За поворотом — бронзовый век
За поворотом — бронзовый век
Говорят, что отправляться в дорогу во время дождя — примета счастливая. Он льет как из ведра, хотя еще совсем недавно небо было чистым. До места, где нам предстоит разбить лагерь, почти двести километров. А свинцовая туча накрыла, похоже, не только город.
Но мы возвращаемся в сказку — к волшебному озеру и наполненному щебетом птиц сосновому бору. А наша машина — машина времени, которая не только перенесет нас почти на четыре тысячи лет назад — к началу андроновской эпохи, но и сможет, если мы захотим, сделать на своем пути несколько остановок, расстояние между которыми измеряется не просто в километрах, а еще и в веках.
Притормозить мы можем уже за пос. Боровским. По сторонам шоссе — лес, но за ним, если повернуться лицом на восток, речка со странным названием Дуван, соединяющая Андреевское озеро с Пышмой. На берегу этой протоки, в каких-нибудь тридцати километрах от Тюмени — целый «куст» разновременных городищ и поселений. Одно из них — Дуванское 17 — андроновское.
Понятие «андроновская культура» ввел в науку выдающийся сибирский археолог С. А. Теплоухов, изучавший в 20-х годах на Енисее памятники разных эпох. Однако уже тогда ему было ясно» что Минусинский край является восточной окраиной открытой им великой культуры, охватывавшей в эпоху бронзы не только юг Западной Сибири, но и значительную часть современного Казахстана. Время подтвердило блестящую догадку ученого, которому не суждено было развить ее самому, — он навсегда остался узником ГУЛАГа.
В течение последующих десятилетий андроновские памятники активно исследовались в разных районах и оказались далеко не так однородны, как это представлялось сначала. Поэтому со временем они стали рассматриваться учеными как принадлежащие не одной, а нескольким археологическим культурам, хоть и родственным, но разновременным — алакульской, федоровской и другим, составлявшим огромную андроновскую культурную общность. Все они были созданы скотоводами и земледельцами, в совершенстве владевшими секретами бронзолитейного производства. Несмотря на развитое животноводство, свиней андроновцы не держали. Зато кони, запряженные в легкие боевые колесницы и использовавшиеся для верховой езды, делали их отряды, вооруженные луками и сверкавшими на солнце бронзовыми клинками, практически непобедимыми на открытых пространствах. Защищать им приходилось не только скот, но и поля своих общин, поскольку земледелие, возможно, даже пашенное, было вторым важнейшим источником их благосостояния. На поселениях и в некоторых могилах встречаются большие каменные зернотерки, бронзовые серпы и секачи, последние из которых могли использоваться также при заготовке грубых кормов для зимовки скота. Охота и рыболовство не имели большого значения, зато андроновские металлурги, значительная часть которых, скорее всего, уже являлась настоящими ремесленниками, порвавшими с земледелием и скотоводством и полностью переключившимися на обслуживание членов близлежащих общин, владели секретами получения сложных отливок в составных литейных формах из глины и камня.
Реконструкция керамических сосудов алакульской (1–6) и федоровской (7-15) культур.
Умерших андроновцы обычно хоронили под невысокими земляными курганами, содержавшими, как правило, по нескольку могил, по-видимому, принадлежавших ближайшим родственникам. Тела усопших или их кремированные останки предавались земле с запасом пищи в горшках, иногда с орудиями труда и вооружением. Для женских погребений обычны богатые наборы украшений — браслетов, бус, перстней, серег, накосников. Характерный признак андроновской эпохи — нарядная плоскодонная керамическая посуда, украшенная на ранних этапах строгими, а впоследствии более сложными «ковровыми» геометрическими узорами: треугольниками, меандрами и свастичными фигурами.
Дуванское 17, исследованное моими коллегами — археологами из Екатеринбурга, относится к федоровской культуре. Здесь им удалось раскопать котлован сравнительно небольшой — площадью чуть больше 50 кв. м — полуземлянки с длинным коридорообразным входом, очагом в центре постройки и многочисленными ямами от столбов, являвшихся основой ее каркаса. Следы деятельности обитателей поселка в виде скоплений костей животных, глиняных грузил и рыбьей чешуи, а также развалов сосудов зафиксированы и за пределами жилища. Однако основой их хозяйства было все же скотоводство: кости домашних животных — в основном коров, а также лошадей и мелкого рогатого скота — резко преобладали среди изученной палеозоологами коллекции.
Автомобиль медленно трогается с места. «Дворники» еще скользят по ветровому стеклу, но дождь уже на исходе: впереди, за Пышмой, небо явно светлеет. Колеса шуршат по мокрому асфальту, оставляя позади машины волну мелких брызг. За те без малого пятьдесят километров, что нам предстоит пройти до следующей остановки, запланированной на подъезде к Ялуторовску, мы переместимся в прошлое не намного, едва ли на несколько десятилетий.
Неподалеку от этого места среди лугов и перелесков, в окрестностях с. Старый Кавдык, исследован еще один федоровский поселок. В течение нескольких лет его раскопки вел мой институтский однокашник и товарищ по работе Виктор Зах — бородач и романтик, которому нравится придумывать открытым им памятникам красивые имена. Вот и это поселение на берегу почти высохшего озерка он окрестил Черемуховым Кустом, и название это уже вошло в научную литературу, которой порой так не хватает живых и образных слов. За три полевых сезона Виктору Алексеевичу удалось изучить памятник почти полностью — раскопать не только шесть огромных жилищ площадью от 180 до 300 кв. м, проходы между которыми еще нельзя назвать улицами, но и несколько оставленных обитателями селища мусорных куч — зольников.
Мне приходилось бывать здесь во время раскопок и поражаться тому, насколько дома этого поселения напоминают явно более позднее жилище, исследованное на Ольховке. Судя по отчетливым следам снашивания земляного пола вдоль стен, они представляли собою такие же полуземлянки с зимними загонами для скота. Аналогична и конструкция этих построек, их основу составлял каркас из нескольких рядов вкопанных в землю бревенчатых опор, на которых покоилась утепленная земляной засыпкой кровля.
Отличительная особенность домов Черемухового Куста — колодцы. В большинстве строений их насчитывалось даже по два или по три, вырытых вблизи хлева. И это обстоятельство тоже говорит о многом. Наверное, неглубокое озерко зимой промерзало до самого дна, а поскольку покинуть близлежащие пастбища община не решалась, иного способа обеспечить водой людей и животных просто не было. Впрочем, окрестные озера и реки были в ту пору тоже не столь глубоки — в середине II тысячелетия до н. э. их выпила Великая Сушь.
Извечные колебания уровня грунтовых вод и количества выпадающих на землю осадков подмечены учеными давно. Водоемы то вдруг переполняются, затапливая свои бывшие берега, то за несколько лет снова мелеют, обнажая заиленные участки. И это не удивительно: природа дышит, как все живое, у нее тоже есть свои ритмы. Один из наиболее сухих периодов, в истории юга Западной Сибири пришелся именно на время существования федоровских поселений. Везде: в Приишимье, Кулундинской степи и верховьях Оби, — они возводились отнюдь не на высоких террасах, а у их подножия, в пойме, которая тогда не заливалась даже в половодья. Спустя одно-два столетия ситуация в корне изменилась. Поселения более позднего времени вновь «поднимаются» на возвышенные берега. Но федоровцы этого периода уже не застали. Их эпоха совпала с засухой, а увидеть, как вновь наполняются водой русла полупересохших рек и блюдца озер, как наливается зеленью трава на косогорах, суждено было только их потомкам — представителям новых археологических культур. Отсюда и колодцы в жилищах Черемухового Куста, и их отсутствие, например, на Ольховке.
Мы стоим на обочине оживленного шоссе, которое на этом участке дождь даже не намочил. Значительно дальше, чем сегодня, обходили эти места влажные ветры II тысячелетия до н. э., когда царившую тут тишину нарушал не рев проносящихся мимо нас автомобилей, а редкий скрип запряженных быками повозок да ржание взнузданных верховых коней.
Состав стада жителей Черемухового Куста типичен для федоровской культуры: среди костей домашних животных резко преобладают коровьи, костей мелкого рогатого скота (в основном овец) — около четверти, а лошадиных — еще меньше, чуть более 10 процентов. При этом в общей массе пищевых остатков доля костей диких животных ничтожна — менее одной тридцатой. Ничего удивительного в этом нет: о том, что федоровцы были скотоводами, а не охотниками, известно давно. Любопытно другое. Коровы и быки, принадлежавшие жителям поселка, отличались от животных, содержавшихся другими общинами бронзового века, особо крупными размерами. Их высота в холке составляла в среднем 125 см и превышала рост крупного рогатого скота многих других синхронных селищ. Необычно и то, что большое количество особей (примерно пятая часть) забивалось очень рано — в возрасте до шести месяцев. Неужели это свидетельство специальной селекционной работы, направленной на отбор среди телят-первогодков наиболее крепких и быстро растущих животных, результатом которой жители поселка не могли не гордиться!
Так же гордились своими коровами арийские племена Индии в ведийскую эпоху, когда певцы сравнивали их и с грозовой тучей, и с утренней зарей, и с поэтической речью. В «Атхарваведе» есть особый заговор на благополучие коров, почти дословно повторяющий строки одного из гимнов «Ригведы».
Пришли коровы и сделали благо.
Пусть улягутся они в стойле и наслаждаются у нас.
Пусть будут они здесь богатыми потомством, многообразными,
Доящимися для Индры много зорь!
Они не исчезнут. Вор не причинит (им) вреда.
Недруг не покусится на их движение.
(Если) кто их жертвует богам и отдает (их),
Долго еще тот пойдет с ними вместе как повелитель коров.
Их не настигнет скакун, вздымающий пыль.
Они не пойдут на бойню.
По просторному безопасному (пастбищу)
Разбредутся они — коровы этого смертного жертвователя.
Вы, коровы, даже худого делаете толстым.
Даже некрасивому вы создаете прекрасный облик.
Вы делаете дом прекрасным, о вы с прекрасным голосом!
О великой вашей подкрепляющей силе говорят в собраниях.
Атхарваведа, IV, 21
Не исключено, что этот текст или один из его вариантов мог быть известен и членам федоровских общин, в том числе жителям Черемухового Куста, — ведь многие ученые считают андроновцев носителями арийской речи. Подтверждает это и найденная здесь игральная кость, означающая, что поклонниками азартной игры, нашедшей отражение в гимнах и заговорах ведийского периода, были не только черкаскульцы, но и федоровцы.
Однако ни этим, ни общностью строительных приемов, использовавшихся ими при возведении однотипных жилищ, сходство данных культур не ограничивается. Результаты анализа собранных на Ольховке пищевых остатков показали, что состав домашних животных, принадлежавших жителям этого поселка, был точно таким же, как и у общины Черемухового Куста. А коров среди скота, содержавшегося на приисетских пастбищах, было даже не-сколько больше — почти три четверти стада. Значит, долгое время господствовавшая в науке концепция, согласно которой черкаскульские племена являлись северными соседями андроновцев, жившими охотой, рыболовством, разведением свиней и только осваивавшими навыки содержания коров и коней, не соответствует действительности! Разве не говорит об этом отсутствие в материалах Ольховки костей домашней свиньи и открытие черкаскульских и федоровских поселений в одних и тех же районах, причем не только в тюменской округе, но и в степях, где работают наши коллеги из других городов? Да, черкаскульские общины Зауралья вплотную придвинулись к границам лесной зоны. Но во многих из этих мест несколько веков назад уже пасли свои стада федоровцы, «ковровые» орнаменты которых настолько близки, например, Ольховским, что черкаскульскую культуру нередко именуют «андроноидной» или «северным андроном». Нет, вычеркивать жителей Ольховки и подобных ему поселений из числа «настоящих» андроновцев нет решительно никаких оснований! Этому противоречит весь облик их материальной культуры: и дома с загонами для животных, и состоявшие преимущественно из коров стада, и посуда, покрытая характерными геометрическими узорами. Но и это еще не все. Оказывается, что федоровцы и черкаскульцы являлись носителями сходного европеоидного антропологического облика. И это в то время, когда население таежной полосы Западной Сибири было преимущественно монголоидным!
Таким образом, цепочка разновременных, но перерастающих одна в другую археологических культур, которую нам пришлось отслеживать от рубежа бронзового и железного веков, пополнилась еще одним, пока что самым древним звеном — федоровской культурой, существовавшей около середины II тысячелетия до н. э. Красноречиво говорят об этом радиоуглеродные даты поселения Черемуховый Куст, указывающие на то, что очаги в его домах горели приблизительно в XVI–XIV вв. до н. э.
И вновь серая лента шоссе уводит нас дальше. Позади остался скрытый придорожным леском Ялуторовск и мост через Тобол, с которого открывается вид на бескрайнюю речную пойму. Посреди нее то тут, то там вспыхивают под солнечными лучами зеркала старичных озер, так непохожие на мутную стремнину, отороченную зарослями ивняка. Сегодня для нас Тобол — река пограничная. В том смысле, что за ней мы встретимся с древнейшими из андроновских памятников, относящихся к алакульской культуре.
Еще не так давно сопредельные с таежной полосой районы в бассейне Тобола не могли претендовать на роль земель, принадлежавших во II тысячелетии до н. э. алакульским общинам, в которых, как и в представителях других археологических культур андроновской общности, многие ученые не без оснований видят индоиранцев бронзового века. На фоне обилия андроновских памятников в степях и южных лесостепных районах Притоболья весьма немногочисленные алакульские материалы, полученные в 1893 г. финским ученым А. Гейкелем при раскопках курганов у дер. Томиловой близ современного г. Ялуторовска, долгое время выглядели не более чем следами вылазок арийских дружин за пределы андроновского мира. Однако исследование серии памятников эпохи бронзы, открытых на данной территории за последние 15 лет, показало, что этот район был освоен алакульскими группами довольно прочно, хотя и располагался на окраине обжитых ими пространств.
На асфальтовой просеке посреди прохладного леса тихо. Только еле слышно перебирают лапами высокие сосны да шелестят под легким ветром листья на верхушках берез. Неподалеку от безлюдной дороги — невысокий мысок над старицей, где между деревьями едва различимы западины от некогда стоявших тут домов и следы проводившихся раскопок. Совсем недавно у Заводоуковска мы свернули к Упорово и вот уже — рядом с поселением Ук 3, изученным археологами из Екатеринбурга. Это многослойное селище сохранило остатки жилищ разных периодов эпохи бронзы и раннего железного века. Алакульскими оказались остатки трех изученных здесь квадратных полуземлянок, совсем небольших по сравнению с исследованными на Ольховке или Черемуховом Кусте — площадью всего лишь 20–30 кв. м каждая. Одна из них, судя по следам выявленных на ее полу ямок небольшого диаметра, имела каркасно-столбовую конструкцию, относительно других этого утверждать нельзя. В центре жилищ располагались очаги, на отдельных участках пола сохранился тлен от какого-то растительного покрытия.
При раскопках Ука 3 не обнаружено ни следов пожара, ни признаков какого-либо другого стихийного бедствия, внезапно обрушившегося на поселок. Но тень давней трагедии все же витает над его заросшими руинами. Ведь что-то же заставило людей покинуть свои дома, оставив в них не только керамические сосуды, но и гораздо более ценные предметы — сверленое каменное навершие булавы с шестью выступами по бокам, а также довольно многочисленные изделия из бронзы: кельт-тесло со сквозной втулкой и широким рубящим лезвием, несколько серпов и ножей, четыре крупных крюка с ушками для подвешивания и другие вещи. Среди них оказались и орудия живших здесь мастеров-металлообработчиков: несколько каменных кузнечных молотов, инструмент для раскатки металлического листа, легкий молоточек, камни, использовавшиеся в качестве абразивов, обломки литейных форм.
Костей животных. на Уке 3 встречено немного. Но сомневаться в том, что алакульским общинам принадлежали многочисленные стада коров и овец, табуны коней, не приходится. Могильник, к которому мы направляемся и который пока является единственным алакульским некрополем во всей округе, убеждает в этом каждого присутствующего при раскопках.
Круто уходящая вниз дорога снова привела нас к Тоболу. Но сейчас мы значительно выше по течению и на этот раз пересекать реку не станем. Мимо раскинувшегося внизу Упорова, которое отсюда, сверху, просматривается как на ладони, мы двинемся дальше — на юг и скоро будем у конечной цели нашего маршрута. Там, на одном из прибрежных всхолмлений, мимо которых, то прижимаясь к кромке террасы, то уходя в поля, петляет почти всегда безлюдная дорога, уходящая от тюменского села Коркино в Курганскую область, нас ждут Чистолебяжские курганы, а неподалеку от них, у тихого лесного озерка Мамаихи — знакомая поляна, где мы опять поставим палатки.
Что позвало нас сюда? Прелесть пронизанного пучками солнечных лучей соснового бора или свежесть, которой веет по утрам от озера? Конечно же, не только это, хотя и с озером, и с лесом мы встречаемся с радостью, как со старыми друзьями. Главное, ради чего мы снова здесь, вдалеке от Тюмени, — это возможность приблизиться к истокам тех культур, которые на протяжении всей эпохи бронзы развивались перед стеною притобольской тайги, где сейчас стоит наш город, первым встречающий всех, кто прибывает из-за Урала в Сибирь.
Более полутора десятков курганов исследовано уже на Чистолебяжском могильнике. Под каждым из них, как правило, по нескольку захоронений. Рядом со многими могилами — остатки жертвенных или поминальных комплексов. Чаще всего это не полные скелеты овец, коров, лошадей, а компактно сложенные остатки уже разделанных туш. Среди таких скоплений почти всегда обнаруживаются лежащие в анатомическом порядке конечности, а также черепа, на многих из которых — чуть ниже лба — заметны следы смертельных, проламывавших кость ударов, от которых животные падали как подкошенные.
В одном из заговоров «Атхарваведы», призванном сопутствовать закланию белой овцы, которая рассматривалась как плата за доступ в располагавшийся на высшем небе мир теней, где правит царь мертвых Яма, есть такие строки.
Та шестнадцатая (часть) пожертвованного приношения,
Которую делят между собой цари —
Эти соратники Ямы,
От нее освобождает белоногая овца,
Данная как жертва предкам.
Все желания исполняет она,
Возникая, растя, существуя.
Осуществительница замыслов — белоногая овца,
Данная в жертву, не иссякает.
Кто даст в жертву белоногую овцу,
Соразмерную (тому) свету.
Тот поднимется на небосвод.
Где бессильный сильному
Не платит пошлины.
Атхарваведа. Ill, 29
Этот и подобные ему тексты не только отражают сходство ритуалов, совершавшихся ариями вблизи своей прародины и в далеких индийских землях, отвоеванных у иноязычных племен, но и позволяют понять доселе скрытую от нас суть тех обрядов, следы которых мы находим при раскопках. В другом заклинании — на жертвоприношение козла — говорится так.
Приведи его! Держи (его)!
Да отправится он. зная путь, в мир благих деяний!
Много раз пересекая великий мрак.
Да вступит козел на третий небосвод!
Разрежь темным (металлом) эту шкуру, о заклатель.
Ножом — сустав за суставом! Не замышляй против (него)!
Не будь враждебен (к нему)! Приготовь его член за членом!
Разложи его на третьем небосводе!
С песнопениями я ставлю на огонь котел.
Налей воды! Опускай его!
Обложите его огнем, о разделыватели (туши)!
Сваренный, да пойдет он (туда), где мир благих деяний!
Да не расколет он его кости!
Да не высосет костный мозг!
Сложив всего его вместе,
Да отправит он то и другое (на высшее небо)!
Атхарваведа, IX, 5
Среди захоронений некрополя довольно много детских, но это не удивительно — в большинстве доисторических обществ детская смертность была очень высока. В небольших могилах в позах спящих — на боку с согнутыми руками и ногами — сохраняются даже останки младенцев. Во многих случаях их кости скрывает бревенчатая домовина — не гроб, а, скорее, миниатюрное подобие домика с плоской крышей. Остатки таких же деревянных построек, иногда сложенных в несколько венцов, встречаются и в больших могилах, где должны были покоиться взрослые. О примерно таких же внутримогильных конструкциях упоминает один из погребальных гимнов «Ригведы».
Расступись, земля! Не дави его!
Дай ему легко и быстро погрузиться!
Укрой его краем (своей) одежды,
Как мать (укрывает) своего сына.
Растворяясь, будь твердой, о земля!
Ведь тысяча столбов должна быть воздвигнута.
Да будут твои покои окроплены жертвенным маслом!
Да будет ему здесь убежище во веки веков!
Я укрепляю землю вокруг тебя.
Да не поврежу я тебя, кладя этот ком земли!
Пусть отцы держат тебе этот столб!
Пусть Яма построит тебе здесь дом!
Ригведа, X, 18
Однако самое удивительное заключается в том, что скелетов взрослых ни в одной из больших могил, в том числе с остатками домовин, под исследованными курганами мы не находим. Здесь могут сохраняться горшки, каменные наконечники стрел, другой инвентарь и очень редко — всего лишь несколько разрозненных костей. Не исключено, конечно, что тут до нас побывали грабители — в XVIII веке по югу Западной Сибири «гуляла» настоящая «золотая лихорадка». Но «почерк» охотников за могильными сокровищами, пли, как их тогда называли, «бугровщиков», нам хорошо известен. Искали они отнюдь не кости, а если и выбрасывали их из могилы, то не уносили с собой. Но их нет и на прилегающих к могилам участках! Полностью истлеть в земле они тоже не могли — ведь уцелели же дерево, остатки жертвоприношений, наконец, кости младенцев. Который год бьемся мы над этой загадкой и не находим удовлетворительного ответа. Десятки кенотафов — символических захоронений, сооружавшихся разными народами тогда, когда доставить труп на кладбище по тем или иным причинам было невозможно, — не слишком ли это много для одного могильника? А может быть, перед нами свидетельства особого обряда, о существовании которого мы не подозреваем?
«Ригведа» и «Атхарваведа», как будто, не знают иного способа погребения, кроме трупосожжения. Их гимны и заклинания, в которых часто фигурирует имя Агни — бога огня во всех его проявлениях (Джатаведас — букв. «знаток всех существ» — его постоянный эпитет), упоминают о подготовке тела к кремации, приготовлении костра, сожжении тела, захоронении костей в земле и о других элементах погребального обряда.
Да сожжет тебя на благо восточный огонь спереди!
На благо да сожжет тебя огонь домохозяина сзади!
Да сожжет южный огонь твое убежище, защиту!
С севера, из середины, с воздуха —
С любой стороны да защитит тебя Агни от ужасного!
На благо, о Агни, сожги его сзади, на благо — спереди!
На благо — сверху, на благо снизу сожги его!
Один, (но) трояко разложенный, о Джатаведас,
Направь его со всех сторон вместе в мир благих деяний!
Принесший жертву поднялся на сложенный костер,
Готовый лететь в небо со спины небосвода.
Для него, творца благих деяний, сияет в воздухе
Сверкающий небесный путь, исхоженный богами.
Атхарваведа,XVIII,4
Кремация умерших, характерная для многих федоровских общин, встречается и в алакульских могильниках, но реже. В Чистолсбяжских курганах тоже найдены обгоревшие домовины, правда, их здесь совсем немного. В большинстве же «пустых» могил этого некрополя нет ни следов огня, ни пепла от сожженных тел умерших. Значит, обычаем трупосожжения их появление объяснять нельзя.
В который раз я вчитываюсь в древние стихи «Ригведы», надеясь разгадать загадку могильника. И вдруг в одном из погребальных гимнов, рисующем, казалось бы, обычную картину кремации умершего, нахожу такие строки:
Что вырвала у тебя черная птица,
Муравей, змея или же хищный зверь,
Пусть (всепожирающий) Агни сделает это невредимым…
Ригведа, X, 16, 6
Слова эти обращены к умершему, его телу. Но почему его еще до предания огню клевали птицы и разрывали хищные звери? Древнеиндийская «Ригведа» об этом умалчивает. Однако понять смысл таинственной фразы позволяет древнеиранская «Авеста», сохранившая некоторые культовые и обрядовые детали в еще более архаичной форме.
Оба этих произведения, как и прочие индийские веды, свидетельствуют о том, что соприкосновение с трупами и даже участие в погребальных церемониях считалось опасным для человека и требовало совершения специальных очистительных обрядов. Все арии были уверены: от тел умерших исходит скверна, и поэтому осуждали даже тех, кто их закапывал в священную землю. Но при всем этом завоеватели Индостана в ведийскую эпоху решались предавать усопших обожествлявшемуся ими огню, тогда как древние иранцы считали такие действия недопустимыми. Творцы и хранители «Авесты» полагали, что трупы надлежит на некоторое время оставлять в уединенных местах на открытом воздухе для того, чтобы птицы и хищные звери очистили их от мягких тканей и дали возможность захоронить в земле только отмытые дождями, овеянные ветром и высушенные солнцем кости. О том, что «труп умершего перса погребается не раньше как его разорвет птица или собака», писал древнегреческий историк Геродот. А персы — потомки древнейших иранцев. Не случайно их царь Дарий I говорил о себе в высеченной на камне надписи: «Я Дарий, царь великий, царь царей… Ахеменид, перс, сын перса, ариец, арийского происхождения…».
Так, может быть, воспоминания именно о таком обряде, некогда существовавшем у общих предков индийцев и иранцев сохранила в себе загадочная фраза «Ригведы»? И, может быть, именно его следы мы наблюдаем, обнаруживая в могилах Чистолебяжского некрополя лишь разрозненные кости взрослых? А младенцы… Они, безгрешные, видимо, не могли осквернить землю и уходили в нее такими, какими пришли в этот мир.