Глава 7

Глава 7

Обзор последствий Кютахийского договора. — Влияние преобразований в Сирии и Малой Азии. — Поход турок в Курдистан. — Чувства народные по обеим сторонам Тавра. — Разочарование арабов. — Ложное мнение о возрождении арабской народности. — Замыслы и возгласы Мухаммеда Али. — Новое правительственное устройство Сирии. — Преобразование финансовой системы. — Подушный оклад. — Приходы и расходы египетского паши в Сирии. — Карантины, полиция, почта

Нас отвлекли от Сирии те великие события, которых последствием было семилетнее владычество египетского паши над этой страной. Ибрахим-паша, выступая своевременно из Анатолии, обеспечил за собой ту неоцененную выгоду, что народонаселения этого края видели в нем только освободителя от притеснений местных властей и мстителя правоверного народа за еретические нововведения султанш, но не успели довольно ознакомиться с приемами египетского правления, не успели даже разглядеть, что вся сила Ибрахима была основана на системе преобразований еще более резких, более тягостных для народа и противных фанатическим предрассудкам ислама, чем преобразования Махмуда. В самом деле, целью султана было облегчить участь племен, раздираемых дробным деспотизмом вассалов, и заменить феодальные бесчинства наследственных беев или полномочных пашей систематическим устройством единой власти по всему пространству империи. Паша египетский стремился лишь к тому, чтобы извлечь из подвластных ему племен как можно более средств к совершению самых честолюбивых замыслов, основывая свои политические расчеты не на любви народной, но на развитии материального своего могущества.

Сирия, которая так охотно предалась Ибрахиму, была осуждена тяжким опытом искупить вину своего отпадения от законного государя. В этот край, совершенно противоположный Египту и по географическому образованию, и по преданиям, и по духу жителей, Мухаммед Али насилием стал вводить египетскую правительственную и финансовую систему. Он укротил вековые анархические наклонности сирийских племен, уравновесил бремя налогов, предоставленных дотоле произволу пашей и местных владельцев. Но в то же время для обеспечения своей власти он был обязан заменить регулярным войском буйные ополчения, в которых состояла дотоле вся военная сила края, и подчинить строевой службе и рекрутскому набору племена, привыкшие к вольным наездам старинных ополчений.

Эти важные преобразования поручил Мухаммед Али сыну своему — покорителю Сирии. Но чем легче было завоевание края, тем тягостнее оказалось затем и для завоевателя, и для страны внутреннее устройство завоеванного края. При первых попытках Ибрахима к преобразованиям сирийские племена стали вздыхать о прежнем правлении турецких пашей, о своей разгульной жизни. Таким-то образом по обеим сторонам Тавра яснее выразились те народные чувства, о которых мы имели уже случай упомянуть. Малоазийские племена, склонив выю под преобразованиями султана, устремляли взоры на Сирию и на Ибрахима, полагая, что любимые предания анархической старины укрылись по ту сторону гор. Племена Сирии в свою очередь проклинали судьбу, бунтовались противу похитителя и вспоминали священные права законного государя.

Между тем ни Мухаммед Али, ни султан Махмуд не могли в глубине души одобрять устройство дел 1833 г. Первый не довольно стяжал по мере своего честолюбия и не терял надежды при первой европейской войне улучить минуту для довершения своих замыслов. Султан, со своей стороны, упитанный той мыслью, которая наполнила все его царствование, мыслью об уничижении своих могущественных вассалов, не мог без глубокой скорби видеть, что его подвиг был не совершен, что вместо покорения Египта он нашелся принужденным уступить и Сирию и как бы раздвоить свою империю после стольких усилий о водворении в ней единодержавия. При таком расположении умов в Константинополе и в Александрии и при таком направлении чувств и желаний в массе народонаселений по обеим сторонам Тавра, естественным образом Сирия делалась как бы передовым постом султана против Мухаммеда Али, а Мухаммед Али обретал в привязанности к нему малоазийских народонаселений сильное орудие противу замыслов Махмуда.

Усмирителю Румелии Решиду Мехмету, которому судьба так жестоко изменила под Коньей, была впоследствии вверена Анатолия, с поручением ввести в этот край новое гражданское устройство и новую военную систему. Религиозный фанатизм, грубые навыки старины представляли здесь подвигу преобразования столько же препон, сколько представили за несколько лет пред тем гению Махмуда и его верховного везира фанатизм народности, живость характера и независимый дух племен румелийских, во нраве, как и в физиономии которых так живо отражается двоякий элемент эллинического и славянского их происхождения.

В весну 1834 г. главная квартира верховного везира была учреждена в Сивасе, на север от Тавра, и предпринято новое правительственное устройство малоазийских областей. Первым условием успеха было введение рекрутских наборов, которыми еще более раздражались народонаселения. Мухаммед Али, пользуясь мнением о нем малоазийских племен, всячески противодействовал. Его происками бунтовались многочисленные кочевья курдов во внутренних хребтах Малой Азии и вдоль персидской границы. Решид Мехмет предпринимал трудный поход в эту дикую страну, поход, довершенный по смерти его Хафиз-пашой[198]. Если турецкое правительство с своей стороны не участвовало в непрестанных восстаниях сирийских племен против египетской власти, несомненно то, что именем султана призываем был народ к оружию противу паши, которого положение относительно Порты с 1833 по 1840 г. не переставало в глазах народа быть враждебным, хотя и облекалось формами подчиненности. По всем этим признакам можно было предчувствовать, что устройство дел 1833 г. было временной мерой, вынужденной теми обстоятельствами, в которых находилась тогда империя. Оно не могло быть прочным политическим актом.

В Европе между тем, и преимущественно во Франции, общее мнение видело в Мухаммеде Али уже не пашу турецкого, но представителя арабского мира, восстановителя политического существования арабских племен. На этой гипотезе основывались теории весьма привлекательные. Три обширные области Турецкой империи, населенные арабским племенем и говорящие арабским языком, нашлись совокупно под управлением человека способного и предприимчивого, после долгих обуреваний, вытерпенных ими в кровавых спорах пашей с эмирами в Сирии, в исступлении сектаторов Аравийского полуострова, в оргиях мамлюков египетских. Новый правитель равно воспользовался и деспотическими своими правами, и усталостью племен, и справедливым их негодованием к тиранам, подпавшим беспощадному его правосудию, и богатствами, которые неведомо дотоле лежали в недрах почвы, так беззаботно затоптанной мамлюками. Он образовал войско, создал флот, призвал к берегам Нила тактику и промышленность Запада, накопил миллионы и устроил правительственную власть, которая до него была расхищена тысячами мелочных деспотов.

Между тем все акты правительственной его системы, все направление его способностей, как и самая война его противу султана, обнаруживали в нем пашу турецкого, а не поборника арабской народности. Арабов он чуждается и питает к ним закоснелое презрение старинного турка к их племени и всю недоверчивость вооруженного гостя среди народа враждебного. Неслыханными насильствами забрал он в строевую службу всех статных феллахов Египта. По истощении Египта он нарядил за рекрутами экспедицию в Сеннар, где старший сын его Исмаил-паша в 1821 г. своими жестокостями привел в отчаяние несчастных негров и был жертвой их бунта. Затем наездами в Нубию и Абиссинию Мухаммед Али захватил сколько мог черных невольников, которыми испещрен фронт египетской армии. Во флот наряжал он народонаселение нильского берега и безжалостно исторгал от семейств детей десятилетних для работ в арсенале и на заводах. Таким образом он составил огромную армию и красивый флот, далеко не соразмерные нормальным средствам края, безусловно им управляемого.

В этом оптимисты увидали благородный призыв к военной славе арабского племени, давно отлученного от наследия побед. Но панегиристы западные упустили из виду именно то обстоятельство, которым можно обозначить степень участия, допущенного арабскому племени в стяжании военной славы и в военном труде: в египетской службе только чин поручика (мулазим) доступен арабам, и потому, что он им доступен, обречен презрению турок, исключительно пользующихся производством во все высшие чины и в армии, и во флоте. Мы имели случай заметить, что арабы храбро дрались под знаменами Ибрахима, бросались в пролом Акки, брали на штыки высоты Беленские; но заметим, что позади каждого отряда во всех этих сражениях следовали пушки, заряженные картечью, и не один раз картечь сгоняла в строй бежавших от неприятельского огня арабов. Притом же регулярные египетские войска получили первоначальное свое воспитание в Морейской экспедиции, в стране, объятой огнем народной и религиозной войны, противу неприятеля, который не давал пощады ни одному мусульманину. Таким образом инстинкт самосохранения научил египетского солдата испить все выгоды строевой службы и дисциплины. Собственные слова Мухаммеда Али лучше всего выражают его отношения к арабскому племени: когда Ибрахим ходатайствовал о производстве в высший чин нескольких поручиков — природных арабов, отличившихся в Сирийском походе, старый паша отвечал ему: «Вспомни, мой сын, что наших (турок) не наберется и десяти тысяч посреди этих миллионов арабов».

И в самом деле, для арабского племени военный деспотизм 10 тыс. мамлюков был заменен 10 тыс. османлы, привлеченных в Египет судьбой Мухаммеда Али из его родины. Замечательное явление: в то время, когда уже иссякал для Египта источник кавказской крови, когда успехи русского оружия укрощали этот постыдный торг невольниками Кавказа, из которых вербовалось несколько веков владетельное племя Египта, Мухаммед Али истреблял последних мамлюков и заменял их храбрую дружину своими румелиотами. Если буйство мамлюков и безначалие, в котором страдал Египет под своими двадцатью четырьмя беками, были заменены правлением благоустроенным и единовластием паши, зато арабское племя искупило впоследствии это благодеяние потоками крови и пота в военной службе и в полевых работах, которым оно было безусловно подчинено, ради величия своего владельца. С этим мощным и послушным орудием в руках Мухаммед Али обратил Египет в рудник богатства и славы для себя, для своего семейства, для своих сподвижников.

Для народа преобразования ограничились тем, что вместо беспутных грабежей мамлюков наступил систематический строгий грабеж монополиями и налогами, вместо кровавых междоусобий мамлюков, от которых народ терпел, хотя в них не принимал деятельного участия, настали далекие походы и сражения, где потоками лилась арабская кровь; вместо прихотливых фантазий[199], которым так страстно предан житель нильского берега, настала пора вынужденного, рабского труда. Если Мухаммед Али в продолжение сорокапятилетнего владычества своего над арабскими племенами пребыл верен своему турецкому происхождению, чуждаясь туземцев и их нравов, и их языка, не допуская их до своей особы, зато и арабские племена никогда сочувствиями своими не усыновили своего владетельного гостя, видя в нем то только, чем он был всегда для них, — пашу турецкого, а не воскресителя арабской народности, как его провозглашает общественное мнение на Западе.

Путешественники и писатели, распространяющие это мнение, указывают на войско, на флот, на арсенал и на фабрики, будто из войска, из флота, из арсенала и из фабрик можно воссоздать народность порабощенного племени. Когда случайностями обычных на Востоке переворотов Сирия и Аравия подпали власти египетского паши, путешественники и писатели западные усмотрели в этих приобретениях будто законное, Провидением присужденное наследие и почли Мухаммеда Али избранным вождем великого подвига, грядущим основателем нового арабского царства. Они упустили из виду собственную его народность, а в наследственной ненависти арабских племен к туркам видели залог отпадения этих племен от турецкой империи.

Действительно, арабы вовсе не сочувствуют завоевателям, обратившим колыбель величия ислама — древний халифат с его священными преданиями — в провинцию своей боевой империи. Чтобы вернее оценить политическую важность этой арабской народности, о которой столько наговорили в эти годы, вспомним, что племя арабское, древнейшее и одно из многочисленнейших в мире, никогда не могло составить одного народа, одного государства. В блистательную его эпоху только пламенное слово Корана могло сковать в одну массу племена, искони разрозненные по самому образованию почвы Аравийского полуострова, этого архипелага оазисов по морю песков, на котором, будто флоты, блуждают караваны пастухов и воинов. Вместе с охлаждением фанатизма ослабли и узы духовного и гражданского союза этих племен, а в наше время взаимные их ненависти едва ли не сильнее общей их нелюбви к туркам. По крайней мере эти местные наследственные распри одного племени с другим, жителя Хиджаза с жителем Йемена, сирийца с египтянином, кочевья заиорданского с поселянином береговой Сирии, горца ливанского с горцем набулусским, эти ненависти, преимущественно вскормленные в Сирии феодальным управлением эмиров и различием вероисповеданий, очевидно служат залогом турецкого владычества над всеми этими племенами и влияния пашей турецких, кто бы они ни были — слуги ли Порты, или вооруженные бунтующие вассалы, каков паша египетский. В течение семи веков, от Сельджукидов — поныне, единственными попытками к политическому возрождению арабского элемента были, по мнению нашему, подвиги Фахр эд-Дина и Дахир эль-Омара, равно и недавнее духовно-политическое волнение арабских племен под учением Абд эль-Ваххаба. Но самые эти попытки послужили только, как мы уже видели, к усилению турецкого влияния. Весьма вероятно, что надолго еще арабские племена осуждены опеке турецкой.

Мухаммед Али хорошо постиг собственное свое положение и видел, как непрочны основания могущества, чуждого народности, этого единственного надежного условия всякой власти. По самому сознанию своей слабости, при наружном блеске армии, флота, завоеваний, торговли и промышленности, при всем упоении честолюбия, при всех порывах его безмерной предприимчивости он не покусился на основание державы независимой из подвластных ему племен арабских. Он мог бы в 1833 г., если бы Османская империя была тогда предоставлена своей судьбе, взволновать всю Турцию, свергнуть султана и возвести новую династию на османский престол; но пока законная власть существовала в столице империи центром гражданской жизни османского племени, победоносному вассалу, переступившему обратно за Тавр в арабский мир, не было дозволено разорвать те слабые узы подданства, которыми он своевольно играл пред внешним светом и на которых единственно было основано политическое его влияние относительно племен арабских.

Кто поближе следил дипломатические приемы Мухаммеда Али во всех его переговорах и с Портой, и с европейскими державами, мог убедиться, что все его возгласы о независимости, все гиперболические исчисления его военных сил, все его угрозы о новой войне с султаном, угрозы, как бы направленные на европейский мир, — все это клонилось единственно к тому, чтобы стяжать наследственные права в своем семействе. Что же касается до странного предложения, сделанного им в 1834 г. Австрии, Англии и Франции, под предлогом обеспечения независимости и целости Османской империи начать с того, чтобы отделить от нее арабские области, а потом объявить войну России, то хитрый паша, обманутый толками западных журналов, которым еще верил в ту эпоху, думал, что кабинеты великих держав причастны страстям журналистов и готовы восстать хором на Россию для уничтожения Ункяр-Искелесского договора. В таком случае паша ласкал себя надеждой среди шума войны европейской довершить вероятные последствия битвы под Коньей, предупрежденные нашим войском и флотом, взволновать Османскую империю и похитить престол. Он навлек на себя строгие или насмешливые отзывы кабинетов, даже того, который во всяком случае потакал ему. Затем он уже не возобновлял своей попытки.

Рассмотрим правительственную систему египетского паши в Сирии в семилетний период его владычества.

Все гражданское управление четырех сирийских пашалыков — Халеба, Дамаска, Тараблюса и Сайды — вместе с пашалыком Аданским было сосредоточено в руках Шериф-паши, облеченного ограниченной властью гражданского губернатора и имевшего пребывание свое в Дамаске. Под его непосредственным начальством состояли муселимы в каждом из городов и округов; впрочем, назначение и смена их зависели от Мухаммеда Али или от Ибрахим-паши, который в пребывание свое в Сирии был облечен от своего отца полномочиями военного и гражданского генерал-губернатора, но только в крайних случаях принимал какие-либо важные меры, не спросясь у отца. В Халебе и в Акке по важности этих городов муселимы имели звание мудиров и заведовали многими окрестными округами. В Бейруте, по торговой важности того города и по центральному его положению, был муселимом флотский капитан, который имел надзор над делами мореплавания и портов по всему берегу Сирии. Шейхи или старосты деревень были в непосредственной зависимости от муселимов. Все это клонилось к сосредоточению и единству правительственной власти. Армия оставалась на военном положении; отношения военных властей к гражданским были основаны на правилах европейской военной системы. Градская и земская полиции только при нарушении общественного порядка требовали содействия военной команды. В каждом городе были учреждены меджлисы, градские думы, из почетнейших граждан — мусульман и христиан — под председательством муселима, который был обязан подвергать их совещанию все важные дела по управлению, а в делах хозяйственных не мог сам собой делать ни малейшего распоряжения без ведома и содействия градской думы. Этим же думам была мало-помалу присвоена власть судебная в делах спорных и преимущественно в делах коммерческих. Что касается до судилищ собственно, мехкеме, основанных на духовном законодательстве мусульман, то они и доселе остаются во всей Османской империи недоступными никакому преобразованию. Под египетским правлением муллы, главные судьи Дамаска и Иерусалима, назначались ежегодно властью султана, и от них зависело назначение в юридическом их округе кадиев и наибов, которые вносили при этом известную плату муллам. Дела уголовные решались обыкновенно правительственной властью по предварительном судебном разбирательстве в духовном ли судилище, или в градской думе, смотря по направлению, какое давала им правительственная власть; затем представлялись на подтверждение гражданского губернатора, или Ибрахим-паши, или самого Мухаммеда Али, судя по важности дела. В разбирательстве и в наказании преступлений политических Ибрахим-паша удержал за собой неограниченную власть прежних пашей и по их примеру произвольно — без суда, без следствия казнил людей, обличенных или подозреваемых в возмутительстве или враждебных египетскому владычеству.

^{Дамаск. Литография А. Т. Франсия, 1830 г.}

Хозяйственная часть, которая при прежних пашах не имела никакого устройства, быв предоставлена их усмотрению, капризу или степени их влияния, получила под новым управлением образование прочное и правильное. Вместе с гражданским губернатором был назначен в Дамаск особый директор по финансовому управлению униат Хана Бахри с титлом бея, родом из Хомса, давно бывший в службе Мухаммеда Али. Он вывел с собой из Египта бухгалтеров-коптов, которые наследственно владеют особенной способностью для счетных дел. При каждой градской думе был определен письмоводитель для доходов и расходов по управлению. Таким образом были подведены под общую систему все налоги и все казенные статьи доходов, принадлежавшие прежде местным властям. С другой стороны, всем должностям, которые прежде вверялись от пашей не только без жалованья, но даже за известную плату с правом пользоваться доходами, присвоенными каждой должности, или, вернее сказать, с правом грабить народ насилием ли или лихоимством, было назначено жалованье и воспрещены лихоимство и подарки. Самые налоги были приведены в систему и в ясность. При прежнем управлении доходы состояли 1) в мири, или поземельной подати; 2) в поголовной подати с христиан и евреев (харадж); 3) в откупных статьях (ильтизам), к которым можно причислить много казенных полей, равно и таможни по внутренней и по внешней торговле и сборы с ремесел; 4) в монополиях, налагаемых здесь, как и во всей Турции, на некоторые продукты или на некоторые отрасли торговли по произволу пашей; 5) и главное, в произвольных поборах и пенях, какие, судя по обстоятельствам, взимал паша с лиц или с сословий, или с городов, или с округов.

Эта последняя категория, которая преимущественно обогащала пашей, была совершенно уничтожена Мухаммедом Али и заменена новой поголовной податью фирде, которой равно подлежали все исповедания, все сословия, кроме духовенства и служащих. Для столь важного нововведения была сделана по всей Сирии перепись народонаселения мужского пола от 16 до 60 лет, и по числу его положен налог по 5 руб. серебром с души. Затем предоставлено городским и сельским обществам под круговой порукой вносить сполна сумму, сколько по числу жителей причиталось, и делать между собой раскладку, сообразно со средствами каждого. Самые достаточные платили по 500, а самые бедные — по 15 пиастров.

Налог этот глубоко оскорбил религиозную гордость мусульман, с которых в первый раз взималась поголовная подать наравне с райями. Правда, они были обеспечены от произвольных поборов, и тот, который в минуту каприза прежних пашей откупал свою голову сотнями тысяч, ни в каком случае не был обязан под новым правлением внести более 500 пиастров (около 30 руб. серебром). Но азиат, искони привыкший к деспотическим распоряжениям правительственной власти, мог в своем фатализме приписывать судьбе разорительные капризы прежних пашей и безропотно им покоряться; он почитал обидным для себя постановление, систематически объемлющее все классы по мере средств каждого, основанное на вечной истине равенства прав подданных разных исповеданий пред законом. С другой стороны, произвольные взимания пашей падали обыкновенно на людей богатых и редко — на низшие сословия; новый налог обнимал все сословия, и тем самым вместо страха, коим были всегда преследуемы под прежней системой люди богатые, при новом налоге неудовольствие проникало в массы.

^{Дамаск. Литография А. Т. Франсия, 1830 г.}

Как бы то ни было, прекращение поборов и пеней произвело то благое действие, что люди богатые, которые прежде тщательно скрывали свое состояние и жили нищенски, чтобы не обратить на себя внимания пашей, стали пускать в оборот свои капиталы, предались торговым спекуляциям и придали новую жизнь промышленности. Сему-то обстоятельству, равно и безопасности сообщений должно преимущественно приписать торговые успехи Сирии под египетским правлением.

Когда Сирия поступила во власть Мухаммеда Али, промышленность сего края, которая цвела несколько веков сряду и снабжала Европу богатыми шелковыми тканями и даже простым холстом[200], была слишком изнурена от политических зол и получила еще новый удар от постепенного вторжения в базары Востока дешевых изделий машин и паров Западной Европы. С другой стороны, земледелие, не находя защиты и безопасности в плодородных равнинах, привыкло искать убежища в горах. Производительные силы края слабели, и народонаселение заметно убывало. По всем этим обстоятельствам Мухаммед Али не только не ввел в Сирию своей египетской системы монополии всех продуктов, но даже предоставил полную льготу торговле и заменил умеренными налогами запретительные распоряжения прежней власти.

Некоторые из откупных статей были равномерно уничтожены, таможни поступили в прямое заведование казны. Поземельная подать мири и поголовная подать с христиан — харадж, основанные на коренных законах империи, остались в прежнем виде с той только разницей, что они поступали уже в казну, а не к местным правителям.

Ибрахим-паша к воинским своим дарованиям присоединяет большие способности по хозяйству, любит посвящать свои досуги занятиям этого рода и свои капиталы — спекуляциям торговым и промышленным. Огромное его состояние нажито не грабежом, не присвоением чужой собственности. Вид одичалых полей антиохийских внушил Ибрахиму мысль основать там большую мызу, которая служила бы образцом земледелия и скотоводства для сирийских племен и привлекала бы к полевым работам полукочевых туркменов, пригоняющих туда свой скот с хребта Таврийского. Даже некоторые кочевья бедуинов, приласканные льготами, стали поселяться вдоль плодородной земли населенной Сирии, на рубеже своей пустыни. Была дарована девятилетняя льгота от поземельной подати за обработку новых полей. Горцы стали спускаться с Ливана, с каменистых округов Аккара и Даннийя и поселяться в плодородных, но одичалых равнинах. Около 15 тыс. федданов[201] земли было возделано вдоль пустыни между Дамаском и Халебом. В Хауране, где пшеница родится обыкновенно сам-сорок, а кукуруза сам-двести, обрабатывалось дотоле не более 2 тыс. федданов. В два года египетского правления стали там возделывать около 7 тыс. федданов[202]. Когда саранча опустошала поля между Халебом и Хэмой, жители, привыкшие только к грабительствам прежних пашей и к бесчинствам войск, с удивлением увидели Ибрахима, выступающим в поход с четырьмя пехотными полками противу саранчи. Всю весну провел фельдмаршал в этой полезной экспедиции. Он назначил и поселянам, и солдатам плату за каждую мерку убитой саранчи и тем спас жатву поселян и доходы правительства.

Для ремонта своей кавалерии он прибегнул к способу весьма экономическому, основанному на нравах и обычаях арабских племен. У арабов почти никогда породистая жеребая кобыла не принадлежит одному хозяину сполна, но двум, трем, десятерым, иногда и целому кочевью в совокупности. На этом основании можно за небольшую плату купить ту долю, с которой сопряжено так называемое право мундштука, и ею пользоваться сполна, делясь только доходом от приплода с товарищами во владении, по расчету паев.

Система эта с первого взгляда покажется самой запутанной, но имеет целый устав подробных, точных правил, основанных на обычае и имеющих силу закона во всем арабском мире. Она заменяет взаимное застрахование имущества в племенах, лишенных поземельной собственности, и предохраняет бедуина от разорения в случае падежа дорогой кобылы, которая составляет главное богатство в кочевье. Вместо того чтобы содержать конные заводы или покупать ремонт дорогой ценой, Ибрахим приобрел у поселян или взял в счет недоимок половины нескольких тысяч кобыл, которые оставались у прежних владельцев, и получал ежегодно от приплода значительное количество жеребцов для своей кавалерии за самую умеренную плату.

При этом устройстве правительственной и хозяйственной системы доходы Сирии составили около 70 млн пиастров (4 млн руб. серебром). Не более четверти этой суммы расходовалось на гражданское управление. Но содержание огромной армии, политические тревоги края, опасность со стороны султана, строение крепостей и казарм поглощали весь остальной доход, и сверх того требовалось еще от 30 до 40 млн пиастров ежегодно из египетской казны Мухаммеда Али на прикрытие расходов, причиненных ему обладанием Сирии.

К важнейшим гражданским нововведениям египетского правления в Сирии должно отнести учреждение карантинов и почты.

Египет искони почитается отечеством чумы и постоянным ее гнездом. Новейшие ученые изыскания по этому предмету не позволяют нам выражать никакого положительного о том мнения. Мухаммеду Али принадлежит первая мысль карантинной системы на Востоке. На Востоке все преобразования были ценой упорной борьбы деспотизма с народными предрассудками, политическими или религиозными. Мухаммед Али, заблаговременно истребивши мамлюков, этих янычар Египта, мог действовать здесь несравненно решительнее султана, которого самодержавие вместо опоры находило чаще препону в присвоенных ему правах духовного главы ислама пред духовной иерархией империи. Между тем как Мухаммед Али в своем далеком пашалыке самоуправно и безотчетно вводил самые смелые новизны, султан был обязан богословскими тонкостями оправдывать и освящать всякое действие, всякую меру, от которых зависела участь империи и царственной династии среди политических кризисов. В эпоху первых преобразований Махмуда одна попытка к введению карантинов произвела бы общий бунт в империи или, по крайней мере, навлекла бы на султана упрек в отступлении от основных законов ислама и набросила бы пятно ереси на все его гражданские подвиги. Правительство должно было заботиться более о впечатлениях своего народа, чем о толках внешнего мира. В Европе могли упрекать султана и его народ в закоренелом ослеплении, с которым Восток осуждает себя постоянным опустошением чумной заразы. Но там забывали ученые и богословские возгласы Парижского факультета и Сорбонны противу прививания натуральной оспы, когда леди Монтегю советовала западному миру воспользоваться этим великим открытием, которое искони было знакомо восточным народам. Это было не далее как в первой половине ученого и предприимчивого XVIII в. Когда впоследствии новое открытие доставило человечеству более удобное средство предосторожности от оспы, сколько усилий потребовалось со стороны правительств, чтобы распространить прививание коровьей оспы!

Карантинное оцепление Сирии послужило преимущественно полицейской мерой для отделения этой области от остальной Турции. Под предлогом карантинных предосторожностей товары и пассажиры не иначе могли проникнуть в Сирию, как под надзором местных властей, даже тогда, когда остальная Турция была свободна от заразы и когда зараза свирепствовала в самой Сирии. Европейские медики в службе Мухаммеда Али оправдывали эту меру той произвольной гипотезой, что местная зараза усугубляет свою силу примесью внешней заразы, и уверяли, будто не из Египта и Сирии чума распространялась на север, но, напротив, она эндемически таилась в Константинополе и в Эрзуруме, откуда проникала на юг. Всякий раз, когда обстоятельства края того требовали, местные власти под предлогом опасности от чумы прекращали сообщения с Турцией, откуда гроза султанского гнева на Мухаммеда Али обнадеживала племена сирийские в последовательных их восстаниях.

Учреждение почты в Сирии должно равномерно отнести к системе военной защиты края и внутренней централизации правительственной власти. Сообщениям частных лиц и торговле египетское правление доставило безопасность, так что купцы и путешественники, которые прежде должны были ожидать надежного каравана или брать с собой конвой для переезда из города в город, могли теперь объезжать свободно всю Сирию. Купцы по примеру правительства учредили также свои почты от Халеба до Иерусалима. Почты правительства служили только для взаимного сообщения гражданских и военных начальств, а частных писем не принимали. В стране, где армия постоянно оставалась на военном положении то для укрощения бунтов, то для сбора оружия, то для рекрутских наборов, быстрота и верность сообщений были необходимым условием бдительности со стороны правительства. Почты эти были отлично устроены как по всем внутренним направлениям, так и по Суэцкой пустыне для сообщений с Египтом. По Сирии гонцы скакали от станции до станции на породистых жеребцах, а пустыню переезжали на верблюдах, приученных к неимоверно быстрой рыси, которых арабы называют хеджинами[203].

С некоторых лет турецкое правительство учредило в Сирии, как и по всему пространству империи, регулярные почты для сообщений правительства и частных лиц, взамен прежних татар, или гонцов, которые в чрезвычайных случаях наряжались с повелениями Порты или с докладами пашей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.