Миллер и Северное правительство

Миллер и Северное правительство

15 января 1919 г., спустя два дня после своего появления в Архангельске, Миллер официально сменил Марушевского на посту генерал-губернатора Северной области и вошел в правительство, возглавив в нем отделы – военный, почт, телеграфов, путей сообщения и иностранных дел[379]. Хотя он сосредоточил в своих руках множество полномочий, в первое время генерал предпочитал держаться в тени и никоим образом не противопоставлял себя правительству. Даже на заседаниях кабинета он редко брал на себя инициативу, поддерживая, как правило, мнение большинства. Однако несмотря на то, что Миллер не прилагал видимых усилий к тому, чтобы укрепить свою власть, вскоре руководящая политическая роль перетекла к нему сама собой. Это стало результатом стечения нескольких обстоятельств. Самым важным из них стал отъезд из Архангельска Чайковского, главы Временного правительства.

Чайковский начал планировать свою поездку в Европу еще до появления Миллера в Северной области. Покинуть Архангельск его побуждали несколько причин, хотя трудно сказать, что именно сыграло решающую роль. Уже с конца 1918 г. он получал телеграммы от русских политиков и дипломатических представителей за границей, настойчиво приглашавших его в Париж для участия в работе так называемого Русского политического совещания. Совещание должно было представлять антибольшевистскую Россию на Мирной конференции, созванной после окончания Первой мировой войны, а возможно, также стать праобразом единого российского правительства. По словам В.А. Маклакова, бывшего посла Всероссийского временного правительства 1917 г. во Франции, чтобы иметь влияние в России и за границей, совещание должно было включить в себя «уважаемых представителей всех политических партий, которые могли бы объединиться на патриотической почве»[380]. Революционная репутация Чайковского, его роль в организации антибольшевистского движения и связи в заграничных общественных кругах должны были укрепить демократический облик и авторитет совещания[381].

Чайковский не мог не сочувствовать намерениям созвать совещание, тем более что еще до своего появления на Севере он рассчитывал поучаствовать в создании центральной антибольшевистской власти. Оказавшись в Архангельске почти случайно, он уже в сентябре 1918 г. размышлял о поездке в Самару. Затем планировал поехать в Сибирь, узнав в начале октября 1918 г. о создании на Уфимском государственном совещании Всероссийской директории, в состав которой он был избран заочно и которую Северное правительство вскоре признало в качестве верховной власти[382]. Однако информация о событиях в Поволжье и Сибири доходила на Север искаженной и с большим опозданием, нередко неделями блуждая по телеграфным линиям России, Америки и Европы. Неясность обстановки заставляла Чайковского откладывать свой отъезд до точного выяснения политического положения на востоке страны. В конце концов планы его поездки в Сибирь пришлось окончательно отменить из-за полученных в декабре сведений о перевороте адмирала А.В. Колчака, который 18 ноября отстранил Директорию от власти. Теперь с образованием в Париже представительного Русского политического совещания, казалось, центр российской политической жизни перемещался в Париж, где должна была решиться не только судьба послевоенного мира, но и, возможно, политическое будущее России. Чайковский, всегда считавший, что он может и должен сыграть более существенную роль в восстановлении страны и демократической власти, мог полагать необходимым для себя покинуть обреченный на второстепенную роль Архангельск ради «высокой» политики[383].

Помимо этого, к отъезду из Северной области его могли подтолкнуть и более глубокие личные мотивы. Несмотря на то что Чайковский сознательно встал во главе правительства в разгар Гражданской войны и согласился на введение на Севере военно-полевых судов и восстановление смертной казни, он, видимо, так до конца и не смог преодолеть противоречие между признанием необходимости насилия и почитанием человеческой личности. Характерно, что начальник штаба белых северных войск полковник В.А. Жилинский считал ключевым для решения Чайковского покинуть область следующий эпизод. 11 декабря 1918 г. Чайковский с глубоким волнением следил за подавлением мятежа недавно мобилизованных солдат 1-го Архангелогородского полка, каждые 10–15 минут справляясь о ходе событий в штабе командующего войсками. Когда же он узнал, что восставшие сдались, но Марушевский решил «довести дело до конца», а именно предать зачинщиков выступления военно-полевому суду и впоследствии расстрелу, он был подавлен. После долгого раздумья он как бы вынужденно согласился: «Да, надо довести дело до конца». Жилинский полагал, что Чайковский убедился «в этот день, что работа ему не по плечу»[384]. Необходимость нести в качестве главы правительства непосредственную ответственность за репрессии против обыкновенных людей оказалась, видимо, слишком тяжела для старого революционера, всю жизнь боровшегося против насилия со стороны власти.

Что бы ни сыграло главную роль в решении Чайковского покинуть область, но в начале 1919 г. жребий был брошен. Его отъезд в Париж был намечен на 23 января. Тем временем Чайковский принял меры с целью не допустить ослабления Северного правительства в период временного, как тогда предполагалось, отсутствия его главы. Чтобы не произошло чрезмерного усиления военной власти, полномочия Миллера как генерал-губернатора были ограничены решениями кабинета. Более того, его компетенция оказалась даже сужена по сравнению с предшественниками Миллера на этом посту. Так, командование русскими войсками области пока сохранил за собой Марушевский, а Отдел внутренних дел был еще в декабре 1918 г. передан энесу, члену Союза возрождения В.И. Игнатьеву[385].

Чтобы сохранить равновесие политических сил в правительстве, в январе 1919 г. в дополнение к Игнатьеву в кабинет в качестве управляющего делами вошел еще один социалист, местный уроженец меньшевик К.Г. Маймистов. Кроме того, Чайковский сохранил за собой номинальное председательство в правительстве, назначив себе временным заместителем левого кадета П.Ю. Зубова. Политика кабинета также должна была остаться неизменной, в связи с чем не было сделано никаких правительственных заявлений по случаю произошедших перестановок[386]. Однако несмотря на то что высшая власть на Севере оставалась подчеркнуто коллегиальной и гражданской, отъезд Чайковского не мог не повлиять на расстановку сил в руководстве краем.

Середина января 1919 г. стала ключевой вехой в политической истории Северной области. При всех усилиях ни один из представителей Союза возрождения или провинциальных общественных деятелей не мог заменить во главе правительства Чайковского, являвшегося в Архангельске единственной знаковой политической фигурой всероссийского масштаба. Поразительным образом белые кабинеты, стремившиеся сплотить в борьбе против большевиков всю российскую общественность, остро страдали от отсутствия авторитетных политиков. Большинство имперских министров были опорочены своими связями с непопулярным царским режимом и после падения самодержавия ушли в политическую отставку. Тем временем многие лидеры общественности «эпохи Февраля» были дискредитированы неудачной политикой Временного правительства. В годы Гражданской войны вакантную политическую нишу заполнили революционные руководители второго ранга и провинциальные политики, еще не успевшие в полной мере испытать свои политические силы или дискредитировать себя в глазах населения и общественных элит.

Несмотря на отсутствие в белых рядах многих опытных и известных полических деятелей, Павел Юльевич Зубов, возможно, менее других подходил на роль главы Северного кабинета. Вологодский помещик, он в юности обучался на агронома, но бросил, не закончив курса учебы. Долгие годы главным увлечением Зубова был театр. Он писал либретто опер и водевили и даже сам играл на сцене провинциальных театров, впрочем, не достигнув на этом поприще заметных успехов. Его общественная деятельность началась на рубеже веков, когда тридцатилетний Зубов занял должность земского участкового начальника в Вологодской губернии. Затем последовало членство в губернской земской управе, должность предводителя уездного дворянства, а в годы мировой войны – работа в Вологодском комитете по снабжению армии. Февральская революция 1917 г. сделала Зубова кадетом, а Октябрьская – искренним противником большевиков. Являясь в тот период гласным Вологодской городской думы и заместителем городского головы, Зубов принял участие в организации местного отделения Союза возрождения[387]. Именно это обстоятельство обеспечило ему место в составе Верховного управления и Временного правительства Северной области.

На назначение Зубова заместителем Чайковского, помимо его связи с Союзом возрождения, видимо, повлияло и то, что он оказался одним из немногих северных политиков, приемлемых для различных партийных сил. О нем уважительно отзывались такие разные люди, как капитан Чаплин и генерал Марушевский, но также и прибывший на Север в 1919 г. эсер Б.Ф. Соколов, ставший одним из лидеров архангельской левой общественности. Искренний и мягкий Зубов, по определению Соколова «настоящий чеховский интеллигент», стремился сохранить единство разных течений в правительстве и обществе[388]. Но даже сами члены правительства отмечали, что для руководящей роли в кабинете ему явно не хватало авторитета. Стремясь выйти из этого неудобного положения, Зубов неоднократно повторял, что он нисколько не держится за власть и готов уступить свое место другим, если те смогут лучше справиться с делом[389]. На фоне мягкого и неуверенного в себе Зубова Миллер не мог не выделяться решимостью и знанием дела. В условиях, когда революционеры, оппозиционеры и провинциальные чиновники заняли непривычные для них министерские посты, казалось, только генералы находились на своем месте и знали, что именно надо делать. Таким образом, в руки Миллера сама собой стала постепенно перетекать реальная власть.

В первое время Миллер показал себя талантливым администратором, который старался держаться в стороне от политических интриг. Хотя появился он «на архангельских улицах в генеральском пальто старого образца, в обожаемых уже погонах, – короче – с привычным… всем обликом настоящего генерала и начальника»[390], Миллер не поощрял агитации в пользу установления военной власти, которую начали вести в связи с его приездом правые и офицерские круги. Более того, Миллер смог наладить дружественные отношения с либералами и некоторыми лидерами местных социалистических кругов. Вполне довольным сотрудничеством с ним первоначально оказался управляющий Отделом внутренних дел и губернский правительственный комиссар энес Игнатьев[391]. Меньшевик Маймистов писал, что генерал-губернатор – «человек без предвзятостей и с европейскими навыками»[392]. Лидер архангельских эсеров А.А. Иванов часто и подолгу беседовал с генералом, консультируя его по вопросам внутренней политики, и, по всей вероятности, искренне считал его «демократом и честным человеком»[393]. По свидетельству современников, из уст левых политиков звучали высказывания, что «судьба благоволила к Северной области, поставив ей такого “конституционного” по своей натуре генерала»[394]. Хотя со временем усиление власти Миллера стало вызывать все большую критику в левых земских и профсоюзных кругах, они так до конца и не отошли от поддержки белого режима.

Таким образом, генеральская «диктатура» на Севере отнюдь не была обязана своим происхождением исключительно симпатиям белых офицеров и давлению справа. Напротив, как будет показано ниже, Миллер смог укрепить влияние во многом благодаря тому, что в решающие моменты, несмотря на все политические разногласия, его также поддерживали многие умеренные социалисты из городской думы, земства и общественных организаций. Поэтому если можно назвать новую властную конструкцию диктатурой, то это была диктатура по соглашению, так как именно поддержка со стороны широких общественных кругов обусловила относительную устойчивость белой власти на Севере на протяжении большей части 1919 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.