ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Лето 1928 года выдалось на редкость жарким, может быть, именно поэтому никто не спешил переходить в решительное наступление. Более того, со стороны могло показаться, что между непримиримыми противниками наметилось некоторое согласие.

Но это только казалось. Похоже, жара на Сталина не действовала, и перед отпуском он сумел уломать всех тех, кто так или иначе колебался в выборе окончательной позиции. Ворошилова и Орджоникидзе он склонил на свою сторону без особого труда. Не долго сопротивлялся и «всесоюзный староста», особенно после того, как ему весьма деликатно намекнули, что генсек располагает некими не совсем приятными для Михаила Ивановича компроматами. Оставались еще Микоян и Куйбышев. С первым Сталин быстро нашел общий язык, а на Куйбышева надавил с помощью какого-то таинственного письма «Томского против Куйбышева». Искусно сталкивая своих противников и сторонников, Сталин смог заручиться поддержкой большинства членов Политбюро, которое теперь было за него, и никакие экономические знания не шли ни в какое сравнение с этим достижением.

Таким образом, Сталин окружил Бухарина глухой стеной, так и не сумевшего воспользоваться благоприятным моментом, когда Политбюро пребывало в сомнениях, и теперь ему надеяться было не на кого. Заручившись поддержкой самых влиятельных людей в партии и государстве, Сталин дал по Бухарину предварительный залп, умело сыграв на международном партийном строительстве.

А все дело было в том, что Бухарин выдвинул идею о том, что в ближайшее время на Западе не надо ожидать никаких кризисов, а потому компартии должны придерживаться умеренного курса, в то время как сам Сталин и его сторонники решительно стояли за более активную политику зарубежных компартий, которые были обязаны подчиняться только Коминтерну. И уже на очередном съезде Коминтерна советская партийная делегация совершенно неожиданно для Николая Ивановича обрушилась на его тезисы о международном положении и задачах Коминтерна.

Конечно, Бухарин защищался, но все было напрасно. Не спасло его и напоминание о провале сталинской политики в Китае. Делегация советских коммунистов поддержала линию партии, или, иными словами, Сталина. Обиженный Бухарин потребовал отставки, однако его не отпустили. Сталин не хотел «такого» ухода Николая Ивановича. Полностью дискредитировать, вдоволь поиздеваться, а потом изгнать на виду у всей страны — другое дело...

В сентябре ситуация с хлебозаготовками из-за неурожая на Северном Кавказе и на Украине снова обострилась. И снова в ход пошла «чрезвычайщина». Большинство партийцев поддерживало жестокое обращение с крестьянами: очень уж им резали глаза богатые нэпманы и сытые крестьяне.

Помимо всего прочего, сказался и крайне низкий образовательный уровень большинства не только рядовых коммунистов, но и партийных руководителей. Ленина, которым они будут прикрываться всю свою оставшуюся жизнь, никто из них никогда не читал и читать не будет, а все эти споры с заумными интеллигентами вроде Троцкого и Каменева уже изрядно набили партийным бюрократам оскомину. Они ничего не смыслили ни в экономике, ни в государственном строительстве, и проблемы рынка навсегда остались для них тайной за семью печатями. Зато такие простые понятия, как «надавить», «отнять», «запретить», были для них не только ясны, но и близки. И если им говорили, что с помощью давления на село можно избежать всей этой возни с крестьянами и вытекавшими отсюда кризисами, они были готовы давить этих самых крестьян.

Что же касается заглавных действующих лиц, то для них сложилась весьма интересная ситуация. Чтобы возглавить «правый» уклон, Бухарину надо было выступать с троцкистских политических позиций и таким образом снова бросить вызов тупой чиновничьей массе. А это равносильно поражению. Тем временем не брезговавший ничем в борьбе за власть Сталин, нисколько не смущаясь, критиковал Николая Ивановича с тех самых экономических позиций, которые выдвигал Троцкий.

И далеко не случайно внимательно следивший за всем происходящим в Москве Троцкий язвительно заметил: «Нельзя отрицать все же, что в некоторых элементарных вопросах Сталин подучивается... Все, что он говорит против «правых», было уже не раз сказано против него самого. Ни одного слова он не прибавил». «Политика партии, — вторил ему Преображенский, — в некоторых существенных пунктах сдвинулась на правильный путь». Потому и предлагал «коллективное выступление навстречу партии».

Осенью 1928 года были обнародованы контрольные цифры на следующий хозяйственный год. Комиссия, в которую вместе со Сталиным входили Бухарин и Рыков, работала над этим документом целых десять дней. Все это время «правые» пытались навязать комиссии свою волю, а когда убедились в полной невозможности влиять на членов комиссии, подали заявления об отставке со всех занимаемых ими постов. А посты эти выглядели весьма внушительно: редактор газеты «Правда», секретарь Исполкома Коминтерна, председатели СНК СССР и ВЦСПС.

Сталин не согласился. По всей видимости, ему еще очень нужны были люди, на которых он, в случае провала своей политики, мог бы отыграться. Он обещал прекратить преследования «бухаринцев» и сократить капиталовложения в промышленность, и те пошли на компромисс.

И тем не менее основные затраты было решено направить на развитие тяжелой промышленности. Бухарин был сражен. Забвение легкой промышленности означало, по сути, забвение крестьян и продолжение чрезвычайных мер, поскольку крестьяне ясно показали, что не собираются просто так продавать хлеб. Об этом он и поведал стране в опубликованных в «Правде» «Заметках экономиста», в которых, продолжая нападать на Троцкого, с жестокой критикой обрушился на Сталина и близкого к нему Куйбышева. Основной идеей «Заметок» Бухарина было положение о том, что нельзя добиться быстрого развития промышленности без быстро растущего сельского хозяйства. А потому промышленность должна сама обеспечивать себя, а не паразитировать на сельском хозяйстве. Подобное было под силу только легкой промышленности.

Таким образом, Бухарин как бы выдвигал политическую линию, отличную от решений XV съезда партии, и предлагал развивать в первую очередь не тяжелую промышленность, а легкую и сельское хозяйство. Но в то же время он так и не указал, на чем надо было экономить и откуда брать огромные суммы, необходимые для развития тяжелой индустрии. Более того, «первый теоретик» партии продолжал выдвигать явно нереальные планы, поскольку даже при всем своем желании было невозможно в такой технически отсталой стране, как СССР, победить товарный голод и в то же время прекратить давление на деревню.

И все же главная беда Николая Ивановича была даже не в том, что он выдвигал фантастические планы (Россию фантастикой не испугаешь), а в том, что в очередной раз обвинил, пусть и между строк, Сталина в неотроцкизме. Что, конечно же, очень не понравилось ни генсеку, ни поддерживавших его членам Политбюро. Надеясь на свое интеллектуальное превосходство, Бухарин как бы приглашал Сталина на открытую дискуссию, в которой намеревался одержать победу на виду у всей страны.

На этот раз Сталин отсиживаться в тени не собирался и даже начал готовить к печати статью, в которой намеревался рассказать о тех противоречиях, которые увидел в «Заметках экономиста». Но... ничего из этого не вышло. По той простой причине, что «ответ на уровне конкретного анализа экономических проблем не получился», поскольку «оказался Сталину не по плечу». Так, во всяком случае, считали некоторые посвященные в кремлевские игры специалисты. Впрочем, могла быть и другая причина, по которой Сталин не спешил выходить на ристалище. Верный своим привычкам, он решил как следует подготовить наступление, с учетом того, что в ноябре должен был состояться пленум ЦК.

Гонения на Бухарина Сталин начал с выговора, который тот получил от Политбюро за публикацию столь дискуссионной статьи без ведома ЦК. Затем последовало наступление на те учреждения, которые считались вотчиной правых: Московскую парторганизацию, редакцию газеты «Правда» и Институт красной профессуры. Главным в антибухаринской кампании стала битва за московских коммунистов. Здесь Сталин все решил просто, натравив на секретаря Московской парторганизации рядовых коммунистов, чье недовольство нэпом росло не по дням, а по часам.

И уже очень скоро Орджоникидзе писал в письме Ворошилову: «По всем районам начались погромы, стали сбрасывать секретарей районов и громить МК». Кончилась вся эта затея, в которой Сталин принимал личное участие, посетив расширенное бюро Московского комитета партии, основательной чисткой партийных рядов. Что же касается самого Угланова, то на его место был посажен верный Молотов.

Ни Рыков, ни Томский не сделали ничего, чтобы хоть как-то прикрыть своих сторонников. Вернувшийся из отпуска Бухарин на протяжении шести часов выяснял отношения со Сталиным. Но, в конце концов, отчаялся и вместе с Рыковым и Томским подал в отставку в знак протеста против нападок на рядовых коммунистов. Сталин и на этот раз остался Сталиным и предложил (может быть, опять же и с вином) решить все «по-хорошему». «Ну что вы нас все время шантажируете своими отставками, — сказал он, — это не по-большевистски...»

Постарался примирить враждующие стороны и Орджоникидзе, в результате чего Томский и Рыков забрали свои заявления назад. А вот Бухарин остался стоять на своем. Он решил не принимать участия в ноябрьском пленуме, но проект резолюции для него тем не менее написал. И судя по тому, что он в нем написал, Ленин в своем «Завещании» не зря упрекал Бухарина в полном непонимании диалектики.

Соглашаясь с форсированным развитием промышленности и предлагая несколько «сузить фронт» этого самого развития, он в то же время требовал обратить особое внимание на сельскохозяйственное машиностроение, черную металлургию и при этом не забывать легкую промышленность. Что по тем временам было невозможно уже не только практически, но даже чисто теоретически.

На ноябрьском пленуме ЦК 1928 года доклады о хозяйственных задачах делали сразу три человека: председатель Совнаркома Рыков, председатель Госплана Кржижановский и председатель ВСНХ Куйбышев. Что лишний раз говорило о наличии нескольких взглядов на эту проблему и о все той же скрытой борьбе в партии.

Признав некоторые успехи, Рыков в очередной раз поведал о положении в деревне, о нежелании крестьян работать в условиях «чрезвычайки» и о том, что продовольствие в ближайшие годы будет давать «хозяйство индивидуального типа», несмотря на всю свою малопродуктивность.

И все же главным событием пленума стало выступление Сталина, который не стал вступать в спор с Рыковым. А вот наличие уклонов признал. «Если «правые» говорят: «Не тронь кулака, дай ему свободу развиваться», а «левые», наоборот, возражают: «Бей не только кулака, но и середняка, потому что он такой же частный собственник, как и кулак», то надо признать, — заявил Сталин, — что разница, очевидно, есть». Он вообще говорил в высшей степени мирно и даже ссылался на Рыкова. Но в то же время напомнил, что надо сделать все возможное, чтобы как можно быстрее «догнать и перегнать» Запад.

Против ожидания, пленум прошел довольно спокойно. Рыкова критиковали, но никто не вышел за рамки приличия. А в одном случае за него заступился сам Сталин.

Более того, принятая пленумом резолюция являлась лучшим доказательством того, что между Сталиным и «правыми» достигнуто известное соглашение. Иначе как можно было договориться о борьбе на два фронта: против оппортунистического правого и троцкистского левого уклонов. Но самом же деле все обстояло иначе. Уже в ближайшее время страна должна была пойти по какому-то одному пути, и Сталин считал, что это должен быть его путь.

Да, он вел себя на пленуме этаким радушным хозяином, который не хотел обижать гостей. Однако за его улыбками и мирными речами стоял холодный расчет: усыпить бдительность и в нужное время нанести точный и расчетливый удар, от которого уже невозможно будет оправиться. И Сталин нанес этот удар. На сей раз по председателю ВЦСПС Томскому, и на VTII съезде профсоюзов был повторен уже принесший Сталину успех сценарий при избиении Московской партийной организации.

Едва начался съезд, как «представители с мест» стали обвинять Томского в бюрократизме и полной оторванности от «рабочих масс». Томский возмутился, но чего стоили все его объяснения, если хуливших его «представителей» поддержало Политбюро. Он снова повел себя не «по-большевистски» и подал в отставку, которая не была принята. Единственное, чего пока добился Сталин, так это введения в ВЦСПС Лазаря Кагановича, очень быстро превратившегося, по меткому выражению Бухарина, в «руководителя в руководстве».

Но даже сейчас, когда все так удачно для него складывалось, выступать с открытым забралом Сталин не спешил. Да, члены ЦК были за него, но кто мог знать, как они поведут себя под влиянием Рыкова, который считался лучшим экономистом Советского Союза. Сложившаяся в экономике страны ситуация напоминала собой двоевластие 1917 года. Поскольку в ней, по словам Бухарина, существовали две линии: закрепленная в решениях и резолюциях и та, что проводилась в жизнь на самом деле.

Правые прекрасно понимали Сталина, который соглашался с ними на бумаге, но в то же время проводил свой курс на форсированную индустриализацию. Но единственное, на что они оказались способны, так это на ту в высшей степени аллегорическую критику, которую вел в отношении Сталина Бухарин. Чувствуя, что проигрывает, тот пошел ва-банк.

На траурном заседании, посвященном пятилетию смерти Ленина, он выступил с докладом «Политическое завещание Ленина». И сделал его так, что мало кто не увидел огромной разницы между тем, что завещал Ленин, и той внешней и внутренней политикой, которую проводил Сталин. «Надо, — закончил он свою яркую речь словами Ленина, — проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно-быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и так далее...»

Конечно, Сталину все эти куда как прозрачные иносказания не понравились, но... против Ленина не пошел. Зато лишний раз убедился в том, что Бухарин становится все более опасным... Как это часто бывает, помощь пришла от того, от кого он ее не мог ожидать даже при всем желании. От Троцкого, который сразу же после выступления Бухарина на траурном заседании пустил в ход запись разговора Николая Ивановича с Каменевым. Однако Лев Давидович и на этот раз весьма опасался усиления отнюдь не Сталина, а Бухарина и поспешил покончить с ним именно таким образом.

Впрочем, есть и другая версия случившегося, согласно которой интриги Бухарина не стали секретом для гэпэушников, и в начале января 1929 года на стол Сталина лег их доклад о визитах Бухарина к Каменеву. В это же время Менжинский сообщил ему, что «бухаринцам» удалось наладить связь с Троцким. Сношения Бухарина с теми самыми троцкистами, которых он совсем еще недавно обвинял во всех смертных грехах, выглядели для него убийственными, и 30 января Политбюро и Президиум ЦКК потребовал от него объяснений. Бухарин назвал все происходящее «гнусной провокацией», но вместе с тем признал и факт встречи, и подлинность записанных Каменевым слов.

Назвав свою встречу с Каменевым ошибкой, Бухарин отмел от себя все обвинения в фракционности, а затем перешел в наступление, обвинив ЦК в «военно-феодальной эксплуатации крестьян». Что же касается Сталина, то ему Бухарин приписал разгром и дезорганизацию считавшихся правыми организаций. «Картина яркая, — говорил он, — в «Правде» — два политкома, в ВЦСПС — «двоецентрие», в Коминтерне — предварительная политическая дискредитация...»

Несмотря ни на что, Бухарин чувствовал себя все еще довольно уверенно, поскольку обвинить его, автора чуть ли не всех резолюций и последнего съезда партии, и ее пленумов, во фракционности было практически невозможно даже с помощью обнародованной Троцким листовки. Однако Бухарин не учел другого. Та грязь, которой он полил в своих беседах с Каменевым практически всех членов Политбюро, настроила их против него. И что бы он теперь ни говорил, все обиженные им были против него. А это дорогого стоило. И особенно эмоциональный Орджоникидзе долго с несказанной грустью и обидой повторял: «Как неприлично, как некрасиво лгать на товарищей!»

Для выхода из положения была создана специальная комиссия ЦКК. Бухарин тоже был включен в нее, однако на ее заседания его так ни разу и не пригласили. Уже очень скоро Бухарин узнал, что его встреча с Каменевым была признана «фракционными переговорами», что звучало довольно зловеще. И напрасно Николай Иванович доказывал, что Сталин, против которого он выступал, это не ЦК и Политбюро, чьи решения он не обсуждал. Его заявления так и остались гласом вопиющего в пустыне.

На этот раз за Бухарина вступились Рыков и Томский, которые не замедлили обрушиться на Сталина с новой критикой, чья политика «дани» вела к новым трудностям в заготовках хлеба. Но все было напрасно. ЦКК осудила поведение Бухарина за его «фракционный акт» и нарушение элементарной порядочности. Ну а заодно и признала, что товарищ Бухарин сползает на позиции Фрумкина и становится правым оппортунистом.

Тем не менее Сталин не спешил с публичным осуждением Бухарина и дал указание до поры до времени не разглашать выводы ЦКК. Что не мешало партийным и государственным лидерам вовсю критиковать Бухарина и его школу. Ударил по нему и такой «специалист» по экономическим вопросам, как Ворошилов. Чем вызвал неописуемый восторг Сталина. «Хороший, принципиальный доклад, — писал он верному оруженосцу. — Всем гуверам, Чемберленам и бухариным попало по заднице».

Бухарин оказался в сложном положении. Он прекрасно понимал, что сочувствующих у него было куда больше, нежели у Сталина и всего Политбюро, вместе взятых. По той простой причине, что он защищал тех самых крестьян, которые составляли основное население страны. Да и специалисты были на его стороне. А вот обратиться непосредственно к народу он побоялся, поскольку это означало в его глазах раскол в партии, на который он, упертый большевик, пойти не посмел.

Помимо всего прочего, и крестьяне, и «спецы» в глазах остального общества так и остались «мелкобуржуазной стихией», и апелляция к ним означала чуть ли не призыв к Гражданской войне. Оставаясь же заложником своих большевистских взглядов, Бухарин был обречен, поскольку о победе в уже почти полностью контролируемой Сталиным партии ему нельзя было даже и мечтать.

Первым не выдержал напряжения Рыков. После долгих раздумий он выбрал сталинский план развития экономики страны. Да и как не выбрать, если Сталин заявил: «Сейчас дело обстоит так, что два члена Политбюро систематически нарушают решения ЦК, упорно отказываясь остаться на тех постах, которые им предоставлены партией, а ЦК партии вместо того, чтобы наказать их, вот уже два месяца уговаривает их остаться на своих постах. А как поступал Ленин в таких случаях — припомните-ка. Разве не помните, что товарищ Ленин из-за одной маленькой ошибки со стороны Томского угнал его в Туркестан?!»

Что же касается Бухарина, который так пока и не смог смириться с главенствующим положением Сталина в партии, а значит, и в экономике, то он продолжал критиковать его по всякому поводу. Добился же он совершенно обратных результатов, и чем больше ругал Сталина, тем невозмутимее становился генсек и тем большему давлению подвергался сам Бухарин.

Но... долго вся эта возня продолжаться не могла, слишком серьезным было положение в стране, и мало кто из посвященных в партийную кухню сомневался в окончательном поражении Бухарина, что вовсе не означало легкой победы для самого Сталина. По той простой причине, что Бухарин и его сторонники не только поддерживали, но и являлись авторами практически всех партийных решений и в отличие от Троцкого не создавали оппозиционных групп. Да и сам Николай Иванович чуть ли не после каждого скандала с известной долей злорадства заявлял: «Новой оппозиции вы не получите!»