Часть ПЕРВАЯ. ОТКРЫТИЕ МОРСКОГО КОРПУСА В СЕВАСТОПОЛЕ В 1919 ГОДУ
Часть ПЕРВАЯ. ОТКРЫТИЕ МОРСКОГО КОРПУСА В СЕВАСТОПОЛЕ В 1919 ГОДУ
Темная, теплая, южная ночь нежила в своих объятиях море, горы и, мирно спавший на их склонах, город Севастополь.
С далекого темного неба смотрели ласковые звезды в черную глубину Северной бухты, бледным светом играя в волне, омывавшей участок Морского корпуса. На широкой деревянной пристани стоял высокий, кряжистый старик Селезнев, с длинной седой бородою, подпоясанный подсумком, с винтовкой за плечами.
Он мечтательно смотрел на море, на маленькую желтую шлюпку, плавно качавшуюся у пристани на короткой цепи.
Страстный рыбак по профессии, вольнонаемный сторож корпуса, он с радостью вскочил бы в шлюпку и забросил удочку или сеть в темную воду залива; а тут сторожи мертвый участок горы с недостроенным зданием корпуса и офицерскими, почти никем необитаемыми флигелями.
Но пересилив искушение, он поправил подсумок и ружье и медленным шагом пошел с пристани на белое шоссе, ведущее с пристани к главному зданию громадного белого дворца – корпуса.
Медленно поднимался старик на гору, медленно из-за гор поднималась навстречу луна и серебристым своим светом заливала гору, высокие, белые колонны, галереи в недоконченной постройке и ниже у берега моря белые, уже готовые флигеля.
Переложил ружье на другое плечо и зашагал вдоль главного здания между высокими штабелями кирпичей, белых глыб Инкерманского камня, бута, железных балок и белых ям негашеной извести, сиявших при луне, как молочные озера.
Дальше лежали бревна, брусья, доски, сколоченные в рамы, чтобы ни одна из них не могла пропасть.
В одном из крыльев высокого здания громоздились штабеля дубового паркета, кафеля для печей, изразцы пола и черепицы для крыши.
Старик заглянул в пустые, длинные залы, прислушался: никого… тихо. Пошел дальше своим дозором и, дойдя до левого крыла большого здания, услышал мой свисток.
В этом году, я, как бывший командир Роты Его Высочества этого корпуса, был назначен заведующим всем имуществом и зданиями Морского Корпуса и Начальником его охраны.
Жил я в своей квартире в белом флигеле на берегу Северной бухты Черного моря. Здесь, под крылом Божьей милости, сохранилось в целости все мое гнездо.
В эту тихую летнюю ночь вышел я из своего флигеля на очередную проверку дозорных и услышал ответный свисток Селезнева. Я поднялся на звук, по тропинке, к сторожке, подошел к старику. Он взял винтовку к ноге и приподнял шапку.
– Все благополучно, Селезнев? – спросил я.
– Все благополучно, Владимир Владимирович.
– Ну, пойдем вместе, – сказал я. Мы спустились в подвалы и нижние этажи флигелей, где у меня хранились дорогие стекла для окон громадного здания, и медные приборы к окнам и дверям. Убедившись в целости замков и складов, мы обошли четыре офицерских флигеля на берегу.
С моря дул предрассветный ветерок.
Луна скрылась за черной водою. На востоке протянулась розовая полоса.
Ясное утро летнего дня. Под звуки медных горнов и звон рынд на судах поднимаются Андреевские флаги и начинается живая, суетливая работа офицеров и команды.
В порту давно прогудел гудок, там стучат молотки и шипят горны, тысячи рабочих копошатся в мастерских и доках.
По рейду пробегают катера, ялики под парусами с базарным людом; на авиационном плато шумят и гудят пропеллеры, готовые к отлету; шумит, просыпается город Севастополь, бредут его граждане на службу и работу.
Только на участке Морского Корпуса тихо и безлюдно. Не слышно на нем радостных звуков жизни, ни суеты работы, ни строевых команд, ни голоса преподавателей, ни музыки строевых учений.
Тихо. Безлюдно, как на забытом кладбище.
Белый высокий дворец тянет свои стройные колонны в голубое утреннее небо, как бы прося у него пощады, спасения от неминуемой гибели разрушения.
Корпус! Где твой Директор?.. Где твои кадеты, где учителя ?
Забытый, недостроенный, опустошенный. Скелет без тела, без души!
Скажи, кто оживить тебя, кто вольет в твои сосуды живую, горячую кровь?
Морской корпус, рожденный Царями, убитый революцией. Скажи, ты погиб навсегда, или явится сильный и смелый и кровью сердца своего, любящего Родину, вольет в тебя жизнь?
Так думал я в это утро, сидя у себя в белой столовой за дубовым прадедовским столом, накрытым камчатской скатертью, и пил из Севрского фарфора с гербами Прибалтийских рыцарей ячменный кофе с ситным хлебом.
Со стен смотрели на внука портреты предков в овальных золоченых рамах. Солнце заглядывало в комнату и шаловливыми зайчиками бегало по хрусталю, серебру и никелю журчащего самовара, по шкапу, красного дерева, с дорогой старинной посудой.
Ярко сверкал паркет, крепко натертый воском.
В продолжении шестнадцати лет прослужил я в Морском корпусе в Петербурге и в Севастополе, начав воспитательскую деятельность еще в мичманском чине при адмирале Чухнине. Я видел своими директорами адмиралов Римского-Корсакова, Воеводского, Русина, Карцова и Ворожейкина. Все зимы учил и воспитывал кадет и гардемарин в стенах родного мне корпуса; а каждое лето уходил в плавание со своими воспитанниками на судах отряда Морского Корпуса в своих и заграничных водах.
За эти 16 лет я прошел через все офицерские должности в корпусе до ротного командира включительно. Корпус украсил мундир мой всеми орденами до Св. Владимира включительно; баловал меня приказами, наградами, дарил счастье, высокую честь и полное духовное удовлетворение в служении родному флоту, воспитывая и образовывая для него славных, доблестных морских офицеров.
Сколько сотен таких прошло через мои руки, и как бесконечно дорога мне их благодарная память!
Вот я в Севастополе – Командир роты Его Высочества; в этой роте должен был воспитываться Наследник Цесаревич. – Апогей мечты всякого воспитателя! И вдруг… грянула революция… Закрыли любимый корпус. Разлетелась золотая мечта.
Я вновь в Петрограде – начальником строевой части и командиром гардемаринской роты у адмирала Фролова.
По той же причине, только позже закрыли Отдельные Гардемаринские Классы и Петроградское Морское Училище… Я вновь в Севастополе.
Кто я? – Заведующий зданиями морского корпуса, хранитель его богатств, его священных традиций, морского духа, его памяти, его реликвий.
Это все, что досталось мне за 16 лет педагогического труда, самой высокой, искренней, горячей любви к Корпусу и к его детям-воспитанникам.
Взглянув в окно, я вдруг увидел, что с моря, мимо каменного форта, идет небольшой изящный пароход под Андреевским флагом, по типу похожий на яхту.
Яхта под военным флагом вышла уже на рейд, и стала на якорь. Вскоре у правого трапа закачался полированный катер.
В него вошли три человека, и катер отвалил от борта, взяв курс на Морской корпус..
Я встал с кресла и, не отрываясь, смотрел в бинокль.
– Что это за судно? – подумал я, – и кто на нем?.. A ведь они к нам!
Катер быстро поглощал пространство.
Спускаюсь я из флигеля по дорожке на пристань, с тяжелой связкой ключей.
Едут гости; иду их встречать. Кого только не встречал я на этой пристани: и Государя Императора Николая II, и Наследника Цесаревича, и адмирала Колчака, и министра генерал-адьютанта Григоровича, и адмиралов Русина и Карцева, и множество других… Кого-то Господь посылает теперь и что привезут эти люди с собою? А они уже у пристани, и все трое выходят ко мне.
Впереди идет молодой офицер, в черной тужурке, с погонами старшего лейтенанта, с углом из ленты русского национального флага на рукаве. Стройный, небольшого роста, плотно и крепко сложенный, с открытым русским лицом, в рамке черных волос, подстриженных бархатным ежиком, над большим, широким лбом, упорного и сильного характера. На висках чуть-чуть серебрятся густые черные волосы. Энергичный рот под щеткой черных усиков, «а ля америкэн», сияет мне навстречу белыми зубами, сердечно-радостной улыбкой.
На лице обветренном и загорелом, под дугой черных бровей, блестят энергией и волей, полные жизни, темно-карие глаза.
Он протянул мне руку и громким, бодрящим голосом сказал:
– Здравствуйте, Владимир Владимирович! Не узнаете своего бывшего воспитанника?
– Машуков! Николай Машуков? – воскликнул я радостно, – узнаю, конечно, узнаю! – и горячо пожал его руку.
И перед моим духовным взором протянулся длинный ряд желтых, полированных конторок, в большом ротном зале Петербургского Морского Корпуса; за одной из них, в синей голландке с белыми погончиками, сидел прилежный, кропотливый кадетик, разбираясь в книге флотов всего мира, составляя таблицы сравнительных боевых сил артиллерии, брони, судового состава, изучая национальные флаги и сигналы. Точный, исправный, религиозный с чистой душой и горячим сердцем, в те юные еще года уже так пламенно любивший Русский Флот и свою великую Родину.
– Еще бы не помнить! Вы и тогда уже выделялись среди кадет, – сказал я и еще раз крепко пожал его руку. – Уже старший лейтенант, плаваете, где? на чем?
Он повернулся к морю, указал рукою на стоявшую на рейде яхту: – Вот мой корабль. Я командир вспомогательная крейсера «Цесаревич Георгий», доставил в Севастополь Его Превосходительство генерала Ставицкого. – Он представил мне одного из своих спутников, – и полковника английской службы Юнг, – указал он на другого.
Мы представились друг другу. Затем Машуков объяснил мне цель их приезда.
Русский генерал и английский полковник попросили меня показать им все здания и кладовые корпуса; я повел их для осмотра.
Машуков следовал за нами.
Гости мои долго, добросовестно осматривали флигеля, склады и главное здание корпуса на горе, записывали данные, переговаривались между собою.
Оказалось, что они приехали искать свободные здания под боевое снаряжение армий, действующих на Юге России, и предполагали отдать Морской Корпус Красному Кресту.
После осмотра я проводил комиссию на пристань.
По пути Н.Н. Машуков спросил меня: «как вы думаете, Владимир Владимирович, можно было бы теперь открыть корпус?»
Вздохну в, я ему ответил:
– Эх, Николай Николаевич! Столько сюда приезжало людей и комиссий, чтобы открывать «приют для беженцев», «симферопольский университет», разные «склады», теперь «Красный Крест» или Морской Корпус, но до сих пор еще никому ничего здесь открыть не удалось.
Зданий и материалов на многие миллионы; все сохранено в полном порядке, есть чем работать, да некому поднять это большое, трудное дело.
Конечно, было бы великое счастье, если б Морской Корпус снова ожил на этой, ныне мертвой, горе, но пока – это всего лишь мечта.
Сверкнув на меня темно-карими глазами, Машуков сказал :
– Я попробую осуществить эту мечту!
– В таком случае торопитесь, дорогой Николай Николаевич, не дайте уйти Корпусу от родного флота! – сказал я ему. Миссия простилась. Вошли в катер и он, застучав мотором, в белой пене волны, быстро уходил от корпусной пристани.
Ст. лейт. Машуков приветливо помахал мне рукою, привет был и Морскому Корпусу, который он принял в свое сердце в эту минуту и жизненной силой своей захотел и его вернуть к жизни. Волшебный кораблик, принесший на борту своем судьбу Морского Корпуса, судьбу, которая вошла в сердце его командира и водила его рукою, волей и умом, был пароходом общества «Ропита» (Русское Общество Пароходства и Торговли) «Цесаревич Георгий». Он был взят белым командованием для военных действий по освобождению Родины от красного разрушения. Его вооружили тремя 75 мм пушками, и Андреевский флаг взвился за его кормою.
Матросами этого корабля были казаки, юнкера, гимназисты и реалисты Армавирской, Екатеринодарской, Керченской и Ялтинской гимназий, словом, вся та пылкая и честная молодежь, которая не могла спокойно взирать на то, как терзали их Родину-Мать злобные, разрушительные силы; та белая молодежь с различных фронтов, которая не жалела ни молодой жизни своей, ни горячей крови, для спасения Родины. Они работали на палубе и у пушек, и в машине, в кочегарке и трюмах, под руководством опытных офицеров. Ст. лейт. Новиков был старш. офицером. Ст. лейт. Павлов – артиллерийским оф. Кап. 1 ранга Даниленко – ст. механиком. Мичман Денисов – мл. механиком. Ст. лейт. Цингер – штурманским оф. Лейт. Гросицкий – ревизором. Мичман Богданов – вахтенным начальником и ротным командиром.
И не приди этот корабль в тот год, и в тот день в Севастополь, не было бы Морского Корпуса ни в этом городе, ни в Бизерте; и те славные и милые юноши и мальчики, которые сейчас имеют высокую честь быть мичманами, гардемаринами и кадетами Русского Флота, остались бы гражданами самой страшной, кошмарной республики, которой нет подобной на всем земном шаре.
Спустя несколько дней Н.Н. Машуков приехал снова ко мне в гости уже запросто.
Я созвал свою семью и познакомил его с нею.
Н.Н. Машуков долгие часы говорил, и с жадностью слушали мы все его живые, славные рассказы о победоносной защите Юга России, Кавказа, Украины, Крыма; но жаднее всего слушали мы его мечты, его широкие планы и смелые проекты об открытии родного нам и любимого всей семьей моей, Морского Корпуса.
Перед тем, как уехать, H.H. еще раз прошел со мною по зданиям корпуса; по пути обсуждая размещение кадет, штаты, и откуда брать оборудование мебелью и книгами, которые Ликвидационная Комиссия Корпуса в 1918 году сдала во временное пользование училищам города Севастополя.
Обсудив все подробно, дошли мы до пристани и моторный катер унес моего дорогого гостя на его корабль»
Вечером «Цесаревич Георгий» снялся с якоря и пошел в Новороссийск.
11 июля 1919 года. Рейд города Новороссийска. Стоить на якоре «Цесаревич Георгий». В своей командирской каюте, за письменным столом, сидит ст. лейт. Машуков и быстрыми, ловкими пальцами бьет по клавишам пишущей машинки. Бегут печатные строчки, скрипит бумага, звонить колокольчик. Брови командира сдвинуты, на лбу между ними глубокая складка, темные глаза серьезны, бегают по строчкам. На лице волнение. Сердце горит.
Он пишет рапорт по начальству об открытии Морского Корпуса и вкладывает в каждую строчку всю свою душу, всю горячую любовь свою к флоту и все надежды, что его поймут, оценят его мысли и дадут средства воплотить мечту. Проходит час, проходить другой. Рапорт готовь. Вот, что писал Машуков:
Доношу Вашему Превосходительству, что, сопровождая две миссии, из которых одна возглавлялась Начальником Новороссийской базы генерал-майором Ставицким, а другая английская с полковником Юнг, имевшие своей целью осмотр всех свободных складов и зданий в городах Севастополе и Феодосии на предмет занятия их под боевое снабжение армий, действующих на Юге России, и под канцелярии и жилые помещения служебного персонала, узнал я что для этой цели были предназначены к осмотру и здания Севастопольского Морского Корпуса.
В разговоре ген.-майор Ставицкий с полк, английской службы Юнг высказывали свои взгляды, что совершенно необходимо здания Морского Корпуса передать Красному Кресту. Самый факт, что здания Морского Корпуса были включены в число тех сооружений, который предполагалось использовать не по своему прямому назначению, меня глубоко поразил.
В момент, когда в самом интенсивном порядке, напрягаются все силы патриотически настроенных граждан для восстановления Великой России и ее военной мощи, поднимается вопрос об использовании зданий единственной Морской Школы, которой мы в настоящее время располагаем не по назначению.
В этом я вижу влияние общественной мысли, существовавшей у нас вполне естественно до начала двадцатого века и, как ни странно, до первых дней революции, полагая, что не встречу возражений, если возьму на себя смелость утверждать, что в Школах наших и гражданских и военных никогда не внушалось сознание, что величие нашей Родины лежит и на морях. Можно ли после этого удивляться, что школьники, сделавшись со временем государственными людьми, не могут судить о значении флота, а, значит, и о тех требованиях, которые ему можно предъявлять. И это после Русско-японской войны, когда вся надежда была на эскадру вице-адмирала Рождественского, гибель которой не замедлила привести Россию к Портсмутскому миру. И это после того, как единственно оставшиеся у нас после Русско-Японской войны корабли в 1909 году были заперты в Кильской бухте германским флотом и Россия подписала акт аннексии Боснии и Герцеговины.
Было ли бы это возможно при наличии у нас сильного флота и особенно в славные времена адмирала Сенявина? Ни от кого не секрет, что в Русско-германскую войну правый фланг наших армий опирался на Флот и неуспехи Флота немедленно влекли за собою неуспехи и Армии (Либава, Рига, Моонзунд, Ревель, Ганге-Удд) и т.д. Смогли ли бы удержать Петроград при отсутствии Флота? Неужели успехи нашей Кавказской Армии в Закавказье были бы столь значительны, если бы наш флот не владел бассейном Черного моря? Добровольческая Армия до взятия союзниками Дарданелл и Босфора получала боевое снабжение, снаряжение только морем и т.д.
Но этих всех примеров, видимо, недостаточно, если производится покушение на нашу единственную Морскую Школу. Армия, в самом срочном порядке, учреждает в Екатеринодаре три военных училища, функционирует кадетский корпус; а что же делается для воссоздания личного состава флота?
Политические события растут с грандиозной быстротой, и кто может указать, «где» и «против кого» придется выступать нашему флоту, может быть, в недалеком будущем.
Неужели нам нужны еще большие потрясения, дабы вывести нас из состояния равнодушия, дабы вспомнить об уроках и правде, которыми поучают нас история и опыт?
В те минуты обдумывать и соображать будет поздно!
Для воспитания офицеров Армии необходим значительно более краткий срок времени, нежели для воспитания офицеров Флота, для каковой цели необходимо минимум три года, при соответствующих плаваниях.
Наличие же одних: желаний, мужества и геройства не смогут вполне заменить незнания в морских вопросах и того высокого сочувствия чести Отечества, которое обязаны поддерживать и развивать в личном составе (вернее в народе) правительственные органы.
Недостаточность такого воспитания и позднее открытие специальных школ во Флоте проявляется лишь в момент несчастия.
Все вышеизложенное заставляет меня мыслить, что во главе правительственных учреждений должны стоять люди лишь имеющие ясное представление о сущности военно-морских дел.
Я считаю, что первой задачей правительства в морских вопросах является создание личного состава, – а, значит, Морского Училища и специальных школ.
Все же, что ведет не к этой цели, нужно сознаться, есть паллиативы, создающие лишь «хлебные места».
Даже держава Украинская за время своего недолговременного существования, отдавая должное флоту в судьбе государства, и та открыла Морское Училище в гор. Николаеве, куда собирались все бывшие воспитанники Морского Корпуса и Гардемаринских Классов.
В настоящее время, по пути к главной цели, мы сделали лишь один шаг: это попытка создания радиотелеграфной школы.
Мизерные средства, минимальные оклады содержания инструкторов привели к тому, что мы не можем взять в Школу нужных нам людей на вакансии инструкторов; а условия жизни таковы, что большинство учеников прилагают все усилия, чтобы покинуть Школу, несмотря на то, что пошли они туда по собственному желанию.
Любая стратегия, в своей главе о личном составе, учит: личный состав всякого флота есть фундамент, на который опирается все ведение войны.
Изречение Фаррогута: «Железные сердца на деревянных судах», являющееся непреложной истиной, требует пояснения в том смысле, что «железное сердце» не изобретается, а его нужно воспитать во времени.
Куропаткин говорит: «одни суда еще не составляют флота и не представляют собою той твердой руки, которая нужна государству. Могущество наши заключается не в броне, пушках и минах; но в знании и мужестве тех людей, которые стоят за этими предметами».
Посему, мне кажется, что, если мы желаем стать на верную и реальную почву целесообразного строения государства, мы должны, не жалея средств, теперь же обратить внимание на созидание личного состава флота, и заставить с осени уже этого года функционировать Морское Училище, памятуя, что плоды этой работы мы увидим не раньше, чем через три года.
Имея прекрасный личный состав, мы будем иметь и флот, который в случае нужды государство сможет и отремонтировать, и построить, и купить в более короткий срок.
Личный же состав не купишь ни за какие деньги.
Каждый потерянный день ставит государство все в более и более тяжелое положение и, особенно, относительно того момента, когда оно найдет нужным восстановить свои поруганные честь и достоинство, и иметь вес в международном масштабе.
На моральные качества личного состава должны влиять высшие начальники, почему на эти должности необходимо ставить только лиц, обладающих выдающимися свойствами духа и сердца. Во главе Морского Корпуса должен быть теперь же поставлен адмирал, энергия и работоспособность которого и по сие время общеизвестны.
Воспитателями и руководителями в означенный корпус должны идти не случайные офицеры, а лишь лучшие; для осуществления чего, список кандидатов должен составляться общей баллотировкой всего личного состава Флота ежегодно, и лишь из этого списка начальство выбирает наиболее достойных. Весь офицерский состав обязательно должен участвовать, означенной баллотировкой, в воспитании своих будущих подчиненных, преемников и соплавателей.
Воспитатели должны быть обставлены так, и иметь такие преимущества по службе, чтобы могли гордиться своею деятельностью.
Все вышеизложенное приведено мною на тот предмет, дабы дать возможность Вашему Превосходительству ознакомить с мыслями рядового плавающего морского офицера Добровольческой Армии, всех тех лиц, стоящих у кормила власти, кои судьбою призваны в настоящее время вести наше отечество по пути возрождения; а также и тех руководителей государственной казны, которые в порыве государственного патриотизма, сберегая деньги, не знают, что для первого лишь выпуска морских офицеров, нужно минимум три года. Потому, каждый день промедления вызывает излишнее торможение в росте государственной мощи; а, значит, и отдаляет момент, когда Родина наша займет подобающее ей место среди других держав Европы.
Старший Лейтенант Машуков.
Во дворце на Екатерининской улице города Севастополя, в большом кабинете Командующего Черноморским Флотом, за письменным столом сидел сухощавый, бронзовый от загара, брюнет, с энергичным лицом, смелый и прямой контр-адмирал Саблин и разбирал рапорты и бумаги.
Утреннее солнце, сквозь желтые шелковые занавески, золотило всю комнату янтарным полусветом, и вносило радостное, бодрое настроение в душу адмирала. В эту счастливую минуту, по докладу молодого флаг-офицера, был приглашен в кабинет Ст. Лейт. Машуков, только что прибывший из Таганрога.
– Здравствуйте, Николай Николаевич, чем могу быть вам полезен? – спросил его Командующей Флотом.
– Ваше Превосходительство! – ответил Машуков, – вы любите Морской Корпус и желали бы его открытия?
– Да, я очень люблю Морской Корпус и для него готов на все. Что же нужно для его открытия?
– Деньги, Ваше Превосходительство.
– Много?
– Так точно, много! Надо застеклить одно крыло главного здания, настлать паркет, навесить двери, провести освещение, водопровод, отопление и установить динамо-машины.
– Много я не могу, – ответил адмирал Саблин, – у меня в распоряжении всего сто тысяч рублей, но все, чем я располагаю, я отдаю вам на Морской Корпус.
И, не теряя ни минуты времени, он взял бланк Командующего, написал предписание казначею порта о выдаче ст. лейт. Машукову 100.000 рублей. Радостный и довольный благодарил Машуков Адмирала, a затем продолжал: «Есть еще одна просьба, В. П-во. Так как прием должен быть срочный, а достраивать корпус будут сравнительно долго, то поместить гардемарин и кадет придется сперва в офицерских флигелях. Там будут их классы и спальни, а столоваться им уж негде.
Так я полагаю просить, В. П-во, не найдете ли возможным уступить корпусу во временное пользование личную вашу резиденцию – дачу «Голландию», в которой мы устроили бы столовую и кухню для питания двух рот и служащих, которым негде было бы столоваться».
Адмирал Саблин взял другой бланк, написал приказ, что летняя дача Командующего Черноморским Флотом с садом и службами переходит во временное пользование Морскому Корпусу. И, подписав его, передал Машукову.
– Вот, – сказал он, – для Морского Корпуса мне ничего не жалко, ему я готов отдать все; вот вам деньги, дача, орудуйте и желаю вам успеха.
Машуков сердечно поблагодарил, откланялся и, окрыленный радостным порывом творчества, полетел в казначейство, где получил 100.000 рублей, оттуда в Порт к главному строителю Севастопольского Порта полковнику Заборовскому. Передал ему все эти деньги, просил теперь же составить смету на все, нужные Корпусу, работы и спешно начать их.
Плещется волной Азовское море о сваи Таганрогских пристаней. Черные грузчики нагружают баржи богатством Донецкого бассейна.
Кипит Таганрог живою бодрою жизнью. Победоносные орлы Белых Армий охватили своими крыльями весь Юг России от Петровска на Каспийском море, Новороссийска на Черном, Таганрога на Азовском, Ростова на Дону, Керчи, Севастополя, Харькова, Одессы. Все дальше и дальше освобождают родную землю белые орлы из лап красного дракона.
С Кубани, из Екатеринодара перенес свою Ставку генерал Деникин в Таганрог. А гражданское управление поместил в Ростове-на-Дону.
Днем и ночью между этими городами ходили туда и обратно поезда-экспрессы синих и желтых вагонов. Денно и нощно пробегали телеграммы, трещали и звонили телефоны, радио и почта в этом сердце белого движения.
На перекрестке двух длинных улиц, наискосок деревянного дома, в котором скончался Император Александр I Благословенный, присмотрели конные квартирьеры большой, удобный дом купца – торговца макаронами. Дом заняли под канцелярию Главнокомандующего и начальников его штабов.
В одно июльское утро 1919 года из Новороссийска, со своим рапортом, прибыл в Таганрог ст. лейт. Машуков. С портфелем, туго набитым проектами, расчетами, сметами и донесениями, шел он бодрой, молодой походкой по улицам Таганрога и, дойдя до перекрестка, вошел в дом – канцелярию Главнокомандующего. Там его обступили контр-адмирал Тихменев – помощник Начальника Морского Управления, кап. 2 ранга Пилипенко – по финансовой части и Пашкевич – Начальник Оперативной части. Все очень сочувственно отнеслись к Машукову, к его мечте – открыть Корпус в Севастополе, обещали свое содействие и просили обождать очереди его доклада.
Когда час настал, Машуков встал, приготовил бумаги к докладу, постучал в дверь кабинета вице-адмирала Герасимова – Начальника Морского Управления.
За дверью послышался уверенный и твердый басок: «Да, да!».
Дверь отворилась, и Машуков вошел. В просторной комнате, на стуле за столом, сидел высокий, ширококостный, крепкий сибиряк, одетый в защитного цвета рубаху-гимнастерку, со вшитыми на плечах золотыми погонами с двумя черными орлами. Талия охвачена широким желтым кожаным поясом, на нем кобура с револьвером.
Высокий белый лоб, в рамке седеющих, коротко-стриженных волос, белел над черными бровями и загорелым лицом. Темные, щеткой, усы лежали над мягкими, но властными губами.
Золотым пенсне он вооружил свой крупный, характерный нос, и накрыл стеклами темный бархат умных, выразительных глаз. Он поднял голову на вошедшего. Искорки недоверчивой иронии блеснули на собеседника в его черных зрачках.
– Ну, что вы там опять придумали? – спросил адмирал Герасимов.
– Разрешите, Ваше Превосходительство, представить вам свой рапорт об открытии теперь же, в срочном порядке Морского Корпуса в Севастополе, – ответил Машуков, положив свой длинный, обстоятельный рапорт перед начальником. – Я прошу, В. П-во, ознакомившись с моим рапортом, доложить его Главнокомандующему.
В Севастополе Командующий Флотом к.-адм. Саблин дал мне уже 100.000 рублей, деньги эти мною переданы строителю порта полковнику Заборовскому.
– В такое время открывать корпус?! – мелькнул в глубине глаз адмирала и вопрос и удивление.
Но на челе его высоком, ни во взоре нельзя было прочесть его глубоких дум.
Ознакомившись с докладом Машукова, адмирал снял пенсне и, посмотрев на докладчика, сказал:
– Делайте, что хотите, только меня не подведите.
– Ваше Превосходительство! – воскликнул обиженно Машуков, – да когда же я вас подводил?.. Подвел я вас в чем-нибудь?.. За что такое недоверие!?. – И, взяв свой доклад, портфель и бумаги, Машуков откланялся, быстро вышел из кабинета. Сердце билось, в ушах шумело, было обидно, больно и страшно досадно; руки опускались. Мечта разлеталась, как дым.
– Ну их совсем! Брошу эту затею!
Трудишься, ночи не спишь, ездишь, хлопочешь, считаешь, а тут…
Нет, не хочу! Брошу все!
Как молнией пронеслось в мозгу. Но твердая и упорная воля, закаленная в трудных, тяжелых боях, смирила самолюбивые, буйные мысли, и, уже несколько успокоенный, вошел он в приемный зал. Там его обступили те же офицеры. Расспросив в чем дело, они хором начали утешать, ободрять его, говоря: «Полноте, полноте, Николай Николаевичу да Бог с вами, с чего вы обиделись? Вы не знаете нашего адмирала. Это – умнейший и добрейший человек, только он очень любит подтрунить и подшутить над людьми.
Это он, шутя, сказал вам: «не подводите меня». – «Он, конечно, верит вам и ценит вас».
– Давайте ваш рапорт! – сказал контр-адмирал Тихменев. – Я его снова доложу. Капитан 2-го ранга Пашкевич обещал Машукову все свое содействие по доставке Николая Николаевича на суда, в города, порты и в различные ведомства, а кап. 2 р. Пилипенко обещал помочь провести финансы на достройку зданий и открытие Корпуса. Утешения эти были не словами, а делами: знаменитый, принадлежащий ныне истории Морского Корпуса, рапорт стар. лейтенанта Машукова дошел до генерала Деникина, был им утвержден. Финансы были проведены в срочном порядке. Машуков уехал в Севастополь.
Наладив дело в порту, Н.Н. Машуков примчал опять ко мне в белый флигель и, радостно волнуясь, рассказал мне все свои удачи и труды по открытию корпуса. Показал мне приказ Главнокомандующего о том, что он – ст. лейт. Машуков, – назначается Заведующим Делами Морского Корпуса в Севастополе, с оставлением в должности командира всп. крейсера «Цесаревич Георгий».
Вся работа по открытию Морского Корпуса возлагалась персонально на Н.Н. Машукова. Семья моя радостно приветствовала Н.Н., поздравляла его с таким блестящим успехом; приветствовала, как спасителя Корпуса, дававшего ему новую жизнь, вырвавшего его достояние из чуждых Флоту рук.
В этот день мы опять пошли в обход по всем зданиям Корпуса, намечая, где и как разместить гардемарин, кадет, воспитателей и служителей. Обошли также дачу Командующего Флотом в цветущем саду «Голландии», перешедшей во владение Корпуса.
Закончив подробный осмотр и распределение, мы спустились на пристань, где поджидал его моторный катерок. На пристани ст. лейт. Машуков сказал мне: «зная вас, дорогой Владимир Владимирович, за достойнейшего и опытнейшего воспитателя Морского Корпуса, я и теперь надеюсь, что вы не откажетесь взять в командование одну из рот, открываемого мною, Корпуса?». Я искренно пожал протянутую мне руку и ответил:
– Дорогой Николай Николаевич, вся жизнь моя, силы, опыт и знания были всегда посвящены Морскому Корпусу и судам его отрядов, на которых я плавал со своими воспитанниками-гардемаринами и кадетами, и я, с величайшим удовольствием, возобновлю мною любимую, насильно прерванную, деятельность и службу, с радостью буду вновь служить Морскому Корпусу до последних сил.
Желал бы даже, чтоб в конце моей жизни мой гроб несли бы тоже мои кадеты.
– Благодарю вас, Вл. Вл., я так и был уверен, что вы не откажетесь, – ответил Машуков.
– Какую же из рот вы желали бы взять, гардемаринскую или кадетскую?
– Я воспитывал и тех, и других, Ник. Ник., предпочитаю взять кадетскую, как молодой, свежий материал, как мягкий воск, удобный к обработке.
– Хорошо, – ответил Машуков, – тогда гардемаринскую я предложу Ивану Васильевичу Кольнеру, моему глубокоуважаемому преподавателю в артиллерийских классах.
Затем надо подумать о директоре.
У меня есть хорошие кандидаты: вице-адмирал Ненюков – рыцарь духа и чести, горячо любящий детей. Контр-адмирал Зеленецкий, бывш. командир Императорской яхты «Шталдарт». Сейчас пойду на яхте «Колхида» в Таганрога к вице-адмиралу Герасимову хлопотать о директоре.
Мы простились, катер отвалил от пристани.
Спустя два дня ст. лейт. Машуков опять на докладе у Начальника Главного Морского Управления.
Он представляет список кандидатов в директора Морского Корпуса, просит разрешения предложить всем начальникам губерний и городов Юга России, занятых Белой Армией, дать в газетах своих объявления о приеме этой осенью воспитанников в гардемаринскую и кадетскую роты М.К.
6-го сентября 1919 года разлетелись по всему южному краю России объявления о приеме в Корпус на 260 вакансий юношей и мальчиков.
Этими объявлениями ст. лейт. Машуков связал себя и своих начальников нравственными обязательствами по отношению к Морскому Корпусу; сделал это умышленно, чтобы не было путей к отступлению.
И с этой минуты два с половиной месяца днем и ночью, не покладая рук, работал Н.Н. Машуков, носясь из Таганрога в Новороссийск, оттуда в Севастополь, в Одессу, в Земский Союз, в Дамский комитет, в Красный Крест, прося, уговаривая, настаивая и требуя средств на пропитание, обмундирование и обучение будущих гардемарин и кадет.
Хлопочет он о возвращении из гимназий Севастополя классной мебели, учебной библиотеки, взятой во временное пользование из Мор. Корпуса.
Училищные советы сопротивляются; требуют бумагу из Ростова-на-Дону. Машуков несется в Ростов и возвращается с предписанием.
Мебель и книги спасены.
Ночью, в каюте своего корабля он составляет сметы и вычисляет необходимые суммы, количество белья, одежды, обуви, вооружения; а днем простаивает в долгой очереди в комиссии по просмотру и сокращению штатов: комиссии из девяти генералов, не сочувствующих старшему лейтенанту.
– В штате корпуса есть «барабанщики». Зачем вам барабанщики? – спрашивают генералы. – Будите кадет голосом.
– Два ротных командира? Зачем? Справится и один! И так от статьи к статье и все к сокращению. Упорный, терпеливый и выносливый, много дней подряд выстаивает Н.Н. Машуков в комиссии девяти генералов.
– Явитесь к председателю генералу Вязьмитинову и просите Его Превосходительство написать на вашем доклада: «Из срочных срочное», тогда мы проведем ваши штаты.
Ст. лейтенант Машуков стучит в дверь соседней комнаты. Дверь отворилась и перед ним грозный генерал.
В присутствии одного из директоров сухопутного корпуса выслушивает Вязьмитинов доклад о Морском Корну се и грозно вскрикивает:
– Что у меня мало дела и без вашего Корпуса?! Вот директор уже существующего корпуса и я ничем не могу ему помочь, а вы нашли время открывать еще Морской Корпус!
Не понимаете вы этого? Что вы, ребенок?
И, сунув Машукову в руку его доклад, генерал властно указал ему на дверь. Старший лейтенант вышел… чтобы на другое утро стать в очередь к девяти часам.
Капля воды долбить камень.
Терпение и труд все перетрут.
На одиннадцатый день своего терпеливого стояния, H.H. Машуков добился своего желанного «штата».
Генералам стало стыдно; они его просмотрели и утвердили.
На заседании у генерала Деникина в Таганроге сам Главнокомандующий предложил ст. лейт. Машукову возглавить открытый им Морской Корпус и хотел назначить его директором Корпуса.
Но честный, деликатный и скромный Н.Н. Машуков наотрез отказался от этого почетного места, доложив, что на таком посту стоял всегда опытный и уважаемый Флотом адмирал, а что он еще слишком молод и не имеет опыта для воспитания юношей. Генерал Деникин оценил его скромность и обещал рассмотреть список кандидатов-адмиралов.
Н.Н. Машуков предполагал стать инспектором классов М.К.
Вскоре затем он появился опять в Севастополе, где хлопотал у адмирала Саблина крейсер «Память Меркурия», который хотел поставить у берега Морского Корпуса, чтобы его динамо-машиной освещать здания корпуса и предоставить само судно для летнего жилья кадетам и гардемаринам и в помощь изучению морского дела.
Этот проект не прошел, так как Севастопольский порт нашел возможность поставить на участок М.К. маленькую электрическую станцию, которая и осветила флигеля.
От Командующего Флотом Машуков поехал в порт торопить полковника Заборовского с началом работ в Корпусе. От него приехал ко мне и передал приказы о назначении ротными командирами капитана 2-го ранга Кольнера – гардемаринской, а меня кадетской ротами. Сделал все нужные распоряжения о приеме присылаемых им для воспитанников английского и французского обмундировали, белья от Красного Креста, одеял и простынь от комитетов и Земского Союза. Просил принимать их и делить, по-братски между гардемаринами и кадетским цейхгаузами.
Просил меня взять на себя преподавание морского дела, как в гардемаринской, так и в кадетской ротах, говоря, что эта наука самая важная, родная и близкая всякому моряку, должна преподаваться с детства, чтобы внушить кадетам любовь к родному флоту и морю. Я, конечно, с радостью согласился, т.к. любимым делом моим было преподавать, да и «Морское дело» мне было хорошо знакомо, как преподававшему эту науку в Петроградском М. Корпусе в течение многих лет.
Затем H.H. Машуков поручил мне, до приезда нового заведующего хозяйственной частью, начать наем прислуги корпуса, согласно утвержденным штатам. Пробежав еще раз по всем зданиям корпуса, который для него становился «родным детищем» и дорогой, неусыпной, отеческой заботой, Николай Николаевич снова уехал на свой корабль, которым он так доблестно помогал Белым Орлам бороться против красного дракона.
О чем красноречиво гласил приказ генерала Деникина:
«Командиру вспомог. крейсера «Цесаревич Георгий», ст. лейт. Машукову Добровольческая Армия обязана рядом ценных услуг (21 мая 1919 г.)».
100.000 рублей, данные с таким добрым желанием к.-адм. Саблиным, стали превращаться в работу, а мертвый участок Морского Корпуса начал, потихоньку, снова оживать.
Стук молота, визг пилы зазвучали на горе в главном здании.
Каменщики проламывали дверь в белой стене, ограждавшей «Голландию» от Корпуса.
К пристани стали подходить баржи на буксирах с мастеровыми и материалами из порта. Приезжал полковник Заборовский.
В белый флигель ко мне стали приезжать просители наниматься на разные должности в корпус.
Светлая радость быть снова командиром роты, преподавать любимое дело, видеть родных кадет на строевой площади между флигелями разбудила во мне вновь былую энергию созидания и бодрость жизни, и я носился по участку, наблюдая за новой жизнью и работой, принимая на пристани людей и материалы.
Так бежали дни за днями.
В один из приездов ко мне H.H. Машукова, по его просьбе, дал я ему прекрасную фотографию «Морского Корпуса в Севастополе».
Это был высокий, длинный, с белыми колоннами и астрономическим куполом дворец на высокой горе, сходящий сотнями ступеней к берегу моря.
Эту прекрасную фотографию еще недостроенного корпуса Н.Н. Машуков развернул на столе в каюте «Цесаревича Георгия» перед генералом Деникиным и воскликнул: «Ваше Превосходительство, вот какое дивное здание пропадает! Помогите его достроить – это Морской Корпус!»
Главнокомандующий залюбовался этим зданием и спросил Машукова:
– Много вам надо денег на его достройку и прием воспитанников ?
– 17.000.000 (семнадцать миллионов), Ваше Превосходительство! – ответил Машуков.
– Я вам верю. Давайте бумагу. Я вам дам, – сказал генерал Деникин и подписал поданную ст. лейт. Машуковым «смету на достройку Корпуса».
Н.Н. был в полном восторге. Темно-карие глаза его .ликовали; за спиной развертывались сильный орлиные крылья, руки были развязаны, свободна была творческая воля. Громадный, сильные деньги были в руках, а в них жизнь любимого детища. Хотелось выбежать на палубу и, обратись лицом к Севастополю, прокричать громким ликующим голосом: «Ура! Да здравствует Морской Корпус!!! Ура!…»
И многоголосым эхом ответили бы ему старые, седые холмы Севастополя, Малахов Курган, белые скалы Инкермана и Братское кладбище: «Ура! Машукову! Да здравствует Машуков!» И бронзовый памятник адмирала Нахимова одобрительно кивнул бы навстречу своим строгим взором. Славный адмирал, столь горячо любивший Флот и колыбель его – Морской Корпус.
14 октября 1919 года к часу доклада и приема у Главнокомандующего в Таганроге в приемной комнате собрались офицеры штаба. Разговор коснулся открываемого Морского Корпуса, которым теперь интересовался весь флот.
Сегодня решался выбор директора Корпуса, который все еще не был назначен. Среди присутствующих звучали имен адмиралов Ненюкова, Зеленецкого, Остелецкого и Евдокимова.
В зал выходили две двери. Одна вела в кабинет вице-адмирала Герасимова, другая – к генералу Деникину.
Первая дверь отворилась и на пороге появился адмирал Герасимов, держа в руке доклад и приказы по Морскому ведомству. Офицеры штаба стали просить адмирала о назначении директором Ненюкова или Зеленецкого. За золотым пенсне янтарной искоркой блеснули на них темно-бархатные глаза и властные губы еле заметно улыбнулись. Адмирал прошел во вторую дверь.
В приемной водворилась тишина ожидания.
Через четверть часа дверь из кабинета генерала Деникина отворилась и в приемную вышел Адмирал Герасимов.
Хлопнув широкой загорелой рукой по докладу, он сказал: «Готово. Директор назначен». Офицеры встали и с любопытством обступили его. – «Кто же, кто?» – послышалось со всех сторон: «Зеленецкий или Ненюков?»
– Контр-адмирал Ворожейкин, – ответил Начальник Главного Морского Управления и янтарек опять заиграл в бархате глаз.
– Как?.. Почему? – спросили офицеры.
– Он детей любит, пусть их и воспитывает, — ответил адмирал Герасимов и, улыбнувшись доброй улыбкой, прошел к себе в кабинет, оставив в приемной удивленных офицеров, безмолвно смотревших друг на друга.
В тот же день был издан приказ о назначении директора Морского Корпуса и копия этого приказа срочною почтою полетела в Севастополь контр-адмиралу С.Н. Ворожейкину; и, когда она попала ему в руки, бывший директор Морского Корпуса снова приехал на родной ему участок и начатую им великую постройку и, встреченный мною на знакомой ему пристани, вошел вновь в свою прежнюю директорскую квартиру, прошел все, пустые еще комнаты, вышел со мною на балкон с белыми колоннами.
В ту же минуту на соседней горе Братского кладбища ударил колокол пирамидального храма.
– Ваше Превосходительство, ваше возвращение в Корпус свершается под звон колоколов, – сказал я адмиралу.
Голосом полного удовлетворения и совершенной справедливости адмирал ответил: – «Да, Владимир Владимировичу вот какова судьба: я снова директор. Дай Бог, чтобы здесь жилось и работалось хорошо». – Он посмотрел добрыми, голубыми глазами на высокий крест Братского храма и розовые полные щеки его горели в золоте заходящего солнца.
Оно приветствовало директора своей прощальной улыбкой и окунулось в Черное море.
Долетел приказ о назначении директора Морского Корпуса и до Машукова и задумался он над ним глубоко. Вспомнилась далекая Одесса. Радостная, ликующая и нарядная в дни освобождения от большевиков.
Благодарная своему освободителю, она устраивает генералу Деникину торжественную встречу; праздник в честь его и вечером парадный спектакль в большом театре. Блестящий зал переполнен нарядной публикой, хрустальный люстры льют снопы радужного света на партер и переполненные ложи.
В Царской ложе сам Главнокомандующий, а рядом в соседних – его свита. Капельмейстер взмахнул палочкой, люстры погасли, зажглась рампа и медленно поднялся бархатный занавес с золотыми шнурами.
Волны могучей русской музыки полились по залу, поднимаясь по ярусам к высокому потолку. Шла опера: «Князь Игорь».
Во время первого антракта, в аван-ложе свитской ложи сидели на бархатном диване два вице-адмирала Герасимов и Ненюков, тут же находился и Н.Н. Машуков. Разговор шел о назначении директора Морского Корпуса.
– Сходите в партер, Николай Николаевичу и поищите контр-адмирала Зеленецкого и уговорите его принять пост директора, – сказали адмиралы ст. лейт. Машукову.
Он с радостью бросился в зал, где среди блестящей публики отыскал адмирала Зеленецкого и, после недолгого уговора, добился его согласия.
Вернувшись в свитскую ложу, доложил о результате пославшим его адмиралам.
Поздно ночью, по окончании оперы, проезжая на судно по иллюминованному городу, все радовался, что «его кандидат» прошел в директора, открываемого им корпуса… и вдруг теперь… такая неожиданная перемена!..
Тем же приказом Главнокомандующего от 14 октября 1919 года ст. лейт. Машуков был произведен в капитаны 2-го ранга за громадные труды, положенные им на открытие Морского Корпуса, а благодарный Флот сделал его командиром крейсера «Алмаз».
В новых погонах явился на участок Морского Корпуса молодой капитан 2-го ранга. Вошел в свою канцелярию заведывающего делами Мор. Корпуса, где писались уже списки новых гардемарин и кадет.
Втроем, директор Корпуса, Н.Н. Машуков и я – командир роты, обошли мы все работы, здания и дачу «Голландию». Работы шли полным ходом и должны были бы порадовать сердце их основателя; но капитан 2-го ранга Машуков был настроен печально в этот приезд свой. Не прошли в Корпус его кандидаты в директоры, и это так огорчило самолюбивое и гордое сердце молодого организатора, что он отказался от инспекторства и, простившись с нами, возвратился вновь на свой крейсер «Алмаз».
Прощаясь с ним на корпусной пристани, я просил Н.Н. Машукова рекомендовать хороших офицеров – воспитателями кадет вверенной мне роты.
Николай Николаевич выполнил это блестяще из любви к Корпусу и доброй памяти о своем воспитателе.
В корпус были назначены прекрасные офицеры.
Вскоре в одной из зал дворца Командующего, где я имел свидание с Машуковым, встретил я капитана 2-го ранга И.В. Кольнера – командира гардемаринской роты, только что прибывшего из Новороссийска.