Глава XV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава XV

Осада и защита по 4 августа. – Сражение на Черной. – Подвиг Шелкунова

После штурма 6 июня атакующий обратил особенное внимание на Корабельную сторону и употреблял все усилия к тому, чтобы увеличить число батарей и подойти своими подступами как можно ближе к оборонительной линии.

В течение двух месяцев, июня и июля, он успел прибавить на своем вооружении 103 орудия, из коих только 17 орудий назначались для действия по Городской, а 86 – против Корабельной стороны. Столь значительной прибавке орудий обороняющийся мог противопоставить только одиннадцать новых орудий, поставленных на батареях, потому что все внимание наше в это время было сосредоточено на обороне внутренности укреплений в случае занятия их неприятелем и на устройстве плавучего моста через главную бухту, необходимого как для свободного движения войск с Южной стороны города на Северную, так и для доставления различного рода материалов. Мост этот устраивался между Михайловской и Николаевской батареями, где ширина бухты имеет около 450 саженей ширины. Это был самый большой мост, когда-либо наводимый для переправы войск в военное время.

Мысль об устройстве моста принадлежит инженер-генералу Бухмейеру, и вначале многие сомневались в возможности осуществления этой мысли. Большинство полагало, что устроить столь длинный мост через бухту, где часто бывает довольно сильное волнение, положительно невозможно. Несмотря на все препятствия, противопоставленные генералу Бухмейеру, он настойчиво трудился и, устроив мост, доказал, что все возражения были несправедливы. Постройка моста шла успешно и доставила виновнику его существования бессмертную славу. Без моста отступление гарнизона было бы невозможно. Устройством моста генерал Бухмейер оказал огромную услугу армии и дал ей средство совершить впоследствии блестящее отступление в глазах сильного противника.

В течение всего июня месяца неприятельская артиллерия действовала не очень сильно, но ружейная перестрелка не прекращалась. Обе стороны поддерживали самый частый ружейный огонь и расходовали ежедневно не менее 150 000 патронов с каждой стороны. По большей части союзники днем обстреливали те из наших батарей, против которых хотели ночью подвинуться вперед своими подступами. Не ограничиваясь стрельбой по батареям оборонительной линии, неприятель стрелял по городу, бухте и пускал ракеты против лагерей войск, расположенных на Северной стороне и на Инкерманских высотах. Действием неприятельской артиллерии было подбито несколько орудий, взорвано два пороховых погреба, произведено несколько пожаров в городе и разбит купол Михайловского собора во время происходившей в нем службы.

Взамен этого защитники частыми вылазками и метким огнем артиллерии производили значительные разрушения в неприятельских траншеях и нередко на несколько дней останавливали работы. То, что союзники успевали возвести в течение ночи, было часто до основания разрушаемо нами в течение дня. Огонь наших батарей был значительно сильнее по числу выпускаемых выстрелов. В течение дня батареи оборонительной линии выпускали до 5 с половиной тысяч снарядов, тогда как союзники производили около 1500 выстрелов.

Усиленный огонь наших батарей и каменистый грунт представляли огромные препятствия для работ неприятеля. Французы при всей своей деятельности в течение суток могли подвигаться вперед не более как на полторы или 2 с половиной сажени. Сознавая всю безуспешность работ, они решились приостановить на время свое движение вперед и возвести несколько новых батарей, чтобы огнем их сбить артиллерию нашу. Это было для них тем более необходимо, что наша артиллерия при содействии ежедневных вылазок наносила им значительную потерю в людях. Отправляемые с различных пунктов оборонительной линии небольшими партиями охотники врывались в неприятельские траншеи, срывали их, разбрасывали туры, захватывали с собой мешки, ружья, инструменты и, отступая, подводили преследующего их неприятеля под картечный огонь наших батарей.

Подобное вторжение наших охотников заставляло союзников быть всегда настороже, содержать в своих траншеях значительные караулы, а иногда придвигать резервы. Случалось и так, что наши секреты вдруг нападут на неприятельские и тем вызовут тревогу по всем траншеям. Союзники, предполагая значительную вылазку, придвинут резервы, откроют сильный ружейный огонь, а с наших батарей по направлению этого огня осыпят траншеи картечью.

В течение июля было произведено девять больших и малых вылазок, весьма много содействовавших к замедлению работ атакующего. Хотя при таких вылазках наши отряды и несли значительные потери, но, беспокоя противника и обескураживая его, мы поддерживали превосходный военный дух в своих войсках. Вылазки всегда были и будут лучшим средством к уничтожению замыслов противника и к приведению в исполнение обороняющимся тех работ, которые он считал необходимыми.

Понятно, однако же, что ни вылазки, ни меткий артиллерийский огонь не могли задержать совершенно неприятеля, и он с каждым днем подходил ближе к нашей оборонительной линии и все более и более усиливался новыми батареями. К началу августа он подошел к Малахову кургану на 55 саженей и ко 2-му бастиону на 50 саженей. Он успел построить несколько новых батарей, на которых было поставлено 113 орудий, большей частью направленных против Малахова кургана и 2-го бастиона. Для противодействия этому числу новых орудий обороняющийся прибавил 40 орудий, и из них только 14 орудий было поставлено на укреплениях Корабельной стороны. От этого союзники приобрели значительный перевес в числе орудий, так что к 5 августа они могли открыть огонь из 638 орудий, тогда как защитники могли отвечать им только из 586 орудий. Не ограничиваясь этим численным перевесом в своем вооружении, атакующие имели запас в 250 орудий, для постановки которых намерены были вывести новые батареи и ожидали прибытия из Франции и Англии еще 400 больших мортир. Союзники собрали баснословное количество снарядов на своих батареях, что было видно простым глазом с наших батарей. У нас же, напротив того, по причине дурных путей сообщения чувствовался в них постоянный недостаток. Правда, к началу августа было доставлено в Севастополь 40 тысяч пудов пороха и 100 тысяч снарядов, но распределение доставляемых снарядов по орудиям было сделано неравномерно, так что некоторые орудия, как, например, 2-пудовые мортиры, не имели вовсе снарядов и принуждены были молчать. У французов и англичан было заготовлено от 350–450 зарядов на каждое орудие, тогда как у нас число это не превышало 210, а были орудия (мортиры), которые имели только по 60 зарядов.

Неприятель действовал медленно и запасался огромными средствами. Подступы его стесняли нас все более и более, и не существовало уже в Севастополе такого места, которое не было бы подвержено выстрелам. Пули реяли повсюду и свистели даже на Николаевской площади.

В начале августа весь гарнизон Севастополя с орудийной прислугой, саперами, пластунами и греческими волонтерами простирался только до 50 тысяч человек, разбросанных по всей оборонительной линии. Взаимное положение атакующего и защищающегося ясно указывало на затруднительное положение Севастополя: неприятель был только в 55 саженях от Малахова кургана – главного пункта атаки, он обладал значительным превосходством в численности войск и в запасах артиллерии. При таких средствах ему не стоило особого труда сбить артиллерию с батарей оборонительной линии и затем штурмовать город.

Севастополь, видимо, отживал последние дни. Чтобы отсрочить хотя на несколько дней его падение, необходимо было принять решительные меры, отвлечь хотя бы на время внимание противника от осажденного города. Таким отвлечением с нашей стороны могли быть только одни наступательные действия. Нельзя, однако же, не сознаться, что подобное предприятие при незначительности наших войск было крайне рискованно. Главнокомандующий крымской армией князь Горчаков 2-й был против наступательных действий и считал сумасшествием атаковать неприятеля, превосходящего нас в силах и занимающего, сверх того, недоступные позиции.

«Первый день я бы двинулся вперед, – писал он военному министру, – второй я бы отбросил неприятельский авангард и написал бы великолепную реляцию, третий день я был бы разбит с потерей от 10 до 15 тысяч человек, а четвертый день Севастополь и значительная часть армии были бы потеряны».

Эта осторожность главнокомандующего и опасение перейти в наступление не разделялось многими генералами, большинство которых были за наступательные действия. В Петербурге лица, стоявшие во главе военного управления, были также убеждены в необходимости наступательных действий, и потому князю Горчакову было сообщено Высочайшее предложение собрать под своим председательством военный совет, которому предоставить окончательное решение относительно дальнейших действий.

Получив письмо с изъявлением Высочайшей воли[29], главнокомандующий собрал 28 июля военный совет из пятнадцати лиц. Присутствовавшим было предложено решить, какой образ действий предпринять в Крыму: оборонительный, защищая только Севастополь, или наступательный; если наступательный, то какое действие предпринять и в какое время? Почти все присутствовавшие на совете были в пользу наступления, некоторые предлагали очистить Южную сторону города, чтобы всеми силами атаковать неприятеля в поле, другие предлагали атаковать неприятеля с Корабельной стороны, но большинство стояло за то, чтобы атаковать неприятеля со стороны Черной речки. Князь Горчаков решился последовать мнению большинства, хотя и не надеялся на успех.

Черная речка находилась во власти неприятеля. Единственный мост через нее, называемый Трактирным, был занят французами, левее их, по ту сторону речки, на Телеграфной горе, стояли передовые войска сардинцев.

Большая же и главная часть неприятельских сил находилась за Черной и занимала весьма сильную позицию. Она состояла из трех отдельных возвышений, расположенных почти в одной линии и в некотором расстоянии от противоположного к нам левого берега Черной речки. Левее всех виднелась Гасфортова гора, в середине расположены были тремя вершинами Федюхины высоты, перед которыми протекает глубокий канал, наполненный водой, и, наконец, правее недоступные обрывы Сапун-горы.

Все три высоты, занятые союзниками, были усилены укреплениями: на Гасфортовой горе было расположено несколько батарей, на Федюхиных высотах были устроены ложементы для стрелков, а вдоль наружного гребня Сапун-горы тянулся непрерывный ряд укреплений и ложементов, усиленных сверх того разными искусственными препятствиями.

На всем протяжении этой местности были раскинуты следующие неприятельские войска: левее Гасфортовой горы стояло 10 тысяч турок с 36 орудиями; на самой горе 9100 человек сардинцев с 36 орудиями; правее их, между Гасфортовой горой и Федюхиными высотами, стояло 30 эскадронов французской кавалерии, имея позади себя 30 эскадронов английской кавалерии, расположенной в селении Кадыкёй; общее число кавалерии простиралось до 6 тысяч всадников. Правее кавалерии на Федюхиных высотах и на Сапун-горе было расположено 17 858 человек французской пехоты с 48 орудиями. Таким образом, неприятель при атаке этой позиции мог противопоставить нам, не приближая резервов, более 40 тысяч человек пехоты и кавалерии со 120 орудиями, из которых многие были дальнего бросания и значительных размеров. С присоединением же самых близких резервов союзники могли легко увеличить число войска до 60 тысяч человек, усиленных укреплениями, различного рода преградами и труднодоступными высотами.

Между тем главнокомандующий в Крыму при всех усилиях мог собрать для атаки только 49 тысяч человек. Атакующим приходилось под огнем неприятеля переправиться через Черную речку, пройти под выстрелами противника довольно значительное расстояние до глубокого канала, охватывающего Федюхины высоты, переправиться через него под пулями, направленными почти в упор, и потом лезть в гору на штыки многочисленного врага. Взобравшись на горы и оттеснив неприятеля, мы все-таки не могли остановиться на них даже на 24 часа времени по той причине, что там вовсе не было воды.

Можно ли было при таких условиях рассчитывать на успех? Конечно, нет, и главнокомандующий не рассчитывал на него. «Нечего себя обманывать, – писал он военному министру, – я атакую неприятеля при скверных условиях… Я наступаю против неприятеля, потому что, если бы я и не сделал этого, Севастополь был бы все-таки потерян в весьма короткое время».

Итак, атака неприятеля со стороны Черной речки вынуждалась необходимостью задержать на некоторое время падение Севастополя. Войска, назначенные для нападения, были расположены частью на Инкерманских, частью на Мекензиевых высотах. Они были разделены на два главных отряда с их резервами.

Правый отряд под начальством генерал-адъютанта Реада состоял из 25 с половиной батальонов пехоты, 8 эскадронов кавалерии, 6 сотен казаков и 62 орудий – всего 14 833 человека; левый отряд под начальством генерал-лейтенанта Липранди состоял из 30 с половиной батальонов пехоты, одного греческого легиона, 2 сотен казаков и 70 орудий – всего 15 889 человек. В резерве под начальством генерал-лейтенанта Шепелева было 30 с половиной батальонов пехоты с 36 орудиями – всего 18 968 человек, и в кавалерийском резерве под начальством генерала от кавалерии Шабельского 50 эскадронов, 9 сотен казаков с 28 орудиями – всего 8195 человек. Артиллерийский резерв состоял из 76 орудий. Так как кавалерия могла принять участие только после овладения левым берегом Черной, то все число атакующих войск доходило до 49 тысяч.

Узнав, что к союзникам прибывают в Крым новые подкрепления, князь Горчаков поторопился атакой и назначил ее в ночь с 3 на 4 августа. По составленному предположению, левая колонна генерал-лейтенанта Липранди должна была первой открыть действие атакой Телеграфной горы. По занятии ее отряд генерала Реада приближается к речке Черной и располагается так, чтобы можно было обстреливать Федюхины высоты. Приготовившись к переправе через Черную речку, оба отряда ожидают приказаний главнокомандующего, «а до тех пор стоят на месте».

В темную ночь с 3 на 4 августа войска спустились с Мекензиевых высот и, пользуясь густым туманом, застилавшим долину Черной речки, незаметно подошли на довольно близкое расстояние к неприятелю.

В Севастополе еще в половине июля ходили слухи о предпринимаемом нами наступательном движении. Об этом говорили все, и никто не сомневался в победе.

«В половине июля, – пишет один из участников славной защиты, – начали поговаривать о наступлении. Самые разнообразные слухи носились об этом предмете. Одни говорили, что на днях прибудет гренадерский корпус, что ожидается только прибытие 70 тыс. ополчения; другие уверяли даже, что вся гвардия идет в Крым и по приходе ее начнут наступательные действия. Толковали о плане действий, и все это передавалось положительное; каждый уверял, что получил известие из вернейшего источника, и тому подобное. Хотя большая часть подобных слухов пропускалась мимо ушей, но, во всяком случае, можно было ожидать наступательных действий, тем более что подобные слухи всегда имеют какое-нибудь основание».

В конце июля прибыл 2-й пехотный корпус и несколько дружин ополчения; гренадерский корпус приближался к Перекопу. Все положительно знали о предполагающемся наступлении и указывали направление, в котором оно будет произведено, все делалось и говорилось довольно гласно, так что скоро неприятель узнал о наших намерениях. Союзники знали, что русские войска собираются атаковать их со стороны Черной речки, знали даже и число войск, назначенных для штурма, но, полагая, что атака эта будет произведена ранее и ожидая ее несколько дней сряду, перестали наконец верить в справедливость слухов. Думая, что наступление это отменено, они стали равнодушны к мерам осторожности настолько, что утром 4 августа допустили атаковать себя почти врасплох.

Около 4 часов утра 4 августа князь Горчаков послал приказание генералам Липранди и Реаду начинать дело. По этому приказанию отряд Липранди должен был атаковать Телеграфную гору, а отряд Реада, подойдя к Черной речке, открыть артиллерийский огонь по неприятелю, расположенному на Федюхиных высотах.

Генерал Липранди двинул свои войска вперед и открыл артиллерийский огонь по занятым сардинцами укреплениям, расположенным на Телеграфной горе. В то время отряд Реада не был еще готов, и сам генерал, отправившись в казачью цепь, осматривал расположение неприятеля. Прискакавший к нему адъютант главнокомандующего передал приказание князя Горчакова: начинать дело.

– Что значит начинать? – спросил генерал Реад. – Ведь не атаковать же.

– Главнокомандующий приказал, – отвечал адъютант, – только начинать сражение.

– Хорошо, – сказал Реад, – я буду обстреливать неприятеля.

Выдвинув вперед четыре батареи, Реад приказал им открыть огонь по Федюхиным высотам.

Выстрелы нашей артиллерии разбудили союзников, не ожидавших нападения. Когда войска генерала Липранди подошли к Телеграфной горе, в неприятельском лагере горели еще огни, все спало глубоким сном.

После нескольких выстрелов батарейной батареи 17-й артиллерийской бригады генерал Липранди двинул в атаку батальон Тарутинского егерского полка. Тарутинцы бросились в первую траншею и вытеснили оттуда сардинцев, встретивших их сильным ружейным огнем. Преследуя неприятеля и вытесняя его из укреплений, тарутинцы овладели Телеграфной горой.

Сардинцы отступили и донесли, что русские наступают в значительных силах. В неприятельском лагере поднялась тревога, все пришло в движение, артиллерия поскакала на рысях, а пехота густыми колоннами потянулась к стороне выстрелов.

По всей линии траншей и батарей не слышно было ни одного выстрела. Густой туман, все еще стоявший над долиной Черной речки, препятствовал союзникам иметь точные сведения о силах и направлении главной атаки русских войск, а потому они медлили еще движением резервов. Между тем по овладении Телеграфной горой генерал Липранди выдвинул сильную артиллерию и открыл огонь по Гасфортовой горе. Превосходное действие нашей артиллерии наносило значительный вред неприятелю.

Как только главнокомандующий заметил, что отряд генерала Липранди утвердился на Телеграфной горе, он сам отправился туда для личного распоряжения дальнейшим ходом действий. Приехав на гору, князь Горчаков слез с лошади и стал в трубу осматривать расположение войск неприятеля. После осмотра он отдал генералу Липранди приказание атаковать Гасфортову гору и в подкрепление ему двинул из резерва 5-ю пехотную дивизию. Но в этот момент послышались частые ружейные выстрелы со стороны Федюхиных высот. То было преждевременное движение вперед отряда генерала Реада.

Переправившись через Черную речку, полки 12-й пехотной дивизии, входившие в состав правой колонны, при громких криках «Ура!» бросились на Федюхины высоты. Таким образом, вместо того чтобы атаковать Гасфортову гору, главная атака была поведена на Федюхины высоты, представлявшие для атакующих гораздо больше затруднений. Главнокомандующий признал с этой минуты дело совершенно испорченным. Необходимость заставила, однако же, поддержать Реада, и князь Горчаков, остановив движение Липранди, приказал ему выдвинуть две батареи для обстреливания Федюхиных высот и для поддержания атак наших войск на Федюхины высоты.

Вместе с тем главнокомандующий тотчас же послал бывшего при нем генерального штаба полковника Менькова за 5-й пехотной дивизией, шедшей уже на Телеграфную гору. Князь Горчаков поручил Менькову отвести эту дивизию к генералу Реаду и спросить его, какое назначение будет дано полкам этой дивизии, пришедшим к нему на помощь.

Полковник Меньков встретил 5-ю дивизию на дороге и дал ей направление к месту действия войск, подчиненных генералу Реаду. Дивизия на походе перестроилась в боевой порядок и ускоренным шагом двинулась к месту боя.

Генерал Липранди выдвинул между тем 3-ю батарею 17-й артиллерийской бригады и 1-ю батарею 16-й бригады. Командир последней батареи подполковник Кондратьев расположился против французской батареи, стоявшей на склоне Федюхиных высот. Несмотря на довольно значительное расстояние, он действовал так удачно, что взорвал зарядный ящик и нанес жестокое поражение неприятелю. Выстрелы батареи Кондратьева остались надолго памятны французам. «Начальник артиллерии 6-й артиллерийской дивизии генерал-майор Кишинский подъезжал к подполковнику Кондратьеву несколько раз и благодарил лично от себя и от корпусного командира за меткую стрельбу. А потом благодарил его и сам главнокомандующий».

Между тем полки 12-й пехотной дивизии – Одесский, Азовский и Украинский – под начальством генерал-майора Мартинау стремительно бросились на штурм Федюхиных высот. Впереди всех шел Одесский полк, предводимый своим полковым командиром полковником Скюдери. Бегом добежали одессцы до мостового укрепления и заняли его. Затем остальные два полка под сильным огнем неприятеля переправились через Черную речку частью по мосту, частью вброд, причем высота воды доходила до плеч, и преследовали французов, отступивших за водопроводный канал.

Ни сильный огонь неприятеля, ни отсутствие мостов через канал – ничто не удержало одессцев. Под огнем картечи полк с удивительной быстротой взобрался на первый уступ Федюхиных гор, захватил небольшое укрепление и бросился далее, на главную французскую батарею, из которой и выбил неприятеля. Потеряв большую часть офицеров и солдат и лишившись своего полкового командира, смертельно раненного, одессцы хозяйничали на батарее как у себя дома. Одни заклепывали орудия, другие тащили их в нашу сторону, третьи, под командой прапорщика Лукина, отбивали французское знамя.

Следом за одессцами и по обеим сторонам их взобрались на высоты Азовский и Украинский полки и также вытеснили неприятеля из передовой линии его укреплений. Атака этих полков была произведена с такой отчаянной храбростью, что французы сравнивали ее с лавиной, обрушившейся на них с горы. Они спрашивали потом, как называются полки, шедшие в эту славную атаку, и записали их имена. Эти полки, заслужившие похвалу столь же храбрых и стойких противников, были Украинский, Одесский и Азовский.

К сожалению, мужество и удивительная храбрость наших войск были недостаточны для удержания высоты, они были подавлены многочисленностью неприятеля и оттеснены вниз. Отойдя за реку и в ожидании подкреплений остатки храбрых поддерживали перестрелку с неприятелем. Французы снова заняли предмостное укрепление и, выдвинув на гребень высот свои батареи, причиняли отступавшим значительные потери.

– Ну, теперь сражение проиграно, – сказал генерал Веймарн, смотря на остатки возвратившихся с боя полков.

Было семь часов утра, когда первый акт боя кончился. Только теперь стали подходить наши резервы, и прежде других пришла 5-я пехотная дивизия, приведенная полковником Меньковым. Исполняя приказание главнокомандующего, полковник Меньков спросил генерала Реада, как предполагает он распорядиться с вновь прибывшими полками.

– Я поддержу ими, – отвечал Реад, – отступающие полки 12-й пехотной дивизии.

Полковник Меньков поскакал доложить о том главнокомандующему, находившемуся на Телеграфной горе, верстах в двух с половиной от места боя.

В это время генерал Реад решился повторить атаку. Не признавая необходимым атаковать высоты одновременно целой дивизией, он предпочел вводить их в дело по одному полу и приказал Галицкому полку атаковать высоты. Напрасно начальник 5-й пехотной дивизии генерал-майор Вранкен доказывал генералу Реаду необходимость двинуть в атаку одновременно всю дивизию. Реад не слушал его доводов и остался при прежнем мнении. Он вводил в дело полк за полком, почти без всяких промежутков. Шедшие сзади полки избирались на высоты тогда, когда их предшественники, расстроенные и теснимые неприятелем, спускались с тех же высот и тем замедляли, а иногда и препятствовали стройному движению атакующего полка, подвергая его напрасным потерям. Впоследствии, как увидим ниже, все полки перемешались между собой, это была одна куча, обессиленная потерями и лишившаяся почти всех начальников[30].

Но мы опередили несколько события и потому вернемся к тому времени, когда к месту боя явилась 5-я пехотная дивизия.

Пока подходила она из резерва, французы успели стянуть на помощь атакованным несколько дивизий и выставить пять конных батарей, так что, когда Галицкий полк пошел в атаку, он почти был растрепан неприятельскими выстрелами. Несмотря на то, предоставленный самому себе храбрый полк перешел Черную речку, переправился даже через водопроводный канал, но далее идти не мог. Убитые и раненые валились сотнями, живые остановились и открыли перестрелку с французами. В это время неприятель сыграл три раза сигнал нашего отступления. Солдаты, заслышав сигнал, подались назад, а французы, сознавая свое превосходство в силах, перешли в наступление и отбросили остатки Галицкого полка обратно за реку Черную. Те, которые не послушали сигнала, заплатили жизнью. В числе их был и поручик Чагодаев, бывший впереди. Он был окружен восемью зуавами, у него было солдатское ружье, он заколол несколько зуавов, но зато остальными был поднят на штыки.

Для поддержания Галицкого полка был двинут Костромской полк, еще на месте расстроенный огнем неприятеля; он пошел в атаку в то время, когда в рядах его не было уже значительного числа офицеров и нижних чинов. Неприятельские пули летали столь густо, что подымали по всему полю такую пыль, какую подымает экипаж, едущий по большой дороге в сухое время. Едва только Костромской полк двинулся вперед, как командир 2-го батальона майор Соколов, шедший впереди, был ранен в левую руку выше локтя. Зажимая рану, он продолжал идти вперед, но вскоре получил две раны – одну в живот, другую в грудь.

– Сказать капитану Шайтарову, – крикнул Соколов, падая, – чтобы принял команду батальоном!

Не успел Шайтаров выбежать перед батальоном, как был ранен в пах навылет. Тогда подъехал к полку начальник штаба 3-го пехотного корпуса генерал-майор Веймарн, который и принял участие в атаке. Предводимый генералом Веймарном полк, несмотря на свою малочисленность, шел вперед смело. Французы подпустили его на довольно близкое расстояние и потом сразу пронизали градом пуль и картечи. Половины людей не стало, не стало и шедшего впереди полка генерала Веймарна – он был смертельно ранен пулей в лоб. Солдаты бросились в штыки, завязалась ужасная схватка, кончившаяся, однако же, отступлением полка. Генерал-адъютант Реад, видя вторичное отступление, приказал подкрепить Костромской полк остатками Галицкого полка, лишившегося уже полкового и трех батальонных командиров. Оставшийся в полку единственный штаб-офицер, майор Чертов, повел вторично в атаку остатки Галицкого полка, которые, присоединившись к Костромскому, потеснили было неприятеля, но потом были смяты и отброшены за Черную речку.

После троекратной неудачной попытки генерал-адъютант Реад двинул на штурм Федюхиных высот Вологодский полк. Вступивший в командование дивизией вместо раненого генерала Вранкена бывший командир этого полка генерал-майор Тулубьев хотел сам вести вологодцев в атаку, но едва появился перед полком, как был сброшен с лошади сильной контузией в грудь. Полк пошел с настоящим своим полковым командиром, полковником Вронским, выбил французов из предмостного укрепления, перешел через речку, переправился через водопроводный канал, но в это время понес такие потери, что только несколько храбрецов могли взобраться на высоты, где и были окружены почти со всех сторон неприятелем. Только храбрость командира 4-го батальона майора Медникова да действия облегченной 5-й батареей капитана Бородина спасли остатки полка от совершенного уничтожения и помогли вологодцам отступить.

«Когда было передано приказание нашему полку идти на штурм, – рассказывал майор Медников, – то я был уже пешком, в одной руке был у меня кистень, а в другой кинжал: это повернее форменной сабли. Как мы пошли, то, чтобы попасть к мосту, батальон принял вправо и немного опередил третий батальон; тут я крикнул «Ура!», и мы заняли ров мостового укрепления. Надобно было немного отдохнуть; стрелять нельзя было ни нам, ни французам: те кидают в нас каменьями, мы в них тоже; отдохнув минуту-другую, я говорю: что за перекидка камнями – подсаживай друг друга прикладами. Как подсадили человек десяток, я велел подсадить и себя. Потом живо мы взобрались все, но французы не дожидались долго – живо подрали в горы, а мы за ними. Как взобрались до половины, то я опять приостановил своих, чтобы перевести дух – крепко были уставши. Посмотрел, а кучка-то у меня небольшая, человек 150, много что 300, а тут четыре колонны выдвинулись и хотят нас отхватить, нет, думаю, дудки, взглянул назад – наши не подходят, вот я и начал отступать, отстреливаясь, да вот и все тут».

При отступлении 4-го батальона знаменщик был тяжело ранен; два ассистента, принявшие от него знамя, один за другим были убиты, и после этого знамя, перебитое в древке, упало на землю. Лежавший возле того места раненый барабанщик Азовского пехотного полка Степан Реутович, несмотря на боль от раны, поднял перебитое знамя и вынес его из схватки, за что и получил орден Св. Георгия.

Преследовавшие вологодцев французы опять овладели мостом и предмостным укреплением.

Во время отступления вологодцев генерал Реад был убит: осколок гранаты сорвал ему часть головы.

Три полка 5-й дивизии были расстроены до крайности, оставался один 4-й, который не мог быть послан по необходимости прикрыть расстроенные полки и дать время им устроиться. Потеряв корпусного командира, его начальника штаба, двух начальников дивизий, всех бригадных командиров, большую часть полковых и батальонных командиров и 118 офицеров, полки 5-й дивизии представляли одну общую кучу и находились в опасном положении быть атакованными многочисленным неприятелем. Их спас только туман, смешанный с пороховым дымом, не дозволявший французам различать ясно предметы и рассмотреть положение и численность наших войск.

В это время к расстроенным полкам прискакал полковник Меньков, присланный главнокомандующим. Когда полковник Меньков привез ответ генерала Реада относительно употребления полков 5-й дивизии, князь Горчаков, считая бесполезным вновь атаковать высоты после расстройства полков 12-й дивизии, приказал полковнику Менькову скакать тотчас же к генералу Реаду с приказанием прекратить бой и вывести полки из-под выстрелов. Прошел довольно значительный промежуток времени, пока полковник Меньков успел проскакать расстояние около 2 с половиной верст: полки 5-й дивизии успели уже сходить в атаку и были отброшены за Черную речку. Подъезжая к мосту, полковник Меньков встретил носилки с раненым генерал-майором Веймарном и тут же узнал, что генерал Реад также убит.

Одиноко стояли пострадавшие полки в некотором отдалении от правого берега Черной; ни резерва, ни подкрепления не было видно. Посланная на помощь расстроенным полкам 4-я пехотная дивизия была задержана в пути и находилась далее четырех верст от места боя. Дивизия эта могла спуститься с Мекензиевых высот по единственной только дороге, загроможденной патронными ящиками, лазаретными фурами и различного рода обозными повозками; она принуждена была остановиться в ожидании расчистки пути и не могла оказать никакой помощи войскам, находившимся в боевой линии.

Со смертью генерала Реада главнокомандующий князь Горчаков лично принял начальство над правой колонной наших войск. Он тотчас же отправил начальника Курского ополчения генерал-майора Белевцева к 5-й дивизии, поручив ему принять начальство и устроить полки.

Чтобы отвлечь сколько-нибудь внимание неприятеля от 5-й дивизии и вместе с тем поддержать атаки, направленные против Федюхиных высот, князь Горчаков двинул на штурм два полка 17-й пехотной дивизии из отряда генерал-лейтенанта Липранди, стоявшего на Телеграфной горе.

Полки Бутырский и Московский под начальством генерал-майора Гриббе спустились с горы в долину Черной речки под сильным ружейным и картечным огнем неприятеля. Имея впереди колонны Бутырский полк, генерал-майор Гриббе переправился сначала через Черную речку по пояс, потом через водопроводный канал и смело атаковал левый отрог Федюхиных высот. Французы встретили атакующих сильным огнем с фронта и с левого боку. Бутырцы с удивительной храбростью шли вперед, но, дойдя до вершины горы, были так расстроены, что генерал Гриббе признал необходимым сменить их Московским полком. Пробежав сквозь интервалы бутырцев, Московский полк, предводимый своим полковым командиром подполковником Труневским, опрокинул неприятеля и, ворвавшись в лагерь, вступил в рукопашный бой. Не видя за собой резервов, а перед собой замечая постепенное скопление неприятельских сил, полки отступили, лишившись генерала Гриббе, раненного в ногу, командира Бутырского полка полковника Гернета, почти всех батальонных и ротных командиров.

Бутырцы и московцы под прикрытием высланного к Черной речке Бородинского Его Величества полка переправились обратно через реку и отошли на Телеграфную гору. Неприятель производил учащенную стрельбу по отступавшим. «Около речки Черной был ад. От густого порохового дыма нельзя было различить предметов. Пули, ядра и гранаты падали в таком изобилии, что опасность и мысль о смерти казались неуместными: смерть гуляла повсюду».

Видя, что неприятель развернул на высотах до 50 000 человек войска и что дальнейшее нападение невозможно, князь Горчаков решился прекратить бой. Войска были выведены из-под выстрелов неприятеля и оставались в таком положении около четырех часов. Главнокомандующий рассчитывал, что французы, пользуясь своим превосходством, атакуют нас, что было бы весьма выгодно, так как полки были расположены на весьма удобной и довольно сильной местности. Французы не решались, однако же, двинуться вперед, и войска наши по неимению воды около 2 часов пополудни отступили на Мекензиевы горы, потеряв во время сражения 11 генералов, 249 человек офицеров и 8000 нижних чинов. Потеря неприятеля простиралась до 1800 человек. «Порыв, оказанный в оном всеми частями войске наших, – доносил главнокомандующий, – имел бы, без сомнения, счастливый исход, если бы генерал Реад не сделал преждевременной частной атаки вместо той, которую я предполагал сделать совокупно войсками его и генерал-лейтенанта Липранди, непосредственно поддержанными главным резервом.

В сражении участвовали лишь большая часть пехоты и часть пешей артиллерии, что касается до кавалерии, то по свойству местности она не могла быть употреблена в действительном бою, и только небольшое число оной находилось некоторое время под ядрами.

Войска дрались с примерным мужеством. Пехота явила в сей день опыты самой блестящей храбрости, преодолела под убийственным огнем двойное препятствие (реку и канал) и неоднократно выбивала штыками превосходного по численности противника из сильных позиций, укрепленных окопами, искусно приспособленными к местности.

Артиллерия, невзирая на относительные невыгоды ее расположения, действовала с большим успехом: не раз заставляла она молчать неприятельские батареи, расположенные на господствующей местности, и сильно поражала пехоту».

В то время, когда после атаки Федюхиных высот войска наши были остановлены на позиции, по правую сторону речки Черной, с батареи, выдвинутой против левого уступа Федюхиных гор, где находился главнокомандующий, замечен был вдали одиночный солдат, который после каждого сделанного им выстрела перебегал с места на место. Князь Горчаков послал двух казаков привести отсталого солдата на батарею. Прибыл егерь лейб-егерского Бородинского Его Императорского Величества полка Матвей Шелкунов.

– По какому случаю ты остался сзади других? – спросил главнокомандующий егеря.

– Прикрывал отступление раненых товарищей, ваше сиятельство! – отвечал Шелкунов. – Был я в цепи, – продолжал егерь, – пошли мы к речке – не глубже, как по пояс было – перебежали речку; а за ней другая – река не река, а канава водяная; попробовал – глубоко и вдруг не перескочишь. Прыгнул один, за ним другой, потом начали помогать друг другу – и мостиков не надо – цепь перебралась. Враг сидел в канавках – мы в штыки – мигом перекололи, многие побежали на гору. Опрокинули мы кухню их – знать, кашу варили – да вдогонку за ними. В это время дали цепи сигнал отходить назад, я позамешкался. Отошел за канаву; место попалось хорошее – кустик был; я и давай палить… Кто вылезет вперед, того и повалишь. Расстреляв свои патроны, пошел я назад; смотрю – убитый мушкетер лежит; снял я с него суму, подобрал и ружье. В суме были патроны. Я снова за кустик, дал выстрелов пять, да и опять за своими. Смотрю, трое раненых. Я один: известное дело, трех не подберешь! «Ползи, братцы, кто может, а я буду прикрывать вас!» Двое ползли, а вот этот, что со мной прибыл, ползком бы не добрался: рана-то животовая. Как замечу, что ползуны мои отстают, и я приостановлюсь, сделаю выстрелов пяток по вражьей цепи, да и снова в поход!.. Вот, ваше сиятельство, и добрели мы кое-как до своих! Бог милосерден: сохранил меня целым и невредимым и благословил меня оказать помощь товарищам!..

«Лейб-егерского Бородинского Его Величества полка стрелок Матвей Шелкунов принес на себе пять ружей и три амуниции, взятые им на дороге у убитых и тех раненых, которых он составлял прикрытие. Главнокомандующий армией генерал-адъютант князь Горчаков, приказав Матвея Шелкунова произвести в унтер-офицеры, собственноручно надел знак военного ордена на грудь храброго егеря».

Во все время, пока гудели выстрелы на Черной речке, в Севастополе было тихо, казалось, обе стороны прислушивались к тому, что происходило в поле. В самое раннее утро 4 августа были присланы на батареи письменные приказания, в которых объяснялись наши намерения. В этих приказаниях говорилось, что в случае успеха сражения будет открыт огонь, причем указано каждому бастиону, против каких именно батарей неприятеля должны быть направлены выстрелы. В городе царствовала невозмутимая тишина, напряженный слух старался различать отдаленные выстрелы. В случае успеха предполагалось, независимо от открытия огня, сделать большую вылазку из Севастополя. Войска собрались и были наготове выступить и напасть на неприятельские траншеи по сигналу. С каким нетерпением ждали защитники города этого сигнала! Вдали виден был только дым, стлавшийся в направлении по Черной речке, но все стоявшие на батареях и укреплениях не спускали глаз с того места, где должна была решиться участь Севастополя. Все с нетерпением ожидали условного сигнала, но прошел час, и среди непрекращавшейся еще стрельбы неприятель стал пускать ракеты. Наступил полдень, а сигнала для вылазки из Севастополя не было. «Тогда уже, – пишет один из участников, – родилось сомнение насчет успеха, и, наконец, после больших надежд, мы впали в совершенно противоположную крайность. Понемногу канонада начала утихать, а к десяти часам совсем прекратилась».

В городе с грустью узнали, что наши атаки были отбиты французами…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.