Китай под властью монгольской династии Юань

Китай под властью монгольской династии Юань

Первым (и самым значительным) монгольским повелителем Поднебесной стал внук Чингис-хана Хубилай (1215–1294), провозглашенный Великим ханом в 1260 г. (для этого ему пришлось одолеть конкурента, своего младшего брата Аригбугу.

Великий хан Хубилай

Обозленный долгим сопротивлением, видя перед собой страну с малопонятным ему жизненным укладом, поначалу Хубилай вынашивал очень недобрые намерения относительно населения Южного (а может быть, и всего) Китая. Была мысль превратить его территорию в огромное пастбище для скота, а от жителей избавиться самым привычным для завоевателей образом. Истребив если и не всех, то, по крайней мере, носителей пяти самых распространенных в Китае фамилий (а таких насчитывались многие миллионы – всего известно около двухсот китайских фамилий).

Такой поворот событий был вполне вероятен: китайцы, со всей их изощренной культурой, сильно раздражали и Чингис-хана, и его преемников, а за менее упорное сопротивление, чем оказали они, поплатились многие народы – как на Востоке, так и на Западе. Лишь благодаря уверениям своих советников (в том числе китайцев), что от этого народа и от этой земли можно получать немалый доход и от таких, какие они есть – надо только с умом распорядиться завоеванным достоянием, практичный монгол Хубилай сменил гнев на относительную милость. Назвался Сыном Неба, и в конце концов в полной мере почувствовал себя основателем династии, получившей китайское наименование Юань (применительно к данному случаю, соответствующий иероглиф можно приблизительно истолковать как «начало всех вещей»). Ему пришлось еще добиваться от других потомков Чингис-хана согласия на то, чтобы название Юань получила вся монгольская империя. Правда, она была уже не та, что недавно: от нее отложилось немало значительных улусов, в том числе хорошо нам знакомая Золотая Орда. Их ханы лишь номинально признавали главенство Каракорума. Когда же на рубеже XIII–XIV вв. западные улусы приняли ислам, они перестали признавать и символическое главенство восточного «старшего брата» – он превратился для них в нечестивого идолопоклонника. Да и по языку они стали тюркоговорящими.

Столицей Поднебесной Хубилай еще в 1268 г. (до окончания завоевания Юга) сделал Пекин и часто совершал переезды оттуда в Каракорум или в свою летнюю столицу Шанту, тоже расположенную в монгольской степи, но не очень далеко от Пекина – в трехстах километрах на север. Однако и пекинские дворцовые парки были засеяны родной степной травой. А еще в них стояли юрты, в которых любили отдыхать Великий хан и его сыновья и в которых рожали их жены.

Человеком великий хан и император был из себя видным, а по натуре недобрым. Иногда он с явным удовольствием созерцал, как полосуют плетьми провинившегося придворного. Но ума был немалого, а чувствами умел владеть. Ко всем религиям относился терпимо (как и его предшественники – монгольские владыки), но лично, для души наибольшее предпочтение отдавал буддийской секте сакья («красношапочники»), сложившейся в Тибете.

Некоторое время Хубилай проявлял интерес и к даосизму, по его инициативе и в его присутствии состоялась дискуссия между буддийскими и даосскими учеными. Но один пренеприятный инцидент изменил его мнение. Однажды был подожжен даосский храм. В преступлении обвинили буддийского монаха, но расследование неопровержимо установило, что это была провокация и дело рук даосских священнослужителей. Виновных постигла суровая кара: двое были казнены, третьему отрезали нос и уши. После этого отношение властей к даосам стало подозрительным и придирчивым, а буддизм снискал еще большее покровительство Великого хана.

У Хубилая было четыре жены, но всю жизнь он любил одну – Чаби. От жен у него было семь сыновей. Еще при нем денно и нощно находилась бригада из шести наложниц: девушки дежурили по трое суток, а потом сдавали вахту следующей шестерке. Совместными усилиями они одарили повелителя еще двадцатью пятью сыновьями.

Даже став Сыном Неба, к китайцам Хубилай все равно относился со строгостью и никогда не забывал о факте их завоевания. Так, накладывая запрет на азартные игры, он исходил из следующих соображений: поскольку население страны было побеждено силой оружия, то все его имущество – собственность победителя, то есть его, Великого хана Хубилая. А он свое кровное проигрывать никому не позволит. Впрочем, следует отметить, что введенное им со временем уложение о наказаниях было значительно мягче сунского, в нем меньше стало поводов для смертной казни.

Все население Поднебесной было поделено на четыре разряда, и китайцы оказались по этой сетке людьми третьего и четвертого сорта. Выше всех стояли, разумеется, монголы. Но им, новоявленной «нации господ», чтобы управлять страной древней земледельческой цивилизации, надо было еще слишком многое в ней понять и от нее воспринять, а они этого, по правде сказать, не очень-то и хотели. Скорее, срабатывали не только инстинкт, но и осознанное стремление к самосохранению: остаться такими, как есть, в этой необъятной и полной обезоруживающих соблазнов чужеродной среде (в дальнейшем китаизация императоров-монголов и их ближайшего окружения всегда наталкивалась на протест значительной части соотечественников). Поэтому следующей по приоритету категорией были сэму жэнь – «люди разных рас», или иностранцы. Те, кому легче было находить с китайцами общий язык, но не китайцы, не свои для них. Персы, выходцы из Средней Азии, даже европейцы. Последних было не так уж мало – в одном Пекине их проживало около пяти тысяч, и они тоже привлекались к управлению страной. Следующий разряд был уже китайским, но в него входили не все ханьцы, а только северяне: те, кто были завоеваны довольно давно – скорее, даже не совсем завоеваны, а «перешли» от чжурчжэней; кто к монгольскому игу успел попривыкнуть и кого следовало выделить хотя бы для того, чтобы расколоть туземную массу. Сюда же относились кидани, корейцы, уцелевшие чжурчжэни – люди, воспринявшие китайскую культуру. Наконец, последний, четвертый разряд составляли китайцы-южане.

Впрочем, некоторые дискриминационные ограничения распространялись на всех уроженцев Поднебесной. Они не имели права появляться ночью на городских улицах, обучаться иностранным языкам, иметь оружие, вести какую-то организованную общественную жизнь.

Большинство китайской образованной элиты было отстранено от управления страной. Правда, согласно указу Хубилая от 1291 г. китайцы могли занимать любую должность ниже губернаторской – но его ближайшие преемники об этом старались не вспоминать.

Да и многие бывшие чиновники, вообще «ученые мужи» шэньши, при всем страхе перед суровыми завоевателями, считали общение с ними ниже своего достоинства. Отдавая дань веротерпимости монголов, их мужеству, прямоте и честности, китайцы готовы были признать их «благородными варварами» – но в то же время варварами безнадежными. Такое обоюдное отстранение привело к тому, что многие «ученые мужи» стали преподавателями, литераторами и художниками, занялись учеными изысканиями. Особенно это относилось к южанам. На их родной земле монголы предпочитали назначать на должности если и китайцев, то выходцев с севера; а с другой стороны, южным конфуцианцам, при их давнишней культурной продвинутости, больше, чем кому-либо, могла претить сама мысль о сотрудничестве с варварами. Когда одного художника спросили, почему он изобразил дерево с оголенными корнями, ответом было: «потому что монголы украли землю». Но мы еще увидим, что культурная жизнь в эпоху Юань была на большей высоте, чем можно было бы ожидать.

И тут же надо сказать о том, что множество китайцев оказались вне всяких разрядов, потому что в ходе войны были обращены в рабов. Рабов никогда не было столько в Поднебесной, как при монгольском владычестве.

Покоренная страна лежала в развалинах, во многих местностях обезлюдела, и ее надо было восстанавливать.

Кроме столичной, Китай был разделен на восемь больших областей, управляемых представителями высшей монгольской знати. Они обладали огромной властью над жизнью и смертью обитателей подведомственных территорий, но сверху за ними осуществлялся бдительный надзор. В целом традиционная китайская структура управления была сохранена, и здесь очень кстати оказалось такое ведомство, как цензорат и инспекция. Наибольшее же значение придавалось министерствам военного дела и вооружений – военная сила была и предметом гордости монголов, и главным орудием их владычества. Дополнительно к прежним было образовано ведомство, занимающееся розыском животных и людей. Сохранность первых весьма заботила монголов как природных скотоводов и всадников, а под вторыми имелись в первую очередь в виду беглые рабы. Точно так же деятельность образованного при юаньском дворе «Управления ремеслами и художествами» не совсем соответствовала нашему восприятию названия этого ведомства. Монголы практически закрепостили китайских ремесленников, заставляя их работать на нужды дворца, местных управителей, гарнизонов. Они, как и крестьяне, массами сопровождали отправлявшиеся в завоевательные походы армии. Только в государственных мастерских работало несколько тысяч умельцев – полурабов. Для прочих ремесленников сохранилось их объединение в цеха (ханы) – помимо прочего, так удобней было взимать с них подати (действовал принцип круговой поруки).

Потребность госаппарата в образованных людях в первое время удовлетворялась за счет иностранцев. Так, всесильным министром финансов был узбек Ахмед. После того, как он был убит во время мятежа в столице, его место занял тибетец Сангха – постоянно обвинявшийся в корыстолюбии и разврате (может быть, отчасти потому, что в ходе проведенной им денежной реформы многие китайцы понесли большие убытки при обмене старых денег на новые). Утверждали, что при его потворстве монахи нескольких буддийских монастырей, чтобы оплатить ремонт своих храмов, разграбили усыпальницы императоров династии Сун, присвоив хранившиеся там огромные сокровища.

Завоеватели не очень утруждали себя земельными вопросами. Их собственные обширные поместья обрабатывались или рабами, или превращенными в бесправных издольщиков крестьянами. Немало земель было отписано буддийским монастырям, которым покровительствовал Великий хан. Были восстановлены «служебные наделы» для чиновников, в том числе китайцев. В остальном дело было пущено на самотек. И на Севере, и на Юге сохранились прежние формы землевладения, при своем остались даже крупные южные владельцы (если уцелели во время долгой войны). Но налоги южане платили более тяжелые. Процесс сбора налогов у монголов был поставлен очень основательно, с дотошностью, просто удивительной для уроженцев диких степей: специально созданные в провинциях управления проводили регулярные переписи населения и находящегося в семейном пользовании имущества, постоянно обновляя эту базу данных. Крестьян бесцеремонно сгоняли на всякие работы, использовали как вспомогательную рабочую силу во время далеких военных походов.

В чем монголы были особенно неправы – это в их наихалатнейшем отношении к ирригации и плотинам. Иное дело пути сообщения. При Хубилае была начата реконструкция Великого Канала, и при нем же была приведена в образцовый порядок и расширена сеть дорог и почтовых станций. Во-первых, какой монгол не любит быстрой езды, во-вторых, без хороших дорог нельзя было управлять огромной империей (это оказалось возможным только у нас), в-третьих, к торговле монгольские правители относились с большим интересом, чем их ханьские предшественники (кочевник – это зачастую еще и караванщик).

В торговле также пользовались преимуществами иностранцы, в основном мусульмане – персы и таджики. Они объединялись в крупные компании – уртаки, и вели торговлю как по старым караванным путям, проходящим через Монголию, Южную Сибирь, Среднюю и Переднюю Азию, так и осваивая новые необъятные горизонты, открытые им монгольскими завоеваниями. Принадлежащие уртакам огромные караваны состояли из тысяч людей и вьючных животных. Важнейшим торговым центром стал Пекин.

Но всю деловую жизнь – и торговлю, и ремесло подрывало стремление монголов пустить в оборот как можно больше бумажных денег вместо металлических. Сначала казна стремилась поддерживать их реальную стоимость на достаточно высоком уровне, но вскоре финансисты стали все чаще баловаться с показавшимся им, вероятно, очень занятным печатным станком.

Хочешь не хочешь, но у монголов не оставалось иного выхода, как привлекать к делам все больше и больше китайцев. Чем глубже погружались завоеватели в заботы по управлению огромной страной, тем больше сталкивались с потребностью в хорошо образованных людях со знанием местной специфики. Иностранцы для этой роли не очень годились, а после нескольких городских восстаний, направленных в том числе и против них, многие из них предпочли отбыть восвояси. Так что монголам самим, при всем их высокомерии, приходилось вникать в курс дел и приобщаться к местной культуре.

Встал вопрос как об отборе, так и о подготовке кадров – и здесь тоже, некуда было деваться от китайского опыта. Интересно, что первым о восстановлении системы экзаменов еще в 1237 г. задумался Великий хан Угэдэй при покорении Северного Китая. На этом настаивал знаменитый Елюй Чуцай, киданец по происхождению – советник сначала его отца Чингис-хана, а потом его самого. Был издан указ, согласно которому на конкурсный отбор должны были явиться все конфуциански образованные лица – вне зависимости от рода и племени. В документе содержалась угроза: если владельцы отвечающих требованиям рабов будут утаивать их, то им несдобровать – голова с плеч. Но на Угэдэя свалилось много других срочных дел, а в 1241 г. он скончался. Мероприятие не состоялось.

Имел подобное намерение и Хубилай, но, прослышав об этом, высокопоставленные соплеменники подняли громкий ропот. Тогда слишком еще многие из них полагали: что китайцу хорошо, то монголу смерть. А если уж брать китайца на службу, то только по воле начальника-монгола, а не руководствуясь каким-то там вздором вроде объективной оценки знаний. Пусть знает свое место и трепещет перед своим господином и благодетелем.

Однако в 1291 г. вышел указ об устройстве школ и академий, о регламентации их деятельности. Свои школы появились и у монгольских детей и юношей: они обучались по облегченной конфуцианской программе на родном языке (были сделаны переводы: монголы, благодаря уйгурам, в XII в. обзавелись своей письменностью).

Когда же при юаньском императоре Жэнь-цзуне (правил в 1312–1320), который сам получил конфуцианское образование, введена была наконец система экзаменов, монголы и иностранцы сдавали их опять же по особой, упрощенной программе (это помимо того, что за ними был сохранен ряд привилегий при назначении на службу). К положительным моментам надо отнести то, что практичные монголы ввели ряд специальных экзаменов. Особенно следует отметить такой предмет, как медицина: постоянно воюющим монголам врачебная помощь была частенько необходима, а китайцы накопили в этой области огромный багаж знаний – как практических, так и теоретических.

Академии и при монголах сохраняли свой довольно свободный внутренний уклад, поэтому стали спасительным убежищем для многих ученых, особенно южноханьских. Здесь широко велось преподавание, здесь не только собирали старинные книги, но и издавали их. Были составлены истории династий Ляо, Цзинь и Сун, причем по заказу ни кого иного, как императорского дворца: монголам важно было подчеркнуть, что и их династия Юань вполне органично укладывается в этот славный ряд. Вот только тот факт, что династия Ляо – киданьская, Цзинь – чжурчжэньская, а Сун – китайская, но свергнутая монголами, вызвал вокруг книг не только научно-историческую, но и общественную дискуссию.

Столетие монгольского засилья нельзя назвать благодатным для китайской культуры, но нельзя и не отметить достижений в области литературы и особенно театра. Мы уже отмечали, что отстраненные или отстранившиеся от практических дел ханьские интеллектуалы не были при этом лишены возможности жить творческой жизнью. А для простых китайцев жизненно необходимой отдушиной стали театральные представления и всякие уличные зрелища. Разыгрываемые пьесы не были наполнены глубоким смыслом, тем более не содержали призыва к борьбе – впрочем, дойдет дело и до этого, но пока требовалось другое. Сценическое действо было красочным, наполнено веселыми песнями и танцами. Сюжет, как правило, облегченный и увлекательный, зачастую «с перчиком». Так, героиня одной пьесы – куртизанка, чтобы спасти свою подругу от вздорного тирана-мужа, убеждает его дать ей развод – в обмен на обещание, что она сама займет ее место. При этом делится с публикой своими сомнениями:

Мне придется вести себя, как порядочной женщине,

Подчиняться мужу и быть хорошей женой;

Но я все равно останусь собой,

Всего лишь танцовщицей из дрянного театра,

Ветреной, легкомысленной и всегда

Говорящей не то, что думаю.

И чем все это закончится?

Заканчивается все самым распрекрасным образом: героиня в последний момент отказывается от своего обещания, самодур вне себя бежит в суд, а мудрый судья, разобравшись в сути дела, приговаривает его самого к плетям и лишению почетного ранга.

Хубилай, верный «Ясе» Чингис-хана, обязывающей монголов не давать оружию ржаветь, совершил немало агрессивных походов в разных направлениях. Покоренная (во многом из-за внутренних распрей) Корея стала базой для вторжения в Японию.

В 1274 г., еще не одолев окончательно Южную Сун, Хубилай стал требовать от японского сегуна (правителя) из рода Ходзе признания вассальной зависимости и выплаты дани. Получив отказ, он направил на завоевание островов флот, ведомый корейскими моряками, с большим числом воинов. Монголы захватили два небольших острова, после чего высадились на более значительном – Кюсю, что на юге архипелага. Японский гарнизон бесстрашно вступил с ними в бой, мешая высадке. Бились самураи доблестно, невзирая даже на то, что пришельцы извергали на них снопы пламени из огнеметательных орудий. В бою погиб монгольский командующий Лю, что внесло растерянность в ряды армии. А тут еще налетела буря. Она сильно повредила или потопила немало кораблей, и захватчики предпочли поскорее вернуться восвояси.

На следующий год Хубилай, как ни в чем не бывало, отправил посольство с тем же требованием. Но после непродолжительных переговоров дипломатов, по приказу сегуна Ходзе Токимунэ, попросту прикончили – настолько, очевидно, вызывающе они себя вели (монгольские, а у нас, на Руси, еще и золотоордынские посольства не раз постигала та же участь. Так что не всегда прав Л. Н. Гумилев, который, явно симпатизируя степнякам, иногда оправдывает учиненные ими жестокие погромы чувством благородного негодования по поводу убийства послов). В 1281 г. на Японию должно было обрушиться суровое возмездие: к ее берегам приблизилась армада с десантом из 140 тысяч монгольских, китайских и корейских воинов. Но японцы заранее разузнали о предстоящем вторжении и успели приготовиться к встрече. Вражеский флот двигался двумя эскадрами: одна со стороны Кореи, другая из Южного Китая. Соединиться они должны были у берегов Кюсю. Но шедшие с юга корабли запоздали, а более слабую восточную эскадру японцы перехватили и отогнали. И ей еще повезло, потому что на припозднившихся обрушился камикадзе – вошедший как в историю, так в военную (и не только военную) терминологию «божественный ветер». Это был страшный тайфун, потопивший корабли интервентов. Уцелевшие высадились на острове Такасима, но там их атаковали и перебили местные отряды. В третий раз Хубилай не стал искушать судьбу, уразумев, что море – это явно не его стихия.

Во Вьетнаме дела тоже шли не лучшим образом. Мы помним, что нападение на Южную Сун осуществлялось и со стороны Дайвьета. Но закрепиться в этом северо-вьетнамском королевстве монголам так и не удалось, хотя они неоднократно вторгались в него большими силами. Каждый раз разворачивалась непримиримая всенародная борьба, включая и партизанскую войну. В 1288 г. в дельте Красной реки был разгромлен посланный Хубилаем китайский флот. В следующем году было достигнуто соглашение: королевство признало сюзеренитет династии Юань, но фактически осталось независимым. Возглавлявший сопротивление полководец Тран Куок Туан и сегодня почитается как национальный герой вьетнамского народа.

В 1289 г. Хубилай устремил взор и руку уж очень далеко: он отправил посольство на Яву, за 2 500 км от Китая. Но все с теми же стандартными запросами: признать сюзеренитет и платить дань. Там послов не убили, а лишь выжгли клейма на лбу. Тогда, совершив долгое плавание по Южным морям, на острове высадилась юаньская армия (1292 г.). Но к тому времени обидчик уже был убит в усобице, а политическая ситуация на острове оказалась слишком запутанной. Получилось так, что интервенты помогли одному из претендентов утвердиться на троне, а потом он же возглавил освободительную войну против них. Уцелевшие после всего этого вынуждены были вернуться в Китай.

Сам великий хан не раз выступал в походы для подавления восстаний внутри своей империи. Немалой затраты сил потребовало усмирение Тибета. В последний раз Хубилай лично возглавил войско, когда его армия двинулась на мятежных маньчжуров. Располневший, страдающий от подагры, он перемещался в паланкине, закрепленном на спинах четырех слонов.

Старость его была безрадостной. В те далекие времена зажиться на этом свете не всегда было даром судьбы. Умерла любимая жена Чаби – подруга всей жизни. Пожалуй, про нее можно сказать, что Китай кое-чем ей обязан: хотя бы ее постоянному желанию чувствовать себя не только монгольской ханшей, но и китайской императрицей, что не могло не сказываться на отношении мужа к своим подданным. Без нее лучше бы не было. Умер старший сын, наследник престола. Хубилай перестал отказывать себе в лишнем блюде и в лишней чарке вина. Скончался он в 1294 г., в возрасте 79 лет – не в походе, на коне или хотя бы на слоне, а в своей постели.

Большим событием, – но не для Поднебесной, а для Европы, – стало путешествие венецианца Марко Поло (1254–1324). Его подробный рассказ о странах, про которые мало кто и слышал, вызвал такое удивление и восхищение современников и их потомков, что написанная с его слов «Книга» по праву считается одним из побудительных мотивов начала эпохи Великих географических открытий.

Три венецианца, которые состояли между собой в родстве и носили одинаковую фамилию Поло, добрались до Поднебесной в 1275 г. Для этого они проделали путь длиной в четыре года через Сирию, Персию, Афганистан и Среднюю Азию. Двое из них, братья-купцы, до этого уже успели побывать в Поднебесной (в 1268 г.) и удостоиться беседы с самим Великим ханом Хубилаем (тогда еще не Сыном Неба). Монголу они понравились, и он долго расспрашивал их о жизни в Европе и прежде всего о христианской вере. Он уже имел о ней некоторое представление (через несториан), и склонялся к мысли, что неплохо, если бы она получила широкое распространение и в Китае. Отчасти, возможно, для того, чтобы китайцы перестали быть слишком китайцами (ведь покровительствовал же он занесенному извне буддизму), но главное – чтобы заиметь у себя побольше образованных людей, позарез нужных ему для управления своими не до конца еще покоренными подданными. Он велел передать папе римскому свою просьбу – прислать к нему сотню христианских миссионеров.

Братья с тем тогда и отбыли, но теперь вернулись не с миссионерами, а со своим молодым родственником по имени Марко (в 1275 г. ему было около двадцати одного года). Юноша пришелся весьма по душе Хубилаю – теперь еще и первому императору династии Юань. Он настолько проникся к нему доверием, что сделал одним из ближайших помощников, и Марко Поло семнадцать лет состоял у него на службе. Ему приходилось выполнять важнейшие поручения – при этом он объездил почти всю Поднебесную, побывал и на Тибете, в северной Индии, во вьетнамском Тонкинском заливе. Всем интересовался, все старался запомнить, жадно собирал сведения об еще более далеких странах. Несколько лет был правителем большого города и области.

Интересно, что венецианец не воспринимал Китай как единое целое: ему представлялось, что прежде это были разные страны, подчиненные теперь одним завоевателем и только поэтому превратившиеся в провинции империи. Хубилая в своем рассказе он постоянно называет китайским императором, но сознает при этом, что это пришелец, человек иной культуры. Описывает его как человека среднего роста, хорошего сложения, с темными глазами. Вот отрывок из «Книги»: «Я расскажу о великих и достойных делах ныне правящего хана Хубилай-каана. Последнее слово на нашем языке значит «владыка владык» и с полным правом присоединяется к его имени, ибо по числу подданных, размеру своих владений, обилию доходов он превосходит всех государей, которые когда-либо были или существуют сейчас на земле; и никому никогда не подчинялись так безусловно, как его слушаются подвластные народы. За полмили до места, где находится государь, все направляющиеся к нему принимают смиренный и почтительный вид, так что кругом на большом расстоянии господствует полнейшая тишина». Рассказчик, отзываясь о китайцах как о людях крайне миролюбивых, делится наблюдением: их неприятно волнует один вид солдат, особенно ханских гвардейцев-монголов – они напоминают им о недавних поражениях и гибели ханьской (сунской) династии.

Статуя Марко Поло в Ханчжоу

Особенно поразил Марко Поло огромный южный Ханчжоу. Ему показалось, что там проживает более полутора миллионов человек. Скорее всего, это оценка завышенная, но для сравнения: население тогдашнего Парижа вряд ли достигало двухсот тысяч. И жили китайские горожане куда более устроенной жизнью: широкие, прямые улицы города были прекрасно вымощены, их центральная часть посыпана песком – для проезда экипажей и всадников, по бокам устроены тротуары для пешеходов, по которым можно ходить, не опасаясь за чистоту ног (в крупнейших европейских городах иногда приходилось передвигаться на ходулях). Через каналы, по которым снует бессчетное множество лодок и барок, повсюду перекинуты мосты. Порядок образцовый: на дверях каждого обывательского дома доска со списком проживающих, владельцы гостиниц ежедневно докладывают полицейским властям информацию о приезжих (это, конечно, порядки из разряда еще тех). Вечером подается сигнал к тушению огней, по ночам полиция забирает всех праздношатающихся. Всю ночь гонг отбивает «сигналы точного времени» (по показаниям водных часов – механических китайцы не знали).

Европеец восхищается разнообразием и вкусом еды, тем, как заботятся китайцы о чистоте тела – вплоть до ежедневных купаний. Они любят прогуливаться на лодках, потешных кораблях, ходят в городские парки, где их ждет множество развлечений. О людях состоятельных Марко Поло говорит, что они «белолицые, красивые, с тонкими чертами лица. Те из них, кто занимает в деле до 15, 20 и 40 рабочих, сами уже не работают, они одевают своих жен в шелк и жемчуг, украшают дома свои снаружи резьбой, внутри картинами и великолепной мебелью».

Вне городов – обсаженные деревьями шоссейные дороги, на них – почтовые станции, где можно и с удобством отдохнуть (китайцы называли их точно так же, как еще сравнительно недавно и русские люди – ямами. Ничего удивительного – слово монгольское, а мы все в свое время были под одним хозяином). К числу чудес путешественник отнес сжигаемые вместо дров черные камни (уголь) и весьма озадачившие его бумажные деньги, которые он поминает не раз – со штемпелем императорской казны и со странным способом нанесенными надписями (европейский первопечатник Иоганн Гутенберг родится только через сотню с лишним лет. Правда, инкунабулы – книги, напечатанные тем же методом ксилографии, что и китайские, появятся немного раньше. Гутенберг велик тем, что от него ведет начало широкое применение наборного шрифта – у средневековых китайцев, как мы уже знаем, он не прижился).

Марко Поло отбыл из Поднебесной морским путем в 1295 г. (вскоре после кончины Хубилая), и через три года добрался до родной Венеции. С собой он привез целую россыпь драгоценных камней, за что получил прозвище «миллионер». Во время войны его города с Генуей в морском сражении угораздило попасть в плен. В заточении он оказался в одной компании с другим пленником, пизанцем Рустичиано (Пиза тоже воевала тогда с Генуей). Слушая рассказы сокамерника, тот сначала был уверен, что венецианец сочиняет от скуки небылицы (в те годы в Италии как раз зарождался жанр новеллы), но потом понял, что такого на потолке не высмотришь. Обладая литературным даром, Рустичиано стал записывать повесть о необыкновенных приключениях в неведомых странах. Когда оба узника, после заключения мирных договоров, были освобождены, один из них вернулся к своим миллионам, а его товарищ по несчастью привел в порядок свои записи – и с тех пор имя Марко Поло побуждает романтически настроенные души таращиться куда-то за горизонт.

Фарфоровая ваза (Юань, XIV в.)

Никто из пришедших на смену Хубилаю императоров из одновековой династии Юань не смог и в дальнем приближении сравняться с ее основателем. Следующему по счету императору Чэн Цзуну, внуку Хубилая, пришлось вооруженным путем доказывать ханам других улусов, что он не только Сын Неба, но и главнее всех на том пространстве, что осталось еще от монгольской империи – то есть еще и Великий хан. Он получил хорошее конфуцианское воспитание, но любил выпить. Внутри страны смут не было, но возникали экономические трудности, связанные с межмонгольскими конфликтами и неразумным печатанием бумажных денег.

Монголы с большим трудом вживались в китайскую цивилизацию. Кто-то из императоров, проникнувшись ощущением своих степных корней, отменял систему экзаменов. Кто-то, преклоняясь перед Конфуцием, ее восстанавливал и старался устроить свой двор на добротный ханьский манер. Император Вэнь Цзун (правил в 1328–1332 гг.) был не только истовым конфуцианцем, но и хорошим поэтом, искусным каллиграфом и увлеченным собирателем живописи. Он учредил ежегодную премию для «мужчин и женщин, прославившихся своим благочестием и честностью».

Но какой бы культурной ориентации ни придерживался повелитель, ситуация отягчалась перманентно, от царствования к царствованию. Иногда при смене власти вспыхивала борьба за трон, и двору становилось не до управления страной – такая ситуация неопределенности могла продлиться довольно долго. Упоминавшийся уже император Жэнь Цзун изо всех сил пытался бороться с кризисом финансовой системы (полным обесцениванием бумажных денег). А монгольская знать в это самое время до хрипоты отстаивала свое право на получение от него богатых даров – и казна легчала пуще прежнего. Молодой повелитель Ин Цзун (правил в 1320–1323 гг.) решился-таки, издал указ об отмене этой порочной благотворительности – и был зарезан разгневанными князьями, ворвавшимися в его спальню. Армия чиновников, с ученой степенью или без, разрослась и все глубже погрязала в коррупции. И по-прежнему очень мало внимания уделялось содержанию в порядке систем ирригации и плотин.

А Природа, как всегда в таких случаях, не стояла бесстрастно в стороне. Череда необычайно студеных зим привела к голоду. Тут же подоспела «черная смерть» – чума, выкосившая примерно в то же время и Европу (но попала она туда, скорее всего, именно из Китая – хотя винить за это надо не китайцев, а крыс и купеческие корабли).

В 1334 г. Хуанхэ, не обращая никакого внимания на донельзя обветшавшие преграды, в очередной раз стала приискивать себе новое русло. Жертвы исчислялись сотнями тысяч. В подобных ситуациях трещали троны и под природными ханьцами – что уж говорить о чужеродной Юань? Появлялись устойчивые очаги восстаний. Припоминались старые патриотические песни, сочинялись новые. Творческие интеллигенты-нонконформисты стали сочинять драмы не о проказах куртизанок, а о страданиях и подвигах героев, подобных Юэ Фэю. Очень кстати появился один из самых знаменитых китайских романов «Троецарствие», повествующий о подвигах почти что былинных китайских богатырей. Астрологи и уличные гадатели уверенно предвещали: «что-то будет» – и еще больше будоража умы и души.

Юаньские власти хотели, как лучше, а вышло… совсем не так, как хотели. Они удосужились, наконец, заняться обузданием Хуанхэ. Для этого были согнаны огромные толпы крестьян. Которые и так были изрядно озлоблены, а скопом представляли из себя совсем уже взрывоопасную массу – и, скорее всего, их плохо кормили. Благо, нашлись и вдохновители.

Буддийское тайное общество «Белый лотос» давно уже ожидало пришествия Майтрейи – «Будды грядущего» и начала «счастливой эры». А следуя манихейским влияниям, «Белый лотос» это грядущее счастье связывал с воцарением новой династии Мин, что значит «Светлая». Как раз к тому времени, чтобы не сидеть в ожидании пришествия сложа руки, секта приступила к широкой пропаганде борьбы с чужеродной властью и к формированию «красных войск».

Почин пришелся как нельзя более кстати – скопившиеся на берегах Хуанхэ крестьяне дружно надели на головы красные повязки и объявили себя красноармейцами. Затем спрос породил предложение – один из руководителей восстания Хань Шаньтун оказался отпрыском династии Сун, а потому был провозглашен императором. Во главе боевых отрядов встал Лю Футун из братства «Белого лотоса». Интересно, что юаньские власти осуждались восставшими не столько с национальных, сколько с конфуцианских позиций: «В стране правят подлость и лесть… воры стали чиновниками, а чиновники – ворами». Победоносные «красные войска» развернулись по всему Северу: заняли Кайфын, дошли до Великой стены и подступали к столице.

В центральных районах тоже выступили навстречу Майтрейе с оружием в руках. Здесь было много крупных городов, и их население присоединялось к восставшим. Движение было направлено не только против юаньских властей, но и против владельцев больших поместий. Во главе его стоял сначала Го Цзясин, отец которого был странствующим предсказателем, а мать слепой нищенкой. В 1355 г. он погиб, и тогда командование принял на себя Чжу Юаньчжан (1328–1398). Крестьянский сын, на чью долю выпало немало жизненных невзгод, он рано осиротел (родителей унесла чума) и поступил послушником в буддийский монастырь, где фактически находился на положении слуги. Но человеком он сумел стать высокообразованным. Чжу Юаньчжану суждено было великое будущее – стать основателем той самой вожделенной «светлой» династии.

Но до этого предстояли еще годы борьбы. Пока же повстанцы Центра признавали Хань Шаньтуна достойным правопреемником сунской династии (хотя их собственный предводитель Чжу Юаньчжан не исключал, что он сам и есть Майтрейя). А монголы были не теми людьми, чтобы вникать в чужие родословные и мистические чувства. Они не собирались уступать то, что давно уже считали своим кровным. Юаньский двор стал выдвигать на самые высокие государственные посты китайцев – надо сказать, что значительная часть северных чиновников-ханьцев сохраняла верность правящей династии. Для битв с «красными войсками» собирались отборные части. Усилия правительства не пропали даром: в 1363 г. северный главком Лю Футун пал в битве, значительная часть его армии была уничтожена.

А вот Чжу Юаньчжан одерживал победу за победой. И он мог положиться на местных китайских чиновников, выбирая из их среды себе советников – в отличие от своих северных коллег, в массе они не желали и дальше признавать императора-монгола Сыном Неба (будь он хоть заодно и сыном китаянки).

В 1368 г. Чжу Юаньчжан, обосновавшийся в Нанкине, был провозглашен первым императором династии Мин. В том же году его войска вступили в Пекин. Разбитый монгольский владыка бежал в те самые степи, из которых полтора столетия назад начал свой кровавый поход «Сотрясатель вселенной» Чингис-хан. Однако в оставленной им Поднебесной окончательное замирение наступило только через 20 лет – в провинциях хватало самостийников различной национальной принадлежности (особенно крепко держались монголы в Сычуани и Юаньнани). Когда это наконец закончилось, подавляющее большинство монголов стало обитать там, где им и приличествует – в родных монгольских степях (ныне это государство Монголия и провинция КНР Внутренняя Монголия).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.