Глава XXII

Глава XXII

До лета пришлось мне присутствовать еще на двух крайне интересных заседаниях Думы, на которых выступал мой отец.

В первых числах мая был у папа лидер правых граф Бобринский, который явился специально для того, чтобы предупредить его о том, что правые члены Государственной думы под его водительством намерены внести запрос правительству, правильны ли слухи о том, что на государя императора готовилось покушение, предотвращенное полицией.

В назначенный день мы с мама отправились в Государственную думу. Сразу почувствовалась напряженная, нервная атмосфера, характерная для «больших дней». Публики масса. Бросаются в глаза пустые скамьи отсутствующих левых депутатов.

На трибуну входит граф Бобринский и просит моего отца поделиться с Думой всем известным ему о предотвращенном покушении. Свой ответ папа начинает с того, что, хотя подобный вопрос и не входит в компетенцию Государственной думы, так как в данном случае нет злоупотребления со стороны власти, но так как более чем понятно волнение русских людей при мысли о возможности покушения на особу государя императора, он не отказывается дать на предложенный вопрос исчерпывающий ответ.

Да, действительно, уже в январе было открыто сообщество, разрабатывающее план покушения на жизнь государя императора, великого князя Николая Николаевича и целого ряда высших должностных лиц. Весь состав участников арестован.

Мой отец сходит с трибуны, в зал входят толпой левые депутаты и занимают свои места. Тут же они подают запрос правительству на имя министра юстиции об обыске чинами полиции квартиры депутата Озоля.

По сведениям полиции, на этой квартире собиралась особая военно-революционная организация, поставившая себе целью пропаганду в войсках и поднятие военного бунта.

После обыска полицией были отпущены находившиеся на квартире члены Государственной думы, остальных же присутствующих арестовали.

Выслушав этот запрос министру юстиции, снова поднялся папа, пожелавший лично ответить левым, и со свойственной ему одному энергией и ясностью сказал он тут ставшую знаменитой речь.

Он сказал, что все действия полиции он берет под свою защиту, что они законны, так как Петербург находится на положении усиленной охраны, что не его вина в том, что члены Государственной думы находят нужным участвовать в военно-революционных организациях и кончил речь решительным заявлением о том, что выше депутатской неприкосновенности он ставит охрану государства.

Непосредственно после этой речи вносится в Государственную думу предложение правительства о снятии неприкосновенности с депутатов социал-демократической партии.

И речь моего отца, и последнее предложение произвели на всех несравнимо сильное впечатление: ясно сознавалось, что участь Государственной думы предрешена, что мирная работа с ней немыслима.

Не мог этого не сознавать и мой отец, несмотря на свое горячее желание какими-нибудь путями дойти все же до возможности общей работы. Всему его существу претила мысль об изменении выборного закона, как о действии противозаконном, но другого пути не оставалось.

Если подобное нарушение закона могло вызвать недовольство в массах, то не меньше недовольства родили бы постоянные роспуски Государственной думы. Вопрос был очень трудно разрешим и очень мучил моего отца, который много об этом говорил в кругу родных и близких.