КАРТИНКА СФАЯГА
КАРТИНКА СФАЯГА
Высокое небо голубое, чистое. Изредка проплывет белое нежное облако. Из далекой жгучей пустыни горячий ветер долетает до Сфаята и гонит милых дам в гамаки под тень деревьев, за стены белых бараков. Душно, жарко, хочется прохлады. С камня на холмик, с холмика на поляну переходит белая козочка и бегает за ней веселая розовая девочка Ляля Воробьева, на длинной веревке прогуливая свою любимую козу.
Из дверей барака на второй террасе вышла девушка в русой косе, подошла к дереву и насыпала крошек на деревянный лоток, стайка воробьев с веселым криком слетела к ней и склевала крошки; подарив их печальной улыбкой, Ирина Кнорринг вошла в комнату, села к столу и написала еще одно стихотворение в свою тетрадь.
«Мы пришли умирать. Из холодных снегов, обагренных в крови, унесли мы глухие терзанья свои… Мы устали и жить и мечтать… Счастье наше давно прожито. Окружающий мир нам и глух и далек. Мы лишь тени былого, Мы жгучий упрек… Но кому и за что? Мы страдали одни… Мы устали от злобы, обид и борьбы, мы остались одни среди гордой толпы в наши злые, предсмертные дни. Мы устали томиться и ждать. Нам остались проклятья, да вещие сны… Из холодных снегов в край цветущей весны мы пришли умирать».
Девушка подняла свое бледное, овальное лицо, в голубых глазах ее сверкали слезы; подумала с минуточку, и решительно надписала заглавие: «Беженцы».
На площадке тенниса, окруженной молодыми соснами, звонким колокольчиком звенит задорный смех.
Весело прыгает на крепких загорелых ножках, подбрасывая ракеткой белый мяч, хорошенькая девочка Наташа Кольнер; золотые кудряшки пляшут по загорелым, дрожащим от смеха, щекам.
Ее партнеры-кадеты не отстают от нее ни в резвости, ни в веселости.
Молодая жизнь бьет в них ключом.
Серые, желтые, рыжие, черные куры молодые и старые и золотые петухи разгуливают себе по всему Сфаяту и частенько забредают в кабинки, не обходя и Адмиральской. Как только они поравняются с директорской дверью, оттуда несется грозный окрик: – «к черту» к дьяволу! – и бамбуковая палка летит в золотых шантеклеров. С криком и писком разлетается пернатая стая во все стороны, во все лопатки!
Адмирал переводить серьезные труды немецких и английских моряков о минувшей войне, а тут эти назойливые петухи и куры! Прохода нет от них, что ни кабинка – то курятник! Яйца под топчанами, цыплята на койках, петухи на деревьях орут во все горло.
У соседа не та картина. Сидит на корточках митрофорный протоиерей и ласковым дружеским голосом приговаривает:
«Сюда, сюда, дурачки, маленькие, глупенькие, сюда, сюда… дурачки».
Желтые круглые цыплята и кривоногий утеныш ковыляют к настоятелю Кебирской Церкви и клюют с блюдечка приготовленные явства. «Дурачки» лезут ногами прямо в пищу. Красивый батюшка умиляется над ними. – Блажен аще и скоты милует.
По полянке у елочек ходить Таня Гран, падчерица инспектора. В левой руке у нее рукопись моя – «Руфь» – изучает роль свою прекрасная «Моавитянка»; васильковые глаза полны вдохновения, правая рука поднята торжественно к небу и алые губы шепчут с восторгом: «Твой Бог – мой Бог! Твоя страна – моя страна! Твой народ будет моим народом! И куда ты пойдешь, пойду и я!»
– Это ко мне относится? – спрашивает вдруг мужской голос, и из-за елок выходить высокий, стройный брюнет с синими глазами – Лейтенант Мейрер – славный Командир Гардемаринской роты и счастливый жених. Покорил он себе город Казань, взял Сфаят – лагерь приступом, полонил красную девицу царевну Татьяну.
Вздрогнула она, его голос услышавши, опустила руки, исчезла «Руфь», стала она Таничкой – невестою и радостно, светло улыбнулась своему избраннику.
Сняла с груди его орден Св. Владимира с золотыми мечами и приложила, как брошь, к взволнованной груди своей девичьей. Окончил свой «пасьянс» Михаил Александрович в кабинке барона Соловьева, сложил колоду карт. Бледнолицая, черноглазая баронесса белыми холеными ручками, в золотых браслетах, гладила адьютантовы белые брюки на гладильной доске.
Поцеловал ее руку Владыка Кебира и вышел из кабинки на полянку.
– Китицын идет! – пугливо прошептала Таничка и нацепила орден на грудь жениха.
– Да, с орденами не шутят, – сказал избранник: – это Вам, барышня, не игрушки!
Пониже на шоссейной дороге Гефсиманского сада среди оливок и кактусов слышен звучный треск барабана и детские крики. Там, подражая отцу, командует 10-й ротой сын мой Сережа, шагают не хуже кадет Шуринька Маркова, Леля Тихомиров, сестра и брат Насоновы, Мостик и Володька Ирмановы.
Бой барабана все слышнее, песня все громче.
10-ая рота проходит по террасе.
Все ближе и ближе к роковой двери.
Гудит барабанная кожа. Звонко льется песня.
Из дверей грозный голос:
– Эй вы, барабанщики! подальше отсюда! Бой замолкает, команда разбегается.
В кабинке голос:
– То петухи, то барабанщики, не дают работать.
– Чек-чек-чек! – слышится на шоссе и в Сфаят взбирается ослик. По бокам его вздутого живота висят длинные корзины, полные апельсинов, винограда, фиников и винных ягод, за ним идет бронзовый арабченок в красной феске и живописных складках местной одежды. И выкрикивает товары.
Его обступают дамы. Они только что вышли из барака, где была у них спевка, где регент с огненно-рыжей бородой управлял их голосами, изучая «Херувимскую». Апельсины!., как приятно, после часового пенья освежить рот и горло кисло-сладким соком янтарного плода! И вот под щебет наших птичек Божьих, птичек певчих, корзины сильно опустошились, а довольный арабченок погнал толстопузого на Кебир. Другой араб значительно постарше, плотный, толстый, солидный в белых широких одеждах и в зеленой чалме ходит таинственно по кабинкам и скупает «золото и бриллианты». На третьей террасе у крайних дверей слышен стук молоточка – это папа Кольнер вколачивает гвозди в желтые подошвы парусиновых туфель. Туфли сшиты на славу, крепко, солидно, надолго, как и сам мастер. Его конкурент доктор Марков тоже сапожничает, шьет красиво и аккуратно; а, чтоб отдохнуть, проявляет пластинки: он и фотограф отменный.
На обрыве Сфаята, в белом коротком платье, стоит Инна Федоровна Калинович, тонкими обнаженными руками распускает она по ветру свои длинные русые косы. Горячий ветер пустыни сушит ее, только что вымытую, головку.
Кто-то увидел этот утес и белую молодую женщину, стройную, как девушка, с распущенными волосами и назвал ее «Офелией».
В оливковой роще слышен топот копыт; через минуту-две по дорожкам Сфаятских террас проносится серый конь в крупных яблоках, на голубом чепраке, желтое седло, в нем французская дама в черной амазонке. Генеральша Дюжонши осаживает горячего коня у нашего барака, за нею следует капитан Лоридон на рыжей лошади. Он соскакивает с нее и помогает сойти генеральше. Из кабинки выходить Адмирал с Адмиральшей, вызывают соседку – мою жену.
Губернаторша Бизерты, посидев у Адмирала, затем у нас, обходит последовательно все бараки, знакомится с нуждами семей, капитан Лоридон записывает просьбы. Спустя час приветливая французская дама ловко вскакивает в седло и, дав хлыста, серому в яблоках, рысью уносится по оливковой роще на шоссе в Бизерту в свой белый, Губернаторски дворец. Лоридон провожает свою превосходительную даму.
Звонит колокольчик у Камбуза.
С железными солдатскими жбанами идут и бегут к бараку-кухне офицеры, матросы, дамы и дети; каждый спешит в очередь получить ужин для семьи. Черпак на длинной ручке – мерка супа на одного человека, борщ, бобы или вареное мясо и паек хлеба из кукурузной муки, да кипяток для заварки чая.
Все разошлись по баракам, зажглись керосиновые лампы, семья собралась вокруг стола. Тихо в Сфаяте. Ужинают.
Не долог ужин беженца. Поел. Сыт. И слава Богу! Наступает вечер тихий, теплый. Полная луна освещает белые домики Сфаята голубым серебром и кладет фиолетовые тени на дорожки; оливы, кактусы и алоэ кладут свои узоры на белое шоссе.
По шоссе в «Гефсиманском» саду прогуливаются преподаватели Корпуса, чтобы проветрить головы от дневных уроков и подышать воздухом прохладного вечера и говорят, говорят жадно ненасытно о философии, о звездах, о политике, о России, о тоске по родине, о мечтах, о будущем.
Ходят группами и в каждой центр – дама Сфаята, – умиротворяющее начало, поэзия жизни, источник вдохновения. В такие вечера так хорошо, так красиво певали песни свои Гардемарины III-й роты, жившие одно время внизу в бараке.
Хорошо они умели песни русские певать:
Ночью, «лунными нарядами»
Под оливами гулять,
Милых девушек Сфаята
Сердцем воина пленять.
Крепость, в которой устроился Морской Корпус, находилась на вершине высокой горы. Вершина эта кончалась плоским холмом, поросшим жесткой травою и колючим кустарником. В этой толще французские военные инженеры и саперные войска искусно врезали крепкий форт, окруженный глубоким рвом и высоким валом. Вал, широкой каменной стеной, кольцом обнимал всю крепость и замыкался высокими каменными воротами, с толстой железною решеткой.
На воротах в камне была выбита надпись: «Джебель Кебир».
Начиная с этих ворот, вся крепость и внутренние здания были выстроены из крепкого камня, как бы вросшего в окружающие его дикие, острые, грубо изломанные каменные холмы. В широкие окна крепостных стен, кроме стеклянных рам были вделаны толстые чугунные решетки.
В эту мертвую, мрачную, серую крепость широкой волной влилась молодая, веселая, бодрая русская жизнь в лице 320 жизнерадостных Гардемарин и Кадет.
Из нижнего лагеря «Сфаята», извиваясь белой змеей, шла по краю горы на Кебир шоссейная дорога, с внутренней стороны ее обрамляли дикие камни, колючие кусты шиповника и густые заросли серебристой полыни, с внешней стороны тянулись ели и сосны и кружил обрыв горы, убегавший полого в широкую долину с полями и рощами кудрявых маслин.
Шоссе кончалось на плоской широкой площадке у самой крепости, ворота которой, глубоко спрятанные в вырезах горы, неожиданно открывались вам на встречу.
С этой строевой площадки открывалась зрителю восхитительная панорама на всю Бизерту с ее горами, озером, пальмовыми аллеями и прелестной бухтой Средиземного моря.
Эта площадка служила Морскому Корпусу, как бы «Шканцами» – священным местом корабля; на ней служились молебны, выносился знаменный флаг (39 флотского Черноморского экипажа). Проходил «церемониальным» маршем весь батальон Корпуса, читались приказы, и речи начальствующих лиц, устраивались парады в храмовой праздник Корпуса 6-го ноября, в приезды французского Адмирала барона Эксельманс, Ген. Дюжонши и Маршала Петена, Вице-Адмирала Кедрова, Контр-Адмирала Беренса, Военно-Морского Агента во Франции Капитана 1-го ранга Владимира Ивановича Дмитриева, коим Морской Корпус был всецело обязан всем своим существованием в этой французской колонии. Повернувшись налево кругом, спиною к городу и морю вы входите в железные ворота Кебира.
На этом месте встречает рапортом дежурный по Корпусу офицер всех старших офицеров, кому по уставу положена такая встреча. Проходите ширину рва, перед вами вырастают серые стены форта и глубокий проход во внутренний двор под могучими сводами. Дежурный Гардемарин с палашом и дудкою отдает честь.
Входите под гулкие своды. Справа и слева серые деревянные двери.
Первая слева – Динамо-машина с русского судна, освещает весь форт электрическим освещением. Вторая – в карцера; третья – караульное помещение арабского караула крепости. Направо длинный коридор с казематами, превращенными в Классы Морского Корпуса и два из них гордость и слава Инспектора Классов Кап. 1-го ранга Александрова. Первый – физико-электротехнический, 2-й естественный кабинет. Как венец просветительного творчества, показываются эти кабинеты всем русским и иностранным гостям, и преподносятся на последнее, после осмотра рот, кухонь, помещений, как редкий десерт. Ах, этот Естественный Кабинет Александра Захаровича Имшенецкого! Чего только в нем нет! Вместо стен – во весь рост человеческие скелеты, люди в коже и без кожи, листья, травы, цветы и плоды. Картины флоры и фауны Африки. Зеленые лягушки служат барометром, Террариум, где живут ядовитые змеи, тарантулы, сколапендры, смертоносные скорпионы. Коллекции дивных бабочек, крошечных и громадных, пестрых, ярких жуков, минералы; заспиртованные рептилии на столе, где стоит микроскоп, ползает по руке Гардемарина ручной уж; белая крыса мирно греется на груди кадета – помощника строгого профессора, у которого на плече сидит хамелеон и ловкой стрельбой липкого языка ловит мух. Все, что мы видим в нем создано, собрано, найдено, поймано руками гардемарин и кадет на прогулках и экскурсиях под просвещенным руководством преподавателя естественной истории и географии. Обойдя все казематы-классы со скамьями, железными столами и досками из линолеума, на которых вы увидите меловые бином Ньютона, дифференциальное исчисление, чертежи корпуса корабля с бимсами, шпангоутами и пиллерсами, и длинные формулы по Девиации, вы выходите опять под своды ворот и проникаете в левую половину форта.
Там коридор и в нем казематы – ротные спальни. Похоже на кубрик дредноута: двухэтажные железные рамы – на них толстые дубовые доски-стеллажи. На досках тюфяки, набитые соломой, две простыни из бязи и серое солдатское одеяло; на нем у каменной стены подушка, над ней на шелковой ленточке маленький образок – последнее благословение, оставшейся в России, матери.
На крюках у рам висит белье и одежда, под нижней койкой тяжелые танки, подбитые гвоздями. В черных пирамидах русские ружья, возвращенные корпусу французами. «Мы должны вас считать беженцами; но мы видим в вас образцовую воинскую часть», говорил Маршал Петэн.
Под единственным окном в конце каземата, ротный образ в венке живых цветов, перед ним лампада, а под ним наш ротный флаг и расписание ротного дежурства. Походная сумка с учебными книгами и личными вещами в ногах под тюфяком.
И все имущество гардемарина и кадета от №-ра ружья до носка и платка носового находится в описи у Отделенного Начальника и в книге Ротного Командира.
И часто проверяется наличие на форту. Вы проходите спальни вглубь коридора. Там на картонном барабане тянуть нитку через жбан горячего воска – делают собственные свечи для церкви. (Изобретение ктитора Капитана 1-го ранга Александрова). Сладко пахнет медом и ладаном – дверь в Церковь открыта.
Вы входите в полутемный каземат. Там – в стране Магометанских мечетей и католического костела поставил отец Георгий свою Русскую православную Церковь в пещерном каземате высокого Кебира. С низкого, сводчатого потолка спускаются зеленые гирлянды пушистого вереска и туи, в них вплетены живые цветы. Гирлянды темной рамой окружают белый иконостас с Царскими вратами.
На иконостасе образа Христа Спасителя и Св. Павла Исповедника.
Справа и слева две белых хоругви и знаменный флаг. Белые покрывала на аналоях сшиты из бязи и золотых позументов, паникадило из жести. Через узкую бойницу падает луч солнца на Тайную Вечерю над Царскими вратами.
В этой церкви бедной и скромной, уютно-ласковой свершал все службы и требы церковные для Морского Корпуса и семей, Заместитель Епископа Северной Африки, Митрофорный Протоиерей отец Георгий Спасский – Настоятель Церкви Св. Павла Исповедника, Духовник Морского Корпуса и его законоучитель, лектор, оратор и писатель.
«Бизерта в Африке;
Песок, пустыня, над ними пальмы и цепи гор.
В горах тех крепость и в ней
Ты церковь там морякам опять создал.
Ее украсил Ты образами, лампады светлые возжег;
Иконостас обвил цветами.
И словом оживил чертог.
И каземат угрюмый ожил,
И в нем запел прекрасный хор;
Ты с нами там так долго прожил и нам открыл души простор.
Ароматом белых лилий была речь Твоя полна, шелест крыльев херувимов проносился иногда.
В душу льется без усилий веры пламенной волна.
Помнишь ночи, где под небом чудных звезд-очей продвигались батальоны зажженных свечей.
Ты их вел и крестным ходом путь в Сфаят свершал, мимо крепости и вала, всех благословлял.
Окруженный паствой верной,
Шел Ты на шоссе, по дороге камни, скалы,
Кактус, алоэ»…
Но вот вы вышли из Церкви, опять мимо рот идете и выходите на длинный узкий двор, окруженный бастионами и валами со всех сторон. Во дворе три жилых барака вытянулись в одну линию фронтом. В самом дальнем – сперва жили Владивостокские мичмана, затем Гардемаринская, a после их окончания кадетские роты; уютный уголок был отделен под «кают-компанию». Во втором была мастерская – столярно-слесарная и походная кухня; а в третьем, дверью выходящей прямо на выход из форта, в небольшой скромной комнате с голыми стенами, в углу висел золотой образок, под ним простая кровать, под ней чемодан; другой у стены – заменял платяной шкап. Стол, два, три стула, лампа над столом.
В этой скромной келье жил сам владыка Кебира – Помощник Директора Корпуса, Начальник строевой части, Комендант Крепости Капитан 1-го ранга Михаил Александрович Китицын.
Высокого роста, широкоплечий, плотный и полный красивый мужчина с овальным лицом, на котором, кроме черных бровей, вся растительность была начисто выбрита. Темные карие глаза глядели зорко, внимательно и вдумчиво на жизнь, на людей, на службу, на работу; а всего более на подчиненных.
– «Кто ты и что ты?» – спрашивали эти глубокие глаза: «и какую пользу можно из тебя выжать для жизни и для службы?»
Темные, глубокие глаза; такие глубокие, что никогда нельзя было прочесть до дна их выражения, даже в минуты сердечной беседы и откровенного расположения их хозяина. В келье своей спал он крепко и хорошо, как спится здоровому человеку; вставал рано по трубе горниста. Верный его слуга-вестовой окачивал барина водой, растирал мохнатым полотенцем, чистил обувь и платье и затем, с сияющим лицом, вкосил желтоглазую глазунку на горячей сковороде с шипящими белками и утренний кофе. Барин кушал свой завтрак, и одевшись по форме, выходил из ворот своего владения бодрый, свежий с приветливой улыбкой на мягких губах.
Всюду, где проходил он, люди замирали на месте, вытягивались в струнку, отдавали честь, громко и четко отвечали на его приветствие и вопросы.
Владыка Кебира вышел из ворот крепости. Перед ним строевая площадка, на ней белый батальон. Утренний туман обвивает их нежной вуалью, за спиною всходить румяное солнце и белые воины-моряки, кажутся, прозрачными, как бы сотканными из тумана. Точно «Бледные тени яркого» прошлого».
– Смирно! слушай на краул!.. Господа офицеры! – командую я и встречаю начальника.
Кап. 1-го ранга Китицын здоровается с батальоном. Гулко и звонко разносится бодрый ответ по горе Кебира и бьет по каменным стенам, и стены отдают голоса.
– Ведите батальон! – приказывает Китицын.
– Есть! отвечаю я.
Разворачиваю батальон лицом к Сфаяту.
– Батальон, равнение на право, шагом… марш! Треск барабанов и веселый бодрящий крик медных горнов, оглашает горы и летит вперед к еще сонному «Сфаяту».
Раз, два, три, четыре! Машет руками капельмейстер Гардемарин Данюшевский. Оборвали барабаны, смолкли горны.
Густые, полные, сочные звуки оркестра и бархатный гул турецкого барабана мощным потоком разлились по шоссе и окрестности. Бодро и крепко отбивают шаги 600 молодых ног по щебню дороги в такт музыке. Дети и девушки выбегают из белых домов Сфаята, в окна смотрят дамы, прибирая волосы на сонной голове.
– Батальон идет! батальон идет – кричат детишки, и весело приплясывают сбоку по дороге.
С шумом и грохотом труб и барабанов, белой лавиной, провожу батальон сквозь Сфаят.
– Смирно! равнение на право! Господа офицеры! – командую я, проходя мимо домика Директора Корпуса. Ласково улыбаясь, прищуренными от солнца, глазами глядит Адмирал Герасимов на свой Корпус и, приложив широкую загорелую руку к парусиновой американской шляпе с русской кокардой:
– Здравствуйте Гардемарины и Кадеты!
– Здравия желаем, Ваше Превосходительство! – гремит ответ среди деревянных бараков Сфаята и белый батальон исчезает в роще маслин.
– 1-й роте песни петь! – командую я.
Музыка обрывается и лихая, задорная песнь старших гардемарин разливается между кривыми, сказочно-уродливыми стволами маслин: «Пошли девки на работу!»
Прошли рощу – кончилась песнь.
– ІІ-й роте песни петь! – запели «Бородино». Кончилась и эта песнь; снова грянула музыка уже далеко за Сфаятом, на втором холме. Обошли по нижнему шоссе холмы и поворачиваем обратно, надо успеть к 1-му уроку в классы «на Кебир». III-я рота поет «12-й год», І-я «Фуражка милая», II-я «Бригада Крейсеров», І-я «Гимн Корниловцев», ІІ-я «Моряк». У каждой роты своя любимая песнь, есть и общие всего батальона. Голоса молодые, сильные и красивые.
Проходим снова «Сфаят» по извилистому шоссе и поднимаемся на Кебир. По пути обгоняем группу преподавателей, идущих на уроки.
«Мы все только негры» – звонко и задорно льется песнь старших гардемарин и исчезает за сводами крепости.
– Разойтись! – слышится команда во дворе, и белый батальон разбегается по казематам убирать трубы и барабаны, уставить ружья в пирамиды и, быстро оправившись в уборных, бежать с книгами в свои классы. Господа преподаватели: Александров идет читать Дифференциальное исчисление, Высоикий – Астрономию, Дембовский – Математику, Матвеев – Русский язык, Кнорринг – Историю, Я – Морское дело.
За два дня до 6-го ноября, с восходом солнца, на самой утренней заре, все жители Сфаята были разбужены страшным криком гусей. В пижамах, полуодетые выскакивали обитатели кабинок на двор и удивленный сонные лица с тревогою смотрели в сторону отчаянных гусаков. Не враг ли воинственный ночью обложил ги Дирование, ни мирный лагерь «Сфаят» и вместе с солнцем в атаку на спящих русских. И вот гуси по примеру знаменитых предков, спасших Рим, криком и воплем спасают лагерь. Так спрашивали друг друга испуганно-удивленные лица. Но люди крайней кабинки уже улыбались, поняв в чем дело: Ванька Махин – этот русый богатырь Сфаята – кухонный мужик, вооруженный острым топором носился по птичьему двору и ловил трепетавших гусей, убегавших во все стороны в паническом страхе. Ловкие, сильные руки ловили их на лету, склоняли белые, длинные шеи на дубовый сруб, сверкал топор и алая кровь фонтаном обагряла белоснежные крылья; обезглавленная птица долго еще кувыркалась по двору; а Ванька ловил уже другого гуся. Перепуганные петухи и куры горланили во все горло, хотя побоище касалось только гусей.
В своих клетушках пестрые кролики задумчиво вращали свои красные глазки и быстро шевелили ноздрями и усами, точно шептали: «что такое творится в нашем мирном Сфаяте?».
На краю у обрыва в небольшом хлеву толстая жирная свинья беспокойным хрюком призывала поросят под свою защиту.
Поняв в чем дело, радостно успокоенные, ушли в свои кабинки жители лагеря. Солнце уже ярко блистало над горами. Кадет-горнист играл «Побудку» и эхо повторяло его медный призывный аккорд.
Напившись кофе с маисовым хлебом, освеженные мытьем, в платочках, скрывавших бумажные и железные папильетки – будущие локоны 6-го ноября, жены Сфаята расселись в кружок и, положив себе на колени по жирному гусю, ловко и быстро щипали его перья. Мелкие пушинки носились вокруг их голов, как снежинки, лица раскраснелись от быстрой работы, глаза блестели улыбкой от приятной, веселой беседы. Готовились к празднику все эти милые добровольные кухарки, прачки, швеи, обдумывали варенья, печенья, пироги, которые надо было замесить, испечь, синить, жарить на 600 человек своих и гостей.
Обдумывали, еще более сложное, во что одеть принарядить свое тело? Какой лентой обвить лоб и локоны свои, какой пудрой побелить лицо и помадкой освежить свои губы, чтобы «в прежней красе» былых счастливых годов украсить «прелестною дамою» Морской бал 6-го ноября и, проплясав ночь под военную музыку, закружить голову в пьянящем тумане вальса, или бешеной мазурки, на утро седьмого снова погрузиться в серые будни, мечтать об ушедшем «миге восторга», за швейной машинкой, за пеной мыла, за утюгом горячим, за мясорубкой и похлебкой бобовой.
Вот о чем болтали милые дамы Сфаята, пока проворные руки общипали гусей.
Прошел час другой, белым снегом вокруг их ног лежали пух и перья.
На камбузе разводили огонь, приготовляли яблоки для начинки «Традиционного гуся».
В дежурной комнате кадеты писали меню:
Суп Сан-Жермен
Волованы
Гусь с яблоками
Мороженое
Фрукты
Кофе.
На Кебире Капит. 1-го ранга Китицын производил репетиции парада белому батальону. А днем до глубокой ночи гардемарины и кадеты расписывали стены рва видами морских сражений и силуэт памятника Петра Великого украсил стену французской крепости.
Казематы – классы и часть ротных помещений превращались в уютные, интимные гостиные. Плоскогорье с гимнастической площадкой подметалось и чистилось, расставлялись параллельные брусья, турник, аппараты для прыжков, тюфяки, маты, флажки и жерди для праздника гимнастики. (Гимнастические приборы были закуплены во Франции Адмиралом Машуковым, как и многие учебные книги и письменные принадлежности; так и вдали от нас Николай Николаевич продолжал заботится о любимом им Корпусе). К празднику Корпуса подоспело и новое обмундирование, изготовленное нашими дамами, которые для воспитанников Корпуса несли свое драгоценное миро, подобно Евангельским женам мироносицам, принесшим его Христу, они, во имя Христа, принесли свое знание, труд и материнскую заботу оторванным от родных и родины детям.
В своих «письмах из Африки» в газету «Новое Время» Настоятель Церкви Морского Корпуса отец Георгий Спасский так описывает Праздник.
6-го ноября – день Святителя Павла Исповедника – традиционный Морской Праздник. Сколько с ним связано воспоминаний, воспоминаний самых дорогих. Детство… Юность. Чистые, полные огня грезы… мечты и надежды.
Корпус пригласил на праздник с эскадры и из лагерей всех бывших питомцев одной школы. Явились все. Сердце – не камень. A здесь, на чужбине особенно дорог этот день. Радостно собраться вместе и грустно вспомнить прошлое.
Какой блеск раньше – горящее огнями огромное здание. Залы, залитые электричеством.
Первый в сезоне бал всей столицы.
А теперь форт вместо столовой – ров и сверху моросить дождик. Но, несмотря на это, настроение приподнятое. Как сказал Апостол: «Внешний человек тлеет, зато внутренний обновляется». Гостей очень много во главе с И.Д. Командующего К.-Адм. Беренсом и Начальн. Штаба К.-А. Тихменевым.
Маленькая полутемная в каземате Церковь. В самый торжественный момент над царскими вратами загорелся электрический крест, а по средине церкви паникадило, сделанное из баночек и старой жести. Облачение из бязи, точно из белого шелка. Все сделано самими: свои художники, свои плотники, свои слесаря, свои портнихи. Делали любящие руки. Нужно отдать честь вдохновителю всего ктитору храма – Инспектору Классов. О, этот маленький пещерный храм! Как он дорог нам! Сюда несем мы свои скорби, сюда идем со своими надеждами.
«Молитву пролью ко Господу и Тому возвещу печали моя». Стройно и торжественно идет литургия. Служат пять священников и один диакон. Прекрасный бархатный голос его и красивая манера так способствуют благолепию службы. Задушевно поет хор из кадет, гардемарин, дам, офицеров и служащих.
Много труда и много любви вложил этот хор в свое святое дело.
Исповедники Морской идеи молятся Павлу Исповеднику. Кончается служба.
На площадке перед фортом замер фронт. Впереди знамя. На правом фланге оркестр. Выходит Директор Корпуса, Вице-Адмирал еще Царского производства. Старый моряк, суровый по виду, несколько сутуловатый, он из-за своего пенсне своими добрыми глазами окидывает юный фронт.
Несмотря на внешнюю суровость, иногда даже резкость, видно, что он любит свою молодежь. Он хотел бы их побаловать, скрасить суровую обстановку, да бессилен.
– Здравствуйте, гардемарины и кадеты!..
– Здравия желаем, Ваше Превосходительство! – как один отрезали молодые голоса.
Выходит Командующий Флотом и принимает парад. Церемониальный марш. Под бодрящие звуки оркестра плывут мимо стройные ряды: ведет их Начальник Строевой Части – (Капитан 1-го ранга Китицын) – фанатик морской идеи, весь пропитан лучшими традициями флота.
Идет первая рота – высокая, стройная, вышколенная, гордая своим Владивостокским походом; вторая – серьезная, сосредоточенная, жаждущая знаний; третья – пылкая, горячая, отзывчивая; пятая и шестая – выравнивающаяся, заметно духовно и физически поднимающаяся и в конце седьмая – дети, без ружей.
Делают широкие шаги, поднимают плечи и голову, гордые собою. Прощебетали, как птички, на благодарность Адмирала: «Рады стараться, Ваше Превосходительство». – На фланге роты, прихрамывая (одна нога искусственная) идет их любимый отделенный начальник-воспитатель – Божией милостью (Лейтенант Калинович).
Публика с особенной нежностью провожает глазами ряды малышей.
Гремит оркестр, а к горлу подкатывается какой-то клубок, отворачивают лица друг от друга, чтобы не заметили предательских слез. Обед во рву; обедает около 600 человек. Традиционный гусь. Тосты. Громовое «ура» за любимого Адмирала Кедрова.
Он, да Морской Агент в Париже, В.И. Дмитриев – защита и опора Корпуса в Парижских сферах. Все знают, как это трудно делать им, имея ограниченные средства, не имея под ногами почвы – своего Государства. Благодарно вспоминает Корпус и тот Комитет, что среди грохота, шума и дрязг мировой столицы взял на себя святую задачу поддержать питомник Морской детворы и молодежи.
На другой день Гимнастический праздник. Очень хорошо поставлена эта сторона. (Поручик Вл. Ив. Высочин).
Праздники такие действительно дают внушительную картину физического развития: ловкости, силы, гармонии и красоты.
Точно воскрес перед нами дух древних Эллады или Рима.
Тело – как красивый пьедестал души. Большое оживление в жизнь корпуса вносили посещения его Адмиралом Кедровым, или главными французскими начальствующими лицами. Последним, видимо, импонировала стройная во всех своих частях корпусная организация.
Вечером после Гимнастического праздника в устроенном мною театре во рву крепости я дал жителям Кебира и Сфаята и всем приглашенным гостям с эскадры и лагерей представление своей пьесы «Руфь», артистами которой были красавицы Сфаята Т. Гран, Т. Оглоблинская, А.Н. Куфтина, М.А. Жук, и В. Васильева и гардемарины и кадеты от каждой роты Корпуса. Музыка была составлена и подобрана Н.Н. Кнорринг, он же играл на скрипке. На пианино играл Ст. Лейт. H. П. Солодков. Оркестром дирижировал гардемарин 1-й роты Данюшевский. Отец Теорий Спасский так писал об этом спектакле: В том же рву была поставлена пьеса – (творчество одного нашего ротного командира, опытнейшего руководителя детей и талантливого, несомненно, писателя для них, известна его книжка под заглавием «Звездочкам земли») под заглавием «Руфь». Проведена была параллель между скитающейся на полях богатого Вооза благородной Руфью и трудящеюся на чужих полях изгнанною Русью. Ставили в декорациях натуральных – среди живых растений и цветов, и каменных стен форта. Библейские костюмы были сделаны из бязи и одеял.
Парики достали в Бизерте.
При волшебном свете прожектора сглаживались все шероховатости и впечатление временами получалось самое сильное.
Помню, в одном месте, где на полях Вифлеемских молятся жнецы (мелодекламация) перед отходом ко сну, обращается ко мне сосед и шепчет: «Правда, точно в Художественном театре?».
Татьяна Гран дала высоко-поэтичный образ моей «Руфи» и все артисты играли прекрасно, как и нежная музыка рояля и скрипки. Хор морского корпуса сыграл, как финал «Тоску по Родине», под эти звуки и громкое «ура» автора снова высоко качали. Я получил благодарность Директора и крепкий поцелуй Владыки Кебира.
В другой русской газете так описали мой спектакль:
«Русский театр в Африке».
В далекой и чужой стране, в мрачном рву заброшенного старинного форта творится красивое дело.
Под ярким серебряным блеском снятого с корабля прожектора идет русская пьеса под русскую музыку, с русскими артистами и для русской публики.
Темное звездное вечернее небо повисло над суровыми, каменными стенами, между которыми приютилась кучка любителей искусства, изголодавшаяся после семимесячного помета,
Библейская история Руфи, принявшей добровольно терния изгнания ради высшей самоотверженной любви – оживает для терпящих ту же самую судьбу.
Нежно и осторожно играют артисты, – любители, тихо и трогательно звучит тонкая и глубокая музыка. Благоговейно слушают зрители древнее сказание, переживая ее своим настрадавшимся духом.
В коротком вступительном слове, автор пьесы, на черном фоне траурного занавеса, среди многозвездного мрака надвигающейся ночи, тихим и проникновенным голосом говорит о своих переживаниях, приведших его к пьесе.
Давным давно история Руфи становилась перед его духовным взором; но повседневные работы отодвигали этот образ от него.
И вот теперь, среди испытания судьбы, потеряв близких… Родину… потеряв «все, кроме чести», он снова и ярко вернулся к этому образу.
Поразительная аналогия между судьбой Руфи и загнанной в чужие края Русью – властно потребовала воплощения. И образы этого воплощения, в виде чутко написанной пьесы, с тонким музыкальным сопровождением в наиболее выразительных местах автор скромно предлагает вниманию собравшихся.
«Надо оживить души», – говорит он, и он не ошибается. Шаг за шагом проходят перед зрителями тяжелые испытания добровольной изгнанницы, пока не начинает чувствоваться рука Возмездия.
Убогие остатки Колосьев собирает Руфь на полях Вооза и кормит престарелую Ноеминь.
Эта красота страдания и этот подвиг любви глубоко западают в душу Вооза, из рабы становится госпожою в его доме.
А когда пророк встречается с нею и с сыном ее Овидом – он предрекает ее роду благословение Господне: Царь Давид произойдет от сына ее и Спаситель Мира родится от Девы из рода Давидова.
Чутко и с надеждой внимают зрители святому пророчеству…
И в душах этих людей, заброшенных в далекую, чужую страну, зарождается зерно веры в высшую справедливость.
Тихо задвигается занавес. Грустные звуки марша – «Тоски по родине» тонут в бодром говоре молодых голосов. Это чествуют автора пьесы, сумевшего в символических образах оживить падающую веру в нашу больную Родину…
Чествуют задушевно и даже с энтузиазмом. Они теперь знают, что «пока что» им придется жить мечтою; но эта мечта обязательно воплотится в действительность.
Ведь обрела же Руфь в конце концов воздаяние за свои самоотверженные страдания.
Первые ряды зрителей просто лежат на земле, покрытой старой палаткой, задние сидят на высоких столах, многие смотрят со стен, переходящих в земляные валы. И наконец, вместо богатой театральной техники и патентованного искусства – просто любовь к Родине. Эта любовь и у автора, и у исполнителей, и у оркестра и у зрителей.
Нужды нет, что тысячи препятствий стоят на путях впечатления, что многие очень привыкли к Московским и Петроградским театрам с их большими артистами и богатым инвентарем.
Любовь к Родине заставляет производить в себе могучую работу: угнетать досадные последствия бедности и уметь глубоко почувствовать самое важное и вечное – Идею.
Вспоминаются Шекспировские пьесы, шедшие когда-то с громадным подъемом, но где вместо декорации был шест с соответствующей надписью. Она углубляет зрителя, призывает «терпеть до конца» и закаляет колеблющейся дух. Эта исповедь кроткого духом человека, сумевшего путем красоты оживить наши надежды нетленною верою в воплощение нашей высшей мечты – мечты о Родине.