Глава 4. Восточная Чжоу (771–476 гг. до н. э.)

Глава 4. Восточная Чжоу (771–476 гг. до н. э.)

Для правящего дома это была глубокая осень, если не зима. Светский авторитет власти почти полностью исчез, единственные реальные функции, которые она исполняла, носили религиозный характер, поскольку, чтобы заручиться поддержкой богов для всей нации, никто, кроме Сына Неба, не мог совершать необходимые жертвоприношения и церемонии — например, такие как символический акт вспашки с сопровождающими его ритуалами в начале года, гарантирующий защиту от неурожая. Пока царь выполнял роль верховного понтифика, удельные князья боролись между собой за политическое и экономическое влияние. Делая это, они не останавливались перед инцестом, похищением женщин, коррупцией и прочими разновидностями безнравственных поступков. Они интриговали, плели коварные заговоры, подкупали, предавали и вели войны, чтобы подчинить себе более слабых соседей и расширить свои земли на север, запад и юг через Янцзы, в процессе создания почти независимых государств внутри государства.

Технически в существовании объединенного государства не было особого смысла, поскольку царь обладал мандатом Неба на управление всей землей. Царство Чжоу защищала его цивилизация: люди, не принявшие ее полностью, были варварами. Даже некогда маленький удел Шэнь — чей правитель сверг глупого Ю-вана, а впоследствии отвоевал восточные земли у варваров — по-прежнему считался полуварварским. В период «Весны и Осени» единственными цивилизованными субъектами — княжествами или так называемыми царствами — считались те из них, которые располагались в бассейне реки Хуанхэ, где культуры и династии прошлого глубоко укоренились в плодородных лессовых почвах. Все вместе они назывались Чжунго, Срединное царство. (Позднее сам Китай начал использовать это название, что неудивительно для страны, считающей себя центром мироздания — Поднебесной — и единственным хранилищем цивилизации; китайцы называют так свою страну до сегодняшнего дня.)

В Срединное царство входило одиннадцать княжеств и еще примерно четырнадцать находилось за его пределами; но из этих двадцати пяти почти половина попала в зависимость от своих более могущественных соседей, охваченных бесконечными пароксизмами амбиций. Борьба амбиций часто прерывалась потребностью в объединении перед лицом угрозы со стороны варваров. В отсутствии авторитарного царя кто-то достаточно сильный должен был возглавлять союзы княжеств. Поэтому начиная с 685 года до н. э. в хрониках упоминается череда «диктаторов», которые, чтобы сохранить видимость подчиненности царю, назывались «гегемонами». Каждый из них был самым могущественным феодальным правителем своего времени, который не только руководил военными кампаниями, но также исполнял роль верховного арбитра в спорах между другими князьями, формировал союзы для сдерживания чрезмерной агрессии, получал налоги, ранее платившиеся в царскую казну, и обладал почти такой же абсолютной властью, какой прежде располагал чжоуский ван. Благодаря таким мерам большую часть периода «Весны и Осени» удавалось сохранять некоторое подобие государственного единства.

Несмотря на падение морали и отсутствие стабильности, это был период значительного прогресса. Прежде всего, в Китае наступил железный век — через шесть или более столетий после начала использования сыродутного процесса для получения железа из руды хеттскими племенами; очень скоро китайцы значительно обогнали Запад в технологии производства железа. На Ближнем и Среднем Востоке металлургов было немного, и они ревниво оберегали свой секрет — использование древесного угля для науглероживания расплавленной железной руды; это может объяснить запоздалое проникновение металлургии на север. Самое удивительное то, что китайцам, к тому времени уже успевшим довести до совершенства свои мощные гончарные мехи, — которые позволяли поддерживать температуру, необходимую для производства литого железа, заметно отличавшегося от западного сыродутного железа, — и быстро перешедшим к производству стали, удавалось более двух тысячелетий сохранять свои знания при себе, вплоть до того момента, когда тигельная плавка была заново изобретена в Англии в XVIII веке. Дело не только в том, что на Западе производили исключительно сыродутное железо, но так же и в том, что за один раз его можно было получить не более тридцати фунтов против китайского литого железа в отливках по полтонны. Сыродутное железо превращалось в листы лишь путем долгой и тщательной ковки, в то время как китайский металл можно было отливать: доступный и дешевый, он использовался для изготовления кухонной посуды, оружия, сельскохозяйственного инвентаря, упряжи для лошадей и скота. Его также превращали в плужные лемехи, поскольку к этому времени уже появился плуг.

Распространение технологии производства железа среди княжеств способствовало укреплению независимости их экономик. Самым богатым было княжество Ци, которое, кроме получения дохода от продажи железной руды, снабжало весь восток страны солью, что добывалась выпариванием морской воды, и этот промысел по приказу князя стал государственной монополией. Разница в благосостоянии княжеств дополнялась многими другими различиями, с которыми мог столкнуться путешественник: местные диалекты, системы мер и весов и даже ширина дорог. Но, вероятно, больше всего такого путника поразило бы единство цивилизации, поскольку та всегда имела связи со своим прошлым и, как дерево, на протяжении своей жизни нигде не прерывалась и не увядала, а лишь пускала то там, то здесь новые ветви, еще больше ее укреплявшие.

В основание этой цивилизации было заложено почтительное отношение к родителям, вскормленное культом поклонения предкам. Общество и религия, человек и бог объединялись в семейном союзе, созданном жертвоприношением, ритуалом и неизменным статусом живых и мертвых. Этот союз обычно состоял из нескольких поколений, живущих в одном доме, где старшие родители, сначала мужчина, затем его вдова, обладали абсолютной властью, получая в ответ безграничную преданность:

Отец мой и мать породили меня,

Заботой своей окружили меня,

Они обласкали, вскормили меня,

Взрастили меня, воспитали меня,

Взлелеяли нежно ребенком меня,

Вне дома и дома носили меня,

Мой долг перед ними, что в сердце возник,

Как небо безмерное, столь же велик!

Каждый должен быть готов умереть за своего брата или отомстить за него, если кто-то причинил ему вред. В аристократических кругах, когда разгоралась борьба за власть между княжествами или внутри них, это могло привести к уничтожению всех родственников убитого, даже если тот был казнен за измену, чтобы таким образом исключить возможность мести со стороны рода. В то же время, вне зависимости от социального статуса, наказание за преступление часто распространялось на всех членов семьи злоумышленника, чтобы подчеркнуть доктрину коллективной семейной ответственности. Семейное достояние также считалось общим, хотя глава семьи имел полное право распоряжаться им по своему усмотрению и, вместо того чтобы, как это было принято, назначить наследником старшего сына своей главной жены, он мог завещать все имущество кому-то еще, даже сыну любимой наложницы.

Эта возможность открывала наложнице, которая обычно была всего лишь игрушкой в руках своего хозяина, выбравшего ее из числа слуг, один из немногих путей к привилегированному положению внутри семьи. Значительно более высоким рангом обладала главная жена, за которой следовали другие жены, принадлежавшие к тому же социальному классу, что и хозяин, к которому наложница, как правило, даже не мечтала присоединиться. Полигамия, как и обычай заводить наложниц, стала следствием роста благосостояния чжоусцев и социального доминирования мужчин, что являлось одним из главных отличий их общественного устройства от шанского, которое было близко к матриархату. У каждого состоятельного хозяина дома был свой гарем, что привело к появлению нового класса — евнухов, — впоследствии сыгравшего экстраординарную роль в китайской истории.

Положение женщин мало отличалось от рабства, из которого они могли освободиться только благодаря сексуальной привлекательности, сильному характеру, преклонному возрасту или хитрости и коварству. Характерным примером здесь может послужить женщина, которая сделала все для того, чтобы князь заподозрил законного наследника ее мужа в попытке его отравить и вместо ложно обвиненного человека назначил наследником ее собственного сына. Статус женщин делал неизбежными интриги, которые на протяжении веков становились причиной гибели династий. И потому неудивительно, что мужчины, имевшие достаточно оснований обвинять себя самих, жаловались словами поэта:

Не в небесах источник смут,

А в женщине причина тут.

Моралисты обожали рассказывать истории о катастрофах, навлеченных на голову выдающихся мужчин их женщинами, — катастрофах, подобных тем, что положили конец династиям Ся и Шан. О человеке, казненном из-за того, что он выдал важный секрет своей жене, они говорили: «Он проболтался своей жене; он и в самом деле заслуживает смерти».

Второстепенный статус женщин хорошо иллюстрируют некоторые стихи, посвященные царю, которые, однако, в равной мере применимы ко всем высшим слоям общества:

Коль сыновья народятся, то спать

Пусть их с почетом кладут на кровать,

Каждого в пышный оденут наряд,

Яшмовый жезл, как игрушку, дарят.

Громок их плач… Заблестит наконец

Их наколенников яркий багрец —

Примут уделы и царский дворец!

Если ж тебе народят дочерей,

Спать на земле уложи их скорей,

Пусть их в пеленки закутает мать,

В руки им даст черепицу играть!

Зла и добра им вершить не дано…

С раннего детства женщину готовили к будущему браку. Она помогала по дому, училась ткать, шить одежду и готовить. И она занималась исключительно китайской разновидностью женского труда — шелководством. Согласно преданию, идея изготовления шелковой ткани впервые пришла в голову главной наложнице легендарного Желтого императора, когда она наблюдала за тем, как шелкопряд прядет свою нить. В любом случае не вызывает никаких сомнений то, что эта индустрия была очень древней, зародившейся до династии Шан, и в период Чжоу постепенно приобретала все большее значение в изготовлении одежды для высших классов общества, а также в бартере и выплате дани. В то время, когда золото уже давно распространило свой блеск по всему западному миру, шелк в Китае стал объектом алчности и источником вдохновения. Жители Запада впервые увидели этот материал лишь в самом конце I тысячелетия до н. э., а затем еще много веков не знали, как его производить, поскольку это был один из самых важных технологических секретов в истории, ревностно оберегаемый китайцами, которые казнили всякого, кто пытался тайно вывезти гусениц шелкопряда из страны. Но для нашей молодой женщины шелководство было самым обычным делом. Китаянка знала, что для того, чтобы размотать длинную непрерывную нить с кокона, сплетенного гусеницей, куколку необходимо вовремя убить, поскольку иначе она появится в виде бабочки и разорвет кокон; знала, что гусеницу нужно держать на неизменной диете из тутовых листьев; и еще множество других вещей, которые она, несомненно, считала значительно менее важными, чем обучение чтению и письму, также относившееся к числу ее домашних занятий.

Она могла надеяться на замужество примерно в семнадцатилетнем возрасте. О браке договаривались ее родители и родители жениха, последним обычно бывал юноша лет двадцати, носивший другую фамилию — если мы говорим о представителях высших слоев общества, поскольку только те имели фамилии. Однако в жизни девушки бывали такие случаи, как посещения храмов или выезды на природу весной, когда влюбчивое сердце могло привести к мукам и радостям тайных свиданий.

Ворот одежды блестит бирюзовый на нем.

Сердце мое скорбит бесконечно о милом моем.

Хоть никогда не хожу я его повидать —

Сам почему не зайдет он проведать наш дом?

Вечно резвится он, вечно беспечный такой,

Вечно торчит он на башне стены городской.

День лишь его не увижу, а сердце мое

Словно три месяца ждет, истомится тоской!

Данные строки, как и все остальные стихи, процитированные в этой главе, позаимствованы из «Шицзин», или «Книги песен и гимнов», одного из величайших завещаний древности мировой литературе. Она содержит около трехсот стихотворных произведений, лирических и литургических (для пения или чтения во время церемоний), неизвестных авторов, большая их часть принадлежит фольклору. Эти стихи были собраны в рассматриваемый нами период, около 600 года до н. э., и вошли в состав классических произведений, которые на протяжении последующих тысячелетий играли важнейшую роль в китайском обществе, и к ним мы еще вернемся. В одной из многочисленных любовных песен «Шицзин» рассказывается о настойчивости некого Чжуна, представляющей собой резкий контраст со сдержанностью вышеупомянутого молодого человека в одежде с бирюзовым воротом:

Чжуна просила я слово мне дать

Больше не лазить в наш сад на беду

И не ломать нам сандалы в саду.

Как я посмею его полюбить?

Страшно мне: речи в народе пойдут.

Чжуна могла б я любить и теперь,

Только недоброй в народе молвы

Девушке нужно бояться, поверь!

Насколько сильно ей следовало бояться, становится ясным из суждения, имеющего для нас знакомое звучание:

Будь осторожна, девушка, и ты:

Не принимай ты ласки от дружка!

Коль завелась утеха у дружка,

О ней он все же может рассказать…

А девушке про милого дружка

На свете никому нельзя сказать!

Это фрагмент длинного произведения, где женщина рассказывает о том, как она, вопреки воле своей семьи и окружающих, тайно бежала с возлюбленным. Последующие годы заставили ее горько пожалеть о содеянном:

Состарились с тобою мы, а ты

Мне в старости наполнил сердце злом!

Так Ци сжимают берега кругом,

Так сушей сжат в низине водоем.

Я помню: волосы сплела узлом,

Беседовали мы, смеясь вдвоем…

Быть верным клятву дал ты ясным днем!

Ты обманул… Могла ли знать о том?

И в мыслях не держала я, поверь!

Что делать мне? Всему конец теперь.

Но что насчет девушек, ради которых ни один Чжун не лазил через стену сада и которых никто не пытался подговорить на тайный побег?

Слива уже опадает в саду,

Стали плоды ее реже теперь.

Ах, для того, кто так ищет меня,

Мига счастливей не будет, поверь.

Сливы уже опадают в саду,

Их не осталось и трети одной.

Ах, для того, кто так ищет меня,

Время настало для встречи со мной.

Сливы опали в саду у меня,

Бережно их я в корзинку кладу.

Тот, кто так ищет и любит меня,

Пусть мне об этом скажет в саду.

Традиция предписывала, чтобы отцу девушки в храме предков поднесли гуся, посланного отцом жениха в знак предложения о замужестве. Если отец девушки соглашался, гадателю поручали узнать мнение духов, и если то было благоприятным, их также просили выбрать время. В назначенный день жених подъезжал к дому невесты в своем экипаже. Она поджидала его вместе с «дуэньей» либо, возможно, младшей сестрой или другими родственницами, которым была уготована роль вторых жен — царь мог иметь из одной благородной семьи до девяти таких спутниц. После обмена церемониальными приветствиями женщины забирались в повозку невесты, а место возничего занимал жених. После того как колеса повозки совершали три оборота, он возвращался в собственный экипаж и, следуя за невестой, отправлялся в поездку до своего дома. Здесь проходил праздничный пир, по окончании которого пара удалялась в покои для новобрачных. На этом дело не заканчивалось, поскольку на следующий день невеста должна была приготовить для родителей жениха церемониальную трапезу, а затем, в свою очередь, отведать еду, предложенную ими. Даже если первоначальное знакомство проходило гладко, невесту все равно ждал трехмесячный испытательный срок, в течение которого ее могли отправить домой как непригодную для замужества. Если все было хорошо, ее принимали как настоящую жену, представляли предкам мужа, и впоследствии она принимала участие во всех семейных жертвоприношениях и ритуалах. Семья мужа теперь становилась в такой же степени и ее семьей, как если бы она в ней родилась, и родители мужа ожидали от нее такого же полного повиновения, как и от собственных детей.

Однако женщина обладала и собственными правами, особенно если она была главной женой, в чьих руках порою даже находилась жизнь и смерть ее собственных слуг. Конечно же, она должна была вести себя скромно, когда в дом приходили гости, и даже оставаться за ширмой, если ее муж был князем, принимающим важных людей: но гости часто приносили ей подарки в знак своего уважения. И ее положение было вполне надежным до тех пор, пока она повиновалась родителям мужа, блюла верность, рожала детей, а также не воровала или не болтала слишком много. («Коль с длинным языком жена, все беды к нам влечет она», — сказано в «Шицзин».) Нарушая эти правила, женщина рисковала разводом — муж просто отправлял ее собирать вещи. Но муж не мог выгнать свою жену, если у той не было родительского дома, куда она могла бы направиться, или если она доказала свою почтительность к его родителям тем, что носила по кому-то из них трехлетний траур, либо если при вступлении в брак они были бедными, а затем разбогатели. Она же, со своей стороны, была привязана к мужу до конца жизни, и на вдов, повторно вышедших замуж, смотрели косо.

Ее главная цель состояла в том, чтобы родить младенца мужского пола, который со временем будет совершать жертвоприношения предкам. Тем не менее станет ли один из ее сыновей наследником, зависело главным образом от того, насколько сильное влияние женщина имеет на своего мужа: он мог доверять ей полностью, постоянно спрашивать у нее совета, даже поручать ей управление целым княжеством на время своего отсутствия в военном походе, но в то же время она всегда рисковала получить удар в самое сердце:

С новой женою пируете вы,

Видно, нечистою счел меня ты?..

Славу мою опорочил, и вот —

Я, как товар, не распроданный в срок…

Или забыл ты, что было давно?

Что лишь со мною обрел ты покой?

Если же с женщиной на самом деле плохо обращались, единственное, что она могла сделать, — это обратиться за помощью к собственной семье. Так, например, в одной старой истории рассказывается о молодом человеке, который, как он признался своему другу, женился только для того, чтобы занять более высокое положение в обществе. Он так плохо обращался со своей женой, что, когда она пожаловалась брату, тот связал мужа и подвесил к ветке дерева высоко над землей. Когда друг незадачливого молодожена проходил мимо, то в ответ на его мольбы о помощи с усмешкой сказал: «Не понимаю, чем ты так недоволен. Ты ведь сам говорил, что хочешь занять более высокое положение, и вот теперь ты на высоте».

Но как бы женщина ни страдала большую часть своей жизни, с наступлением пожилого возраста всем ее невзгодам приходил конец. Пожилые люди обоих полов пользовались всеобщим уважением и обладали всевозможными привилегиями, а если ее муж умирал первым, то изменение в статусе женщины, в сравнении с прежним подчиненным положением, было еще более разительным, поскольку она приобретала огромный авторитет. Влияние, если не тирания, пожилых женщин Китая вряд ли сравнимо с тем влиянием, которое они когда-либо имели на Западе. Его последствия могли быть печальными, но также и абсурдными, в чем в начале XX века на собственном опыте смог убедиться шведский ученый Андерсон, когда вел поиски синантропа: ему пришлось остановить раскопки ископаемых останков древнего человека после того, как одна старая женщина, возмущенная тем, что он угрожает покою древних духов, уселась в раскопе и отказалась двигаться с места. Всеобщая враждебность по отношению к каждому, кто пытался проявить неуважение к старой женщине, вынудила Андерсона покинуть место раскопок. Показательный случай из жизни высших слоев общества был записан в период «Весны и Осени». Один высокопоставленный чиновник устроил званый ужин, в ходе которого к столу была подана очень маленькая черепаха. В результате главный гость заявил: «Господа, прежде чем есть эту черепаху, давайте подождем, пока она подрастет», — и с этими словами вышел за дверь. Мать хозяина была так разгневана скупостью своего сына, что выгнала его из собственного дома. Она позволила ему вернуться только через пять дней, после того как в дело вмешалась самая высокопоставленная женщина — жена князя.

Главным фактором в образе жизни любой женщины — качество ее одежды, комфорт, образование, степень влияния на дела в целом — являлся социальный класс, к которому она принадлежала. Государство Чжоу периода «Весны и Осени» сохранило классовую структуру Восточной Чжоу. На самом дне общества находились рабы, хотя, возможно, их было меньше, чем в любом другом месте Древнего мира, а за ними следовали крестьяне, большая масса людей, которые наполняли армии и чей подневольный труд обеспечивал пищей княжества, а также создавал для последних материальную опору — ирригационные сооружения, дороги (многие были трехполосными), храмы, здания различного рода и массивные стены вдоль границ.

Эти крестьяне были привязаны к своим феодальным правителям, и если те взваливали на крестьян бремя непосильных налогов или подвергали чрезмерному гнету, оставалось только поднять восстание, рискуя почти неминуемой смертью, либо убежать туда, где, согласно народной молве, условия жизни были лучше:

Ты, большая мышь, жадна,

Моего не ешь пшена.

Мы трудились — ты хоть раз

Бросить взгляд могла б на нас.

Кинем мы твои поля —

Есть счастливая земля,

Да, счастливая земля!

В той земле, в краю чужом

Мы найдем свой новый дом.

Крестьяне были необразованными и крайне суеверными. Главной передышкой от тяжелого труда служили для них длинные ежегодные праздники, в ходе которых религиозная торжественность уступала место вакхическим ритуалам с участием деревенских юношей и девушек. Они, как правило, были ближе своих хозяев к добрым и злым духам, присутствовавшим во всех силах природы, временах года, земле и небе, на каждом перекрестке дорог, во всех доминирующих чертах ландшафта, таких как горы и реки (дух Хуанхэ обладал особой властью над боевыми действиями: военачальник, надеющийся на победу в сражении, бросал в реку в качестве жертвы тот ценный предмет, который был затребован у него во сне). Крестьяне, в сравнении с представителями высших социальных слоев, были в значительно большей степени привержены шаманизму, ранней форме религии, основанной на поклонении природе, которая практиковалась в северной Евразии с древних времен. Главный участник камланий — шаман — облачался в странные одежды, впадал в транс, исполнял исступленные пляски, пророчествовал, изгонял злых духов и вызывал дождь. Представители высших классов были невысокого мнения о шаманах и презрительно относились к их тесному общению с духами, считая, что в нем есть очень много от заискивания и раболепства. Лишь в крайне редких случаях шаман мог достичь сколько-нибудь значимого положения в органах власти, но он — или она, поскольку шаманизм предлагал женщинам редкую возможность сделать профессиональную карьеру — пользовался большим уважением среди народных масс.

Над крестьянами располагался смешанный класс, куда входили домашние слуги, моряки, рудокопы, ремесленники и даже разбойники, а также коробейники, многие из которых к тому времени уже успели превратиться в купцов. Хотя купцы не носили отличавшей их одежды и не имели рангов, они обладали возможностью разбогатеть на торговле, особенно полотном и едой. Расширяющаяся сеть дорог и постоялых дворов, построенных для чиновников и посланников, облегчала передвижение купцов по всему Китаю, и они не могли упустить такую возможность сбора коммерческой, политической и военной информации для своего княжества. На границах княжеств они платили пошлины: чрезмерная добыча обесценила раковины каури, и им на смену пришли медь и другие металлы. Существовала единица веса, равнявшаяся примерно половине фунта (220 г), но в 600 году до н. э. до идеи чеканить монеты, которые только что появились на Ближнем Востоке, оставался еще целый век.

Доминирующим классом по-прежнему была аристократия. Напрямую или через покровительство аристократы двигали китайскую цивилизацию вперед, и именно на них мы сейчас обратим свое внимание.