ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Несмотря на постоянную опасность ареста и активную деятельность жандармской агентуры, Коба не только продолжил занятия в рабочих кружках, но и принял самое активное участие в подготовке первомайской демонстрации. И для этой активности у него были все основания.

Да, его уже знали многие видные революционеры, включая и эмиссара Ленина Курнатовского, и третьи роли совсем не устраивали честолюбивого Кобу. Конечно, ему очень хотелось привлечь внимание вождя. Вряд ли даже при всем своем самомнении он тогда мечтал о том, чтобы занять место рядом с ним, но выдвинуться, несомненно, хотел.

Что бы там ни говорили, но Закавказье оставалось окраиной, а Коба нисколько не сомневался в том, что главные революционные события развернутся в центре. Ну а раз так, то ему необходимо сделать все возможное и невозможное, чтобы как можно ближе быть к этому самому центру...

Полиции стало известно о демонстрации, и уже с середины апреля город постоянно патрулировали казаки и войска. Стоило только собраться троим горожанам, как им предлагали немедленно разойтись. И все же тифлисские социал-демократы решились на демонстрацию, и рабочие с красным знаменем двинулись от железнодорожных мастерских к центру. Не успели они пройти и несколько сотен метров, как из переулков и подворотен на них набросились городовые и солдаты. Завязалась схватка, и уже очень скоро все было кончено. Демонстрантов разогнали, а самых активных арестовали. Революционеры не успокоились, и в городе появились листовки, которые впервые призывали к освобождению от тирании и прославляли свободу.

Снова начались аресты, и Коба поспешил уехать в Гори. В Тифлис он вернулся в конце мая и сразу же приступил к восстановлению разгромленной типографии. Продолжил он занятия и в рабочих кружках. В эти дни он особенно близко сошелся со своим земляком Симоном Аршаковичем Тер-Петросяном, который очень скоро станет знаменитым Камо. Трудно сказать, думал ли уже тогда Тер-Петросян о терактах и экспроприациях, но к поступлению в высшее военное учебное заведение готовился. Интересно и то, что именоваться Камо он стал с подачи Сталина, который прозвал его так за то, что будущий террорист не мог выговорить по-русски «кому» и все время произносил «камо».

Осенью 1901 года Коба уже играл в организации весьма заметную роль, поскольку одни из руководителей РСДРП были арестованы, а другие находились под таким плотным наблюдением полиции, что об активной деятельности нельзя было и думать. Понимая, что охранка не оставит его в покое, Коба стал еще осторожней и постоянно менял квартиры.

Тем не менее работа продолжалась, и на состоявшейся в октябре 1901 года общегородской конференции был избран Центральный рабочий комитет в составе четырех членов и четырех кандидатов из четырех интеллигентов и четырех рабочих. Одним из «интеллигентов» был Коба, о чем ротмистр В.Н. Львов и доложил своему начальству.

Впрочем, Коба не долго пребывал в руководстве Тифлисской организации РСДРП, и, как докладывал жандармский агент, во втором заседании уже участвовали три интеллигента, четвертый же, Сосо, по неизвестной причине не явился. Не присутствовал он и на следующем заседании комитета, состоявшемся на квартире рабочего Николая Ерикова. Вряд ли причиной тому был какой-то конфликт Сосо с другими членами партийного руководства; вернее всего, он был направлен Тифлисским комитетом, опасавшимся его ареста, в Батум. Да и в самом Батуме надо было налаживать работу. Вошедший в состав России после Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., этот город был связан с Баку железной дорогой и очень быстро превратился в важный промышленный центр со своим рабочим движением и социал-демократическим кружком.

Коба с энтузиазмом принялся за работу, и всего за несколько недель ему удалось значительно расширить местную социал-демократическую организацию, о чем красноречиво повествует найденный у начальника ГЖУ Кутаиси документ, из которого следовало, что именно И.В. Джугашвили сумел организовать местных социал-демократов. Но он шел дальше социал-демократических лозунгов и, по сути дела, проповедовал куда более радикальные взгляды. И именно он явился одним из организаторов забастовки на заводе Ротшильда, где рабочие требовали отмены работы в воскресные дни, что и без того было запрещено российскими законами. Своего они добились, а сам Коба принялся за создание подпольной типографии и доставку из Тифлиса нелегальной литературы. В те дни он познакомился с сыном редактора армянского журнала «Нор дар» С.А. Спандаряна Суреном, который обещал снабдить батумскую типографию всем необходимым для печатания.

Работа типографии привела к еще большей активизации рабочих, и в самом начале 1902 года они потребовали от администрации введения воскресного отдыха, запрещения ночных смен, повышения заработной платы. Жандармы прекрасно понимали, откуда дует ветер, и попытались арестовать Кобу, но он вовремя уехал в Тифлис. Задержался он там ненадолго, поскольку именно в эти дни жандармы арестовали многих видных членов тифлисского центра.

За домом, в котором жил Коба, было установлено наблюдение, но он снова избежал ареста, уехав в Батум. Однако полиция выследила его и в один прекрасный вечер, когда собрание с участием Кобы было в разгаре, явилась за ним. Каким-то непостижимым образом хозяин дома отвлек внимание жандармов, и Коба сумел уйти. Он снова сменил квартиру, а затем уехал в Тифлис.

Вместе с другими революционерами Коба многое сделал для разгорания нового конфликта на заводе Ротшильда в конце февраля. 9 марта рабочие пошли на штурм тюрьмы, где содержались их товарищи. На этот раз полиция действовала очень жестко — тринадцать рабочих были убиты.

Коба отреагировал на это преступление должным образом и выпустил две листовки, в которых была дана оценка всему случившемуся. Однако дальше дело не пошло, поскольку полиции удалось выйти на след типографии. Но и здесь рабочим повезло, и после того как к Ивлидиану Шапатаве, у которого хранились типографские принадлежности, явился пристав, жена Шапатавы встретила его... с дубиной в руках: «Ты можешь разбудить детей и испугать их!» Пристав рассмеялся и ушел, что, конечно, выглядит весьма странным. Можно подумать, что полицейский прибыл не исполнять свои обязанности, а попить чайку и, получив от ворот поворот, без особого неудовольствия покинул негостеприимный дом. Но как бы там ни было, женщина спасла и типографию, и Кобу, который находился в тот момент в доме.

Коба перевез типографию в часовню Быкова, а сам отправился в Кобулети, где организовал социал-демократический кружок. Вернувшись в Батум, он выступил на большом совещании рабочих, после которого его арестовали. Но ему повезло и на этот раз: по какой-то необъяснимой случайности жандармы не заметили его чемодана, набитого нелегальной литературой, всевозможными партийными документами и листовками.

Коба отверг свое участие в забастовке и событиях 9 марта, которые стали известны по всей России как батумская демонстрация. Тем не менее жандармы завели на него особую папку, где должна была храниться вся касавшаяся его документация, сфотографировали в профиль и анфас и сняли отпечатки пальцев. В тот же день в ГЖУ Тифлиса направили запрос: не был ли «названный Джугашвили замечен в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Предлагалось на всякий случай допросить мать Сосо и его дядю. Но тифлисские жандармы могли сообщить лишь о своих подозрениях и догадках, которые, как известно, к делу не подошьешь, и Сосо наверняка был бы освобожден. Но из-за трагической случайности он сам раскрыл карты. В посланной из тюрьмы записке он просил передать матери, чтобы она настаивала на том, что он прожил всю зиму в Гори. Записка была перехвачена, и подозрения жандармов усилились. Тем более что появились новые сведения о его руководящей роли в батумских событиях.

В присланном из Тифлиса письме генерал Дебиль сообщил, что И.В. Джугашвили «фигурирует в агентурных материалах как член Тифлисского комитета РСДРП», и попросил для установления личности последнего выслать ему фотографию. Правда, по какой-то известной только ему причине Дебиль умолчал о привлечении Сосо в 1901 году к переписке по делу о «Социал-демократическом кружке интеллигентов».

Пока жандармы переписывались, ГЖУ Кутаиси потребовало продлить содержание Джугашвили и арестованного вместе с ним Канделаки под стражей до окончания следствия. Разрешение было получено, и полиция приступила к дознанию обвиненных в призыве к возбуждению и неповиновению верховной власти. Однако обвинение оказалось несостоятельным, и «характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме» отныне подлежало «считать невыясненным».

Тем не менее Коба, который сумел попасть в тюремную больницу, остался, в отличие от выпущенного на волю товарища, под стражей. Он обратился к главному управляющему гражданской частью на Кавказе Г.С. Голицыну с просьбой об освобождении. Ответа не последовало. Коба написал второе прошение, в котором просил освободить его под надзор полиции по состоянию здоровья и беспомощного положения состарившейся матери. Затем к Голицыну обратилась и сама «состарившаяся» мать.

Однако начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров имел на этот счет иное мнение и в докладе департаменту полиции писал: «Через перечисленных лиц, между прочим, выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили. Деспотизм Джугашвили многих, наконец, возмутил, и в организации произошел раскол, в виду чего в текущем месяце в Батум ездил состоящий под особым надзором полиции Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить все недоразумения».

И Лавров был недалек от истины. В Батуме у Кобы действительно обострились отношения с членами местного партийного комитета, и многие были очень недовольны его манерой поведения, в которой часто сквозили превосходство и пренебрежение.

Да и в Тифлисе все шло далеко не так гладко, как того хотелось Кобе. Поговаривали, что переезд в Батум был связан с его исключением из тифлисской организации партийным судом за интриги и клевету на Сильвестра Джибладзе. И разногласия у них начались с того, что Коба высказался против привлечения в Тифлисский комитет простых рабочих из-за их неграмотности и неумения конспирироваться. А после того как комитет не поддержал его, Коба выехал в Батум, где сразу же по приезде выступил с резкой критикой Тифлисского комитета.

В середине апреля Кобу перевели в кутаисскую тюрьму. Сидевший там в тот момент Григорий Уратадзе писал о Кобе: «На вид он был невзрачный, оспой изрытое лицо делало его вид не особенно приятным. Походка вкрадчивая, маленькими шагами. Он никогда не смеялся полным ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим. Мы прожили вместе в кутаисской тюрьме более чем пол года, и я ни разу не видел, чтобы он возмущался, выходил из себя, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии. И голос его в точности соответствовал его «ледяному характеру», каким его считали близко его знавшие».

Вполне возможно, что именно таким Коба и казался окружавшим его людям. Но то, что он никогда не смеялся над шутками и не шутил сам, было истинной правдой, что весьма странно не только для грузина, но и для всякого нормального человека. Вряд ли его можно было упрекнуть в том, что он не понимал шуток, и, вполне возможно, это был признак какой-то постоянной грусти. Однако эта самая грусть, если она действительно присутствовала, не помешала ему установить с первых же дней пребывания в камере строгий распорядок: утром — гимнастика, затем — изучение иностранного языка и чтение, чтение, чтение... Приблизительно в это время он прочитал знаменитую работу Ленина «Что делать?», в которой нашел полное созвучие своим собственным размышлениям о партии — «строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, подготовка профессиональных революционеров»...

Ленин произвел на бывшего семинариста неизгладимое впечатление, и, когда он читал его труд, у него создавалось такое впечатление, словно тот писал лично ему. Для того чтобы лучше понять, чем мог привлечь его Ленин, надо вспомнить, что из себя к тому времени представлял будущий вождь мирового пролетариата. В 1893 году это был уже убежденный марксист, поражавший своей теоретической подготовкой даже таких корифеев марксизма, как А. Потресов, Г. Кржижановский и П. Струве. Но уже тогда он шел против общего течения и утверждал, что главное — это цель, и для ее достижения хороши все методы, включая и террор. С необычайным энтузиазмом он подхватил мысль Энгельса о том, что «горстка решительных людей в России могла бы произвести революцию», и развил ее в своем первом большом труде «Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов». Ход его мысли был совершенно свободен от сантиментов и не омрачен никакими сомнениями, что, конечно же, действовало.

Таким образом, Ленин оставил свою первую зарубку на истории русского революционного движения. Усидчивый и начитанный, он умел веско и язвительно спорить, был уверенным бойцом, придавая преобладающее значение политическому методу. Помимо всего прочего, он уже тогда отличался прямо-таки патологической нетерпимостью даже к самой умеренной оппозиции, которая так восхищала Сталина.

Конечно, в силу молодости и необразованности Сталину даже и не приходила в голову та простая мысль, что именно тот раскол, который Ленин сначала предсказал, а потом и осуществил в русском революционном движении, в конечном счете и сгубил Россию. И единое движение могло бы даровать российским народам куда более достойное существование... Но тогда ему было не до подобных тонкостей, и вслед за Марксом, Энгельсом и Лениным он повторял ставшие для него чем-то вроде Священного Писания слова из «Манифеста коммунистической партии»: «Коммунисты... открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией...»

Ну и, конечно, Сталину очень импонировала теория борьбы классов с ее определяющим положением о том, что «буржуазия неспособна оставаться долее господствующим классом». В отличие от «потомственного дворянина» Ленина, а именно так он подписывал свои прошения, который не заработал в своей жизни ни одной копейки, Сталину слишком хорошо было известно, что представляют собой эти классы. А раз и навсегда вбитая в голову отцом ненависть к любой власти, усугубленная лицемерными монахами семинарии, только подогревала его стремление покончить с тем самым классом, который оставлял за ним право на жалкое существование.

Сыграли в выборе «новой религии» свою роль и особенности мышления Сосо. Как человек, который живет в обществе и не может быть свободен от этого общества, так и его интеллект не может формироваться сам по себе, а неизбежно зависит от бытия его носителя. 10 лет зубрения Священного Писания наложили трагический отпечаток на уже ставшее катехизисным мышление Сосо, и таким образом он заполучил «организованный» ум, которому, как это ни печально, чужды поиски и сомнения. А посему Сосо было свойственно не только систематизировать любые знания, но и раскладывать все по полочкам.

Ну и, конечно, самым печальным стало то, что само мышление было заменено верой, пусть и новой. И так как маленький Сосо верил в Непорочное Зачатие и Воскресение Христа, так, повзрослев, он стал верить в вечность классовой борьбы со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Ну а все то, что не укладывалось в ставшие уже священными догматы марксизма, казалось ему еретическим, точно так же, как любые сомнения в истинности Нового Завета считались среди духовенства богоотступничеством, а значит, и преступлением.

Пришлась по вкусу Сосо также идея Ленина о создании подпольной партийной организации. Оно и понятно: ведь «руководить всеми сторонами местного движения и заведовать всеми местными учреждениями, силами и средствами партии» должны были местные партийные комитеты, состоящие из профессиональных революционеров, одним из которых он и собирался стать в ближайшем будущем. И, конечно, он не мог пройти мимо ленинского положения о том, что необходимо было возвысить пролетариат до осознания его истинных классовых интересов.

Сосо был готов подписаться под каждым из этих слов и был полностью согласен с тем, что основное значение Ленин придавал созданию небольшой, объединенной на основе общих взглядов партии, имевшей центральное руководство и действующей во имя пролетариата, как передовой отряд революции. Ну и, конечно, не могло ему не понравиться и положение о том, что «для избавления от негодного члена организация настоящих революционеров не остановится ни перед какими средствами».

Привлекала Сосо в Ленине и его работа. Он тоже вел нелегальную деятельность, составлял тексты листовок для подпольных кружков и обучал мастеровых азам марксизма. И, читая Ленина, Сосо мог бы повторить некогда произнесенные Н.К. Крупской слова: «Чувствовался во всем подходе именно живой марксизм, берущий явления в их конкретной обстановке. Хотелось поближе познакомиться с этим приезжим, узнать поближе его взгляды».

Как и природа, душа не терпит пустоты, и, разуверившись в одном боге, Коба довольно скоро нашел другого. Впрочем, вера в него тоже будет продолжаться недолго, всего каких-то 20 лет. А потом... он сам встанет на его место... Но даже в тюрьме Коба не собирался заниматься только гимнастикой и самообразованием. Быстро освоившись в своем мрачном узилище, он устроил бунт заключенных и потребовал от тюремной администрации сделать в камере нары (заключенные спали прямо на цементном полу), организовать два банных дня в месяц, прекратить издевательства стражи и отделить политических заключенных от уголовников.

Впрочем, если верить Хрущеву, сам Коба отнюдь не страдал от общения с уголовниками. «Сталин, — вспоминал Никита Сергеевич, — частенько говаривал: «Во время моей первой ссылки я встретил среди уголовников несколько неплохих парней. Я главным образом только с ними и общался. Помню, как мы частенько ходили в городские трактиры. Смотрели, у кого есть рубль-другой, подавали в окно, что-нибудь заказывали и пропивали все до копейки. В один день платил я. На другой день кто-то еще — и так по очереди. Эти уголовные были отличными ребятами — настоящая соль земли. Зато среди политических были подлинные крысы. Однажды они устроили товарищеский суд, на котором осудили меня за пьянку с уголовными элементами. Они расценили это как вызов с моей стороны».

Конечно, нельзя принимать на веру откровения человека, который частенько играл при дворе своего хозяина роль шута. Любой раб всегда мажет мертвого льва грязью. Но вместе с тем ничего уж особенно невероятного в этой истории не было, и Сталин мог устраивать подобные вечеринки только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть свое презрение к некоторым политическим заключенным, до общения с которыми он и не думал опускаться.

Однако как бы там ни было на самом деле, после того как петиция была написана, арестованные принялись изо всех сил колотить в железные двери, чем всполошили весь город. Вместе с прокурором и высшими полицейскими чинами в тюрьму в сопровождении целого полка солдат приехал встревоженный губернатор. Он обещал удовлетворить требования и приказал перевести всех политических в самые худшие камеры.

Не желая иметь у себя такого строптивого арестанта, начальство баиловской тюрьмы перевело Кобу в Батум, где он снова устроил бунт, и чуть ли не все в общем-то справедливые требования арестованных были удовлетворены. Но самого его все эти улучшения уже мало волновали. По той простой причине, что «на основании высочайшего повеления Иосиф Виссарионович Джугашвили за государственные преступления подлежал высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции сроком на три года».

Ни один мускул не дрогнул на лице Сосо, когда он выслушал приговор. Через неделю окруженный солдатами этап двинулся к пристани, откуда заключенных отправляли на пароходе в Новороссийск. С непроницаемым лицом стоял он на палубе парохода и вглядывался в раскинувшееся перед ним море. Что ждало его в новой жизни? Разочарования, радости, успех? Он пока не знал. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что обратного пути у него уже нет...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.