После победы
После победы
2 марта я должна была возвращаться в Киев. По телевизору транслировали заседание Совета Федерации РФ, который разрешал верховному главнокомандующему ввести войска на территорию Украины. Друзья из Киева писали, что Россия начала против Украины войну. Как лететь — и лететь ли вообще, было непонятно. Если война, то кто меня туда пустит. Да и что там теперь вообще?
Все-таки я решилась: без проблем прошла паспортный контроль и села в самолет. Российская пограничница очень удивилась, когда я спросила ее, пускают ли теперь в Киев граждан РФ. «А что там такое? Нам никаких распоряжений не поступало», — ответила она.
В Киеве паспортный контроль я тоже прошла как обычно. А вот на выезде из аэропорта стоял блокпост «Самообороны Майдана», проверявший машины и такси.
Вообще в городе что-то неуловимо изменилось. Ощущение катастрофы было буквально разлито в воздухе.
По телевизору беспрерывно показывали похороны и лица погибших 18–21 февраля. Этим людям успели дать тошнотворное название «Небесная сотня». Забавно, что украинские журналисты вскоре начали называть этих несчастных «такой-то — боец “Небесной сотни”», что как бы намекало на то, что на Майдане существовал специальный отряд камикадзе. Но на такие мелочи уже никто не обращал внимания. Говорить о Майдане и новой власти что-то плохое стало не только неприлично, но и крамольно.
СМИ заполнили истории жизни «бойцов Небесной сотни», майдановцев, описания жилищ януковичевских чиновников, рассуждения о российском вторжении, аннексии Крыма, неадекватности Путина и скором экономическом крахе и распаде России.
Телеведущие и журналисты, в жизни публично не сказавшие по-русски ни единого слова, внезапно заговорили по-русски. Оказалось, это акция «Единая страна», направленная на то, чтобы показать жителям Крыма, востока и юго-востока Украины, что все украинцы близнецы-братья. На мой вкус, выглядела эта акция довольно издевательски: непонятно было, если эти люди так легко, как говорится, по заданию партии и правительства переходят на русский, то чего же они раньше выпендривались.
Между тем в Крыму и на востоке происходило что-то совершенно непонятное. В Крыму украинский флот топил свои корабли, глава меджлиса крымско-татарского народа Мустафа Джемилев встречался с агрессором-Путиным, жители Крыма готовились к референдуму, который новые украинские власти заранее отказывались признавать, журналисты и другие прогрессивные люди ждали прибытия какого-то американского авианосца. Высказывались мнения, что ситуация в Крыму специально устроена Владимиром Путиным для того, чтобы Юлия Тимошенко могла с ним о чем-то договориться и триумфально вернуться в политику, куда ее в общем-то уже не пускали вчерашние соратники.
Майдан продолжал стоять. Правда, теперь он напоминал не только стойбище древних людей, но и гигантское кладбище. Везде были венки, портреты «бойцов Небесной сотни», детские игрушки (дети 18–21 февраля, слава богу, не погибли). Скорбела вся страна. В прессе широко обсуждались размеры выплат раненым и семьям погибших.
На базе частных клиник для желающих открывались курсы медсестер.
МВД начало создавать нацгвардию и добровольческие батальоны из «сотен самообороны» Майдана.
В компаниях говорили исключительно о российской агрессии и мечтали о санкциях против России. Возмущались тем, что страны, подписавшие Будапештский меморандум, не идут войной против России, вторгшейся на территорию Украины. Сожалели, что у Украины больше нет ядерного оружия. Отмечу, что процентов восемьдесят этих разговоров велось по-русски.
Противники Майдана — в этом теперь было стыдно признаваться, но все-таки такие люди еще оставались — тоже вели себя непросто. Одни ждали российской помощи, другие — возвращения Януковича на белом коне, третьи просто проклинали всех и вся.
На что-то постоянно собирали деньги: на бронежилеты, на медикаменты — для раненых майдановцев и раненых милиционеров, — на крымских детей-сирот, оружие для Нацгвардии и миротворческих батальонов.
Постоянно ходили слухи о мобилизации. Многих мужчин призывного возраста неожиданно отправили на сборы. На еду и сигареты для них тоже собирали деньги.
Можно, конечно, интеллигентно написать, что жители Киева переживали чудовищную травму после боев в центре города, но лично у меня было ощущение, что я оказалась в гигантском сумасшедшем доме.
Логика окружающих стала мне совершенно непонятной. Да и мир вокруг утратил привычные черты. Киев большой и неудобный в транспортном отношении город, поэтому передвигаться по нему мне приходилось в основном на такси. Киевские таксисты всегда много разговаривали. А просить их помолчать как-то не было принято. За много лет жизни в украинской столице я привыкла, что в ответ на мое «здравствуйте» таксист задает вопрос: «А вы с Москвы?» Теперь к этому вопросу добавился более сложный и неоднозначный:
«И что там ваш Путин думает?» И вот тут наступало самое трудное: нужно было отвечать как-то так обтекаемо, чтобы не начался скандал. Потому что ни язык, ни внешность таксиста совершенно не объясняли, воюет он в данный момент с Россией или ждет российского спецназа как спасения от всего, что произошло. Это вызывало невероятный дискомфорт и постоянно держало в напряжении.
Напрягало вообще очень многое.
Я прожила и проработала в Киеве больше десяти лет. Мне казалось, что я достаточно ассимилирована и в достаточной мере понимаю тамошнюю жизнь. Я никогда ни от кого не скрывала, что я гражданка России родом из Санкт-Петербурга. После победы Майдана оказалось, что я почему-то должна нести ответственность за действия российской власти по отношению к Украине. Не только таксисты, но и хорошо знакомые много лет люди постоянно требовали от меня выразить какую-то свою позицию по Крыму, поведению Владимира Путина, российскому вторжению. И, разумеется, они ждали того, что я буду просить у Украины прощения, как это делали в тот момент многие россияне — и известные, и простые, как я. Но мне этого совсем не хотелось. Я не чувствовала (да и сейчас не чувствую) никакой вины перед Украиной — ни личной, ни российского государства. Но бесконечные споры о таких вещах и постоянное объяснение своей позиции очень быстро делают жизнь невыносимой. Поэтому, как ни было мне тяжело, я приняла решение вернуться в Петербург.
В Петербурге, в каждой компании, и в госучреждениях вроде школы или ФМС я вынуждена была петь «арию украинского гостя». Оказалось, здесь никто не только не понимает, что произошло на Украине в последние несколько недель, но и вообще никогда особенно Украиной не интересовался. Рассказывать приходилось вещи, казавшиеся мне само собой разумеющимися и очевидные каждому жителю Украины. То есть объяснять, что эта страна как-то жила и до 21 ноября 2013 года.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.