От автора

От автора

В преамбуле к своей предыдущей книге «Парадоксы российской истории» я вынужден был поделиться с читателем тем, что мне зачастую приходится объяснять особенность своего видения нашего прошлого, видения, которое читатель почему-то относит к разряду нетрадиционного. Но после выхода той книги в свет и знакомства с ней многих моих соотечественников поток возражений в мой адрес только усилился, а потому в еще большей степени необходимость такого объяснения стоит передо мной сейчас. Тем более, что предлагая к прочтению настоящее творение, я предвижу волну новых несогласий и обвинений в предвзятости.

Наряду с другими, мои «Парадоксы» вызвали у читателя уже изрядно набивший в последнее время оскомину вопрос: а нужно ли переписывать историю и сколько еще раз можно будет ее переписать?

И хотя вопрос этот сам по себе риторический, ответ на него прост: историю переписать нельзя, как бы этого и кому бы этого не хотелось. История вообще не пишется, она свершается. История — это объективная реальность, пусть даже это реальность прошлого. История — это то, что пережито человечеством, и перо даже самого выдающегося ученого — не инструмент для ее создания, а потому историю невозможно не написать, не переписать. Она такая, какая есть.

Если же, говоря о переписывании, в виду имеется не сама история, а историография, то есть изложение и объяснение событий прошлого последующими деятелями науки соответствующего направления, то тогда прозвучавший выше вопрос становится еще более риторическим, ибо такое переписывание, похоже, не прекратится никогда. Надо полагать, что спрос на перелицовку пережитого предыдущими поколениями у поколений последующих не иссякнет и впредь, и заказ на подгонку исторических реалий под требуемый сегодня определенными политическими силами размер будет продолжаться до бесконечности. И дело тут, в общем-то, вовсе не в политической конъюнктуре и тем более не в стремлении услужить власти, а в том, почему предшествующее написание должно доминировать вечно? Почему, собственно говоря, господствующая на сегодняшний день трактовка, несмотря на всю ее нелепость, призвана считаться хрестоматийной? А предлагаемой ей на смену, пусть даже столь же нелепой, суждено быть воспринятой чуть ли не как святотатство? Только потому, что первая появилась на свет раньше? Но, во-первых, того, которая из них в умах ученых-историков родилась раньше, мы не знаем. Мы знаем только о том, которая из них была официально принята ранее, то есть, ранее провозглашена господствующей. А, во-вторых, она тоже не первая и пришла в свое время на смену предыдущей также под воздействием изменившейся политической обстановки и также стала результатом выполнения очередного социального заказа. А то, что она столь долго доминировала и к ней приучались целые поколения, в историческом понимании не меняет характера ее сиюминутности, а потому не может служить показателем правды и объективности.

Тогда неизбежно встает другой вопрос: так что же перекройка и перелицовка нашего прошлого не прекратится никогда? Или когда-нибудь все-таки удастся остановить это вранье, пусть даже и меняющееся с одного на другое?

Вопрос этот отнюдь не праздный, потому как любой политический деятель всегда будет оставаться заинтересованным в том, чтобы придать прошлому окраску, соответствующую его сегодняшним взглядам и отвечающую его политической, направленности. И не беда, что картина прошлого может при этом искажаться до неузнаваемости и обрастать мифами так, что сама историография превращается в процесс мифотворчества. Ведь не секрет, что весь путь развития исторической науки стал оружием сотворения мифов, как не секрет и то, что самых фантастических высот наше отечественное мифотворчество достигло в советские времена. Здесь наши написатели истории показали поистине виртуозное владение этим оружием. А созданные ими догмы и мифы остаются преобладающими и по сей день как на страницах литературных трудов, так и в сознании наших современников.

Так есть ли способы выхода из ситуации? Можно ли когда-нибудь будет остановить череду сменяющих друг друга исторических концепций, одна другой не уступающих в несуразности?

Такой способ есть, и он всего один, а имя ему — правда.

Говоря это, я вкладываю в слово «правда» прямой и непреложный смысл. Последняя оговорка не случайна и не лишняя, ибо с понятием «правды» у последних поколений наших соотечественников стало ассоциироваться что угодно, так что само это слово теперь носит двоякое, троякое и вообще какое угодно значение. Достаточно сказать, что этим словом многие десятилетия назывался главный печатный орган нашего государства и всей царящей в нем политической системы. С полос этого органа непрерывным потоком годами лилась откровенная ложь, тем самым дезавуировав известное и во все времена расхожее противопоставление — где правда, а где ложь, перемешав одно понятие с другим настолько, что к слову «правда» люди стали относиться осторожно, ибо перестали понимать, что оно значит. А потому предупреждаю, что здесь в понятие «правда» я вношу его изначальное значение и глубоко убежден в том, что для того, чтобы остановить поток вранья и разрушить нагромождения исторических мифов, требуется выполнение всего лишь одного условия: очередная трактовка нашего прошлого должна отвечать исторической правде. Только тогда она станет последней и то, что называют переписыванием истории, прекратится.

Нет, я не столь наивен, чтобы рассчитывать на то, что когда-нибудь нечто подобное произойдет. Дело в том, что история как наука, видимо, призвана служить своеобразным прикрытием носителям самых разнообразных политических пристрастий. А именно последнее обстоятельство и вызывает спрос на очередной фасон покроя для такого прикрытия. Поэтому выше я и сказал, что вопрос о переписывании истории — риторический и никогда с повестки дня, очевидно, снят не будет.

Но последнее обстоятельство не препятствует исследователю в решении насущной задачи исторической науки — стремлении установить и донести до других историческую истину. Читателю должно быть понятным, что под исследователем я имею в виду историка, а не подрядчика, взявшегося выполнить очередной социальный или еще какой заказ, как бы ни был подрядившийся эрудирован в вопросах истории и какими бы он при этом ни обладал литературными способностями. Как понятным читателю должно быть и то, что процесс установления исторической истины бесконечен и, как бы ни был исследователь предан правде, в исторической науке никогда не будет все расставлено по своим местам. Но одно дело, когда результаты новых исследований и открытий дополняют, уточняют и, может быть, даже несколько видоизменяют наше представление о том или ином событии прошлого, и другое дело, когда это событие преднамеренно толкуется превратно в угоду политическим или каким-то еще идеологически выдержанным установкам.

Только беспристрастный подход к истории, не диктуемый симпатиями или антипатиями к тем или иным явлениям прошлого, а следовательно, незамутненный личностным отношением к рассматриваемому предмету, может воссоздать картину, отвечающую исторической правде, и, конечно же, способен развеять нагромождение исторических мифов.

Кстати, относительно моей предыдущей книги, при работе над которой, как сказано в ее преамбуле, я ставил задачу хоть как-то поспособствовать развенчанию этих самых мифов, надо отметить следующее.

Судя по реакции многих знакомых мне читателей, результатом их знакомства с той книгой стал широкий спектр оценок моего понимания и объяснения нашего прошлого. Из всего этого спектра я приведу лишь самую крайнюю оценку, наиболее негативную из всех, что мне довелось услышать. Один весьма почтенный и уважаемый мной человек, отмеченный высокими учеными степенями и званиями, правда, в области, далекой от истории, специалист в технике, прочитав мои «Парадоксы», изрек: «такая история нам не нужна».

Чем я в первую очередь благодарен этому своему оппоненту, так это тем, что своей оценкой он открывает огромный простор для полемики.

В его предельно лаконичном, всего в пять слов суждении, внимание на себя обращают два момента. Во-первых: нам не нужна; а во-вторых: такая история не нужна. Остановимся на первом моменте.

Интересно, кому это нам не нужна? Кто это такие мы, которым не нужна та или иная история? Кого критик моей книги обобщил под этим словом?

Что это за гипотетическая общность людей, именуемая теми, кто к ней принадлежит, обобщающим термином мы, для меня во многом остается загадкой. Ее разгадке может несколько поспособствовать тот факт, что мой оппонент — человек, мягко говоря, очень пожилой. Это обстоятельство объясняет многое. Если люди моего поколения прожили в той страшной советской системе большую часть жизни, то этот человек прожил в той системе всю жизнь и продолжает нравственно и духовно жить в ней сейчас, не желая менять ее ни на какую другую, дабы не поступаться принципами. А эта система действительно объединяла всех наших соотечественников в одну общность, причем всем другим возможным способам единения людей предпочитала обращение их в единомыслие.

Еще больше советское воспитание критикана моей книги сказалось на втором моменте его тезиса: такая история не нужна.

Давайте вдумаемся в смысл, вернее сказать, в бессмыслицу сказанного: история не нужна. Не важно какая, та или другая.

Напомним читателю, что история — это прошлое, это то, что пережито.

Иначе говоря, фразу моего оппонента, не меняя ее содержания, можно переозвучить так: такое прошлое нам не нужно.

Есть ли хоть какой-нибудь смысл в сказанном?

Если бы кто-нибудь спрогнозировал будущее, то есть то, что предстоит нам еще пережить, и нарисовал бы картину ожидающего нас впереди, то по отношению к такой картине тот, кому она не по нраву, мог бы сказать: такое будущее не нужно. И в этом был бы смысл. Но какой смысл в отрицании необходимости или напротив ненужности прошлого?

А смысл, оказывается, вот какой.

Мои критики, и не только тот, о котором я рассказал, но в несколько меньшей степени и другие, недовольны тем, что под моим пером наше прошлое предстает не совсем в привлекательном виде. И, что самое интересное, они не отрицают достоверности мной изложенного. Просто ратуют за то, что обо всем том, что было негативного в нашем прошлом, лучше не рассказывать, или, по меньшей мере, в случае невозможности замалчивания, пытаться как-то его скрасить.

Корни такого подхода к предмету следует искать все в той же недавно пережитой нами системе, смешавшей понятия правды и лжи.

Как любой исследователь, историк может ошибаться, но целенаправленное приукрашивание прошлого с целью придания ему более привлекательного вида, равнозначно фальсификации, а потому для историка совершенно недопустимо. Этого принципа я старался держаться всегда, им я руководствовался при написании и этой книги. Предвижу, в ней много что не понравится моему соотечественнику, приученному к другой тональности звучания рассказа на подобную тематику.

Но что поделаешь, ведь это — наша история.