Письмо А. Монтегю[276]

Письмо А. Монтегю[276]

Дорогой товарищ Монтегю!

Я вам не отвечал так долго в силу стечения ряда неблагоприятных обстоятельств: я остался временно без иностранных сотрудников, а русская моя сотрудница была в отпуску. Писать же большое письмо от руки — трудно и требует слишком много времени.

Сперва о деловых вопросах.

Я сейчас от русского книжного рынка совершенно оторван и в настоящий момент не могу, к сожалению, дать вам никаких советов. Но я напишу своему младшему сыну[277], который более или менее следит за новинками русской литературы, и через него смогу получить все наиболее выдающееся. Я сделаю это тем охотнее, что я и моя семья будут рады возобновить таким образом свою связь с текущей русской литературой.

Теперь о Вашем предложении насчет Англии. Разумеется, я по-прежнему стремлюсь изо всех сил перебраться в Англию, как по соображениям здоровья, так и по соображениям работы. Ваш план в общем я считаю приемлемым и осуществимым. Любая комиссия любых врачей признает необходимость медицинской помощи. Я думаю также, что со стороны турецкого правительства можно было бы получить заявление о его готовности принять меня обратно по окончании моего пребывания в Англии. Но я мог бы решиться обратиться к турецкому правительству с соответственным вопросом лишь в том случае, если бы был абсолютно уверен в том, что британское правительство даст мне визу. В противном случае я рисковал бы попасть в очень невыгодное и неблагоприятное положение. Вы понимаете, что если бы после моего соответственного запроса у турецкого правительства британское правительство отказало бы мне все же в визе, то мое положение в Турции несомненно ухудшилось бы. Вот почему я могу решиться на обращение к турецким властям лишь в том случае, если доступ в Англию мне будет обеспечен заранее.

Благожелательные заверения отдельных министров за кулисами дают, вообще говоря, очень мало. Вы знаете, как было дело в Германии: не только президент рейхстага, но и ряд министров высказывались в частных беседах вполне положительно. А кончилось тем, что мне отказали в визе.

Вот почему я прошу вас произвести более серьезную и точную разведку. Думаю, что в этом деле может быть полезен Пэтон[278], секретарь Независимой рабочей партии, от которого я получил даже формальное приглашение прочитать доклад в летней школе Независимой рабочей партии, — до такой степени Пэтон не сомневался в том, что я получу визу. И в дальнейшем Пэтон предпринял ряд шагов, чтобы добиться визы от своих министров. Во всяком случае, в информации он вам не откажет.

Я вам очень благодарен за то, что вы уже написали о себе с некоторой подробностью. Это для меня не только интересно, но и поучительно, так как приоткрывает для меня некоторый уголок английской жизни, с которой я слишком мало знаком. Между тем судьба Англии интересует меня сейчас в высшей степени — наряду с развитием Америки.

То, что печатается в «Обсервер»[279], — это не автобиография, а короткие выдержки, сокращенные американским агентством для газетных потребностей. Автобиография представляет собой большую книгу, в пятьсот — шестьсот страниц, которая должна в октябре выйти в Нью-Йорке у Скрибнера и одновременно в Берлине и в Париже. Я, разумеется, пришлю вам немедленно эту книгу по выходе ее в свет.

Кстати: вы, надеюсь, получили мою французскую книгу, которая представляет собой скорее сборник документов, чем книгу[280].

Теперь хочу перейти к политическим вопросам. Вы совершенно правы, что очень трудно высказываться об этих вопросах в письме, когда слишком мало знаешь собеседника, т. е. когда не было предварительных длинных разговоров. Если бы ваши деловые поездки дали вам возможность остановиться по пути в Константинополе, я был бы очень рад видеть вас своим гостем и завязать таким образом личное знакомство, которого переписка заменить, разумеется, не может. Но в ожидании этого приходится все же сделать попытку объясниться путем переписки.

Вы говорите много интересного и правильного относительно британского эмпиризма, склонности к компромиссам и проч. Несомненно, что эта национальная традиция, в которой резюмируются навыки и приемы господства британской буржуазии, представляет собою в высшей степени важный момент в политике. Кто в практической работе не принимал бы в расчет этой инертной национальной традиции, тот непременно рисковал бы расшибить себе нос. Но решает все же не сила национальной инерции и психологической традиции, а сила экономических факторов. В истории бывало уже не раз, что чем консервативнее была традиция существующего режима, тем катастрофичнее он обрушивался в конце концов под ударом экономических сил.

Недавно я читал передовицу «Таймс» по поводу угольной промышленности и ее проектируемого объединения. Консервативная газета пишет, что на пути этого объединения стоят навыки и традиции английских промышленников, т. е. «индивидуализм», «независимость» и проч. Эти «великие» традиции британской буржуазии «Таймс» называет мертвым фактором. Даже «Таймс»! В то же время он признает, что эти мертвые факторы представляют очень большую силу сопротивления, препятствуя реорганизации английской промышленности. К этому надо только прибавить: но именно поэтому процесс реорганизации будет происходить гораздо более болезненно, остро и катастрофично. То же самое — в более широком масштабе — приходится сказать обо всей английской общественной жизни. Эмпиризм, индивидуализм, консерватизм, дух компромисса — это могущественная сила, но мертвая. Английский политический эмпиризм представляет собою застывший продукт тех эпох, когда Великобритания шаг за шагом завоевывала господство над миром и поддерживала это господство при помощи мер, соответствовавших изменчивой обстановке каждого дня.

Но сейчас от объективных предпосылок британского эмпиризма не осталось ничего. Истерика Сноудена в Гааге есть смешная попытка вернуть то, чего вернуть нельзя. Уравнение флота Великобритании и Америки[281] означает полную и окончательную ликвидацию британского морского могущества. Равные флоты к началу войны означают колоссальный перевес Соединенных Штатов в случае войны, ибо они смогут обновлять и расширять свой флот под огнем несравненно быстрее, чем Англия. Этим я не хочу сказать, что война будет завтра или послезавтра. Но перспектива уничтожающего преимущества Америки над Великобританией, даже в военно-морской области, будет отныне тяготеть над политикой Англии и над всей ее общественной мыслью. А это значит — конец эмпиризму. Обобщения, широкие идеи и доктрины представляют оружие слабого в борьбе против сильного. До конца прошлого века Англия не нуждалась в широких доктринах. Но уже конкуренция в Германии (плюс первая русская революция)[282] вызвали к жизни Рабочую партию. Эта партия насквозь эмпирична — вы совершенно правы. Но сам факт ее существования есть все же удар по национальной традиции и подготовка к еще большим ударам.

Рассуждая абстрактно (и, следовательно, неверно), можно сказать, что Макдональд[283] держит в своих руках единственную в своем роде историческую возможность «мирным», «эволюционным», «демократическим» путем преобразовать общественный строй Англии. Если бы Макдональд сейчас выдвинул смелую программу преобразований, прежде всего национализации, и — встретив сопротивление буржуазных партий — апеллировал бы со всей смелостью и решительностью к стране, он, несомненно, обеспечил бы себе твердое большинство, а следовательно, и возможность мирной социалистической эволюции, т. е. такой эволюции, при которой сопротивление эксплуататоров сводится к минимуму и подавляется легальными средствами государственного аппарата. Но вы понимаете, что это фантастическая перспектива. Ни на какую радикальную программу Макдональд не способен. Его министерство закончится жалким и позорным фиаско и станет неизбежно источником — не смягчения, а обострения политических противоречий. Я вообще думаю, что именно благодаря политике фабианцев Англия идет навстречу самым жестоким и бурным внутренним потрясениям.

Конечно, можно спорить о том, каким темпом пойдут события, т. е. наступит ли явный и очевидный, т. е. массовый переход количества в качество через три года, через пять или десять. В этих пределах ошибки глазомера возможны и неизбежны. Но ведь марксисты ведут политику дальнего прицела. Этим мы и отличаемся от эмпириков.

Вы мне напоминаете, что я говорил о малой вероятности повторения эксперимента рабоче-либеральной коалиции[284]. Если даже считать, что это предсказание опровергнуто фактом нынешней полукоалиции (хотя надо все-таки еще подождать развития событий), то этот факт все же не нарушает основной линии прогноза. А главное, не надо забывать, что за время, протекшее между моей книжкой[285] и возникновением второго Рабочего правительства[286] в Англии разыгралась генеральная стачка[287], которую я также предсказывал, ссылаясь на традицию чартизма. В 1925 году, когда я писал свою книжку, я никак не думал, что генеральная стачка возникнет через год. На этот раз темп оказался более быстрым, чем можно было рассчитывать. Не надо ни на минуту забывать, что в Англии эмпиризма и компромисса всеобщая стачка не с неба свалилась, а явилась результатом какой-то могущественной внутренней тенденции развития. Эта тенденция в 1926 году вышла наружу, а затем скрылась под почву. Но она не исчезла. Она существует. Молекулярным путем она собирает силы. Она обнаружится на следующем этапе с новой силой.

Как же при таких условиях я могу согласиться с той мыслью, будто марксисту в современной Англии нечего делать? Нет, с этим я согласиться никак не могу. Разумеется, остается еще особая и большая область вопросов: как подходить к задачам коммунистической политики? Какие применять методы, какие выдвигать лозунги, куда перенести центр тяжести работы и проч., и проч., и проч. Никаких готовых рецептов у меня, разумеется, нет, да их и не может быть по самому существу дела. Эти методы можно вырабатывать, опираясь не только на те основные исторические факторы, о которых я говорил выше, но и на те вторичные традиционные, национально-консервативные и конъюнктурные элементы и обстоятельства, о которых вы отчасти говорите в письме и с которыми я недостаточно знаком. Такую работу можно выполнять только коллективно.

На поставленный вами вопрос «что делать?» в более узком смысле я ответил бы так: поставить марксистский журнал, совершенно независимый от нынешней компартии, разумеется. Этот журнал мог бы развиваться в теоретическую лабораторию и в идейный арсенал для передовых элементов английского рабочего класса. Журнал должен был бы быть теоретически серьезным, но не академическим. Он должен был бы не только освещать общие вопросы и перспективы, но и вмешиваться во все внутренние вопросы всех социалистических организаций, прежде всего, разумеется, компартий.

На этом я пока кончаю. Буду очень рад продолжению и развитию нашей корреспонденции.

За книжку немецкого социал-демократа об английской рабочей партии большое спасибо. Читаю ее с интересом.

Принкипо, 23 сентября 1929 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.