаниям обоих соперников, при дуэли на пистолетах была довольно высока: «<…> в поединке на пистолетах и у опытного бойца нет возможности парады. На холодном оружии я могу и защищаясь щадить моего противника, могу парировать; на пистолетах — у меня одна парада — „уложить“ противника» {86, с. 52}.

Дуэль на пистолетах в значительной степени уравнивала шансы соперников — и равенство могло стать абсолютным с ужесточением правил. Исход дуэли на трех шагах, через платок и т. п. решал уже только случай.

Дуэль на пистолетах получила в общественном мнении репутацию более простой, доступной и более серьезной, чем фехтовальная. Установилось некоторое, хотя и не очень строгое, соответствие между степенью серьезности оскорбления и выбранным оружием: при тяжком, смертельном оскорблении предпочиталось огнестрельное оружие, при более легком — холодное.

Впоследствии, во время дискуссии конца XIX — начала XX веков по поводу утвержденных императором Александром III «Правил о разбирательстве ссор…» 1894 года, высказывалось мнение о том, что необходимо развивать и всячески поощрять фехтовальные дуэли — менее кровожадные и более «военно-спортивные» (это мнение, в частности, активно отстаивал Л. А. Киреевв «Письмах о поединках»). Но существовало и противоположное мнение, которое, на наш взгляд, было ближе к пониманию ритуальной сути дуэли: «По мнению составителя настоящей книги, дуэль на холодном оружии является наиболее грубым способом дуэли, т<ак> к<ак> противники, увлекаясь и ожесточаясь, доходят до крайней ярости и в этом состоянии не только забывают все правила фехтовального искусства, но превращают бой в какую-то драку и благородным оружием — шпагой и саблей — действуют точно дубиной или оглоблей. Вот почему следовало бы вовсе исключить холодное оружие из оружия для дуэли или, по крайней мере, указать, что огнестрельному оружию следует отдавать предпочтение пред холодным» {173, с. 171}.

Повторюсь: шпага была символом личной чести дворянина, благородным оружием. Можно было нанести обиду, оскорбление оружию, обесчестить его. Следы такого отношения к оружию сохранились надолго: считалось недостойным использовать боевое оружие не по назначению. Если дворянин (пусть по независящим от него обстоятельствам) не мог с оружием в руках защитить свою честь, то он мог посчитать себя не вправе носить его. В. Ф. Раевский вспоминал свой арест генералом Сабанеевым в 1822 году:

— Ваше превос<ходительство>! Позвольте Вам напомнить, что Вы не имеете права кричать на меня… Я еще не осужденный арестант.

— Вы? Вы? Вы преступник!

Что было со мною, я хорошо не помню, холод и огонь жали во мне от темя до пяток; я схватился за шпагу, но опомнился и, не отняв руки от шпаги, вынул ее с ножнами и подал ее Сабанееву.

— Если я преступник, Вы должны доказать это, носить шпагу после бесчестного определения Вашего и оскорбления я не могу.

<…> Сабанеев был вне себя, он схватил шпагу и закричал:

— Тройку лошадей, отправить его в креп<ость> Тираспольскую! {142, с. 314}.

Ритуал гражданской казни дворянина включал преломление шпаги над его головой. В различных описаниях процедуры гражданской казни декабристов встречается упоминание о том, что плохо подпиленная шпага ушибла или даже поранила голову тому или другому из осужденных (например, в «Записках» С. П. Трубецкого). Аристократы, дворяне по воспитанию и жизни, а не только по названию, люди чести, они не могли воспринимать как лишение чести то, что с ними делали, — они видели ритуал, выродившийся в чистую условность, в плохо подготовленный, бессмысленный фарс (отсюда многочисленные легенды о сорвавшихся с виселицы, о гнилых веревках, о том, что лучше вешать на аксельбантах, о казарменных шутках Лунина при прочтении приговора).

Но вернемся к оружию. В послепетровской России шпага стала принадлежностью мундира. Штатские надевали мундир не так часто, а с фраком, естественно, шпага не носилась. Поэтому противопоставление «шпага — пистолет» стало включаться в очень существенную для дворянской культуры оппозицию «офицер — штатский». В применении к дуэли складывалась парадоксальная ситуация: в более воинственной среде (офицерской) достаточно популярно было менее действенное, менее смертоносное (но более «профессиональное») оружие — шпага; штатские же предпочитали более решительные пистолеты.

В некоторых ситуациях пара дуэльных пистолетов для штатского (а тем более — нигде не служащего) была таким же символом чести, как и шпага для офицера. Известен анекдот о том, как закончилась в 1826 году Михайловская ссылка Пушкина: «Приехал вдруг ночью жандармский офицер из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем — неизвестно… Жандарм торопил в дорогу, да мы все позамешкаюсь: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они там были оставши; ну, Архипа-садовника и послали. Как привез он пистолеты-то, маленькие такие были в ящичке, жандарм увидел и говорит: „Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны“. — „А мне какое дело? мне без них никуда ехать нельзя; это моя утеха“» {139, т. 1, с. 420}. Это, конечно же, не просто причуда, смысл этого жеста таков: я поеду не арестантом, а свободным дворянином и должен иметь с собой оружие, которым я при необходимости защищаю свою честь на поединке.

В некоторых случаях противники допускали использование на дуэли и пистолетов, и холодного оружия. Как говорил один диккенсовский персонаж: «Будут стреляться, а если промахнутся, то вытащат шпаги из ножен и начнут ими работать вовсю» {58, т. 8, с. 112–114}. Это было уместно на смертельных дуэлях, без секундантов, когда нет времени перезаряжать пистолеты. Однако такое пренебрежение формальной стороной боя свойственно скорее rencontre, чем дуэли.

Кроме шпаг и пистолетов, дуэли могли проводиться на рапирах и саблях. Эти виды оружия не были универсальными, поэтому на поле чести встречались редко и только с согласия обеих сторон. На саблях могли рубиться между собой гусары и уланы, для которых это оружие было привычным в бою. Рапиры к началу XIX века стали почти исключительно спортивным оружием; дуэли на рапирах, особенно в России, проводились редко.

В США часто случались дуэли на ружьях. Американская культура складывалась не столько в столкновении (войне) с равными соперниками, сколько в борьбе со стихией, в том числе и с «дикарями» (индейцы воспринимались не как враги, а как стихийная сила). Главным оружием американца — траппера и колониста, не отягощенного сословными предрассудками. — было ружье (позднее — карабин, винтовка). Оно поэтизировалось как символ американца, воплощающий его силу и мужество, волю и справедливость (вспомним, что одно из имен Натти Бумпо, знаменитого Следопыта куперовских романов, — Длинный Карабин). Неудивительно, что если эти люди хотели выяснить между собой отношения, то делали это с помощью оружия привычного и по привычным им «правилам игры» (ниже мы расскажем об «американской дуэли»).