Глава ХХII. В Тульчине: обучение войск; 1796. Любовь Суворова к учебным занятиям с войсками. — "Наука побеждать"; время составления, её первообраз, историческое значение с уставной стороны, военно-педагогическое с внутренней. — Начала, положенные в основу "Науки побеждать". — Нещадное преследование

Глава ХХII. В Тульчине: обучение войск; 1796.

Любовь Суворова к учебным занятиям с войсками. — "Наука побеждать"; время составления, её первообраз, историческое значение с уставной стороны, военно-педагогическое с внутренней. — Начала, положенные в основу "Науки побеждать". — Нещадное преследование немогузнайства. — Важность обучения по мнению Суворова: направление и способ приложения уставных правил, т.е. боевая их целесообразность и прикладной смысле; связь между механическими приемами обучения и нравственными требованиями боевого воспитания. — Характер, свойства и некоторые частности Суворовского обучения; трудность службы с Суворовым для старших чинов и приближенных. — Устные беседы с войсками. — Соответствие воспитательного метода с боевым поприщем Суворова. — Отзывы иностранцев того времени о Суворове и его войсках.

Не только в мирное, но и в военное время, когда имелась малейшая возможность, Суворов занимался обучением войск. В мирное время он отдавался этому делу преимущественно перед всем другим, и пребывание его в Тульчине, т.е. в южно-русском районе, отличается особенным развитием этой деятельности. Он так любил учебные занятия с войсками, что очевидно исполнял не одну только обязанность, отдаваясь этому делу, а следовал своему призванию. Припомним, что будучи еще солдатом, он добивался обучать других и был в полном удовольствии, когда ему это удавалось. С годами его призвание выражалось все яснее, когда же он сделался фельдмаршалом и ожидал войны с Францией, то предался своим любимым занятиям так усердно и широко, что они наконец были замечены и одним из летописцев записаны, с достаточною обстоятельностью для назидания потомства.

Приехав в Тульчин в начале весны, Суворов имел так много разнообразных занятий, что не мог посвятить себя сразу обучению войск. Нет однако сомнения, что с самого его назначения в Тульчин до прибытия к месту, войска уже начали заниматься по Суворовской программе и в Суворовском смысле, ибо в том районе уже было не мало старых его знакомых и сослуживцев, а потом и с ним прибыло несколько генералов, усвоивших его систему военного образования. С выходом войск в лагери, Суворов сам принял участие в этом деле, по крайней мере в ближайшей местности, под Тульчином. Состоявший при нем голландец Фалькони пишет Хвостову: «наш почтенный старик здоров; он очень доволен своим образом жизни; вы знаете, что наступил сезон его любимых удовольствий, — поля, ученья, лагери, беспрестанное движение; ему ничего больше не нужно, чтобы быть счастливым». II действительно, учебные занятия заслоняли от его внимания все прочее и заставляли его хоть временно быть довольным настоящим положением, в особенности, когда разобравшись в настоятельных делах и получив досуг, он не ограничился уже ученьями и маневрами в окрестностях Тульчина, а отправился в объезд по всему своему району ¹.

С дороги он пишет разным лицам, говоря, что все у него обучаются и многие без поправки; что войска очень хороши, не обучены только ночным сражениям, но это теперь пополняется. Вернувшись в Тульчин, он сообщает князю Зубову, что «возвратился от осмотра войск здоров и доволен», а Екатерине доносит такими словами: «Вашего Императорского Величества победительные войска, — искусством, прилежанием и трудолюбием генерал-аншефов Каховского и князя Болконского, генерал-поручиков Розенберга, Любовицкого и Шевича, генерал-майоров Берхмана, Арсеньева и Teкутьева, весьма исправны к дневным, как ночным баталиям и штурмам, и готовы к увенчанию себя новыми лаврами» ².

Итак, Суворовское обучение войск имело своим предметом точным образом определенную цель — бой в дневное и ночное время, в разных его видах. Каким же путем шел Суворов к этой цели и какие приемы он употреблял при исполнении своей программы? Ответ на эти вопросы дает дошедший до нас документ, военный катехизис Суворова, называемый обыкновенно «Наукой побеждать» ⁸.

Составление «Науки побеждать», или по крайней мере объявление её по войскам в виде обязательного руководства, относят обыкновенно к 1796 году, а некоторые даже к концу года, по кончине Екатерины. Последние основываются вероятно на том, что в этом произведении Суворова упоминается имя Императора Павла, — доказательство слабое, потому что замена одного имени другим дело весьма легкое. В действительности руководство дано войскам гораздо раньше, а записано историографами Суворова лишь в 1796 году. Из предшествовавших глав мы видели, что по «Науке побеждать» войска под начальством Суворова обучались не только в Польскую кампанию, но и до нее, когда Суворов находился в Херсоне ⁴. Из некоторых мест «Науки» усматривается, что она объявлена по войскам после второй Турецкой войны, и что затем кое-что прибавлено в нее после Польской. Не может быть никакого сомнения, что она существовала раньше, но только в несколько ином виде; нынешняя же окончательная редакция ей придана в первой половине 1796 года.

Первообразом этой замечательной инструкции следует считать тот сборник правил, который под названием «Суздальского учреждения» был составлен Суворовым во время командования Суздальским полком. Хотя «Суздальское учреждение» до нас не дошло, и мы знаем из него лишь немногие отдельные мысли, изложенные в главе 3-й, но это немногое так существенно важно, что невозможно сомневаться в полной внутренней тождественности «Суздальского учреждения» и «Науки побеждать». Оба они — произведение одной и той же мысли, одного и того же взгляда на предмет; можно без особенного риска высказать предположение, что если бы «Суздальское учреждение» было найдено, то мы получили бы ту же самую «Науку побеждать», какую имеем, с частными и внешними лишь различиями. («Полковое учреждение», оно же "Суздальское...", было обнаружено в 1938 году в фондах Артиллерийского музея в Ленинграде, и является скорее дополнением к пехотному строевому уставу 1763 года. Отождествить "Науку.." и "..Учреждение" довольно сложно. Познакомиться с этой работой вы можете здесь: А.С. Суворов. «Суздальское учреждение» – прим. сайта Адъютант).

«Наука побеждать» состоит из двух частей — «вахт-парада» и «словесного поучения». «Вахт-парадом» Суворов назвал приказ или наставление — как производить ученье перед разводом. Наставление это назначалось преимущественно для начальников, но было очень хорошо известно и солдатам. Начинаясь словами, что ученье перед разводом имеет влияние на обучение, «вахт-парад» указывает на весь ход ученья сначала до конца, поясняет разные частности и дает наставления на многое, что признается более важным. «Словесное поучение солдатам о знании, для них необходимом», говорилось после развода, громогласно, наизусть, перед фронтом, командиром или другим штаб-офицером. «Поучение» это состоит из небольшого числа уставных правил того времени и, главною долею, собственно — Суворовских наставлений и афоризмов, не только боевых, но касающихся и разных сторон внутреннего быта войск. (См. Приложение VII) [10].

«Наука побеждать», если смотреть на нее с формальной. уставной стороны, представляется приложимой к делу только в ту эпоху, когда была составлена, или вернее сказать, пока оружие и формы строя той эпохи не изменились. В этом отношении она имеет в наше время только исторический интерес. Но этою стороною далеко не исчерпывается смысл Суворовского наставления; напротив, она имеет в нем сравнительно неважное значение. На войне нравственная сила в несколько крат важнее материальной; слабый телом, неумелый, но крепкий духом, сделает гораздо больше, чем обученный, но малодушный силач. Оттого в приготовлении человека к военному делу, преимущественное внимание должно быть обращено на соответственное развитие его духовной стороны, и только под влиянием и по указаниям этого нравственного воспитания должна складываться система физического образования, говоря вернее — обучения.

Для успеха на войне прежде всего нужно, чтобы человек как можно меньше боялся смерти; как можно меньше потому, что совершенно искоренить в человеке чувство самосохранения — невозможно, причем принимается в расчет конечно масса, а не исключительные, единичные натуры. Первым к тому шагом будет — приучить человека, ввиду предстоящей опасности, не ожидать ее, а идти ей на встречу; не отражать удары, а наносить их, в том соображении, что если не наносить, то без отражения дело никак не обойдется, стало быть опасности все равно не минуешь; если же обойдется, то может представиться нечто худшее — опасность без возможности её отражения. Идти же на встречу опасности — значит действовать наступательно, атаковать, что и составляет основной принцип «Науки побеждать». Давая таким образом безусловное предпочтение активному началу перед пассивным, атаке перед обороной, и сводя так сказать клином всю свою систему к атаке, — Суворов разумеется не мог допустить в свою программу учение о действии диаметрально противуположном, потому что учить ретираде, значило бы знакомить войска с понятиями и побуждениями, искоренение которых было основной задачей Суворова. Он не видел в такой кажущейся неполноте учебной программы, вредной односторонности или пробела. По его убеждению, в отступательных движениях и действиях обучать нечему; тут больше всего требуется упорство, т.е. развитие нравственной силы, а не совершенство механических манипуляций; ретирада же будет тем упорнее, чем менее она признается в принципе и чем в войсках строже на нее взгляд.

Развитие в войсках упорства, настойчивости — проводится в «Науке побеждать» от первой до последней строки с замечательною последовательностью и вниманием. Следуя своей руководящей мысли, Суворов и в этих качествах старается развить активное начало, так как пассивным упорством русский солдат и без того отличался искони. В связи с таким требованием излагаются приемы и наставления, имеющие целью между прочим воспитать и укрепит в духовной натуре людей, особенно начальников, решимость, которая прямо содействует активной деятельности и порождает инициативу. Быть решительным вовремя и в пору, без колебаний и потери времени, очень трудно, а принимать быстро решение, соответствующее данному случаю — и того труднее, для многих же и вовсе недостижимо по свойствам натуры. Между тем решаться скоро, хоть бы выбирая и не лучшее из средств, — есть дело совершенной необходимости в живом военном искусстве вообще, а при Суворовском взгляде на это искусство — в особенности. Суворов зато не распространяется в аргументации по этому предмету, а напирает везде на быстроте действий, следовательно и решений, как на истине безусловно верной. Изведав долгим опытом, в какой сильной степени решительный образ действий электризует и подымает дух в собственных войсках, а на противника наводит опасение, вселяя в него излишнюю осторожность и робкую осмотрительность, — Суворов дает в этом смысле и краткие советы, в роде: «атакуй, с чем Бог послал».

Но чтобы решительность в выборе мер и затем в самом действии, как можно более соответствовала обстоятельствам, требуется подкрепить ее находчивостью, сообразительностью, короче говоря — сметкой. Обладая сам необыкновенной военной сметкой, т.е. глазомером, и сознавая, что в своем поприще он много был обязан именно этому качеству, Суворов ставит его чрезвычайно высоко в ряду других, необходимых для военного человека. Он внушает своим подчиненным, что хотя военное искусство состоит в умении одолевать неприятеля, но что есть много врагов, в ряду которых неприятель занимает далеко не первое место; что страшнее неприятеля — «богадельня» (госпиталь), а опаснее богадельни — «проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка». Вся эта вереница слов изображает цепь понятий, отрицающих точность, определительность, положительное знание, и обозначающих уклончивость, неподвижность ума, леность мысли, страх ответственности и т. под. Самым опасным из этих «врагов» Суворов считал «немогузнайство», питая к нему ненависть искреннюю и глубокую. Преследуя горячо этот недостаток, как обозначающий отсутствие находчивости и сметливости, а потому чрезвычайно вредный для каждого, Суворов так увлекался своею ненавистью и нетерпеливым характером, что впадал в крайность противуположную, задавая неожиданные вопросы о количестве рыбы в реке, грибов в лесу и т. под. Однако следует заметить, что ответы скорые, но глупые или пошлые, хотя и зажимали ему рот, но нисколько не удовлетворяли и не служили в пользу обнаруживавшего находчивость подобного свойства, Тем не менее «немогузнайство» постоянно претило Суворову, и что дальше, то больше, так что под конец жизни он под этим словом уже разумел чуть ли не все человеческие недостатки и прибегал к разным забавным приемам для уменьшения их прилипчивости, вроде открывания окон, несмотря на сильный мороз, окуривания ладаном и т. п.

Основав свою военно-педагогическую теорию на элементе нравственном, т.е. на закалке человеческой души и на развитии в духовной натуре человека активных боевых качеств, Суворов параллельно с этим вырабатывал и внешнюю сторону дела, Важность «экзерциции» он оценял можно сказать больше, чем кто либо другой, и именно потому, что имел свою собственную, строго осмысленную систему военного воспитания, которой у других не было. О необходимости хорошей подготовки войск на учебном поле, он заявляет в своей «Науке», внушая подчиненным, что «ученье — свет, а неученье — тьма», дает наставления о соблюдении интервалов, о сохранении везде строя и т. под. Но он не усложняет уставную оболочку дела, а упрощает; не предлагает ничего нового в механизме обучения, а указывает только на его направление и на способы приложения. Он требует не слепого, а осмысленного исполнения устава, т.е. спрашивает то же самое, чему учил Петр Великий, грозивший жестокими наказаниями тем, кто будет держаться устава «яко слепой стены».

Настаивая на целесообразности приложения уставных правил к делу обучения, Суворов этим самым настаивал и на простоте обучения, потому что и то и другое сводится к исполнению лишь требуемого боевой практикой, боевая же практика очень не сложна. «Солдаты ученье любят», пишет он Турчанинову: «лишь бы кратко и с толком» ⁵. Краткость и простота обучения не служат однако у Суворова синонимом, «легкости», потому что по его выражению: «легко в ученье — тяжело в походе, тяжело в ученье — легко в походе». В «Науке побеждать» поэтому нисколько не избегаются «трудности»; за то в ней нет ничего, не вызываемого боевою надобностью, а есть все, что не нюхавший порохового дыма новобранец может встретить в военном походе и на боевом поле. По этой «Науке», солдат усваивает смысл уставных правил не абстрактный, а прикладной; во время ученья он находится постоянно в обстановке настолько близкой к боевой, насколько то возможно при мирных упражнениях; курс его сжат, но весьма полон, потому что знакомит с разновидностями и даже со случайностями боя воочию. Солдату не нужно слово, которого он, без приложения к делу, или не понимает, или не усваивает, а потому Суворов дает ему в руки прямое дело, в виде примеров на все случаи. Солдат знакомится с атаками разных родов войск; он не только их видит и понимает, по и ощущает, потому что испытывает известную долю сопряженных с ними впечатлений. II цель всякого действия, и средства к её достижению усваиваются им легко, вследствие наглядности способов ознакомления; если же, как при односторонней атаке, он не видит цели, то по крайней мере знает ее: ему немного остается предполагать или воображать. От него не спрашивалось ничего лишнего против практических требований военного времени, даже мирной регулярности и стройности эволюций и особенно атак. Не прибегая к способам искусственным, которые не научают тому, для ознакомления с чем назначены, Суворовы естественным путем осваивал свои войска с «боевым беспорядком».

Таким образом, между механическими приемами обучения и нравственными требованиями, действующими воспитательно на духовную натуру человека, «Наука побеждать» проводила всюду единство и непрерывающуюся связь. Выучивая это наставление и вместе с тем действуя в полном с ним согласии на учебном поле, войска знакомились одновременно и с теорией и с практикой военного дела, без сомнений или недоумений в уме, без колебаний в воле. Отличительным свойством всей системы были именно внутренняя стройность и осмысленность, и если многие не усматривают тут ничего, кроме грубой силы, отрицающей искусство, то причиною тому или предвзятость мысли, или легковесность критики. Укажем для примера на одну частность. Из трех направлений атаки — в лоб, во фланг и в тыл, «Наука побеждать» отдает предпочтение двум последним; если же Суворов учит не бояться первой и употребляет ее чаще, чем другие, то это потому, что в бою она труднее, а войска должны быть приучены именно к средствам трудным, требующим большой моральной силы. И действительно, в «Науке» все направлено в эту сторону; даже способ изложения — «лети, рви, ломи, скачи» — дает наставлению характер стремительности, бурной мощи, а именование тяжелой солдатской ноши, ранцев, — «ветрами», показывает, что материальные препятствия не принимаются в счет при нравственном возбуждении. Слог «Науки побеждать» краткий, прерывистый, понятный для нас лишь после многократного чтения, но он был вполне вразумителен для Суворовских войск, привыкших к оригинальной диалектике своего предводителя. «Наука» не читалась, а произносилась устно; приложите к Суворовскому слогу должную интонацию и смысл каждой фразы сделается ясен.

На ученьях и маневрах Суворов производил марши. контр-марши, обходные движения, развертывал фронт, свертывал колонны, выстраивал каре и т. д., т.е. исполнял эволюции, требуемые уставом, значит делал тоже самое, что делалось в других частях русской армии и во всех иностранных. Но все это у него имело смысл предварительных фазисов обучения, ведущих к одной конечной цели-атаке, до которой он и доходил сколько возможно скорее и прямее. А так как быстрота движений и действий считалась у него одним из главнейших условий всякого хорошо подготовленного войска, то вообще его учебные упражнения, а тем паче предварительные, не могли быть продолжительны вследствие усталости людей. Требовалось приберечь их силы к концу ученья, ибо при атаках развивалась двойная быстрота и энергия. Атаки, как и вообще маневры, бывали иногда односторонние, но с обозначением какими-нибудь признаками противника, большею же частию двусторонние. В последнем случае обе стороны, которым досталось быть противниками, строились развернутым фронтом, или в каре, или в колонны разной глубины. Колонн к атаке не было, употреблялись колонны походные, длина фронта которых изменялась по обстоятельствам, да и глубина тоже; хвост колонны служил голове резервом. Нормальным строем был развернутый. Суворов не последовал за Французами того времени, не принял колонну исключительным строем для атаки, вероятно потому, что форма строя для атаки в штыки не имеет большого значения для войск, получивших хорошую боевую подготовку и отличающихся крепостью духа, а Суворовские войска именно этими качествами и обладали. Построившись как приказано, обе стороны одновременно начинали движение вперед и, сблизившись на сотню шагов, бросались в атаку по команде начальников, пехота бегом, кавалерия галопом. Пехота держала ружья на-руку и только в момент встречи с противником поднимала штыки, что было строго приказано, так как иначе многочисленные несчастия были неизбежны.

Непременным условием сквозной атаки было ускоренное, безостановочное движение до самой встречи и дальше. Остановка перед встречей значила бы, что войска замялись перед ударом, т.е. именно то, против чего и было направлено обучение; то же самое обозначало бы и замедление движения. Кроме того, чтобы подобная фронтальная атака служила точным подобием настоящей, люди атакующих войск должны были в момент встречи идти прямо друг на друга, не принимая в сторону. Не дозволялось также вздваивание частей и рядов, для образования интервалов к свободному прохождению атакующих сторон насквозь, как это было принято европейскими воинскими уставами, при смене боевых линий под неприятельским огнем. Такая уступка вовсе не соответствовала задаче Суворова, который и самой смены боевых линий не допускал, как противоречащей его боевым принципам. Только перед самой встречей, каждый пехотинец делал в роде полуоборота направо, что вместе с неизбежным, при быстром движении, некоторым размыканием рядов, давало людям обеих атакующих сторон возможность протиснуться, и пройти насквозь.

Сквозные атаки были не безопасны, если атакующие стороны состояли, одна — из пехоты, а другая — из конницы, или обе из конницы. При действии пехоты противу пехоты, и движение было менее стремительно, и образование промежутков между рядами легче. Когда же конница неслась на пехоту, а пехота бежала ей на встречу с опущенными штыками, очень трудно было соблюсти всю иллюзию атаки, т.е. не допускать не только остановки, но и колебания перед самым ударом. С этою целью, для образования интервалов, фланговые люди кавалерии принимали на скаку вправо и влево, что дозволяло и середине разомкнуть несколько ряды, до момента встречи с пехотой. Еще труднее становился маневр, когда обе атакующие стороны состояли из конницы, потому что быстрое их движение, при мало-мальски недостаточных интервалах, грозило неловким и оплошным ездокам большою опасностью. Нередко происходила настоящая свалка, с выбитыми из седла людьми, с помятыми ногами и особенно с поврежденными коленями; иной из пострадавших не в состоянии был ходить несколько дней, случалось что и несколько недель.

Трудноисполнимость сквозных атак увеличивалась еще тем, что они происходили при ружейном и артиллерийском огне. Облака порохового дыма иногда так густо обволакивали атакующих, что сообразиться с интервалами было совсем нельзя, и тогда число несчастных случаев возрастало. При встречной атаке кавалерии и пехоты, опасности подвергалась конечно больше пехота, а потому пехотинцы, вопреки положительному приказанию, местами прибегали к вздваиванию рядов, в надежде, что в дыму и пыли это не будет замечено, в чем часто и не обманывались. Буква Суворовского приказа таким образом не исполнялась, но дух его солдаты все-таки усваивали, потому что делали описанные отступления тайком, сознавая их незаконность. Случалось также, что фронт атакующей кавалерии слишком растягивался, так что местами разрывался; заметив это, ближайшие люди пехоты толпою устремлялись в образовавшиеся промежутки. Во всяком случае, строгого порядка и педантической регулярности во всех этих движениях не могло быть, да они и не требовались, потому что Суворов добивался не мирной чистоты маневра, а сходства его с боем. Но вместе с тем он настаивал, чтобы беспорядок прекращался как можно скорее, и чтобы батальоны или эскадроны были немедленно после атаки готовы к новому удару. Благодаря качествам обучения, это достигалось вполне. Со стороны, на некотором расстоянии, было заметно лишь волнообразное движение линии при встрече и свалке, и затем, при дальнейшем движении все приходило в прежний порядок в самом скором времени. Зритель не мог себе ясно представить, каким образом эти массы людей и лошадей могли пронестись одна через другую без больших бед. И действительно, подобный способ обучения войск не мог обойтись без несчастных случаев, но они бывали не так часто, как следовало бы ожидать, судя по наружным признакам. Суворов понимал, что миновать их невозможно; тем не менее, когда кто-нибудь падал во время атаки с коня, — в нем, Суворове, замечали невольное движение беспокойства; но все-таки он не изменял своего метода, ибо был до такой степени убежден в его целесообразности, что скрепя сердце приносил мелкие жертвы крупной пользе.

Цель Суворова достигалась; сходство его учебных атак с боем было поразительное и для людей бывалых. Бурная стремительность движений; вид несущихся друг против друга масс с поднятыми саблями и опущенными впол-человека штыками, без соблюдения строгой регулярности; ружейные и пушечные выстрелы; застилающий всю картину пороховой дым; безостановочный переход атаки в свалку, при криках офицеров: «коли, руби», и раскатывающемся по рядам атакующих «ура»; — все это близко знакомило войска с видом, требованиями и ощущениями боя. Даже несчастные случаи, при всем желании их избежать, содействовали общему впечатлению, особенно когда, по прискорбному стечению обстоятельств, подобие боя облекалось в слишком реальную форму. А это тоже изредка случалось. Однажды, на двустороннем маневре под Тульчином, Суворов командуя одною стороною, вел ее в атаку, построив в колонны. Описывающий это очевидец, молодой и расторопный офицер, задыхался от быстроты движения, был весь в поту и едва поспевал за наступающею пехотой; по его словам, такая удивительная скорость марша напоминала настоящее дело и происходила несомненно от присутствия Суворова, которое электризовало войска, Артиллерия двигалась в интервалах между колоннами, на высоте их головных частей, и производила жаркий огонь, но по прошествии немногих минут отстала и очутилась шагов на сто позади линии войск. Суворова нисколько это обстоятельство не озадачило и не заставило замедлить марш, чтобы огнем артиллерии подкреплять атаку; по всей вероятности, в энергии пехотной атаки он видел больше залогов победы, чем в слабой действительности выстрелов артиллерии, содействие которой приходилось покупать дорогою ценой. Только одна батарея, двигавшаяся в близком соседстве Суворова, не отстала от пехоты и, гордясь этим, употребляла нечеловеческие усилия, чтобы удержаться на своем месте, продолжая стрелять и наступать. Может быть вследствие этой торопливости, одно орудие, дурно пробаненное, произвело неожиданный выстрел, от которого 5 человек артиллерийской прислуги повалилось на землю. Но таково было обучение Суворовских войск, что моментально при орудии явились другие люди, и оно продолжало движение и действие наравне с прочими, как ни в чем не бывало.

Другой раз произошел случай иного свойства, Кавалерийский полк, никогда не служивший под начальством Суворова, прибыл в тульчинский лагерь. Суворов назначил ему на другой день смотр, т.е. ученье в виде двустороннего маневра против кавалерийского же полка, хорошо обученного. Командир новоприбывшего полка, убоясь, что его не проходивший Суворовскую школу полк не угодит грозному начальнику, приказал выдать своим людям, перед ученьем, по порядочной порции водки, для смелости. Водка произвела действие; полку приходилось атаковать несколько раз, и атаки эти сопровождались немалым числом сабельных ударов направо и налево. К счастию, по мирному времени, палаши и сабли не были отточены, иначе произошло бы много бед. От Суворова скрыли эту подробность, а он сам ее не заметил, или вернее сказать, при наметанности его взгляда, сделал вид, что не заметил.

Кроме двусторонних маневров с обоими наступающими противниками, Суворов воспроизводил на своих учениях и другие виды боя. Пассивная оборона была не в его духе, ибо решающийся ограничиться обороной, как бы признает превосходство противника и обнаруживает сомнение в своих собственных силах; но при неизбежности частных оборонительных действий даже в наступательном бою, никак нельзя отрицать подобных случаев и не давать о них понятие при обучении. Поэтому у Суворова пехота часто выжидала атакующую конницу, стоя на месте, причем главный прием обучения состоял в открытии огня на самом близком расстоянии от налетавшего противника. В программу его «Науки побеждать» входили также штурмование и оборона укреплений. Для этого возводились земляные окопы по всем правилам, с глубокими рвами, усиленные разными вспомогательными преградами в виде палисадов, рогаток, засек, нескольких рядов волчьих ям и т. под. Укрепление вооружалось артиллерией и оборонялось пехотой. Атаки укрепленных мест открытою силой есть вообще дело трудное и кровопролитное, к которому прибегают редко; но трудность чего-либо была для Суворова лишнею причиной для включения в программу мирного обучения войск. Учить тому, что считается исключением из правила и на что отваживаются в редких случаях, значило приобретать то, чего противники не имеют. Но строго логичный в своей военно-воспитательной системе, которая допускала оборонительный способ действий лишь условно, Суворов поставил правилом, чтобы защитники штурмуемого укрепления, непременно переходили затем к активной роли, т.е. делались атакующими, а прежде атаковавшие — обращались в обороняющихся.

Если Суворов не мог выкинуть из программы обучения войск штурмов, то тем более должны были входить в нее всякого рода упражнения ночью. Ночной бой имеет ту особенность, что в нем не видно, кто из противников сильнее, да и огнестрельное действие, производимое наудачу, значит очень мало: отвага и смелость одни одерживают победу. Это как раз подходило к взглядам Суворова, и еще с самого начала своей боевой карьеры он не пренебрегал ночными военными действиями, как оружием, в обращении с которым другие не искусны. В ночном бою бывает столько случайностей, неожиданностей и даже так возможны катастрофы, что требуются от войск особенные выдержанность и самообладание, — опять-таки лишний резон для Суворова сделать его предметом обучения. Поэтому он повторял свои дневные упражнения в самые темные ночи, не исключая и штурмов, так как и действительные штурмы производил по ночам, перед рассветом. Ночные маневры у него всегда оканчивались, подобно дневным, атакою холодным оружием; к сожалению неизвестно, какие приемы употреблялись для сходства учебной атаки с боевой, так как сквозные атаки едва ли были исполнены в ночную темноту, без каких-нибудь перемен в вышеобъясненном способе их производства.

Воспитывая в войсках энергию, настойчивость, упорство, и проводя для этого в обучение исключительно наступательный элемент, Суворов не только отбрасывал все, напоминающее отступление, но и клеймил это понятие злейшими сарказмами. «Ретираду» он ненавидел едва ли не больше «немогузнайства» и старался свою ненависть перелить в подчиненных. Не любил он и слова defensive, уверяя, что на русском языке соответственного слова нет, а «ретираду» произносил не иначе, как зажмурясь и нараспев. Однажды, при объезде на юге войск, он был встречен где то молодым кавалерийским офицером. Суворов любил в подобных случаях задавать разные озадачивающие вопросы, чтобы испытать находчивость, и теперь обратился к офицеру с вопросом: «что такое ретирада»? Офицер отвечал, что не знает ⁶. Суворов готов был разразиться какой-нибудь резкой выходкой, как офицер прибавил: «в нашем полку это слово неизвестно, я его там никогда не слыхал». «Хороший полк», сказал Суворов успокоившись: «очень хороший полк», а потом заметил: «в первый раз немогузнайка доставил мне истинное удовольствие». Этот взгляд на злокачественность самого понятия о ретираде, издавна уже заставлял Суворова проектировать маневры так, чтобы отступательных движений не было; вместо них практиковались, как мы видели в одной из глав, обходные или боковые марши и вообще какой-нибудь прием, хотя бы сшитый белыми нитками, лишь бы предохранить девственность воинского чувства от растлевающего прикосновения ретирады. Сквозные атаки между прочим вполне удовлетворяли этому условию; там никто не отступал, все шли вперед, обе стороны были победителями, потому что проходили насквозь одна через другую и затем продолжали движение шагов с сотню. Такой порядок маневра имел еще одно выгодное свойство, достигнуть которого Суворову было очень важно. Обе стороны остановившись, поворачивались лицом друг к другу, т.е. на третью шеренгу, и снова шли в атаку; таким образом задняя шеренга делалась переднею, привыкала встречаться с противником лицом к лицу, и войска предохранялись от пагубного впечатления, которое обыкновенно производит внезапное появление неприятеля в тылу. В понятиях Суворовских войск, привыкших ходить в атаку безразлично на заднюю и на переднюю шеренгу, этой слабой стороны не существовало, или по крайней мере она была ощутительно парализована, что и подтверждалось не только последнею Польскою войною, но и обеими Турецкими.

Брезгливость Суворова по отношению к ретирадам распространялась и на всякие движения назад, хотя бы они вовсе не обозначали отступления. Во время движения, выдвинувшиеся вперед люди не осаживались ни в каком случае, а по ним должны были равняться другие, хотя бы целый батальон. Тоже самое правило было обязательно и для войск, стоящих на месте. «Шаг назад — смерть», говорил Суворов: «вперед 2, 3, 10 шагов дозволяю». Войска, послужившие под Суворовым, знали это правило твердо; новичков он испытывал и ловил. Раз он направился верхом прямо на фронт, как бы желая через него проехать насквозь; офицер, видя голову лошади у самого фронта, приказал одному ряду вздвоить, отойдя назад. «Под арест», закричал взбешенный Суворов: «этот немогузнайка зачумит всю армию, учит ретираде» ⁷. С такою же тщательностью он оберегал войска от всяких намеков и на другие вредные понятия, например от допущения возможности понести поражение. Руководясь этой мыслью, он например никогда не дозволял смены линий одной другою, и в апреле 1796 года писал Хвостову, по поводу одного дошедшего до него из Варшавы слуха: «у В. X. Дерфельдена, по выезде моем из Варшавы, хотя приезжие уверяли, что он держится моих правил, — при прусском Фаврате задняя линия сменяла переднюю, якобы сия побита была; а сей строй ему от меня выше иного запрещен был» ¹. Точно также он сильно стоял за быстроту движений, видя в ней одно из средств возбуждения в войсках боевой энергии подъема духа. Поэтому, заметив у одного из подчиненных генералов «развод в две шеренги, без штыков, шаг тише», он не преминул сообщить о таком непонимании дела своему племяннику. О князе Репнине дошли из Литвы подобные же слухи, и Суворов снова пишет: «у князя Репнина экзерциции нет, но приказано — тихий марш и залпы, опасное и вредное; мои, кои к нему достались, очень пеняют». Последнему можно поверить, не считая эту фразу продиктованною авторским самолюбием. Суворовское обучение было не только в высокой степени логично, следовательно понятно, но и усваивалось сознательно, за чем он постоянно и следил.

Изыскивая все способы для осваивания войск с тем, что от них потребуется перед лицом неприятеля, он учил кавалерию рубить, а пехоту колоть. Но так как обучение этому делу с нанесением ударов в пустом пространстве, не имело бы наглядности и реального значения, то приготовлялись чучелы из соломы и вязкой земли, на которые пехота и конница (особенно последняя) и ходили в атаку. При этом обучении требовалось исполнение непременного условия — наносить удары не останавливаясь и продолжать движение, что опять таки совершенно отвечало основным мыслям «Науки побеждать». Он требовал также, вопреки близоруким толкователям его афоризма «пуля дура, штык молодец», — чтобы пехота как можно чаще упражнялась в цельной стрельбе, потому что и при тогдашних ружьях стрельба могла быть более меткою и менее меткою, и высшая степень меткости зависела от хладнокровия и отсутствия торопливости при прицеливании. Суворов учил (с этими его мыслями мы уже встречались), что громкая трескотня на ветер не устрашает, а ободряет неприятеля, который оценяет силу нашего огня лишь по числу выбиваемых из строя людей. Суворов разумел, что подобная стрельба кроме того дурно характеризует нравственное настроение стреляющих, и есть признак плохой на тот случай, если придется ударить в штыки. Снабжение армии патронами, особенно при плохой организации этой части в ту эпоху, представляло большие трудности, и Суворов учит беречь пулю «на целую кампанию», стрелять «редко, да метко», имея в виду конечно и то, что выпускать пули из дула, особенно на авось, может всякий, не исключая и трусов, а сойтись на штык в состоянии только люди крепкие духом. Следовательно Суворов не противуставлял штык пуле, не исключал одним другую, а только указывал на относительные их свойства в применении в бою, и таким образом изречение его — «пуля дура, штык молодец» — остается совершенно верным.

Огнестрельному действию кавалерии он не придавал почти никакого значения и с первых своих кампаний указывал ей на холодное оружие, как на единственное, к ней подходящее. Тем не менее он не упускал из виду и цельную стрельбу кавалеристов с седла, имеющую применение в некоторых случаях боевой кавалерийской службы, а потому при атаке конницею чучел, приказывал иногда стрелять в них на скаку из пистолетов. Упражнение это производилось впрочем очень редко.

Говоря об экзерцициях войск под начальством князя Репнина, Суворов назвал любимые Репниным залпы пехоты «опасными». При долгом заряжении ружей с дула и при малой дальности тогдашнего ружейного выстрела, когда пехота могла встречать залпом атакующую конницу почти в момент самого удара, — залпы действительно представлялись опасными для войск невыдержанных, чему на глазах Суворова бывали и примеры. Однако он все-таки их употреблял, так как при отражении кавалерийских атак, нельзя было без них обойтись. Противоядием в настоящем случае служил воспитательный метод Суворова, делавший войска стойкими и близко знакомыми со штыком, так что дурная сторона залпов значительно сглаживалась. Но и при залпах следовало заботиться о наибольшей меткости огня, одновременного же прицеливания от всего строя требовать невозможно; поэтому Суворов, как косвенно подтверждается некоторыми местами «Науки побеждать», практиковал не общепринятый, а свой собственный залп. Когда произносилась команда, то каждый солдат должен был выстрелить, но не иначе, как порядочно прицелившись и не гоняясь за одновременностью звука всех выстрелов. Таким образом выпускались все нули по числу ружей, но предполагалось, что не на ветер, ибо никто не торопил, кроме скачущей неприятельской конницы. Эффект звука утрачивался в некоторой степени, а эффект неприятельской потери увеличивался.

Хотя настоящая глава не имеет предметом своим всестороннего рассмотрения Суворовского катехизиса в частностях, но нельзя не упомянуть еще про то производительное пользование каждой минутой привала (во время походных движений), которое Суворов предписывал к руководству. Правило это целиком взято им из практики военного времени, в чем имеются свидетельства, следовательно подобно всем прочим положениям «Науки побеждать», оно имело живое значение.

Полного и систематического курса Суворовского обучения войск, от первого шага до последнего, представить по неимению данных нет возможности, но и из сказанного на предшествовавших страницах можно вывести заключение, что школа Суворова была школой не только самообладания, энергии и упорства, по и живого, прикладного знания каждым своего дела. Знали не много, как раз сколько было нужно на войне, но знали в совершенстве. Бой не представлялся для Суворовских войск новостью; военные качества, приобретаемые войсками после долгих кампаний, выражаемые термином обстрелянные войска, были Суворовским солдатам присущи до открытия военных действий в такой степени, что разность между ними и обстрелянными низводилась до минимума. Хорошо выученные рекруты стоили старых, бывалых солдат. Суворовские воспитанники атаковали с несокрушимой энергией. встречали атаки спокойно и твердо. Неожиданностей для них не существовало, ибо все было предусмотрено в мирном обучении; строй не имел слабых частей, потому что в людей, из которых строй составляется, было вкоренено понятие, что фронт там, откуда появился неприятель. Общностью и всеми частностями обучения влито в офицеров и солдат сознание, что одним огнем не добьешься победы, и что в этом убеждении заключается их превосходство над всяким неприятелем; отрицанием самой мысли о возможности отступления, ретирада сделана временным фазисом боя, ей придано лучшее её качество — упорство, а вместе с тем обеспечен переход в наступление при первой возможности. Все обучение было до последней степени просто; оно требовало, при понимании основной мысли, много внимания, но мало времени. Дурная его сторона заключалась в возможности несчастных случаев с людьми, особенно с новичками; но несчастные случаи не были часты, и неизбежность их объяснялась не суетными требованиями эффекта от мирного зрелища, как это бывало и бывает у других, а действительно — достигаемыми боевыми целями. Не одни люди, но и лошади получали в Суворовской школе боевую выдержку. Приучившись проноситься, при ружейном и артиллерийском огне, чрез пехотные ряды, они не заминались, не артачились и перед неприятельским фронтом, встречавшим кавалерию огнем с близкого расстояния. Все эти результаты были бы не достижимы, если бы в основной мысли и приемах обучения лежало неверное, сочиненное начало, или если бы вся учебная система сводилась к формам одной механической дрессировки. Надо сознаться также и в том, что они, результаты, не были бы так полны и в том случае, если бы все дело исходило не от такого непререкаемого, авторитетного лица, как всегда победоносный Суворов.

Вера солдат в Суворова не знала пределов; выросла она главным образом на победах его долгого поприща, но содействовали тому и другие характерные особенности его личности. Он был настолько же генералом, насколько и солдатом; не впадая в аффектацию можно сказать, что наиболее соответствующее ему звание или название было бы солдат-фельдмаршал. В сочетании этих двух понятий и заключается тайна его изумительного господства над войсками и полное себе подчинение коллективной воли множества людей. Частности его жизни, некоторые обычаи и привычки, разные причудливые выходки и неразборчивые дурачества могли не нравиться кому угодно, но только не солдатам. Умный Суворов очень хорошо это понимал и в этом направлении не стеснялся. На разводах, ученьях, маневрах, когда его побуждала необходимость, он исполнял естественные надобности, не заботясь о присутствии публики и как бы указывая солдатам, что и они, выполняя требования природы, не делают ничего худого. Только будучи чистоплотен до брезгливости, он споласкивал после того руки и вытирал их полотенцем. Точно также, находясь перед солдатами в фельдмаршальском мундире, вышитом золотом по всем швам, обвешанный орденами и осыпанный брильянтами на сотни тысяч рублей, он не стеснялся сморкаться по-солдатски, двумя пальцами. Даже в обиходе военной службы он напоминал во многом солдата; принимая представляющихся, или рапорты, или выслушивая какое-нибудь служебное объяснение, он стоял «стрелкой», с плотно сжатыми каблуками, раздвинутыми носками и с приложенною по уставу правою рукою к козырьку гренадерской каски.

Он приходился солдатам по сердцу между прочим и потому, что не вмешивался в разные мелочи ни на учебном поле, ни на квартирах, и не любил, чтобы и другие придирались к солдатам и офицерам из за пустяков, на что обыкновенно бывает много охотников. В этом отношении он имел много общего с Потемкиным; но Потемкин баловал солдат, попуская им многое важное, Суворов же отличался большою строгостью во взысканиях, за проступки против существенных требований военной службы. Это не наносило ущерба его популярности в среде войск, скорее напротив. Вообще он был более требователен к высшим, чем к низшим, так как от первых исходит на последних и добро, и зло. Старшим офицерам и генералам было трудно служить с Суворовым, не навлекая на себя по временам его неудовольствия, как по его требовательности, так и по свойству самых требований, в которых было много необычного, лично Суворову принадлежащего. К их числу принадлежала необходимость быстрых, точных и толковых ответов на делаемые Суворовым вопросы и скорая сообразительность при получении от него приказаний; последнее было иногда очень трудно, особенно для новичков, потому что язык Суворова отличался прихотливой конструкцией, сжатостью и лаконизмом. А между тем то и другое требовалось во имя сметки и находчивости, — первостепенных качеств военного человека. «Если кто теряется от одного слова», говорил Суворов: «то на что же он будет годен при неожиданной неприятельской атаке?» Привыкали и к слову, и даже просто к звуку голоса или к жесту; приучались, под опасением едких сарказмов, понимать и приказания в форме намеков, чуть не загадок. Однажды, в послеобеденное время, Суворов кликнул дежурного адъютанта. Адъютант вошел к нему в спальню, которая служила в тоже время и кабинетом; Суворов умывался и полощась в воде, спросил: «завтра суббота?» «Да, ваше сиятельство», отвечал адъютант. «Пушки не боялись бы лошадей, а лошади пушек», сказал Суворов, продолжая умываться ни замолчал. Адъютант вышел, послал за дежурным по тульчинскому лагерю и сказал ему, что назавтра назначается ученье кавалерии против артиллерии ⁴.