I. На пути к Парижу. 1934–1935

I. На пути к Парижу. 1934–1935

1. Краткие справки на 1935 год

Первый международный конгресс писателей в защиту культуры от фашизма собрал литераторов из 35 стран, делегатов было больше двухсот; не менее двух десятков писателей активно занимались реальной подготовкой конгресса. Многие из них попадают в наше поле зрения, и о каждом есть что рассказать. Ограничимся предварительной информацией лишь о ключевых фигурах нашего повествования, не выходя за рамки самых сжатых справок. Выбор этих фигур диктуется не только их объективной ролью в описываемых событиях, но и конкретным составом приводимых здесь документов.

Начнем с французов.

Анри Барбюс (1873–1935) — окончил Сорбонну, защитил диссертацию по философии; в 1914 г. ушел добровольцем на фронт. В романе «Огонь» (1916) Барбюс показал войну во всей ее жестокости и бессмысленности; его роман, по точному выражению Ильи Эренбурга, «родился в крови, в грязи окопов, и эта книга сыграла огромную роль в отрезвлении миллионов людей»[602]. После войны Барбюс пытался объединить европейскую интеллигенцию на антимилитаристской платформе; он возглавил Ассоциацию бывших участников войны, международную литературную группу «Кларте». Вступив в ФКП (1923), Барбюс проводил «Конгрессы друзей СССР»; в 1929 г. он руководил Международным конгрессом против империалистической войны в Амстердаме; в 1933-м открыл в Париже Международный антивоенный конгресс молодежи. В 1930–1932 гг. идеологи ФКП и МОРП (Международная организация Революционных Писателей)[603] открыто нападали на Барбюса, резко критикуя его как директора журнала «Монд» за «идейную путаницу» и неклассовую позицию; Горького тогда вынудили выйти из состава редакции журнала. Чтобы не лишаться советской поддержки, Барбюсу пришлось отказаться от услуг литераторов, занимавших, по тогдашней терминологии, троцкистские позиции, и впредь уделять в журнале гораздо больше места пропаганде достижений СССР.

Жан Ришар Блок (1884–1947) — окончив Сорбонну, преподавал историю в Пуатье, тогда же начал писать прозу, выступив с книгой рассказов. Вскоре Блок становится активистом социалистической партии. В 1910 г. он основал литературно-критический журнал «L’Effort» («Усилие»), Участник Первой мировой войны с ее первых дней, Блок был трижды ранен (в последний раз тяжело контужен под Верденом). Во взгляде на мировую войну не разделял позиции Роллана — «Над схваткой». Именно война определила его прочные антимилитаристские взгляды. Известность Блоку принес роман «.. и компания», над которым он работал в 1911–1914 гг. Это семейная хроника клана эльзасских фабрикантов в последнюю треть XIX в., которая напомнила Р. Роллану «о гении Бальзака» и, как он считал, это «единственный французский роман, достойный того, чтобы занять место рядом с шедеврами „Человеческой комедии“». После войны Блок примыкает к литературной группе Барбюса «Кларте», затем отходит от ее радикализма и вместе с Роменом Ролланом основывает журнал «Europe», очень быстро завоевавший популярность прогрессивной интеллигенции. Роман Блока «Курдская ночь» (1925) написан на восточную тему не без сюрреалистического влияния… Заметное место в творчестве Блока занимала художественная публицистика. Еще в 1921 г. вместе с частью социалистов он примкнул к вновь созданной ФКП; в 1934 г. был гостем Первого съезда советских писателей, его речь на съезде обратила на себя внимание, в частности, убежденной полемикой с официальным докладом Карла Радека.

Андре Мальро (1901–1976) — учился археологии и восточным культурам; в 1923 г. отправился в Индокитай. 10 лет жизни и писательства Мальро отдал Востоку. Интерес к восточной культуре, природная активность, если не сказать авантюрность, помогли ему стать не только очевидцем, но и участником революционных схваток в Китае, и в итоге в чисто экзистенциальном плане осознать Революцию как ценнейшее наполнение жизни, как способ преодоления абсурда бытия. Человек действия, Мальро, как и его друг 1930-х гг. Илья Эренбург, рано оценил значение политики и социальной практики в судьбе XX в., и его книги вырастали из этого понимания и соответствующего ему опыта. Первые три романа Мальро, образовавшие фундамент экзистенциалистской литературы Франции, — «Завоеватели» (1928), «Королевская дорога» (1930) и «Удел человеческий» (1933, Гонкуровская премия) — книги о Востоке и Революции, и, вместе с тем о «западном человеке» в столь остром контексте. Осознание того, что путь к победе — это путь от усилий отдельных личностей к усилиям организованной массы, не разрешало для Мальро главной проблемы: одиночество человека перед лицом смерти («Удел человеческий»). В 1930-е гг. Мальро начали издавать в СССР; в 1934 г. он участвовал в работе Первого съезда советских писателей, на котором заявил: «Культура — это не наследство. Культура — это не подчинение. Культура — это завоевание». В 1935 г. в переводе И. Эренбурга вышел роман Мальро о мужестве узников гитлеровских застенков «Годы презрения»; однако отношение советских властей к Мальро оставалось внутренне настороженным. При всей левой ангажированности Мальро в 1930-е гг. его подлинный портрет содержал куда больше красок.

Андре Жид (1869–1951) — начал писать под несомненным влиянием Малларме и Уайльда; строгая критика неизменно обвиняла его раннюю прозу в эстетизме и аморализме; в зрелые годы творчество А. Жида находилось под сильным воздействием Достоевского. Роман «Фальшивомонетчики» (1925) оказал безусловное влияние на французскую литературу XX в. Две книги, написанные после поездки в Африку (1926) — «Путешествие в Конго» и «Возвращение с озера Чад» — исполнены впечатляющей критики колониальных злоупотреблений. С них начинается заметное полевение А. Жида, вызвавшее во Франции как одобрительные, так и скептические отклики. В СССР обращение А. Жида в коммунистическую веру было встречено радостно; в 1930-е гг. в Москве дважды издается собрание его сочинений (пятый том последнего издания, объявленный в 1936-м, как и книга «Новая пища», переведенная под редакцией Бабеля, не вышли в связи с появлением во Франции книги Жида «Возвращение из СССР»).

Луи Арагон (1897–1982) — внебрачный сын французского дипломата, посла в Испании, получил фамилию по названию испанской провинции; учился на медицинском факультете Сорбонны. В 1917 г. ушел на фронт санитаром; начав писать стихи, примкнул к дадаистам, затем к сюрреалистам (роман «Парижский крестьянин» — 1926). В 1927-м вступил в ФКП; в 1928-м познакомился в Париже с Маяковским и женился на Эльзе Триоде, сестре его возлюбленной Лили Брик. После этого порвал с вождем сюрреалистов Андре Бретоном и последовательно занимал просоветские позиции и в политике, и в литературе (поэма «Красный форт» — 1930, сборник стихов «Ура Урал» — 1934). Приехав в 1930 г. в Москву поддержать Лилю Брик после самоубийства Маяковского, стал участником Харьковского конгресса революционных писателей; участвовал также в работе Первого съезда советских писателей.

Теперь — персонажи советской команды.

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — большевик-подпольщик в гимназические годы, прошедший через тюрьму и ссылку, в 1908-м стал политэмигрантом, в Париже вскоре полностью отошел от политической работы, начав писать стихи; едва не принял католичество. Работа военным корреспондентом российских газет на франко-германском фронте вернула его к политике. Увиденная воочию бессмысленная жестокость мировой бойни дала его стихам оригинальное и сильное звучание. В 1917 г. возвращается в Россию; октябрьский переворот делает его автором антибольшевистских статей и стихов. Бежав из Москвы в Киев, выступает как публицист, пропагандирующий демократический (антибольшевистский и антимонархический) путь развития России. Вскоре убеждается в нереализуемости этого пути, принимает победу красных и возвращается в Москву. В 1921-м выезжает с советским паспортом на Запад. Первый роман «Похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1921) переведен на большинство европейских языков; сочетание сатиры и лирики, характерное для дарования Эренбурга, определило особенности его поэтики. К концу 1920-х гг. с резким ужесточением политической цензуры в СССР программа Эренбурга (живя на Западе и сохраняя определенную степень художественной свободы, печататься в СССР) исчерпывает себя, и органически не принимавшему идеи писать «в стол» Эренбургу приходится всерьез присягнуть сталинскому режиму романом «День второй» (1933). С этой поры, продолжая жить в Париже, Эренбург становится центром немалого круга французской левой интеллигенции, что и позволило ему сыграть значительную роль в описываемых здесь событиях 1930-х гг.

Михаил Ефимович Кольцов (Фридлянд; 1898–1940) — учился в Петроградском неврологическом институте; с 1918 г. — член РКП(б), журналист, с 1920 г. работал в Москве; будучи редактором «Огонька», в 1924-м присягнул Сталину и с тех пор играл исключительную роль в советской журналистике; хлесткий фельетонист, мастер политического репортажа, Кольцов стал крупной политической фигурой, безотказно выполняя любые задания Сталина. «В нем был постоянный разлад между общественным сознанием и собственной совестью», — вспоминал Эренбург и прибавлял: «История советской журналистики не знает более громкого имени, и слава его была заслуженной»[604]. Возглавляя Иностранную комиссию Союза писателей, Кольцов, естественно, принимал самое активное участие в подготовке и проведении Международных писательских конгрессов 1930-х гг.

Александр Сергеевич Щербаков (1901–1945) — с 1918 г. в РКП(б), в 1921–1924 гг. учился в Коммунистическом университете им. Свердлова, затем на партийной работе; в 1930–1932 гг. учился в Институте красной профессуры. Работал в Нижегородском обкоме ВКП(б), где познакомился с Горьким, рекомендовавшим его на должность оргсекретаря Союза писателей (1934–1936). «Литература для него — чужое, второстепенное дело», — написал о нем Горький, познакомившись поближе[605]. Типичный партчиновник сталинской школы, исполнительный и работоспособный, он, возглавляя Союз советских писателей, не проявлял себя кровожадным Держимордой, как, скажем, сменивший его в 1936-м «писатель» Ставский. Впоследствии Щербаков сделал успешную партийную карьеру (секретарь МК ВКП(б), секретарь ЦК).

2. Письмо Эренбурга Сталину

Первая страница истории международных антифашистских писательских конгрессов была написана 23 марта 1939 г. на Лубянке, когда после трех месяцев пыток М. Е. Кольцов впервые дал показания. Он анализировал корни своей мелкобуржуазной психологии и «связи» с троцкистами и левыми в начале 1920-х гг., а затем связи с Бухариным и «правыми» в конце 1920-х и следом — правое «подполье» в редакции «Правды», а также все знакомства с разоблаченными к тому времени «врагами народа» и т. д. Затем следуют продуманные сюжеты, связанные с вынужденными признаниями — вроде того, что по возвращении из Испании в конце 1937 г. он «находился под сильным впечатлением размаха репрессий в отношении врагов народа. Этот размах мне казался преувеличенным и ненужным»[606]. Так Кольцов подошел к теме создания широкого международного антифашистского фронта писателей.

И вот главная для нас информация:

Решение создать международную ассоциацию писателей было принято в 1934 году, в августе, во время всесоюзного съезда писателей в Москве. На совещании у М. ГОРЬКОГО с участием иностранных писателей-делегатов[607] был намечен созыв большого антифашистского литературного конгресса и, на базе его, — литературной организации (до этого в области писательских связей орудовало лишь «МОПР» (так! — Б.Ф.) — узко сектантское объединение рапповского типа). Подготовительную работу взяли на себя постоянно проживающие в Париже МАЛЬРО, АРАГОН, БЛОК, ЭРЕНБУРГ. Кроме того, ГОРЬКИЙ обратился телеграфно к Р. РОЛЛАНУ и А. ЖИДУ с просьбой поддержать дело и получил их согласие.

Не будем исключать возможности такого совещания у Горького и его поддержки иностранными писателями. О том, насколько в пору Первого съезда писателей идея международного антифашистского фронта писателей носилась в воздухе, можно судить и по спецсообщению секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе всесоюзного съезда советских писателей» от 31 августа 1934 г.[608]. Это сообщение было послано наркому внутренних дел Г. Г. Ягоде и его заместителям Я. С. Агранову и Г. Е. Прокофьеву; оно содержало раздел «Об иностранных делегатах». В нем со слов осведомителя повествуется, в частности, о том, что во время съезда К. Б. Радек беседовал с А. Мальро и Ж. Р Блоком (с каждым по отдельности), предлагая проявить руководящую инициативу по созданию единого антифашистского фронта писателей. Остается неясным, были эти разговоры личной инициативой Радека, или он получил указание либо «добро» Сталина. И Мальро, заметивший о предложении Радека: «дело ясное — дают взятку, но как грубо это сделано», и Ж. Р. Блок, которому Радек сказал, что «относится к нему с таким доверием, которое он не мог бы оказать Мальро», и Блок это сразу раскусил: «Шито белыми нитками», — все они были предложением Радека озадачены. Удовлетворили Радека их ответы или нет, были ли достигнуты какие-либо предварительные договоренности или нет, докладывал ли он об этом куда надо или нет — все это неизвестно.

И Мальро, и Блок, несомненно, рассказали об этом предложении своему другу Илье Эренбургу (возможно, в августе в Москве или, может быть, в сентябре в Париже) — ведь стараниями именно его они были приглашены в качестве гостей на Первый съезд советских писателей. В четвертой части мемуаров «Люди, годы, жизнь» Эренбург писал: «Во время съезда мы не раз говорили, что нужно попытаться создать антифашистский фронт писателей»[609], и затем, рассказав, как добирался морем до Марселя и как в Париже был на митинге, посвященном съезду советских писателей, вспомнил: «Был у меня разговор с Жаном Ришаром Блоком. Он говорил, что пришел к коммунизму извилистым путем, что сейчас нужно объединиться вокруг самого насущного — борьбы против фашизма; иначе писатели-коммунисты окажутся изолированными. Я написал в Москву длинное письмо, рассказал о настроениях западных писателей, об идее антифашистского объединения»[610].

В этом рассказе есть одно умолчание и одна неясность. Умолчание касается адресата письма: им был Сталин (правда, в таком контексте применительно к 1930-м гг. слова «В Москву», «В Кремль» и «Сталину» — едва ли не синонимы). Неясность — разговор с Блоком об идее объединения состоялся в Париже после возвращения с московского съезда или еще в Москве? В любом случае, письмо в Москву, о котором говорит Эренбург, было написано им 13 сентября 1934 г. в Одессе перед отплытием в Марсель. Запамятовал эту подробность Эренбург или сознательно ее опустил — сказать трудно. Довоенный архив писателя погиб в Париже в 1940 г., и, работая над мемуарами, он не располагал текстом своего письма к Сталину. Однако в начале 1960-х гг. незнакомая читательница прислала Эренбургу тексты и его письма, и неизвестной ему резолюции Сталина[611], поэтому он мог, как часто это делал, внести в мемуары соответствующие поправки, но не сделал этого. Почему? Предположений может быть несколько: не счел существенным, или не захотел по соображениям политическим писать о неосуществившемся плане Сталина, или не мог по соображениям цензурной непроходимости упомянуть важные детали, без которых рассказ терял для него смысл. Не будем гадать. Для нашего повествования важнее другое: почему Эренбург написал Сталину в Одессе, а не в Москве сразу же после съезда писателей и не в Париже после бесед с Мальро, Блоком А. Жидом и другими писателями?

Ответ на этот вопрос, как кажется, удалось найти в украинской газете «Молода гвардiа» за 14 сентября 1934 г. В ней сообщалось, что 12 сентября в одесском Доме прессы, литературы и искусств им. М. Коцюбинского Эренбург выступил с докладом о работе съезда писателей. После Эренбурга на этом вечере выступили А. Корнейчук, гость съезда греческий писатель Дм. Глинос и (это самое существенное для нашего сюжета!) Н. И. Бухарин. Напомню, что Эренбург и Бухарин — друзья юности, товарищи по Первой московской мужской гимназии и большевистскому подполью; их дружеское общение продолжалось и потом, после 1920 г.; став в 1934-м редактором газеты «Известия», Бухарин задействовал парижского корреспондента Эренбурга не в пример прошлому активно; во время съезда писателей, где Эренбург выступил с большой речью, а Бухарин со знаменитым докладом о поэзии, они не раз общались. Нет сомнений, что в Одессе Эренбург мог свободнее общаться с Бухариным (в Москве существенно занятым) и, в частности, обсудить возникшую у него идею объединения западных писателей-антифашистов; возможно, мысль обратиться по этому вопросу к Сталину возникла в ходе их беседы, нельзя исключить и того, что она была подсказана Бухариным[612]. Отметим, что это было первое обращение Эренбурга к Сталину лично, и Бухарин, надо думать, помогал советами: как написать, чтобы Сталин оценил весомость аргументов и одобрил план действий. Не исключено, что Бухарин и отвез письмо Эренбурга в Кремль.

Вот текст этого письма:

Одесса 13 сентября.

Уважаемый Иосиф Виссарионович,

Я долго колебался, должен ли я написать Вам это письмо. Ваше время дорого не только Вам, но и всем нам. Если я все же решился написать Вам, то это потому, что без Вашего участья вопрос об организации близких нам литератур Запада и Америки вряд ли может быть разрешен.

Вы, наверное заметили, насколько состав заграничных делегаций, присутствовавших на съезде, не соответствовал весу и значимости подобного явления. За исключением двух французов — Мальро и Ж. Р. Блока, чешского поэта Незвала, двух (не перворазрядных, но все же одаренных) немецких беллетристов Плювье и О. М. Графа, наконец датчанина Нексе на нашем съезде не было сколько-нибудь серьезных представителей западноевропейской и американской литератур. Частично это объясняется тем, что приглашения на съезд, которые почему-то рассылались не Оргкомитетом, а МОРПом, были на редкость плохо составлены. Пригласили отнюдь не тех людей, которых следовало пригласить. Однако главная причина низкого состава иностранных делегаций на нашем съезде это вся литературная политика МОРПа и его национальных секций, которую нельзя назвать иначе, как рапповской.

«Международный съезд революционных писателей», имевший место в Харькове несколько лет тому назад[613], прошел всецело под знаком РАППа. С тех пор произошло 23 апреля[614]. Для нас это резкая грань между двумя эпохами нашей литературной жизни. На беду 23 апреля не изменило политики МОРПа.

Кто ведает МОРПом? Несколько венгерских, польских и немецких литераторов третьей величины[615]. Они давно живут у нас, но эта оседлая жизнь никак не отразилась ни на их психике, ни на их творческой работе. Зато они окончательно оторвались от жизни Запада и они не видят тех глубинных перемен, которые произошли в толще западной интеллигенции после фашистского наступления.

Приведу несколько примеров. В Америке тамошние «рапповцы»[616] отталкивают от нас столь значительных писателей, как Драйзер, Шервуд Андерсон, Дос Пасос. Авторов романов они упрекают за «невыдержанность» политической линии того или иного персонажа литературных произведений, причем я говорю не о критике, но об обвинениях в ренегатстве и т. п.

Во Франции орган секции МОРПа журнал «Коммюн»[617] устроил анкету среди писателей. Писатели ответили, но их ответы напечатали так: двадцать строк писателя, а после этого сорок строк объяснений редакции, чрезвычайно грубых и полных личных нападок. Такое поведение секции МОРПа отталкивает от нас даже самых близких нам писателей: Андре Жида, Мальро, Роже Мартен дю Гара, Фернандеса и др. Достаточно сказать, что даже Барбюс находится на положении едва терпимого.

Что касается немцев, то Радек в заключительном слове на съезде ясно показал узость и того хуже чванство литературных кружков, которые захватили руководство немецкой революционной литературой[618].

Я мог бы добавить, что и в других странах происходит то же самое. В Чехословакии отбросили Ванчуру и Обльбрахта. В Испании в организации состоят несколько снобов и подростков. В скандинавских страх писатели-антифашисты трактуются, как «злейшие враги». И т. д.

Положение на Западе сейчас чрезвычайно благоприятно: большинство наиболее крупных, талантливых, да и наиболее известных писателей пойдет за нами против фашизма. Если бы вместо МОРПа существовала бы широкая антифашистская организация писателей в нее тот час же вошли бы такие писатели, как Ромен Роллан, Андре Жид, Мальро, Ж. Р Блок, Барбюс, Вильдрак, Дюртен, Жионо, Фернандес, Роже Мартен дю Гар, Геенно, Шамсон, Ален, Арагон; Томас Манн, Генрих Манн, Фейхтвангер, Леонгард Франк, Глезер, Плювье, Граф, Меринг; Драйзер, Шервуд Андерсон, Дос Пасос, Голд и др. Я перечислил всего три страны и авторов, известных у нас по переводам книг. Скажу короче — такая организация за редкими исключениями объединит всех крупных и непродажных писателей.

Политическая программа такой организации должна быть очень широкой и в то же время точной:

1) Борьба с фашизмом

2) Активная защита СССР.

Западноевропейская и американская интеллигенция прислушивается к «крупным именам». Поэтому значение большой антифашистской организации, возглавляемой знаменитыми писателями, будет весьма велико.

Но для создания подобной антифашистской организации писателей нужны, во-первых, санкция наших руководящих органов, во-вторых, роспуск или коренная реорганизация и МОРПа и его национальных секций.

Всесоюзный съезд писателей сыграет огромную роль в деле привлечения к нам западноевропейской интеллигенции. На этом съезде впервые вопросы культуры и мастерства были поставлены во всем их объеме, соответственно с ростом нашей страны и с ее правом на общемировую духовную гегемонию. Съезд вместе с тем показал, насколько наши писатели, беспартийные, как и партийные, сплочены вокруг партии и в ее созидательной работе и в ее подготовке к обороне страны. То, как наши писатели приветствовали делегатов Красной армии, позволит западной интеллигенции понять наше положение внутри страны и нашу органическую связь с делом ее защиты.

В свою очередь разногласия, сказавшиеся на съезде в вопросах творчества и техники, покажут той же интеллигенции, как изумительно мы выросли за последние годы. Большинство съезда горячо аплодировало тем докладам или выступлениям, которые настаивали на повышении культурного уровня, на преодолении провинциализма, на необходимости исканий и изобретений. Эти речи и эти аплодисменты вызвали также горячее сочувствие среди иностранных писателей, присутствовавших на съезде. Можно смело сказать, что работы съезда подготовили создание большой антифашистской организации писателей Запада и Америки.

Простите, уважаемый Иосиф Виссарионович, что я у Вас отнял столько времени, но мне кажется, что и помимо нашей литературной области такая организация теперь будет иметь общеполитическое боевое значение.

С глубоким уважением

Илья Эренбург[619].

Это письмо давало старт всему, что связано с Парижским конгрессом писателей в защиту культуры. Понятно, что оно оставило след и в судьбе самого Эренбурга, обеспечив ему заметную роль в подготовке и проведении конгресса.

Эренбург вернулся в Париж с сознанием своей ответственности, с пониманием значительности той роли, которую ему предстоит сыграть, и на знавших его прежде эта перемена произвела впечатление. Георгий Адамович, побывавший в октябре 1934 г. на одном из докладов Эренбурга о московском съезде писателей, рассказал об услышанном с хорошей дозой сарказма: «Кто давно не слышал Эренбурга, сразу заметил, конечно, перемену в манере читать и держаться на сцене. Вероятно, подействовало пребывание в Москве. Эренбург перестроился. Прежде это был усталый скептик, с притухшими глазами, с глухим голосом. Прежде на эстраде стоял „мудрец“, медленно и задумчиво ронявший глубокие, редкие слова. Теперь нашим взорам предстал энтузиаст, с бодрой социалистической зарядкой. Главный тезис доклада — о том, как строительство преображает человека — нашел в самом Эренбурге яркое и наглядное подтверждение. О чем он говорил? О том, что съезд произвел на него неизгладимое впечатление, о том, что „мы, и только мы наследники всей мировой культуры“, о том, как прекрасна жизнь в „нашем союзе“, как она убога на гниющем Западе, — и о многом другом в том же роде. Фактов в докладе было мало. Были, главным образом, впечатления. <…> Удивительно, что в сообщении видного советского писателя было один только раз — да и то вскользь — упомянуто имя Алексея Максимовича и ни разу — ни разу! — имя Иосифа Виссарионовича. На лицах некоторых почетных слушателей, в первом ряду, можно было прочесть горестное изумление. Один раз Эренбургу предоставился удобнейший случай назвать Сталина. Он с презрительной улыбкой говорил о том, что иногда советских писателей обвиняют в угодливости, прислужничестве и вообще в избытке верноподданейших чувств. „Кому же мы прислуживаем? У кого же мы в рабстве? — развел руками докладчик. — Кто нами командует? Не понимаю!“. Публика молчала и делала вид, что не понимает тоже»[620].

Эренбург еще не знал, как отозвалось его письмо Сталину. Между тем ответ Сталина последовал ровно через десять дней. Отчеркнув на полях письма Эренбурга слова о том, что на Первом съезде советских писателей практически не было крупных писателей Запада, что большинство крупных писателей Запада «пойдет за нами против фашизма», если вместо МОРПа создать новую организацию с широкой платформой, что для этого нужна санкция советского руководства и что съезд советских писателей подготовил создание новой международной организации писателей, Сталин написал тогдашнему второму человеку в партии Л. М. Кагановичу:

Т-щу Кагановичу

23/IX 34 г.

1) Прочтите письмо т. Эренбурга. Он прав. Надо ликвидировать традиции РАППа в МОРПе. Это необходимо. Возьмитесь за это дело вместе со Ждановым. Хорошо бы расширить рамки МОРП (1. борьба с фашизмом, 2. активная защита СССР[621]) и поставить во главе МОРПа т. Эренбурга. Это большое дело. Обратите на это внимание. <…>

Привет. И. Сталин

P. S. Буду ждать ответа[622].

Текст сталинской резолюции Эренбургу не сообщили.

А 3 октября 1934 г. Н. И. Бухарин послал ему в Париж письмо, в котором была следующая информация:

Ваше письмо получило полное одобрение, товарищ (Сталин. — Б.Ф.) сказал также, что Ваша речь была наилучшей на съезде. Что касается статьи, то я получил ответ: «Делай как хочешь» (без прочтения, за занятостью другими вещами)[623]. Т. о. вопрос висит в воздухе, если принять во внимание все соображения, коими мы делились. Не возьмете ли Вы на себя главенство в предлагаемом Вами (в письме) учреждении (писательском)? Такой вопрос о Вас мне был задан[624]. Разумеется, за Вас я ответа дать не мог. Таковы факты. Сейчас все мы кружимся в дальнейших фазах и оборотах исторического процесса и чувствуем себя, как бодрый молодняк[625].

Текст этого письма, копия которого чудом уцелела в архиве редакции «Известий» (Оп. 1. Д. 16. Л. 38), был любезно предоставлен мне покойным А. М. Данилевичем, дружески расположенным к памяти Бухарина. Это письмо подтвердило гипотезу о причастности Бухарина к написанию и доставке письма Эренбурга Сталину…

3. Сталин предпочел Барбюса

Прочитав письмо Эренбурга, Сталин одобрил содержавшуюся в нем критику традиций РАПП в МОРПе (поскольку РАПП ликвидировали окончательно, его традиции, естественно, подлежали повсеместному искоренению; Эренбург этот подход Сталина учел, может быть, с подсказки Бухарина). Однако более радикальные предложения: на широкой антифашистской основе создать новую международную организацию писателей или коренным образом реорганизовать МОРП — по этим вопросам Сталин в тот день решение не принял, оставив их на проработку Кагановичу и Жданову (последний со времени съезда писателей, на котором выступал от ЦК и за работу которого отвечал, приобрел репутацию «специалиста» по вопросам литературы). Единственное конкретное предложение Сталина: поставить Эренбурга во главе МОРПа в итоге реализовано не было.

Барбюс приезжает в Москву

Сталинская записка Кагановичу датирована 23 сентября. А 22 сентября в Москву приехал Анри Барбюс. Соблазн связать эти два события велик.

Барбюс по приезде заявил корреспонденту «Литературной газеты», что его поездка в СССР связана с работой над книгой о Сталине, которую он предполагает закончить зимой[626]; в следующем номере газеты сообщалось, что книга Барбюса о Сталине появится одновременно во Франции, в Москве, в Англии и в Голландии.

По прибытии Барбюс, видимо, был проинформирован, что Сталина в Москве нет, и отправил ему следующее письмо:

Москва, гост. Савой, комн. 16.

23 сентября 1934.

Мой дорогой и высокий товарищ.

Я прибыл в СССР на несколько дней, чтобы повидаться с Вами и поговорить об основных моментах нашей большой современной общественной работы во Франции и других странах и предложить Вашему вниманию несколько значительных предложений по этому вопросу. Я изложил сущность этой работы и этих предложений в докладе, переведенном на русский язык, который я не премину послать Вам с ближайшей почтой[627].

Я был бы Вам признателен, если бы Вы не отказали мне, несмотря на Вашу занятость и, если это не слишком обеспокоит Вас, назначить мне свидание в том месте, где Вы находитесь в настоящее время и куда я мог бы немедленно прибыть.

Прошу верить моим братским чувствам восхищения.

Анри Барбюс[628].

Приглашения посетить Сталина в месте его пребывания Барбюс не получил.

Всё решила книга Барбюса «Сталин»

Вместо письма Сталина Барбюс получил отправленное 29 сентября письмо зав. Агитпропом А. И. Стецкого, которому поручили заниматься рукописью книги о Сталине.

Стецкий писал Барбюсу:

Я так долго задержал Вашу рукопись не только потому, что чрезвычайно был занят съездом писателей, но прежде всего потому, что хотел наиболее тщательной проверкой рукописи принести Вам максимальную помощь.

Затем следовали достаточно серьезные возражения и замечания, камуфлированные комплиментом:

Я восхищен тем, что Вам удалось в такой короткий срок создать книгу подобного масштаба, которая является не просто биографией, а величественной картиной всего нашего движения, написанной с громадным революционным подъемом.

На всем протяжении книги ощущается Ваша художественная сила.

Большинство общих замечаний так или иначе были связаны с недостаточным возвеличиванием Сталина и высказываниями и упоминаниями о Троцком:

Мне непонятно, почему в книге о Сталине, руководящем строительством социализма, имеется столько полных терпимости рассуждений о «душевных переживаниях» Троцкого, уже много лет тому назад перешедшего в лагерь контрреволюции. Я хотел бы обратить Ваше особое внимание на этот пункт.

<…> Мне кажется, что в книге недостаточно дан образ Сталина человека <…>. Именно такой мощный талант как Вы, призван дать этот величественный образ Сталина.

Приведем здесь и некоторые из многочисленных конкретных замечаний, список которых был вручен автору рукописи. Указав страницы, на которых Барбюс цитировал Троцкого, Стецкий пишет: «Разве нельзя передать ту же мысль цитатой из Ленина или Сталина?» Подчеркнув «исключительную терпимость» Барбюса по отношению к Троцкому, которая приводит «к неправильным выводам», он рекомендует «коренным образом переделать» соответствующие места книги. Особенное возмущение вызвала цитата из Б. Г. Бажанова, бывшего секретаря Сталина, которому удалось бежать из СССР: «Это — ничтожество, выброшенное из рядов партии по моральным причинам <…> Мне кажется совершенно излишним делать Бажанову эту невольную рекламу…»[629]

Рукопись Барбюса была переведена на русский язык, чтобы ее мог прочесть Сталин. Направляя Барбюсу список необходимых переработок, Стецкий, понятно, все пожелания «хозяина», главного героя книги Барбюса, в нем перечислил. Барбюс все сделанные ему замечания принял и фактически переработал первоначальную рукопись. В итоге из-под его пера вышла пошлая фальшивка, в которой Ленин и Сталин оказались единственными вождями Октябрьской революции, причем без советов и помощи Сталина Ленин ничего не мог сделать и решить как в годы революции, так — тем более — в годы Гражданской войны. В большой главе «Война с паразитической оппозицией» упоминались имена злейших врагов партии — Троцкого, Зиновьева и Каменева и «вскрывались корни» их преступлений (правая оппозиция Барбюсом вообще не упоминалась).

На титульном листе русского издания, выпущенного Гослитиздатом, написано: «Анри Барбюс. СТАЛИН. Человек, через которого раскрывается новый мир. Второе издание. 1936. Москва»; на авантитуле — то же самое по-французски. На обороте титульного листа указано: «Перевод с французского под редакцией А. И. Стецкого». Книге предпослано четырехстраничное «Предисловие», подписанное А. Стецким; оно начинается словами «Книга „Сталин“ — последнее большое произведение Анри Барбюса» и заканчивается справкой: «В редактировании перевода принимали участие тт. И. И. Анисимов и А. Ю. Тивель. Первоначальный текст перевода сделан тов. А. И. Роммом». Тираж книги 20 тысяч экземпляров; она была сдана в производство 26 апреля и подписана к печати 22 мая 1936 г.; издательским редактором книги был И. И. Анисимов, художником — Н. В. Ильин[630]. В прошедшем жестокую советскую цензуру советском издании книги Барбюса «Сталин» все равно оказалось немало цитат и ссылок на деятелей, ставших в 1937 г. «врагами народа» (чего в 1936-м никто не мог предвидеть, включая и редактора перевода, расстрелянного в 1938-м), так что в годы «большого террора» книга была в СССР тихо изъята из всех библиотек и запрещена к продаже. Опус Барбюса это заслужил. Не берусь судить, достоин ли был такого финала его автор, написавший в 1916 г. честную книгу «Огонь».

Вернемся к осени 1934 г., когда Барбюс, получивший многочисленные замечания к своей рукописи, ждал встречи со Сталиным. Ждал больше месяца. Наконец он получил следующее послание:

Товарищу Анри Барбюсу.

30 X 34 г.

Уважаемый товарищ!

Прошу извинения за поздний ответ: я вчера только вернулся в Москву и не мог раньше ознакомиться с Вашим письмом.

Охотно готов побеседовать с Вами в любой день, начиная с 31 октября.

Братский привет.

И. Сталин[631].

Барбюс ответил тут же:

Мой дорогой и великий товарищ,

С благодарностью подтверждаю получение Вашего письма.

Раз Вам было угодно предложить мне назначить день, в который мы могли бы встретиться, начиная с 31-го числа, — я Вас прошу не отказать мне принять меня 1-го ноября.

Весь этот день я буду находиться в Вашем распоряжении и ожидать часа, который Вам будет угодно мне назначить для свидания.

С братским уважением

Анри Барбюс[632].

Подчеркнув последние строчки перевода письма Барбюса, Сталин написал на нем: «1-го в 3 часа дня».

Все переговоры, которые шли с Барбюсом в Москве, держались в тайне; газеты о пребывании Барбюса в Москве почти ничего не писали, не было сообщено не только о его встрече со Сталиным, но даже об отъезде писателя из Москвы. Только 7 ноября в праздничном номере «Правды» появилась заметка Барбюса «17 шагов гиганта», а 10 ноября в газетах напечатали огромную фотографию: Сталин и прочие вожди на трибуне Мавзолея 7 ноября; среди них стоял и улыбающийся Барбюс, в кепке и распахнутом пальто с меховым воротником. Понятно, что такая честь была оказана Барбюсу уже после получения его согласия на переработку рукописи в соответствии с полученными указаниями, согласия, данного на встрече со Сталиным или еще до нее. Барбюс о последней встрече со Сталиным упоминает в «секретном» письме Щербакову, равно как и о своих переговорах со Ждановым и Кнориным (Каганович, видимо, был освобожден от морповских забот, во всяком случае его имя в переписке по этим делам больше не упоминается).

Круг лиц, которые обсуждали вопросы, поднятые в осеннем письме Эренбурга Сталину, очерчивается так: секретарь ЦК А. А. Жданов (до начала декабря 1934 г., когда он сменил убитого Кирова в Ленинграде), зав. Агитпропом ЦК А. И. Стецкий, член ЦК В. Г. Кнорин, ведавший этими вопросами в Исполкоме Коминтерна (в 1935 г. его переведут в ЦК заместителем Стецкого), а также писатели М. Горький, М. Кольцов и секретарь МОРП С. Динамов.

Судя по всему, Сталин остался доволен готовностью Барбюса поправить рукопись книги о нем и в благодарность принял решение со временем распустить МОРП, но во главе новой международной писательской ассоциации поставить Барбюса, выдав деньги на его журнал «Монд». Предложение было, как говорится, с благодарностью принято. Некоторые подробности тех переговоров в Москве Барбюс привел 4 июля 1935 г. в письме А. С. Щербакову:

Я был против того, чтобы образование Международной организации писателей на более широких основах, чем МОРП, <…> начинали с Конгресса. По этому поводу с проектом ликвидации МОРПа мне было поручено наметить основы Международной Ассоциации, центр которой должен был находиться в Париже и которая бы работала в полнейшем согласии с Союзом советских писателей. Я полагал, что наиболее практичным образом действий был бы выпуск манифеста в целях создания в международном масштабе такой организации и немедленно учредить активный Секретариат (состоящий из таких товарищей, как Муссинак, Удеану, и Бехер, которого т. Кнорин уже пригласил для работы <! — Б.Ф.>), для планомерной организации международной ассоциации, сохранив за собой право созвать международный конгресс лишь тогда, когда эта ассоциация достаточно окрепнет и сможет послужить базой его структуры. Эти установки были одобрены т. Ждановым, Кнориным и, наконец, т. Сталиным, который даже согласился на бюджет в 20 000 франков в месяц (15 000 для аппарата и 5000 франков для журнала «Монд», позволяющие этому журналу стать центральным органом этого большого и важного международного объединения писателей)[633].

Сталин не принял Эренбурга

Эренбург, как уже было сказано, не получил личного ответа от Сталина ни в виде письма, ни по телефону, но ему сообщили, что Сталин хочет обсудить с ним затронутые в письме вопросы, и вызвали в Москву Мы не располагаем на этот счет никакими документами помимо эренбурговских мемуаров; однако в них нет точных дат, поэтому реконструировать общую канву событий можно лишь приближенно.

Вот соответствующие фрагменты мемуаров.

«Я сидел на улице Котантен и писал пятую или шестую главу повести „Не переводя дыхания“, когда мне позвонил наш новый посол В. П. Потемкин и попросил зайти к нему — дело срочное. Владимир Петрович сказал, что в связи с моим письмом о настроениях западных писателей меня просят приехать в Москву — со мной хочет поговорить Сталин. В Москву я приехал в ноябре <…> В ожидании встречи со Сталиным я проводил вечера со старыми друзьями <…> Как-то я отправился в „Известия“, зашел к Бухарину, на нем лица не было, он едва выговорил: „Несчастье! Убили Кирова“ <…>. Несколько дней спустя заведующий отделом культуры А. И. Стецкий сказал мне, что ввиду событий намеченная встреча в ближайшее время не может состояться; меня не хотят зря задерживать. Алексей Иванович попросил меня продиктовать стенографистке мои соображения о возможности объединения писателей, готовых бороться против фашизма»[634]. В главе о Бухарине, опубликованной лишь в 1990 г., содержатся дополнительные подробности: «Помню вечер, когда сообщили об убийстве Кирова. Я пошел в редакцию. На Бухарине лица не было, он всем кричал: „Идите и пишите о Кирове“ <…> Он и меня втолкнул в пустую комнату: „Пишите! Второго такого не будет…“ Я еще не успел ничего написать, когда вошел Николай Иванович и шепнул: „Не нужно вам писать. Это очень темное дело“»[635]. (Заметим, что на следующий день, 2 декабря, «Известия» напечатали среди откликов на убийство Кирова и письмо, подписанное писателями Л. Леоновым, В. Лидиным, А. Новиковым-Прибоем, Б. Пастернаком, И. Эренбургом, и судя по стилю, написанное Эренбургом[636].

Уточнить подлинную последовательность событий позволяет невзрачного вида документ: почтовая открытка. Она была отправлена Эренбургом 3 декабря писателю В. Г. Лидину… с пограничной станции Негорелое[637]. Значит, 2 декабря Эренбург уже выехал из Москвы! А потому предположение, вытекающее из его мемуаров, что разговор со Стецким и диктовка цековской стенографистке состоялись после убийства Кирова, то есть в промежутке: вечер 1-го — утро 2 декабря представляется совершенно невероятным. (И в ЦК в это время было не до Эренбурга, и заграничный железнодорожный билет берется, когда ясно, то задание командировки будет выполнено, но уж всяко загодя.) Следовательно, разговор со Стецким был до убийства Кирова и официальная мотивация «невстречи» со Сталиным, как она приводится в мемуарах, не могла иметь места (другое дело, что потом, особенно после доклада Хрущева на XX съезде КПСС, Эренбург мог прийти к выводу, что непосредственно перед 1 декабря Сталину было уже не до соображений о реорганизации МОРПа).

Так или иначе, но момент встречи со Стецким и официальное объяснение «невстречи» со Сталиным в мемуарах Эренбурга даны ошибочно. Скорее всего, Сталин, решив вопрос с Барбюсом, уже не имел нужды вести беседу с Эренбургом: ему достаточно было перепоручить дело Стецкому. При этом, вполне возможно, что Стецкий, встретившись с Эренбургом, предоставил ему некоторые полномочия в Париже в рамках принятого Сталиным решения.

4. Подготовка конгресса: Барбюс и Бехер против Эренбурга и Мальро

В мемуарах Эренбург пишет, что по возвращении в Париж он «разговаривал с Мальро, с Вайяном-Кутюрье, с Жидом, с Жаном-Ришаром Блоком, с Муссинаком, с Геенно. После долгих споров группа французских писателей решила созвать весной или в самом начале лета международный конгресс»[638].

Это решение возникло в результате длительного и достаточно острого противостояния Анри Барбюса и его сотрудников с французскими писателями, позиция которых в этом вопросе формировалась сообща с Эренбургом — Мальро, Жидом, Блоком.

Барбюс в уже цитированном письме Щербакову вспоминал: «Илья Эренбург, который имел разного рода свои собственные идеи, не имеющие ничего общего с тем, что было в принципе согласовано с руководящими товарищами, — по возвращении из поездки, которую он совершил в Москву, распустил слух, что установка Советских Писателей совершенно изменилась. Он утверждал даже, что Стецкий, который, — как он говорил, — вызвал его телеграммой в Москву, официально объявил ему об этом. С другой стороны, Эренбург воздействовал на Андре Жида, Мальро и Жан Ришара Блока таким образом, чтобы его (Эренбурга) личные идеи восторжествовали в ущерб тем, которые мне было поручено провести в жизнь».

«Результатом этого, — продолжает Барбюс, — была известная путаница в работе и некоторая двойственность, в которой Иоганнес Бехер, бывший моим сотрудником, сыграл, как мне кажется, несколько темную роль».

Поэт Иоганнес Бехер, член президиума МОРПа, ведал связями с региональными организациями и тесно сотрудничал с Барбюсом, а с генсеком МОРПа Белой Иллешом он был на ножах и после 1932 г. активно обвинял его в рапповских пережитках. Бехер согласился сотрудничать с Барбюсом, поскольку того поддерживал Кремль. Техническими вопросами Барбюс не занимался, для этого он содержал компактный секретариат, и Бехер, действуя с секретарем Барбюса Удеану, ведавшим всеми оргделами, образовал в Париже вместе с коммунистом Муссинаком оргядро будущей Лиги писателей и сразу начал готовить ее конференцию. Эту Лигу, сконструированную из структур МОРПа, сотрудники Барбюса и хотели выдать за ту организацию, которая заменит МОРП и в которой они играли бы главную роль. 22 декабря 1934 г. Бехер отправил в Москву достаточно решительное заявление:

МОРП должен продлить свое существование по крайней мере на несколько месяцев после запланированной конференции, но и в дальнейшем он будет необходим в качестве организационной опоры и информационного центра[639].

Узнав от Эренбурга о новых установках Москвы, Бехер мог скорректировать свою позицию (на что, видимо, и жаловался Барбюс). Задача у Бехера была одна: остаться на плаву в результате готовящихся реформ и по возможности взять их осуществление на себя.

Неожиданную поддержку приговоренному Сталиным МОРПу оказал Ромен Роллан, имевший в ту пору исключительно высокий, не уступавший горьковскому, авторитет в СССР. 28 декабря 1934 г. Роллан писал Горькому: