ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ

ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ

1

При решении важных международных вопросов, тем паче вопросов геополитических, да еще в напряженное военное время, высокие договаривающиеся стороны редко получают равноценное удовлетворение. Почти всегда кто-то оказывается в проигрыше или считает себя ущемленным. Ялтинская конференция — приятное исключение. На ней сложные проблемы были решены приемлемо для всех участников. Лидеры трех государств без особого упрямства шли на уступки — даже твердолобый Черчилль. Были согласованы позиции по послевоенному устройству Европы, по созданию Организации Объединенных Наций, очерчены, наконец, границы Польши за счет расширения оной на запад и на север. Определен срок вступления Советского Союза в войну с Японией: через три месяца после капитуляции Германии. Надо же было помочь войскам союзников, застрявших на тихоокеанских островах и рассчитывавших справиться со Страной восходящего солнца лишь к 1947 году.

Три руководителя великих держав продекларировали полный успех конференции. Случай действительно редчайший: не было ни выигравших, ни проигравших — победили все. Фарватер был расчищен, хотя, конечно, некоторые подводные камни остались. Каждая делегация, отправлявшаяся на конференцию, имела программу-минимум и программу-максимум, задачу и сверхзадачу — как получится. Иосиф Виссарионович, кроме всего прочего, ставил перед собой цель, не вписывавшуюся в рамки конференции, но очень важную для нас: сверхсверхзадачу, если так можно выразиться, которая должна была во многом предопределить дальнейшую политику нашего государства, степень доверия к союзникам и взаимоотношения с ними. К этому времени мы знали от своей разведки (о чем я уже писал), что американцы создали новое мощнейшее оружие и готовятся применить его. Знали если не всё, то многое и намеревались не отстать от заокеанских атомщиков. А вот Рузвельту и Черчиллю неизвестно было, что Сталин достаточно полно проинформирован об атомной бомбе. И конечно, Иосифу Виссарионовичу небезразлично было, доверят ему союзники или нет свою тайну. Если Рузвельт и Черчилль не упомянут об атомной бомбе при обсуждении завершающего этапа войны на западе и совместных боевых действий на востоке, то против кого же будет направлено это тщательно скрываемое от нас оружие? Против Германии и Японии, которые и без того обречены на поражение? Или против Советского Союза?!

Иосифу Виссарионовичу осточертели войны, ему хотелось мира и спокойствия, необходимых для восстановления и развития своего государства. Путь к коммунизму будет проложен не пушками, а достижениями в экономике, в культуре, в развитии личности. К тому же собственное честолюбие Сталина было полностью удовлетворено. Он был руководителем державы, которая приняла на себя главную тяжесть Всемирного сражения и фактически уже выиграла эту битву. Он достиг вершины земной славы и влиятельности. Он желал жить без больших конфликтов, в согласии с соседями. Но для согласия, для взаимного понимания требовалось доверие. Сталин надеялся, что американцы и англичане откроют ему, надежному союзнику, свою главную тайну. Иначе будет просто непорядочно с их стороны. Нельзя же дружить с теми, кто держит за пазухой камень против тебя.

Обстановка для работы конференции была создана наилучшая, не просто комфортная, но и уютная, располагающая к спокойствию, к доброте, к откровению. Огромные усилия потребовались для этого. Еще ведь и года не прошло, как Крым освобожден был от гитлеровцев. После них — руины, пожарища, разбитые дороги, минные поля. Срочно нужно было восстановить и оборудовать Ливадийский, Юсуповский и Воронцовский дворцы. Работали многие сотни людей. Водопровод в царском Ливадийском дворце удалось запустить лишь перед самым началом конференции.

На дороге между аэродромом и Ливадией было оборудовано несколько охотничьих домиков, чтобы гости могли отдохнуть в пути. Рузвельт, правда, не остановился ни разу, зато Черчилль не пропустил ни одного, в полной мере отведал и армянского коньяка, и различных массандровских вин, воздав должное шашлыку по-карски и прочим закускам. На заснеженном аэродроме, выйдя из самолета, поеживался от холода, но в дороге нагрелся так, что шинель нараспашку, а фуражка с гербом, утратив равновесие, скользила то на одно, то на другое ухо. Дочь Сарра несколько раз приводила премьера в порядок.

Конечно, февраль не самый лучший месяц на Южном берегу Крыма. Прохладно. Однако погода стояла хорошая. Не омраченное тучами высокое синее небо, на фоне которого алмазно блистала ледяная корона Ай-Петри. Чистейший бодрящий воздух. Робкое зацветание абрикосовых деревьев. Ровный, успокаивающий шум моря: ничего общего с плеском волн на Одере, за спиной Берзаринского плацдарма. Мне говорили, что Иосиф Виссарионович почти каждый день спускался к воде, подолгу стоял меж каменных глыб, обдаваемых ядреными брызгами, любовался накатом прибоя. Даже рыбу ловил удочкой. И небезуспешно.

Работала конференция планомерно, без спешки, в щадящем режиме. Первую половину дня каждая делегация в своей резиденции готовилась к заседанию, которое начиналось всякий раз ровно в 16 часов в зале Ливадийского дворца. За пять минут до этого в холл из разных дверей входили Сталин и Черчилль со своими помощниками — советниками. Распахивалась дверь из апартаментов американской делегации, рослый негр вывозил кресло-коляску Рузвельта. Три деятеля обменивались приветствиями, рукопожатиями и, во главе своих свит, направлялись в зал. Протокол был составлен так, что за все время конференции с 4 по 11 февраля руководители государств ни разу не оставались вдвоем, с глазу на глаз, — только втроем. Сталина это не устраивало. Он понимал, что, когда они все вместе, тем более при членах делегаций, ни премьер, ни президент не раскроют их общую тайну, даже не обмолвятся нарочно или вроде бы случайно об атомной бомбе. Иосиф Виссарионович не любил нарушать правила, но в конце концов нельзя же соблюдать принцип: если протокол мешает делу, брось дело и соблюдай протокол.

Сталин договорился о личной встрече с Черчиллем и побывал в его резиденции. Состоявшаяся беседа ни пользы, ни удовлетворения не принесла. Английский премьер был изрядно навеселе или умело прикидывался таковым. Сталин высказал свое беспокойство: вот сейчас, на грани краха, немецкие фашисты, впадая в отчаяние, способны пойти на любое преступление. В том числе на массовое применение боевых отравляющих средств. Данные о такой возможности есть. (Подтвердить это предположение бесспорными фактами с фронта мы тогда не смогли.) Известно, что и немцы, и японцы имеют средства ведения войны бактериологической, особенно самураи, создавшие секретный научно-производственный центр в Маньчжоу-Го и уже испытавшие бактериологическое оружие на пленных, в том числе на англичанах и на американцах. Что смогут противопоставить немецким фашистам и японским милитаристам объединенные силы трех союзных держав, если враг решится на применение отравляющих веществ и бактерий?

Злободневный и острый вопрос требовал серьезного ответа. Однако Черчилль полностью уклонился от него, сведя всю беседу к рассуждениям о качестве армянского коньяка, об его отличии и превосходстве над ромом, бренди и другими подобными напитками. Поиграл, значит, премьер-министр в свое удовольствие, посмеиваясь втуне над попыткой Сталина проникнуть в планы и замыслы англосаксов, еще больше сблизить позиции союзников. Иосифу Виссарионовичу хватило выдержки ни словами, ни жестами не выразить своего недовольства. Улыбался спокойно и добродушно, давая возможность поторжествовать самодовольному собеседнику. Черчилль даже не осознал своей промашки. Он очень высоко ценил способности «дядюшки Джо», но все-таки недооценивал их. Иосиф Виссарионович не оставлял без последствий любой поступок, задевавший его самолюбие. Соответствующий урок был преподнесен незамедлительно.

На следующий день, как всегда, за пять минут до начала общей встречи, Уинстон Черчилль со своей всюду проникающей Саррой вошел в холл Ливадийского дворца, вальяжно подставился швейцару, почтительно и осторожно снявшему с тучного тела шинель. Появился Сталин в своей аккуратно подогнанной маршальской форме. Поприветствовав Черчилля, он неторопливо пересек холл, направляясь, однако, не в сторону зала заседаний, а к широкой двухстворчатой двери, ведущей в кабинет Рузвельта. Английский премьер в некотором недоумении последовал за Сталиным. Американский охранник, развалившийся в кресле, вскочил, распахнул перед Сталиным дверь и сразу же закрыл ее, возвысившись перед Черчиллем, показывая, что вход воспрещен. Премьеру ничего не оставалось, как отвернуть в сторону и проследовать по блистающему паркету дальше, к окну. Все, кто находился в холле, а таковых было много, застыли в оцепенении: как же так? что случилось? что будет? Первым взял себя в руки сам Черчилль, сделав вид, что ничего не произошло. Изобразив на лице улыбку, заговорил о чем-то с лысым маршалом авиации Порталом, окутываясь завесой сигарного дыма.

Странно-конфузное положение сохранялось долго. Английскому премьеру пришлось ждать двадцать три минуты, пока, наконец, дверь открылась, появилась коляска с седовласым улыбающимся Рузвельтом, вслед за которой шествовал добродушно-спокойный Сталин. Вид у обоих был такой довольный, что Черчилль не решился высказать претензий, не стал обострять конфликт, предпочел проглотить пилюлю. Тем более что Рузвельт сообщил, как бы между прочим: они со Сталиным условились встретиться, а Черчилля, к сожалению, предупредить не успели.

— Беседа была приятной? — полувопросительно произнес мучимый любопытством премьер.

— И приятной, и полезной, — подтвердил Рузвельт.

— Мы побеседовали о почтовых марках, — не без насмешки прищурился Сталин. Президент знает о них столько интересного…

— Не следует преувеличивать. — Польщенный Рузвельт был явно доволен: ведь филателия — это его слабость. — Маршал Сталин сам хорошо разбирается…

— Он во всем разобрался — и в марках, и в коньяке, — проворчал Черчилль.

Можно не сомневаться, что, проведя двадцать три минуты вдвоем (не считая личных переводчиков), Рузвельт и Сталин успели поговорить не об одной лишь филателии. Во всяком случае, Иосиф Виссарионович был удовлетворен не только тем, что проучил самонадеянного Черчилля, очень удачно для себя соорганизовав встречу с Рузвельтом, но и некоторыми результатами состоявшейся беседы. Подробностями не делился. По моему разумению, об атомной бомбе речь не шла, но Рузвельт дал понять Сталину, что до конца войны с Германией союзники не намерены применять какое-либо новое оружие. Ну, вроде бы и на том спасибо.

Думаю, что Рузвельт и Черчилль допустили большую ошибку, не приобщив Иосифа Виссарионовича к своей тайне, не продемонстрировав тем самым откровенность и дружелюбие. Для Сталина с его недоверчивостью и подозрительностью это было особенно неприятно. Соответствующие выводы он сделал: дружба дружбой, а табачок врозь. Хотя, повторяю, результатами Крымской конференции был удовлетворен вполне. По его словам, урожай созрел на всех грядках, даже в слякотном и капризном британском климате. Пора собирать.

2

Не упомню, чтобы какое-нибудь мероприятие охранялось у нас столь же тщательно, сверхнадежно, как ялтинская встреча «Большой тройки». Сказывалось несколько факторов. Прежде всего то, что конференция проводилась на нашей территории, мы в первую голову отвечали за безопасность участников встречи, а если уж Сталин брался за что-либо, особенно в международном плане, то вершил дело по самому большому счету, без сучка без задоринки. Давала знать себя осторожность Иосифа Виссарионовича, резко возросшая после раскрытия группы Таврина — Шиловой, после выявления других попыток организовать покушение на него. Ясно, что Гитлер, скатившись до терроризма, не упустил бы малейшей возможности обезглавить сразу всю противостоявшую ему коалицию.

Внешний охранно-оборонительный обвод «объекта особого значения» состоял из пяти колец. На дальних подступах к Крыму непрерывно, и днем и ночью, барражировали истребители-перехватчики. На них, на воздушный патруль, как и на второе кольцо из двух зенитных дивизий, работала новейшая техника, операторы тогда еще вручную крутили антенны радиолокаторов, внимательно вглядываясь в отметки, которые высвечивали на голубоватых экранах движущиеся полоски. В полной боевой готовности находились корабли и береговые части Черноморского флота. Во всех населенных пунктах Крыма, особенно в тех, что ближе к Ливадии, несли службу сотрудники НКВД, прибывшие из разных городов и весей на усиление местных органов. Это — на подходах к объекту. А сам объект охранял, составляя пятое кольцо, Отдельный сводный правительственный полк войск НКВД, которым командовал опытный полковник Шимберев, по штатной должности командир 236-го конвойного полка, который дислоцировался в Москве, в Сокольниках.

Являясь формированием временным, предназначенным для выполнения лишь одной конкретной задачи, Отдельный правительственный полк создан был за полгода до начала конференции из курсантов сержантских школ конвойных, охранных, железнодорожных соединений все тех же войск НКВД и, частично, за счет бывалых бойцов из отдельных мотострелковых бригад особого назначения — ОМСБОН. Отбирались молодые люди с безукоризненными биографиями, главным образом деревенские, имевшие крепкое здоровье и рост не ниже 170 сантиметров. Всему остальному их обучили.

Солдаты и офицеры Отдельного правительственного полка охраняли Юсуповский дворец, где размещалась советская делегация, а также Воронцовский дворец, отведенный для англичан, и наиболее комфортабельный царский Ливадийский (он же Свитский) дворец, где обретался малоподвижный Рузвельт и где для его удобства проводились все заседания. Это охранно-оборонительное кольцо считалось наиболее важным. Несение службы, кроме командира полка и других должностных лиц, систематически проверяли такие высокопоставленные деятели, как Абакумов и сам Берия. Ходили с поста на пост вместе с разводящими и начальниками караулов, испытывая часовых нестандартными действиями в ответ на уставный вопрос: «Стой, кто идет?!» Но солдаты свои обязанности и возможности знали досконально, на искушения и хитрости не поддавались. Не пропустили бы самого изощренного домогателя.

Но и это еще не все. На ночь у стен и у входа каждого дворца заступали на пост оперативные работники госбезопасности, лучшие «волкодавы», владевшие приемами меткой стрельбы и рукопашной борьбы, натренированные для противодействия вражеским лазутчикам, «паршам» — парашютистам, диверсантам. Их можно считать шестым кольцом. Ну а кроме этого, у каждого из членов «Большой тройки» имелась личная охрана. Непосредственно самого президента Рузвельта оберегали преданные ему парни из морской пехоты и наглые агенты службы «Сикрет сервис». Черчилль же, как человек более эмоциональный и разухабистый, сочетавший эгоистичную расчетливость и практицизм с фатализмом, помноженным на постоянно-оптимизирующий алкогольный допинг, к собственной безопасности особого внимания не проявлял: кому положено, тот пусть и заботится.

Старательно потрудились наши особые органы. Абакумов, говорят, пошучивал удовлетворенно: жук не проползет, посторонняя муха не пролетит. И мух во дворцах действительно не было. Померзли, наверно, в полуразрушенных зданиях, которые лишь недавно быстро восстановили. Да и вообще, «не сезон» для них. Организаторы наши были довольны собой и в последние дни конференции уже прикидывали, на какую награду можно рассчитывать: нет чрезвычайных происшествий — готовь дырку для ордена. Однако ЧП все же произошло, хотя и не по нашей вине — капля дегтя подпортила вкус меда. Правда, меда американского, но мы тогда очень уж хорошо относились к своим союзникам и сопереживали с ними.

Персональный самолет президента Рузвельта дожидался своего хозяина на основном аэродроме Черноморского флота. Если говорить об особенностях этой машины, то их было по крайней мере две. Самолет оснащен был особым подъемником для кресла-коляски Рузвельта и специальным приспособлением, на котором оная коляска крепилась. А еще машина имела свое название — «Священная корова» нечто связанное, вероятно, с индусскими поверьями, в которых пользоприносящая корова всепочитаема и неприкосновенна. Американцы, естественно, пасли свою «корову» с большим усердием. Ее оберегал экипаж во главе с шеф-пилотом президента, караул из морских пехотинцев, сотрудники секретной службы. Они были в ответе за все. С ними поддерживали контакт несколько наших специалистов под руководством авиационного инженера в майорском звании — Деменкова Николая Ивановича. Нормально сотрудничали до того дня, когда был назначен срок отправления Рузвельта в обратный путь.

Совместными усилиями «Священную корову» заправили всем, чем положено, «накормили» досыта. В контрольном облете должен был принять участие майор Деменков, дабы произвести запись в формуляре о полной готовности машины и проводить американцев со спокойной душой. Но едва запустили моторы, один из них зачихал и заглох. Осмотр показал, что разрушилась так называемая кулачковая шайба. Как это произошло, уму непостижимо, такого практически не случалось, фирма гарантировала сверхпроцентную надежность этой детали. Шеф-пилот был потрясен: а если бы авария произошла в воздухе с президентом на борту?! Этого, слава Богу, не случилось, но и без того неприятность из ряда вон выходящая. Лететь с неисправным мотором нельзя, ремонт же возможен только на заводе, а завод-то на другой половине земного шара.

Засуетились, задергались все инстанции снизу до самого верха — и американские и наши. Что делать? Задержать вылет Рузвельта на неопределенный срок — удар по престижу не только американской техники, американской администрации, но и самого президента. Это мелкотравчатый правитель какой-нибудь банановой республики, безответственный алкоголик и демагог, может переносить сроки мероприятий или отменять их, способен опоздать или проспать протокольную встречу, но чтобы президент великою государства допустил бы нечто подобное, даже по объективным причинам — это непростительно. Хотя бы потому, что время таких людей точно рассчитано, сбой в одном месте влечет за собой целую цепочку других сбоев. Точность, как известно, — вежливость королей. И мера их достоинства.

Рузвельту предложили лететь на советской машине. Однако такой вариант его не совсем устраивал. И не только потому, что «Священная корова» была оборудована под его кресло-коляску, но опять же из соображения престижа. А на аэродроме тем временем специалисты пытались спасти положение. Майор Деменков сказал шеф-пилоту: у нас есть однотипный американский самолет, давайте снимем с него вполне исправный мотор и поставим на вашу злополучную «корову». Шеф обрадованно согласился, но с условием, что все работы по установке двигателя будут вести только сами янки.

Николай Иванович Деменков, прирожденный инженер с большими знаниями, обладавший недюжинной силой, был по натуре человеком уравновешенным, покладистым, но на этот раз очень обиделся. Проморгали американцы, недосмотрели за двигателем, может, по небрежности, может, от диверсии не убереглись на аэродроме подскока на острове Мальта. Им посоветовали, им подсказали, как дело поправить, а они еще и куражатся, недоверием оскорбляют — ну и хрен с ними, пусть разбираются как хотят.

Экипаж «Священной коровы» состоял, конечно, из специалистов высокой квалификации. Но слишком избалованы были янки благостным житьем. Техники у них навалом. Забарахлил какой-то узел, его выбрасывают, заменяют новым. Капризничает машина — давай другую. И уж двигатели-то у них заменяли не члены экипажа в полевых условиях, а производилось это на стационарных ремонтных предприятиях, на фирме. Повозились американцы с мотором и запнулись: не смогли снять шплинты с узлов крепления двигателя. Так оные шплинты расположены, что добраться до них было действительно почти невозможно. Не помогла даже электродрель. Янки вновь забили тревогу: наступила ночь, утром вылет, а дело на мертвой точке. Представители американской делегации официально обратились к советской делегации: помогите! Любой ценой! Командующий Черноморским флотом вызвал командующего авиацией флота. Тот, в свою очередь, майора Деменкова.

— Николай Иванович, справишься?

— Они сами с усами. Не доверяют.

— Сверху приказано. Срок — до рассвета.

— Тогда не будем терять время, — ответил майор.

У него предусмотрительно подготовлен был подъемный кран и необходимые материалы. Осмотрел все четыре шплинта. Нет, к ним не подступишься. Однако до гаек, через которые проходили шплинты, можно было дотянуться ключом. Деменков выбрал гаечный ключ помассивней, хоть и не без труда, но зацепил гайку, чтобы «срубить» ее вместе со шплинтом.

— Вы не знаете нашу сталь, она не поддастся, — сказал шеф-пилот.

Николай Иванович только усмехнулся в ответ: он-то не знает?! Слабое представление у служителя «Священной коровы» о русских авиаспециалистах, три с половиной года ремонтировавших, восстанавливавших самолеты в условиях войны, то есть почти без всяких условий: в аэродромных походных мастерских, в разрушенных цехах, а то и просто в сараях, в колхозных кузнях. Искалеченные машины вновь превращались в полноценные летательные аппараты, в истребители и бомбардировщики. Чего стоила одна лишь битва за господство в воздухе в 1943 году над «Голубой линией» — над Кубанью, над Таманским полуостровом, над Керчью! Бои непрерывные, на истощение, на полный моральный и физический износ, на уничтожение. Лучшие летчики и с той, и с другой стороны плюхали на аэродромы искореженные, иссеченные снарядами и пулями обгорелые груды металлолома. Из них, из ничего, опять делали самолеты и отправляли навстречу противнику. И пересилили, одолели немецких асов, немецкую технику, добились-таки перелома, превосходства над вражеской авиацией.

Довелось Деменкову восстанавливать не только ниши МиГи, Илы и Яки, но и машины самых разных конструкций, в том числе и заокеанские с такими устрашающими названиями, как «Томагавк» или «Аэрокобра». Ну, названиями-то немцев не запугать, а сами машины, присланные нам, оставляли желать много лучшего, наши летчики всячески открещивались от них, предпочитая отечественные истребители и штурмовики. Ироническую песенку кто-то сложил:

Аэрокобра — чудесная машина,

Аэрокобра — вся в тумблерах кабина,

Аэрокобра — механики кругом,

Моторчики завоют, как сумасшедший дом.

В бою простой, надежный самолет гораздо предпочтительней шумного «сумасшедшего дома». А вот транспортные «дугласы» и тяжелые бомбардировщики у американцев были хорошие, тут ничего не скажешь.

Деменков примерился. Тяжелый удар по гаечному ключу был точным и резким, шплинт снесло словно острейшей бритвой. И никаких зазубрин или царапин, никаких повреждений возле него. То же самое произошло и с тремя другими шплинтами. Остальное, как говорится, было делом техники, в данном случае делом наших и американских авиатехников. Один мотор сняли, другой поставили. Затем, как положено, опробовали все двигатели, «вывели на режим», взлетели. Сделав несколько кругов над аэродромом, «Священная корова» приземлилась. И — никаких замечаний.

В пять ноль-ноль майор Деменков доложил командующему авиацией Черноморского флота о том, что самолет американского президента готов и испытан. Задержки не будет. Сообщение стремительно полетело вверх по инстанциям, вызывая облегчение и удовлетворение у должностных лиц. Обрадован, доволен был сам президент Рузвельт. Настолько доволен, что пожелал перед вылетом увидеть умельца и лично поблагодарить его. Николай Иванович едва прилег после бессонной ночи, как его подняли на ноги, посадили в автомобиль.

Русский майор Деменков оказался последним военным человеком, который удостоился рукопожатия и благодарственных слов великого американского президента. Вскоре после возвращения Рузвельта на родную землю у него обострилась застарелая болезнь и он скончался, к глубокому огорчению не только соотечественников, но и тех, кто ценил и уважал его, как ценил и уважал Иосиф Виссарионович Сталин.

3

Во время Ялтинской конференции и после нее Иосиф Виссарионович впервые за всю войну заметно отодвинулся от непосредственного руководства ходом боевых действий. А если выразиться точнее, перестал вникать в многочисленные детали-подробности. Осуществлял общее руководство, что вообще-то и положено Верховному главнокомандующему. Причины понятны. Магистраль проложена, ближайшие станции обозначены, опытные исполнители проинструктированы: пусть действуют сами, а если собьются с пути или застрянут — поправим, подскажем. Сталин в значительной степени жил уже тем, что будет потом, после Берлина, после капитуляции Германии. В военном отношении — ликвидация очага войны на востоке, где Япония держала под ружьем более 7 миллионов солдат и офицеров, успешно противостоявших нашим союзникам. 30 тысяч боевых самолетов и около 500 боевых кораблей защищали подступы к островной державе. А у нас создавалось Главное командование советских войск на Дальнем Востоке, возглавлял которое, пока еще неофициально, уважаемый маршал Александр Михайлович Василевский, недавно оставивший пост начальника Генерального штаба, но введенный в состав Ставки Верховного Главнокомандующего.

5 апреля 1945 года Советское правительство заявило о денонсировании пакта о нейтралитете между Японией и СССР. Это был не просто дипломатический шаг, подтверждавший верность союзническому долгу. Сталин пустые угрозы не расточал, в мире знали обоснованность его заявлений, за ними обязательно стояли конкретные поступки, при необходимости тщательно скрываемые, но всегда весомые. Словоблудием воздух не сотрясал. В том же апреле маршал Василевский прямо с заводов отправил на восток более 600 новейших танков, для замены там устаревшей техники. Наши войска еще сражались на Одере, а четыре общевойсковые армии, высвободившиеся в Прибалтике и на других участках, уже грузились в эшелоны, отправлявшиеся через всю страну на Амур и к берегам Тихого океана.

Быстро нарастало количество новых, полумирных и мирных забот. Развертывалась весенняя посевная, особенно трудно проходила она в освобожденных районах, где поля надо было очищать от мин и осколков, от неразорвавшихся боеприпасов, захоранивать останки погибших. Везде нехватка рабочих рук, почти полное отсутствие сельскохозяйственных машин. Не успели вернуть с фронта к посевной хотя бы часть мужчин пожилого возраста, теперь надеялись демобилизовать их к уборочной.

С востока на запад возвращались на руины и пепелища промышленные предприятия, оставив в районах эвакуации созданные там и обосновавшиеся заводы и фабрики. Где брать специалистов, сырье, энергию, стройматериалы, транспорт?! Захлестывала лавина дел! И ведь справлялись. У того же Сталина при всех военных, экономических, политических заботах хватало сил и интереса самому заниматься созданием будущего киногорода — студии Мосфильм, закладкой большого Ботанического сада в Останкино… На восторженном победном подъеме жила страна, Иосиф Виссарионович сетовал лишь на то, что в сутках всего двадцать четыре часа, к тому же пять приходится тратить на сон, чтобы не выдохнуться, не потерять рабочую форму. Ему ведь шел шестьдесят шестой.

Успехи поднимали настроение, нивелировали усталость, накопившуюся в тяжелые военные годы: забывался возраст, отметались болезни. Иосиф Виссарионович даже внешне помолодел, хотя, конечно, стал уже совершенно седым. И весна взбадривала. Состояние у Иосифа Виссарионовича было очень хорошее, на редкость ровное, он шутил, охотно воспринимал шутки других, чаще и без внутренней напряженности общался с новыми для него людьми, и это не было ему в тягость. Его добродушие или даже великодушие возросло до такой степени, что он способен был прощать не только оступившихся сотоварищей, но даже и врагов нашей державы. Столь раскованным и уверенным он, пожалуй, не чувствовал себя никогда раньше и не будет, к сожалению, чувствовать потом. Победная весна, победный год — это время его самого высокого взлета. Нашего взлета. Поскольку и я, под влиянием тех же обстоятельств, помолодел и взбодрился не менее, чем Иосиф Виссарионович, и как-то само собой вернулась прежняя надобность (и возможность) моего присутствия там, где Сталину нужен был «свой глаз». Без всяких возражений с моей стороны. Я опять, как в первый, самый трудный период войны, готов был к любым поездкам, но теперь уже не только в силу необходимости, а даже из-за собственного интереса, не считаясь с возрастными трудностями (простите, но меня «растрясало» в дороге), со всевозможными опасностями. Разве откажешь себе в удовольствии стать свидетелем величайших исторических событий?! К примеру — не каждое десятилетие и даже не в каждый век русские войска берут немецкий город Берлин. Году этак в 1750-м, во время Семилетней войны, генерал-фельдмаршал Шувалов изрек: «Из Берлина до Петербурга не дотянуться, но из Петербурга до Берлина достать всегда можно!» — и с такими словами принял ключ от поверженного населенного пункта. Ну, насчет ключа от городских ворот, преподнесенного на бархатной подушечке, мы надежд не питали — не та эпоха, но стать очевидцем издыхания самой бесчеловечной в истории империи — это, согласитесь, такое событие, ради которого можно рискнуть и здоровьем, и самой жизнью. Впрочем, о жизни, как и большинство людей, привыкших к войне, я не особенно-то и думал — дело случая. Здоровьишко бы не подвело.

Когда Иосиф Виссарионович в очередной, и, как оказалось, в последний раз предложил мне отправиться на фронт, на запад, я воспринял это как должное. Но чтобы понятней были особенности сей чрезвычайной командировки, надобно сказать о некоторых предшествовавших событиях. В самом конце марта 1945 года Сталин получил сообщение от доброжелателя с запада о том, что представители наших дорогих союзничков, вопреки решениям Ялтинской конференции, ведут закулисные переговоры с немцами. Если и не о сепаратном мире, то, во всяком случае, о том, чтобы гитлеровцы, продолжая сражаться с русскими, сложили бы оружие перед англо-американскими войсками, позволив им быстро оккупировать значительную часть Германии вместе с Берлином.

Сообщение, поступившее по линии политической разведки Андрея Андреевича Андреева, или по линии личной разведки Сталина, как именовали ее те, кто имел некоторое представление о ней, сомнений не вызывало. Известно, что летом 1943 года официально прекратил свое существование Коминтерн, но многие давние надежные связи с единомышленниками в зарубежных странах остались и даже расширились благодаря нашим военно-политическим успехам. Коммунистическое и социалистическое движение нарастало во всем мире. Сведения, полученные Андреевым, косвенно подтверждались другими источниками да и реальной действительностью: сопротивление немцев на западе ослабело, гитлеровцы перебрасывали свои войска на восток, против нас. В такой обстановке нельзя было ограничиться соответствующим демаршем перед руководством союзных держав, требовались меры более решительные и действенные.

На 1 апреля в Москву были вызваны командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Жуков и командующий 1-м Украинским фронтом маршал Конев. В Ставке Верховного главнокомандующего были заслушаны их сообщения о готовности войск к наступлению на Берлин. Начальник Генерального штаба Антонов доложил об общем плане предстоящей операции. Если сказать очень коротко, замысел выглядел так. Главная роль отводилась Жукову. Его фронт, прорвав вражескую оборону, штурмовал город, одновременно обтекая его, создавая «внутреннее кольцо» окружения. Южнее города, изолируя берлинскую группировку от других фашистских войск, наступал фронт Конева, имея цель стремительно выдвинуться далеко на запад, на рубеж реки Эльбы в широкой полосе от Дрездена до Магдебурга.

Это было бы вторым, то есть «внешним кольцом» окружения, отрезавшим берлинскую группировку от всякой поддержки и помощи с названного направления. При этом имелось в виду, что в случае больших трудностей у Жукова маршал Конев повернет две свои танковые армии с юга непосредственно на Берлин.

С севера операцию обеспечивал 2-й Белорусский фронт Рокоссовского, очищавший от немцев Балтийское побережье и территорию вдоль нижнего течения Эльбы. Таким образом, Жуков, имея надежные фланги и, более того, даже с запада по рубежу Эльбы прикрытый как от немецких войск, так и от наших союзников, мог сосредоточиться на одном — на овладении Берлином. Это была задача не только почетная, но и весьма трудная. Для защиты огромного города немцы имели более миллиона солдат и офицеров, большое количество укреплений, военной техники. Одних лишь зенитных орудий, способных вести огонь по наземным целям, в районе Берлина было около шестисот, не говоря уж о танках, о полевой артиллерии, о фаустниках и всем прочем, помноженном на мастерство и стойкость немецких бойцов, да еще и на фанатизм защитников собственной столицы. Планы, представленные Антоновым, Жуковым и Коневым, Верховный главнокомандующий утвердил практически без изменений. Начать наступление решено было 16 апреля. Прощаясь с маршалами, Сталин сказал:

— Сил у вас достаточно. Резервы есть. Обстановка ясна. Остальное решайте у себя на местах… Желательно преподнести хороший подарок нашему народу к празднику Первого мая. Наш народ заслуживает такого большого подарка.

4

Никто не застрахован от неприятностей, от срывов, особенно на войне, где постоянно присутствует реальная сила, генерирующая условия для неудач противостоящей стороны и использующая эти условия при первой возможности, едва соперник просчитается, допустит сомнительный шаг. А ведь споткнуться-то можно даже на ровном месте.

Для наступления на вражескую столицу Георгий Константинович Жуков имел такие возможности, какими не располагал никогда прежде. Превосходство над противником в людях и технике, высокий боевой дух опытных войск, почти полная свобода действий — до Бога высоко, до Кремля далеко. Да и утвержденный Ставкой план был хорош… Многими страницами раньше, рассказывая о Московской битве, я привел перечень армий, входивших тогда у Жукова в состав Западного фронта. Любопытно, что и теперь, под Берлином, количество воинских объединений было примерно таким же, основу 1-го Белорусского фронта составляли десять армий, но качественные изменения были, конечно, разительны. Насыщенность техникой, особенно артиллерией, танками, авиацией возросла, как говорят математики, на порядок. Автоматическим оружием — еще больше. Под Москвой каждая наша армия состояла из нескольких дивизий, нескольких бригад, частей усиления и, по существу, являла собой стрелковый корпус. Теперь же, когда корпусное звено у нас было восстановлено, армия имела обычно три корпуса, то есть в среднем девять дивизий с корпусными и армейскими частями усиления. Причем усиливались армии не только батальонами или полками, но и танковыми и артиллерийскими бригадами, дивизиями, даже целыми корпусами. Совсем другой счет. Ко всему прочему, в сражении под Москвой армии Жукова растянуты были на шестьсот километров: не то что взглядом — мысленно охватить трудно. Теперь же Георгий Константинович имел возможность сосредоточить свои силы в полосе, равной примерно двумстам километрам. Давайте и в этот раз хотя бы бегло посмотрим на его боевые порядки, перечисляя воинские объединения, как принято, сверху вниз, с севера на юг.

61-я армия давно уже знакомого читателям Павла Алексеевича Белова занимала крайний правый фланг 1-го Белорусского фронта, смыкаясь с левым флангом 2-го Белорусского фронта. А стыки, как известно, — места трудные и опасные, сбережение их не всякому доверяют. 61-я армия, поспешно созданная на южных подступах к нашей столице, первое время не привлекала к себе особого внимания. Долго стояла в обороне в минимальном составе. Белов, после своих громких подвигов «брошенный» на эту армию ревнивым к славе Жуковым, сетовал на то, что закисает в бездействии — и это в напряженное время, в сорок втором, в первой половине сорок третьего года. До самого Сталина эти сетования дошли, вызвав определенное недовольство Иосифа Виссарионовича, — об этом уже говорилось.

Но вот спущен был курок и пошла 61-я победным маршем на запад. Павел Алексеевич Белов, герой Московской битвы, стал героем форсирования Днепра. Переправлял свою армию через Буг, через Вислу, освобождая Брест и Варшаву. И вот теперь оказался северо-восточное Берлина. Ставя ему задачу, закадычный соперник Жора, он же маршал Жуков, неофициально предупредил (или попросил) старого друга-кавалериста: «Ты, Паша, под занавес разгуляйся, как душа просит, но за два пункта головой отвечаешь, отсеку — не пожалею. Стык нашего фронта с фронтом Кости держи так плотно, чтобы ни одного зазора, чтобы немец штыка нигде не проткнул, а я чтобы на север не смотрел и в уме не держал. И второе. Выйди на Эльбу первым, хоть на час, но опереди союзничков. Чтобы любой американец, который доберется до реки, увидел бы на восточном берегу наш красный флаг. А в остальном как хочешь. Гуляйте, ребята, как душа просит. Чать заслужили».

Что касается «гулянья», то Павел Алексеевич, точно определив для своих войск рубежи возможного и допустимого, в смысле боевых действий позволил себе такую же свободу — рискованность, какие были под Москвой: рванул на запад, к Эльбе, увлекая за собой, как когда-то увлекал нашу пехоту, польские дивизии, действовавшие южнее его.

1-я армия Войска Польского, зародившаяся в 1943 году в палаточном городке на Рязанщине после того, как сбежали в Иран формирования генерала Андерса, — эта армия к концу войны являла собой крепкий орешек. От Оки до Одера прошла она тяжелыми фронтовыми дорогами, и вот впереди была Эльба. Передав часть своих испытанных кадров в новую, только что созданную 2-ю армию Войска Польского, 1-я армия уступала соседям по силам и средствам, но отнюдь не по надежности и боевому духу. А ведущим, направляющим соседом у нее была, повторяю, наша 61-я армия, с которой поляки хорошо и привычно взаимодействовали. При этом опять же немалое значение имела сама личность генерала Белова. Не знаю, чего тут больше: случайного или закономерного, однако польская армия часто оказывалась рядом с армией Белова. Бок о бок сражались в Польше, освобождали Варшаву. Жуков, что ли, старался держать их вместе, учитывая некоторые особенности Павла Алексеевича, его семьи? После гражданской войны в Красной Армии началось увлечение эсперанто — искусственным языком международного общения. Поветрие это шло сверху от апологетов мировой пролетарской революции, в том числе от Троцкого и его сторонников. И вообще: командир, выучивший какой-либо язык и сдавший экзамен на звание военного переводчика, получал не только возможность служебного роста, но и вполне приличную добавку к денежному содержанию. Павел Алексеевич Белов, избежав увлечения эсперанто, взялся за польский язык и с помощью своей жены — полячки Евгении Казимировны овладел им не только на специально-военном, но и на бытовом уровне. Познакомился с польской историей, культурой, обычаями. Польские коллеги ценили это, общались с генералом Беловым куда как охотней, чем с другими нашими товарищами. Быстро и безболезненно сглаживались возникавшие противоречия. Тут положение было прочным.

47-я армия, столь же славная, как и многие другие наши воинские объединения, однако с незавидной судьбой: неудачниками бывают не только отдельные люди, но и целые коллективы. Создалась она летом сорок первого года в Закавказском военном округе для прикрытия границы между Советским Союзом и Ираном. А использовали ее для десантирования в Крыму. Там она и была разгромлена первый раз весной сорок второго года при большой нашей неудаче на Керченском полуострове. Существенный «вклад» в нее внес приснопамятный деятель Мехлис. На Тамань удалось эвакуировать лишь управление армии да разрозненные подразделения. Справедливость требует сказать, что 47-я участвовала затем во многих крупнейших сражениях: под Новороссийском и на Северном Кавказе, на Левобережной Украине, на Буге, на Висле, проявила себя при ликвидации Восточно-померанской группировки. Но всегда оставалась как-то в тени, на вторых ролях, состав ее многократно менялся, по сути, стабильным оставалось только само армейское управление, которое и использовали там, где возникала надобность. 47-я поставила своеобразный рекорд: за неполных четыре года в ней сменилось пятнадцать командующих. Среди них были и довольно известные, такие, как генерал А. А. Гречко, как генерал К. Н. Леселидзе… Но представьте себе, что будет, к примеру, с колхозом или с заводом, где каждые несколько месяцев меняется руководитель, приходит новый начальник со своими знаниями, со своим опытом и характером?! А ведь армия — не колхоз из нескольких деревень, армия — сложная структура, насчитывающая в среднем от 30 до 90 тысяч человек с разнообразной техникой. Стабильность в этом деле очень важна. Все тот же Павел Алексеевич Белов как принял летом сорок второго года под Москвой свою 61-ю, так и довел ее до Берлина.

Вместе с другими войсками 47-я армия шаг за шагом продвигалась на запад и волею судьбы оказалась в конце войны на самом главном направлении. Сразу скажу: сражалась она у стен вражеской столицы не лучше, но и не хуже других, несла потери, к тому же ее, малозаметную, «растаскивали» для усиления более известных и авторитетных соседей. Противостоять этому очередной командарм генерал-лейтенант Ф. И. Перхорович не смог. И армия сошла на нет, словно бы растворилась, исчезла, почти не оставив следа в истории знаменитого Берлинского сражения.[87]

3-я ударная армия, которую после удаления генерала Симоняка возглавил герой приграничных боев и Московской битвы Василий Иванович Кузнецов, была хорошо сколочена, полностью укомплектована, сильна. Она пришла к Берлину из самого центра России, от истоков Волги. О ней речь впереди.

5-я ударная армия генерал-полковника Н. Э. Берзарина, столь же сильная, как и ее сосед, тоже пришла от великой Волги-реки, но не от ее истоков, а от устья, из южных степей. До гитлеровского логова ей теперь рукой подать.

8-я гвардейская армия (бывшая 62-я) в представлении не нуждается. Под руководством Василия Ивановича Чуйкова она особо отличилась в боях за Сталинград. Этот же командарм довел ее до Берлина. Рядом с 8-й гвардейской действовала 69-я армия, обеспечивающая с юга наступление главных сил маршала Жукова.

33-я армия прикрывала стык с 1-м Украинским фронтом маршала Конева.

Такова была первая линия. При этом наступать непосредственно на Берлин должны были не все общевойсковые армии, а лишь четыре из них: 47-я, 3-я ударная, 5-я ударная и 8-я гвардейская. После того, как они взломают вражескую оборону, развить их успех должны были 1-я гвардейская танковая армия генерала М. Е. Катукова (выросшая из 1-й гвардейской танковой бригады, родившейся под Москвой в боях под Орлом и на Волоколамском шоссе) и 2-я гвардейская танковая армия генерала С. И. Богданова. Во втором эшелоне фронта, в резерве, находилась еще одна общевойсковая армия, 3-я армия генерала Александра Васильевича Горбатова, известного своеволием и упрямством. Его, как Рокоссовского, Букштыновича и многих других военачальников, не сломили месяцы, проведенные в ежовских застенках. Каким был, таким и остался. Даже Сталин, заслышав об очередных эскападах Александра Васильевича, отмахивался с усмешкой: «Горбатова только могила исправит».

Действия наземных сил 1-го Белорусского фронта прикрывали и поддерживали две воздушные армии: 16-я и 18-я. Кроме того, «под рукой» у Жукова находились несколько танковых корпусов, два гвардейских кавалерийских корпуса и множество других отдельных полков, бригад, дивизий усиления: артиллерийских, зенитных, инженерных… Перечислять их нет смысла, и без того ясно, какой мощью располагал Георгий Константинович для того, чтобы выполнить приказ Ставки: за две недели овладеть Берлином, всем центром Германии, выйти на Эльбу и поприветствовать там наших союзничков, поспешавших с запада. И как ни парадоксально, а именно сознание своего могущества, своего всестороннего превосходства над противником, послужило, на мой взгляд, корнем той ошибки, которую допустил тогда Жуков. Чрезмерная самоуверенность привела его к срыву как раз в той области военного искусства, в которой он был особенно умудрен, которую любил и которой занимался, по его же словам, особенно охотно — в тактике. А точнее — на зыбком рубеже, где тактика смыкается с оперативным мастерством, проявляясь его весомым составляющим фактором.

В самые трудные дни войны Жуков всегда умел собраться, сосредоточиться, проявить мужество и железную силу воли, добивался успеха даже там, где положение представлялось совершенно безнадежным. А тут, у порога вражеской столицы, в благоприятной обстановке, взял да и расслабился, заблагодушествовал. Думал, наверно, не столько о том, как лучше добиться победы, в которой, впрочем, никто уже не сомневался, сколько об эффекте, о торжественности при добивании фашизма. Талантливые люди обычно не лишены артистизма, тяготеют к зрелищности. Иногда, грубо говоря, к показухе. А от показухи один шаг до конфуза.