Главный путь в виртуальность

Главный путь в виртуальность

Важнейшим путем внедрения виртуальности в историческое повествование является образование версий. Они составляют большую часть виртуальности, окружающей человека, причем нередко дополнения в них неосознанно вносятся им самим. Лишь часть из версий являются версиями событий, удельный вес которых в развитии общества достаточно велик, чтобы они могли стать предметом истории. Впрочем, этот удельный вес по-разному оценивается представителями философско-исторических школ и направлений. Сами различные оценки определенного явления представляют собой «оценочные» версии. Если эти версии несовместимы (взаимоисключающи), то они, как и остальные несовместимые версии, за возможным исключением одной, являются виртуальными.

Возможность оказаться виртуальной внутренне присуща несовместимой версии, претендующей на то, что она является единственно истинной при ложности остальных. Прогресс науки, ведущий к смене представлений о мире и о месте в нем человека, сужает сферу традиционной виртуальности, сердцевину которой составляет абсолютная виртуальность версий, базирующихся на вымышленных или остававшихся непризнанными фактах. В то же время успехи в научном и культурном развитии, в распространении всеобщего школьного образования в передовых странах, а по их примеру и в остальных государствах, приобщение к историческому знанию десятков миллионов людей усиливает воздействие на общественное сознание инвентивной виртуальности, являющейся, по преимуществу, относительной виртуальностью. Возрастание количества познанных фактов увеличивает материал для создания новых версий, а интересы различных общественных групп (классовых, этнических, религиозных, региональных и т. п.) стимулируют создание этих версий.

Как правило, такие версии берут начало в макротеориях общественного развития. Когда факты, казалось бы, неопровержимо опровергают версию определенного события, ее сторонники стремятся доказать, что она все же является истинной, ссылаясь на версию более широкого явления, принципиально не поддающуюся опровержению, частью которого является (или будто бы является) данное событие. Так, например, марксисты, желая отвергнуть ссылку на то, что эволюция той или иной страны противоречила законам, открытым историческим материализмом, объясняли такое несоответствие исключительными условиями данной страны, которое выравнивалось в рамках всемирного развития. В результате оказывалось, что любое количество выявленных несоответствий не колеблет общих положений, претендующих на то, что они являются обобщением бесконечного числа исторических фактов, что закон — это некое среднее из разных вариантов развития, и что он проявляется в действительности путем отклонения от него. Выводя из-под критики общий закон фактически путем трактовки его как неопровергаемого закона, тем самым превращают в неопровергаемые и основанные на нем версии. (При этом проходят мимо того, что тот же закон является недоказанным и недоказуемым, поскольку, в лучшем случае, основан на обобщении лишь части относящихся к нему фактов.)

Часть виртуальных версий являются совместимыми и поддаются слиянию в более широкую «комплексную» версию. Но значительно большее их число является несовместимыми. Формированию несовместимых версий, затрагивающих более, чем одну сферу жизни общества, как бы это странно ни звучало, способствует стремление к историческому монизму, к нахождению исходной первопричины исторического развития, хотя у современной науки нет средств доказать, что такая причина действительно играла приписываемую ей роль.

Отчего пала Западная римская империя? В чем причина превращения Европы с конца средних веков в передовой регион по уровню экономического, политического, научно-технического развития? В чем причина Реформации? Была ли Английская революция середины XVII века в своей основе религиозным или социально-экономическим и политическим конфликтом? Способствовал или препятствовал колониализм развитию колониальных стран? На каждый из этих и подобных им вопросов имеются несовместимые ответы — версии, укоренившиеся в сознании различных общественных групп. (Следует оговорить, что некоторые по внешности сходные вопросы на деле возникают из разного содержания, вкладываемого в трактуемое понятие; скажем, вопрос, когда началась и когда закончилась промышленная революция или Великая французская революция. Напротив, различные ответы на вопрос, как соотносились эти две революции, приводят к различным несовместимым ответам — версиям.)

Некоторые исторические версии возникают из изначальной несовместимости эпизодов, служащих отличительным признаком. Возникновение других версий происходит иным путем. Каждое явление имеет неограниченное количество предшествующих ему явлений, часть из которых считается его причиной, хотя это невозможно доказать опытным путем. (В опыте даны только временные, а не причинные связи.) Нельзя также определить и удельный вес различных явлений, считающихся причиной данного явления. Максимум можно доказать, что обычно, если происходит первое явление, за ним следует и второе. Обычно, но не всегда, поскольку этому может помешать наличие других явлений. Достаточно признать решающим одно из них, чтобы основанная на нем версия оказалась не совместимой со всеми остальными. Это особенно четко видно, когда речь заходит о явлениях, которые включают составляющие, принадлежащие к разным сферам общественной жизни — экономике, политике, религии, межэтническим отношениям и т. д.

Одним из важнейших событий всемирной истории был переход от античности к средневековью, начальной вехой которого принято считать падение Западной римской империи (476 г.) и возникновение на ее месте варварских (преимущественно германских) королевств — остготского, вестготского, вандальского, лонгобардского, франкского и других. В прошлом и нынешнем столетиях благодаря трудам германских, французских и английских исследователей в сознании большой части населения Западной Европы укоренились две несовместимые версии этого перехода, особенно на территории Галлии, то есть нынешней Франции. Согласно первой версии, представленной преимущественно в трудах французских ученых, общественный строй, утвердившийся после падения Рима, представлял собой прямое продолжение прежних римских институтов. Роль германских завоевателей в произведениях историков-романистов рисовалась весьма незначительной и не оставившей серьезных следов. Напротив, историки-германисты (немецкие и некоторые английские ученые) рисовали иную картину — завоеватели принесли с собой нормы и обычаи, ставшие основой для новых общественных учреждений, которые определили последующее развитие Европы вплоть до нового времени. Очевидно, что одна из двух или обе эти версии, притязающие на исключительное владение истиной, являются виртуальными.

Едва ли не каждое событие, включающее элементы из разных сфер общественной жизни, можно изложить в виде возникновения, функционирования и развития социально-экономических институтов, эволюции долговременных общественных структур или на уровне действия индивида либо группы лиц. Такие версии остаются совместимыми, пока не включают утверждение, что первые порождают вторые или вторые (особенно если дело идет о «системообразующих» личностях) — первые. В чем причины Варфоломеевской ночи — в предшествующем длительном противоборстве католиков и гугенотов или в желании Екатерины Медичи устранить влияние адмирала Колиньи на короля и предотвратить вовлечение Франции в войну против Испании и всего габсбургского лагеря?

В качестве другого примера возьмем вопрос, чем была французская Фронда (1648–1653), различные ответы на который давались не только в зарубежной историографии, но и в трудах отечественных ученых, основанных на методологии исторического материализма. По замечанию знаменитого французского историка прошлого века О. Тьеррри, Фронда была «смесью аристократических конспираций и народных мятежей». Представление Фронды только в виде заговоров знати, которая могла привлекать в качестве подсобной силы продовольственные и тому подобные бунты низов, или представление этих бунтов в качестве основы Фронды, к которой старались пристроиться и использовать в своих целях аристократические интриганы; и объяснение самих народных выступлений развитием противоречий феодального строя создают две несовместимые и недоказуемые версии, поскольку нельзя доказать, что являлось причиной, а что следствием, и даже сколь значителен удельный вес этого «следствия».

Основные версии гражданской войны в США построены на различном ответе на вопрос, что являлось ее причиной. (Наряду с этим существуют и многочисленные субверсии, базирующиеся на ответах на вопрос, ускорила или замедлила гражданская война индустриальное и аграрное развитие США и др.) Историки-северяне во время и в первые десятилетия после войны излагали события таким образом, чтобы высветить вопрос о рабстве в качестве оси конфликта между северными и южными штатами. С конца прошлого века усилило свои позиции проюжное направление, которое, не отрицая решающего значения спора о рабстве, вместе с тем выступало с откровенной апологией южан, обличало сторонников его уничтожения — аболиционистов, подчеркивало ограбление Юга северными чиновниками-«саквояжниками», твердило о «ненужном конфликте», унесшим сотни тысяч человеческих жизней.

Это течение стало натыкаться на усиливавшийся отпор, начиная примерно с 60-х годов XX века, во время развертывания борьбы за гражданские права. Но консервативное проюжное направление, отступив с авансцены, не утратило своего влияния. Классик американской литературы Уильям Фолкнер как-то заметил, что «прошлое никогда не мертво, оно даже не является прошлым». На основе прежнего течения в последние годы XX столетия возникло направление, ставящее целью возвеличить наследие Юга, но не рабства, а якобы приверженности южан в большей мере, чем севера, защите основополагающих принципов американской конституции, отстаиванию прав штатов и ограничению полномочий федерального правительства. Юг, заявляют сторонники этой версии, имел конституционное право на отделение, которое оправдано, особенно в свете современного сепаратизма в Шотландии и Уэлсе, Каталонии и Басконии, северной Италии, в канадской провинции Квебек, не говоря уже о Восточной Европе. Юг являлся воплощением ценностей западной христианской цивилизации, американской духовной традиции противодействия современным левиафанам — «большому правительству» и его бюрократии, вмешивающихся в жизнь рядовых граждан, и засилью «большого бизнеса» — крупных корпораций, порожденных северным либерализмом, а не южным консерватизмом. Именно южному консерватизму принадлежит заслуга в поощрении роста самосознания различных этнических групп, их традиций и бытовой культуры. Либеральный историк Э. Фонер писал в 1998 г., что это направление «не ревизионистское, а ретроградное и троглодитское». Но оно существует как факт исторического сознания определенных слоев населения и, по мнению американской печати, даже набирает силу. Вбирая в себя «наследие Юга», которое отражало старое проюжное направление, оно вместе с тем поддерживает его главный тезис, что не рабство являлось причиной разногласий между штатами. В историческом сознании различных слоев американского населения по-прежнему бытуют несовместимые версии истории гражданской войны.

В отношении первой мировой войны 1914–1918 годов существует широко известная марксистская версия, что ее виновниками являлись империалисты всех стран, боровшиеся за передел поделенного мира, за источники сырья, рынки сбыта, сферы приложения капитала. Другие версии причинами называли германский милитаризм, французский шовинизм, панславизм и так далее. Виновниками войны хотели изобразить державы, объявившие войну, но ими, наряду с Австро-Венгрией и Германией, оказалась и Англия. Все эти версии и вытекающие из них подверсии тысячекратно излагались в декларациях правительств воюющих держав, в официально изданных ими выборках дипломатической корреспонденции, призванных возложить на неприятеля вину за развязывание войны.

Может показаться, что расширение фактических знаний способно само по себе доказать истинность или ложность той или иной версии. Но на практике дело обстояло иным образом. Уличаемые в непосредственном развязывании войны государства, например, Германия, стремились доказать, что к столкновению вела политика неприятельских держав на протяжении многих лет. Невозможно было доказать, что те или иные факты имеют главный удельный вес в развязывании войны, а другие почти не принимать во внимание. После войны воевавшие страны выпустили десятки томов дипломатических документов, правда, по-прежнему далеко не полных и в ряде случаев с сознательным игнорированием наиболее разоблачительных посольских донесений. Это, однако, лишь подбросило дров в огонь бесконечной полемики в печати и не привело (да и не могло привести) к доказательству несовместимых версий, которые правящие круги настойчиво старались внедрить в сознание своих народов. В тоталитарных государствах тотально замалчивались материалы, которые можно было использовать в пользу «вражеской» версии. Как известно, это было одним из главных средств, использовавшихся гитлеровцами для идеологической подготовки германского населения ко второй мировой войне. А различные версии истории подготовки и ведения второй мировой войны, подкрепляемые публикацией дипломатических документов, стали важным орудием в пропагандистских битвах времен «холодной войны».

Существуют глубоко сидящие в сознании предрассудки, виртуальные представления, которые способствуют укоренению виртуальных версий различных событий. Среди таких предрассудков надо особенно учитывать этнические и националистические предубеждения. Их отразили даже географические карты, по которым столетиями люди учились представлять мир и место в нем своей страны. Искажения, о которых идет речь, были связаны не с недостатком знаний, а с стремлением видеть свое государство центром мира. На европейских картах Индия и Китай изображались субконтинентами, сравнимыми по размерам с Англией или Францией. Китайцы представляли свою державу серединной империей, вокруг которой ютились остальные страны. Корейские националисты изображали Корею одной из трех мировых держав, наряду с Китаем и «индоевропейским королевством». Подобные карты как бы создавали всемирную виртуальную плоскость, на которой располагались исторические события, облегчая возникновение и укрепление виртуальных версий.

Несовместимость версий вовсе не означает, что они не воздействуют друг на друга. Являясь версиями одного и того же явления, они должны быть сравнимыми. А сравнение уже само по себе на практике приводит к воздействию. Логика далеко не всегда применима, когда речь идет о взаимоотношениях версий, особенно виртуальных. Совместимые версии могут быть неприемлемыми для сторонников одной из них. Несовместимые версии только теоретически исключают друг друга. В действительности несовместимые виртуальные версии, если это соответствует интересам определенных общественных сил, заимствуют друг у друга различные элементы, перекрашиваются, надевают новую личину и противопоставляют себя прежним версиям. Они могут, наперекор логике, сливаться в якобы комплексные версии, невзирая на то, что их отличительные признаки исключают друг друга. Содержание версий может претерпевать эволюцию из-за появления вновь отрытых фактов и изменения политической атмосферы в стране.

Нередко одна и та же версия фигурирует по-разному в сознании различных общественных слоев из-за рыхлости используемых для ее описания исторических понятий. Исторические понятия имеют приблизительный характер, имея наряду с ясно определенной неизменной частью содержания также другую часть, обычно неформулируемую, а подразумеваемую. Эта вторая часть состоит из представлений с нечетко обозначенными границами, которые претерпевают изменение в меняющемся мире. Версии более узких по рамкам событий порой включаются в несовместимые с ними версии более широких событий. Содержание многих несовместимых версий оказывается изменчивым под давлением последующих перемен в условиях жизни и сознании тех общественных групп, которые являются «носителями» данной версии. Версии «перекликаются» друг с другом, образуют объединения из несовместимых частей, подключают и отбрасывают отдельные свои элементы в соответствии с изменением других версий, перестраивают связи между отдельными частями и тому подобное. Такие перестройки становятся средством образования новых версий. Одна из версий всемирной истории формируется ныне на наших глазах и создает представление о путях их возникновения и становления.