ГЛАВА 4. PÉNÉTRATION PACIFIQUE[33] . Сергей Витте

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА 4.

P?N?TRATION PACIFIQUE[33].

Сергей Витте

Распространение нашего влияния на Маньчжурию начато было не путем завоевания, а мирным делом постройки дороги. Это заключение есть, несомненно, только вопрос времени, и не должно… силой оружия ускорять его разрешение.

Сергей Витте{274}  

В январе 1904 г., незадолго до того как разразилась война с Японией, Московский Художественный театр давал первое представление новой пьесы Антона Чехова «Вишневый сад». Действие как таковое вращается вокруг надвигающейся продажи когда-то чудесного имения с торгов. Владелица, легкомысленная Любовь Раневская, не может оплатить причитающиеся платежи по какой-то полузабытой закладной. На ее званые вечера собираются почтовый чиновник и начальник станции, «да и те не в охотку идут». Вишневый сад — это анахронизм, который обречен пасть жертвой нового века, как и тот класс, который когда-то имел власть и богатство благодаря таким владениям. Новый порядок угрожает даже физически: «В стороне, возвышаясь, темнеют тополи: там начинается вишневый сад. Вдали рад телеграфных столбов, и далеко-далеко на горизонте неясно обозначается большой город, который бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду».

После грустных «Дяди Вани» и «Трех сестер» Чехов хотел предложить публике что-то более веселое. Своей приятельнице он писал о своем сочинении: «Вышла… у меня комедия, местами даже фарс»{275}. И действительно, большинство героев изображаются явно сатирично: мадам Раневская — безнадежно непрактичная землевладелица, чей кошелек опустошается никчемным любовником в Париже; ее столь же беспомощный брат Гаев, который растратил свое состояние на леденцы. Еще там есть витающий в облаках вечный студент Трофимов, эксцентричная немка-гувернантка Шарлотта, старый слуга Фирс и другие разнообразно карикатурные персонажи.

Лишь одна роль не была такой комичной. Единственным практичным человеком в пьесе Чехов изобразил купца Ермолая Лопахина. Сын деревенского лавочника, который разбогател благодаря усердному труду и деловому чутью, Лопахин является квинтэссенцией человека, который сделал себя сам, прямым антиподом праздного дворянства и чудаковатых интеллектуалов. Он прекрасно осознает свое скромное происхождение, и все остальные персонажи, находящиеся выше по социальной лестнице, согласны с этим. И все же Лопахин любит своих друзей, несмотря на их снобизм, и поначалу изо всех сил стремится помочь Раневской выпутаться из затруднительного положения. Однако если средство спасения, которое он предлагает, имеет смысл, то предполагаемая благодетельница и не думает следовать его совету. Когда Лопахин предлагает ей заработать столь необходимые средства, сдавая в аренду часть земли городским отдыхающим, Раневская приходит в ужас: «Дачи и дачники — это так пошло, простите».

Неудивительно, что вишневый сад уходит с молотка. Покупателем оказывается сам предприимчивый Лопахин. Он планирует реализовать свои капиталовложения, срубив плодовые деревья и построив домики, которые он будет сдавать в аренду горожанам. Заключительный аккорд пьесы весьма выразителен. После того как Раневская покинула свое родовое имение, занавес падает и «слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву».

Если Чехов думал, что публика будет веселиться, то он жестоко ошибся. Хотя тема пьесы — упадок русского дворянства — вовсе не была оригинальной, она задела за живое. Константин Станиславский, режиссер Московского Художественного театра, назвал «Вишневый сад» поистине великой трагедией{276}. В газетных рецензиях выражалась подобная точка зрения, и даже большевистский литературный критик Анатолий Луначарский полагал, что пьеса невыносимо грустна{277}.

Пьеса вызывала беспокойство, потому что она правдиво выражала тревогу, вызванную крупными переменами последних десятилетий, когда в результате отмены крепостного права и перехода к капитализму поместное дворянство оказалось ненужным. Для многих зрителей эта постановка была вовсе не водевилем, а элегией об умирающем порядке, ностальгическим прощанием с образом жизни, уступающим дорогу неумолимо приближающемуся новому веку, в котором править бал в сельской местности будут не цветущие вишни и бальные платья, а телеграфные столбы и дымовые трубы{278},[34]

Театралы также были не согласны с драматургом по поводу Лопахина. Чехов, который сам был сыном лавочника, мог сочувствовать предпринимателю. Когда он писал пьесу, он намеревался изобразить купца как достойного во всех отношениях человека{279}. Но остальным такие фигуры часто представлялись совсем в другом свете. Предприниматели, созданные другими русскими писателями XIX в., будь то шутовской горожанин Гоголя, низменный буржуа Достоевского или жадный кулак Некрасова, обычно были алчными и грубыми{280}. В премьерной постановке «Вишневого сада» Московского Художественного театра роль Лопахина исполнял второразрядный актер, изображая героя преувеличенно грубым, несмотря на специальные указания Чехова, что «Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец»[35].

Такое негативное отношение к дельцам и предпринимателям на закате императорской России помогает объяснить, с какими трудностями сталкивался министр финансов Сергей Витте. В глазах современников он больше других государственных деятелей олицетворял Лопахина в реальной жизни. Как и купец из пьесы Чехова, министр добился выдающегося положения благодаря собственным способностям[36]. Сергей Витте начал работать чиновником на железной дороге на юге империи и делал успешную карьеру в деловом мире, пока на его способности не обратили внимание в Петербурге. Витте тоже был человеком действия, который предпочитал делать, а не сокрушаться по поводу прошлого или философствовать по поводу будущего. Министр финансов тоже отдавал свои силы созданию вокруг себя более эффективного и целесообразного порядка.

Больше всего Витте напоминал Лопахина тем, что большинство современников тоже относились к нему с презрением. Наделенный почти сверхчеловеческими энергией и способностями, Сергей Юльевич часто плыл против течения, почти в одиночку пытаясь втащить империю, которая только-только вышла из аграрной стадии, в капиталистическую эру. Как писал один из биографов, в правительстве, в котором все еще доминировал более традиционалистский этос, он «выступал чуждой силой»{281}.

Витте также оставил свой отпечаток на русской внешней политике, особенно в том, что касалось ее устремлений на Дальнем Востоке. Какое-то время ему сопутствовал успех. В течение одиннадцати лет на посту министра финансов, с начала строительства Транссибирской железной дороги в 1892 г. и до своей отставки в августе 1903 г., Сергей Витте был одним из ведущих архитекторов наступательной политики на Тихом океане. Хотя его должность напрямую не была связана с дипломатией, Витте участвовал во всех важных дискуссиях по восточным вопросам. В делах, касающихся Востока, послы часто обращались к нему, а не к министру иностранных дел. До тех пор пока он не начал терять доверие царя в 1902 г., голос министра финансов в большинстве случаев имел решающее значение. В то же время, благодаря своим предприятиям, таким как Транссибирская и Восточно-Китайская железные дороги, Русско-китайский банк и порт Дальний, Витте в течение некоторого времени непосредственно контролировал самую амбициозную русскую зарубежную авантюру той эпохи.

Сергей Витте обладал глубоко современным видением империи. Как и многие его соотечественники и современники, он выступал за решительную экспансию на Тихом океане. Однако идея p?n?tration pacifique («тихого (мирного) проникновения» или политического влияния посредством экономических успехов, а не захвата территории) была уникальна для России того времени. Тогда как англичане, немцы и другие европейцы понимали роль инвестиций, железных дорог и банков в схватке за Азию, большинство русских все еще уравнивали дипломатическое влияние и более традиционные средства, такие как военная мощь и аннексия.

Как следует из названия, идеология p?n?tration pacifique разделяла неприязнь восточников к военной агрессии. И действительно, Витте и Ухтомский часто сотрудничали в дипломатических инициативах России на Дальнем Востоке. В то же время министр финансов вряд ли считал империю восточной страной. Несмотря на увлечения идеями славянофильства в молодости, он выступал за современную Россию, которая сможет на равных конкурировать с Западом.

Сергей Витте был единственным видным сторонником тихого проникновения в Восточную Азию на рубеже XX в. Даже Владимир Ленин понимал необычность идей Витте для своей страны. Рассуждая в 1915 г. о политике, которая осуществлялась в значительной степени под руководством Витте, он отмечал: «В России капиталистический империализм новейшего типа вполне показал себя в Персии, Маньчжурии, Монголии, но вообще в России преобладает военный и феодальный империализм»{282}.

* * *

В правительстве Николая II не было более противоречивой фигуры, чем Сергей Юльевич Витте. За исключением, быть может, только самого царя. Русский дипломат барон Роман Розен назвал Витте «величайшим человеком, которого Россия произвела за сто лет»{283}. Для американского сенатора Алберта Бевериджа он был «образцовым умом России»{284}. Другие поносили Витте, возлагая на него ответственность за финансовые трудности империи в последние годы его министерства, войну с Японией, конституцию 1905 г. и множество других бед. Когда Витте умер в 1915 г., правая газета «Русское знамя» утверждала, что цитирует слова царя, радостно заявляя, что «одним вредным для России человеком стало меньше»{285}. Бывший министр иностранных дел Александр Извольский верно заметил, что справедливо изобразить Витте — это «крайне трудная задача… Мало кого из министров оценивали столь разнообразно и неравнодушно»{286}.

Хотя Витте изо всех сил старался оставить о себе положительное впечатление, он мало в этом преуспел. Будучи министром финансов, он ясно понимал значение благоприятной прессы и активно искал расположения журналистов. Но даже тогда он не всегда слыл правдивым человеком. Одна петербургская светская дама высказала мнение большинства, заметив, что «Витте не лгун, Витте — отец лжи»{287}. Находясь в отставке, Витте приложил все усилия к тому, чтобы убедить мир в своей гениальности. Самым честолюбивым замыслом в этом направлении был цикл мемуаров, которые он писал в последние годы своей жизни. Опубликованные после его смерти, воспоминания Витте представляют в высшей степени спорный источник, и их следует читать с изрядной дозой осторожности и скептицизма. Даже британский журналист Эмиль Диллон, который в остальном весьма симпатизировал Витте, предупреждал, что мемуары «портит большое количество явных ошибок»{288}.

Меньше споров вызывают основные события жизни Сергея Витте{289}. Сергей Юльевич родился в 1849 г. в Тифлисе (сегодняшний Тбилиси — столица независимой Грузии), в то время этот город был штаб-квартирой долгой и трудной российской кампании по «усмирению» горных народов Кавказа. В Тифлисе середины XIX в. царила атмосфера пограничного аванпоста. На улицах города можно было встретить мужчин и женщин различных национальностей. Со времен Александра Пушкина и Михаила Лермонтова эта местность наделялась в умах русских людей экзотической привлекательностью.

Сергей Юльевич Витте 

Отец Витте был колониальным чиновником, который переехал сюда за два года до рождения сына, чтобы занять пост в российском управлении новых южных земель. Как ясно из его имени — Кристоф Генрих Георг Юлиус Витте, — он был немецкого происхождения. Воспитывался он в лютеранской семье в Курляндии и получил образование в Дерптском университете, а также в Пруссии. Сергей Юльевич стеснялся своих тевтонских корней и предпочитал подчеркивать происхождение своей матери[37]. Урожденная Екатерина Андреевна Фадеева, мать Витте, происходила из более выдающегося русского рода. Ее мать носила фамилию почтенного княжеского дома — Долгорукая. Дедушка по материнской линии, Андрей Фадеев, был губернатором Саратовской губернии, прежде чем получил назначение в Тифлис.

Фадеевы сыграли важную роль в воспитании Сергея. Мальчик жил в доме своего дедушки — роскошном особняке, который обслуживало более 80 слуг. Среди его родственников были интересные персонажи, например дядя — генерал Ростислав Фадеев, ветеран нескольких кавказских и турецких кампаний, а впоследствии известный консервативный публицист. Одной из старших кузин Сергея была Елена Петровна Блаватская, которая, прежде чем прославиться в качестве основательницы Теософического общества, сбежала от мужа и время от времени приезжала в дом деда проводить спиритические сеансы. Мальчик запомнил, что она «крайне располнела и ходила постоянно в капотах», и считал ее занятия довольно глупыми{290}.

Поначалу Витте получал домашнее образование с помощью нескольких сменявших друг друга иностранных гувернеров. Подростком он посещал гимназию в Тифлисе. Несмотря на дополнительные частные уроки со школьными учителями, полученное им образование не было глубоким и не принесло особой пользы. Сергей с трудом сдал выпускной экзамен и с трудом поступил в недавно открывшийся Новороссийский университет в Одессе. Однако теперь он погрузился в книги и окончил это учебное заведение в числе лучших студентов в 1870 г. со степенью по математике. Сначала Сергей Юльевич надеялся остаться в университете в качестве преподавателя, но его мать решила, что карьера ученого не подобает представителю ее рода. К счастью, дядя Ростислав был знаком с министром путей сообщения графом Алексеем Бобринским, благодаря чему для его племянника нашлась работа на Одесской железной дороге.

В те годы Россия находилась в разгаре первого великого железнодорожного бума. Катастрофическая Крымская война за двадцать лет перед тем со всей очевидностью продемонстрировала потребность империи в более эффективной транспортной сети. Петербург был согласен доверить задачу строительства железной дороги частному сектору, поощряя его щедрыми финансовыми вливаниями. Как и в Америке, эта эпоха породила новый класс честолюбивых, идущих напролом предпринимателей, многие из которых поднялись из самых низов и заработали огромные состояния{291}. Несмотря на мошенничества, растраты и коррупцию в колоссальных масштабах, дело было сделано: между 1860 и 1880 гг. протяженность российских железных дорог выросла более чем в семнадцать раз: с 1250 до 21 600 км{292}.

Одесская железная дорога начиналась как предприятие, принадлежащее казне. Но в 1877 г. государство приватизировало все свои железные дороги, и теперь управление данной веткой оказалось в руках Ивана Блиоха. Состоятельный банкир и железнодорожный барон, еврей Блиох начинал как мелкий служащий в Польше. К тому моменту, о котором идет речь, он владел большой железнодорожной сетью в украинских губерниях и в Польше, которые вместе он объединил с новой приобретенной линией путей сообщения в Юго-западную железную дорогу. Как и все успешные бизнесмены, он обладал хорошим нюхом на таланты. Одним из его протеже был будущий министр финансов Иван Вышнеградский.

Сергей Витте тоже скоро обратил на себя внимание Блиоха. Он уже более чем проявил себя во время Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., когда Одесская железная дорога была ключевым звеном в системе обеспечения фронта. В то время, когда Витте был начальником службы движения на этой линии, его великолепное знание дела удостоилось похвалы главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. После этого Блиох стал назначать Витте на все более ответственные должности. За восемь лет Витте стал председателем совета директоров Юго-западных железных дорог. Доверие магната себя оправдало. Благодаря талантливому работнику убыточный концерн превратился в стабильно приносящее прибыль предприятие.

Витте также начал активно заниматься вопросами регулирования. Несмотря на тот факт, что он стал бизнесменом, он с энтузиазмом приветствовал вмешательство государства. В начале 1880-х гг. Сергей Юльевич занял ведущее положение в официальной комиссии, занимавшейся пересмотром роли правительства в данном секторе, и горячо поддержал заключение комиссии о том, что государство должно усилить свой контроль. В 1883 г. Витте еще более упрочил свою репутацию, опубликовав «Принцип железнодорожных тарифов по перевозке грузов» — первый серьезный труд на эту тему в России. Книга представляла собой сложную смесь западной экономической мысли и славянофильских идей. Тем не менее основная ее мысль очевидна: Россия должна строить современную экономику, исходя из собственных конкретных потребностей{293}.

Витте не всегда одобрял бюрократическое вмешательство. Хорошо известен случай, когда он вступил в конфликт с двором по поводу поездок царя по Юго-западной железной дороге. Несмотря на неоднократные предупреждения Сергея Юльевича о том, что ездить нужно медленнее, его советы иногда игнорировались, и в октябре 1888 г. императорский поезд сошел с рельсов из-за превышения скорости в Борках, неподалеку от Харькова. Александр III и его семья не пострадали в крушении, и этот несчастный случай не повредил репутации Витте. Наоборот, Александр по достоинству оценил принципиальность, с которой Витте возражал приближенным императора.

Когда в следующем году министр финансов Иван Вышнеградский решил организовать новый железнодорожный отдел в своем ведомстве, его бывший коллега стал очевидным кандидатом на должность директора этого отдела. Несмотря на резкое уменьшение жалованья, Витте охотно перешел работать в государственный сектор. Грубоватая внешность, прямота, южные манеры и акцент ярко отличали нового чиновника от прилизанных бюрократов имперской столицы{294}. Французский посол описывал его так: «Выдающийся человек, но его манеры резки, его речь груба; вступая в контакт с другими людьми, он ощетинивался; он был не способен вызвать хорошее отношение, даже если старался. Его крупное телосложение только усиливало такое впечатление; он как будто вырублен топором, словно первобытная скульптура»{295}.

Александр III, который сам с трудом выносил утонченную придворную манерность, высоко ценил серьезное отношение и административные таланты Витте. Через три года царь назначил его министром путей сообщения, а в 1892 г., когда ухудшившееся здоровье заставило Вышнеградского подать в отставку, царь попросил Сергея Витте его заменить. В относительно молодом возрасте 43 лет Витте занял один из наиболее влиятельных постов в государстве.

* * *

Новая должность Витте была, возможно, одной из самых трудных в государственном аппарате империи того времени. Серьезные проблемы, которые преследуют министров финансов сегодня, существовали и тогда: дефицит бюджета, огромный иностранный долг, структурный спад в ключевых секторах и устойчивая бедность больших групп населения. Но в более долгосрочной перспективе новый министр знал, что Российская империя стояла перед лицом неумолимой дилеммы. Недавние конфликты, такие как Гражданская война в Америке и победы Пруссии над Австрией и Францией — не говоря уже о собственном поражении России в Крыму немногими годами раньше, — подчеркивали все более тесную связь между индустриальным развитием и военной мощью. Россия же на пороге XX в. все еще оставалась преимущественно аграрной страной. Это было особенно очевидно во внешней торговле, где только продажи зерна составляли примерно половину экспортного дохода империи, а природные ресурсы обеспечивали фактически всю вторую половину{296}. В ходу было даже такое присловье: «Настоящий министр финансов в России — это урожай»{297}. Более того, полагаясь в основном на косвенные налоги, собственные нестабильные финансы правительства тоже сильно зависели от деревни. Несмотря на желание Петербурга оставаться великой державой, экономика страны очевидно не могла справиться с этой задачей.

Два непосредственных предшественника Витте, Николай Бунге и Иван Вышнеградский, делали все возможное для развития производственного сектора. В то время как их усилия начинали приносить плоды, финансы империи оставались очень слабыми, и часто казалось, что катастрофа неминуема. Бунге был снят с должности в 1886 г., когда дипломатический кризис привел к падению курса валюты. Шестью годами позже карьера его преемника Вышнеградского пострадала в результате губительного сочетания неурожайных лет, голода и всемирного промышленного спада.

Поэтому новый министр финансов прекрасно понимал, что серьезные структурные изменения неизбежны. Он сосредоточился на этой задаче со всей своей неистовой работоспособностью, которая принесла ему такой успех в частном секторе. В течение последующего десятилетия Витте осуществил широкий ряд реформ, нацеленных на создание современной, индустриальной экономики, соответствующей статусу великой державы{298}.

Неудивительно, что одним из приоритетных направлений стала железнодорожная система. В Европейской части России Витте начал скупать убыточные железные дороги и щедро субсидировать остальные. Был проведен целый ряд других мероприятий для создания необходимой для промышленного сектора инфраструктуры, таких как существенное улучшение технической подготовки, создание новой службы мер и весов и усовершенствование статистики. Витте также обеспечил прямую поддержку предпринимателей посредством более легкого доступа к капиталу и высоких протекционистских тарифов. В то же время важное психологическое значение имело то, что министр финансов сделал все возможное, чтобы наладить контакт между русскими предпринимателями и своим ведомством. Финансовое ведомство при Витте стало самым настоящим буржуазным министерством.

Как Бунге и Вышнеградский, Витте понимал, что сильная, стабильная валюта является основной составляющей экономической зрелости. Честолюбивые планы министра финансов потребовали бы больших займов за границей, что всегда было рискованно, поскольку российский рубль не был свободно конвертируемым на рынках иностранной валюты, и его стоимость могла резко колебаться, когда он становился жертвой биржевых игроков. Приложив огромные усилия для накопления достаточных запасов золота и невзирая на сильную оппозицию своих коллег, в 1897 г. Витте смог наконец объявить, что рубль отныне будет свободно конвертируемым в золото. В своих мемуарах Сергей Юльевич утверждал, что эта реформа «спасла, укрепила русские финансы»{299}.

Биограф Витте Т. Лауэ удачно описал национальную программу Витте таким образом: «Строительство железных дорог плюс капитализм плюс золотой стандарт равно быстрая индустриализация»{300}. Идея состояла в том, что для создания производственного сектора государство должно одновременно строить железные дороги, которые будут стимулировать национальную угольную и сталелитейную промышленность, а также машиностроение, поощрять инициативу с помощью правительственных займов и протекционистских тарифов и укреплять доверие к рублю. Возможно, такой подход не отличался радикально от того, что предлагали Бунге и Вышнеградский. Однако новым было непоколебимое упорство, с которым Витте взялся за дело. Французский историк отметил: «На самом деле мы не можем назвать Витте отцом индустриализации в России. Однако неоспоримо то, что он значительно ей способствовал, систематически осуществляя целый ряд мер, которые до того предпринимались только робко и фрагментарно»{301}.

Если Витте считал своим самым большим достижением золотой стандарт, то большинство русских людей запомнили его в связи с Транссибирской железной дорогой. Идея соединить рельсами Тихий океан и Европу была не нова. Такие предложения уже обсуждались в Петербурге вскоре после того, как Россия получила от Китая новые тихоокеанские земли в 1860 г.{302}. Однако огромные расстояния, которые было необходимо охватить, делали этот проект слишком дорогим для непрочных российских финансов. Согласно наиболее авторитетной оценке, строительство 8000 км железной дороги обошлось бы в 362 млн. руб. — огромная сумма для имперской казны, в которую поступало менее миллиарда рублей в год{303}. Неудивительно, что три министра финансов, предшествовавших Витте на этом посту, категорически возражали против этого плана.

На деле Александр III сначала одобрил строительство железной дороги из стратегических соображений, а не из экономических. Резкое ухудшение отношений с Пекином во время его правления обнажало слабость Петербурга на Дальнем Востоке. Русские генералы понимали, что при отсутствии эффективного способа переброски армии на Тихий океан этот регион будет крайне уязвимым, если вдруг китайские власти решат вернуть себе провинции, которые они потеряли двадцатью годами раньше[38]. В 1886 г., после получения тревожных сообщений от двух генерал-губернаторов в Восточной Сибири об их отчаянном положении, император объявил: «Пора, давно пора»{304}. Даже имея санкцию императора, железная дорога все равно сталкивалась с колоссальным сопротивлением чиновников, особенно со стороны Вышнеградского. Только когда Витте занял его место, осуществление этого предприятия стало реальным.

Новый министр финансов приступил к осуществлению проекта с большим рвением. Чтобы финансировать строительство, он брал большие займы на Парижской фондовой бирже. Александр III очень кстати только что заключил союз с Французской республикой, что значительно упростило доступ к ее рынкам капитала. В то же время Витте обеспечил политическую поддержку, организовав Комитет Сибирской железной дороги, в который вошли влиятельные чиновники, и предусмотрительно договорившись, чтобы во главе его стоял цесаревич Николай{305}. Несмотря на огромные трудности, обусловленные суровыми климатическими условиями, труднодоступной местностью, дефицитом квалифицированной рабочей силы, некомпетентностью чиновников и самими масштабами этого грандиозного предприятия, уже к 1901 г. Москву и Владивосток связала какая-никакая железная дорога[39].

Дальневосточные проекты Витте в конце концов вышли за пределы Сибири. В 1896 г. министр финансов успешно провел переговоры о возможности существенно срезать путь для Транссибирской магистрали через китайские территории в Северной Маньчжурии. Двумя годами позже, когда российские военные корабли захватили два порта на полуострове Ляодун в Южной Маньчжурии, он также договорился проложить рельсы к новым владениям. Эти новые железнодорожные линии в Маньчжурии дополнялись большим количеством других предприятий в северном Китае, включая Русско-китайский банк, речной и океанский флот и даже новые города, такие как Харбин, с охраняющим их пограничным войском, — и все это под эгидой министра финансов. В какой-то момент казалось, что амбиции Витте на Востоке не знают границ. Александр Извольский едва ли преувеличивал, когда писал, что Сергей Юльевич видел себя русским подобием строителя Британской империи Сесиля Родса, создавая подобно тому «настоящее королевство, где он был сам себе хозяином»{306}.

* * *

По мнению современников, Сергею Витте недоставало последовательной идеологии. Его резкие повороты в политике, склонность к интригам и стремление к расширению сферы своего влияния, а также явная нечестность заставляли многих считать, что поступки этого политического деятеля диктовались исключительно его собственным честолюбием. Вновь процитируем Извольского: «Его политические и экономические концепции… в действительности не проистекали из целостного понятия о государстве или законах, управляющих человеческими отношениями»{307}. Экономист и публицист Петр Струве говорил про Витте: «Он был по своей натуре беспринципен и безыдеен…»{308} Однако действия министра финансов и его сочинения показывают, что в своей политике он руководствовался ясной логикой.

Наиболее отчетливое изложение идей Витте можно найти в курсе лекций, которые он прочитал младшему брату царя и (на тот момент) наследнику престола, великому князю Михаилу Александровичу в 1901 и 1902 гг. В 1900 г. император заболел тифом, и казалось целесообразным, чтобы министр финансов преподал наследнику базовые знания об экономике и государственных финансах — на тот случай, если произойдет худшее. Опубликованные впоследствии под названием «Конспект лекций о народном и государственном хозяйстве», эти заметки Витте представляли собой яркий манифест, призывающий к модернизации по европейскому образцу{309}.

Особое внимание министра финансов к западным представлениям о прогрессе отнюдь не удивительно. Он учился в университете в 1860-х гг., а российские шестидесятники были чрезвычайно бунтарским поколением, как и студенты в Америке сто лет спустя. Страстные поклонники прогресса и материализма, провозгласившие примат науки, они прозывались нигилистами за свое яростное отрицание всех традиционных представлений. Иван Тургенев неплохо карикатурировал этот тип в романе «Отцы и дети», герой которого Базаров — суперпрагматичный студент-медик — поэзии и романтической любви предпочитает вскрытие лягушек. Хотя Витте и презирал скандальные выходки своих экстремистски настроенных университетских сокурсников, то время наложило свой отпечаток на студента-математика. Периодически отдавая дань уважения славянофильским представлениям об особенной роли России, министр финансов все же твердо обосновался в лагере западников[40].

Основная идея «Лекций…» заключается в признании преобладающей роли экономических сил. Как и Карл Маркс, Сергей Витте ставил исторический прогресс в зависимость от способов производства. Он также был согласен с Марксом (хотя и приходил к другому конечному выводу), когда объяснял, что все народы проходят по одинаковому пути, начиная с наиболее примитивного уровня охотников-собирателей, превращающихся в кочевников, затем в земледельцев-ремесленников, и в конце концов достигают высшей точки развития при современном торгово-промышленном порядке. Эта универсальная схема, подчеркивал Витте, применима ко всем странам, включая Россию.

Конечная торгово-промышленная стадия является желанной целью, поскольку только она позволяет народу добиться истинного процветания и контроля над своей судьбой. «Прогресс — есть не что иное, как освобождение человека от подчинения природе», — писал Витте{310}. И наоборот, отсталые общества оставались крайне уязвимыми. Без надлежащего производственного сектора и денежной экономики такие общества никогда не смогут полностью реализовать свой потенциал, независимо от численности населения и богатства природных ресурсов. И, как Витте неоднократно напоминал своему монарху, еще важнее то, что между экономической зрелостью и политическим влиянием существует тесная связь, поскольку «финансы — это нерв войны»{311}. В докладной записке Николаю II в начале 1900 г. он заявлял: «…опыт всех народов наглядно показывает, что только хозяйственно самостоятельные народы оказываются в силе проявлять в полной мере и свое политическое могущество»{312}.

Витте восхищался Британией и Германией как наиболее прогрессивными странами. Его собственной стране, учил он великого князя, нужно многое наверстывать. Ранее министр финансов высказывался более резко: «Россия и по настоящее время остается страной по преимуществу земледельческой, а при сложившемся ныне строе политических и экономических международных отношений земледельческая страна, не имеющая своей собственной промышленности… не может почитать свою мощь непоколебимой…»{313} Единственным решением для России было стать более похожей на своих соперников. Морская империя и парламентская монархия, Британия, возможно, являлась не лучшим образцом. А вот Германская империя была могущественной континентальной державой с сильной монархией. Поэтому Витте учил, что Россия должна поощрять создание современной промышленности по образцу, столь успешно использованному соседом в Центральной Европе.

Источником вдохновения для Витте явно служил экономист первой половины XIX в. Фридрих Лист, который был «пророком настоящего величия Германии»{314}. Лист был горячим сторонником экономического объединения Германии, а также строительства железной дороги. Самая известная его работа — «Национальная система политической экономии»{315}. Эта книга, опубликованная в 1841 г., предлагала вводить высокие протекционистские тарифы для ускорения индустриализации. Среди самых влиятельных ее читателей был германский канцлер Отго фон Бисмарк, экономическая политика которого испытала сильное влияние рекомендаций Листа. Витте был убежден, что Россия могла повторить успех Германии, последовав советам Листа.

Министр финансов не во всем был согласен с Листом. Немецкий экономист придерживался скорее либеральных политических взглядов, а Витте был ярым монархистом{316}. Министр резко выступал против институтов, которые могли бы ослабить монархию, таких как земская система местного самоуправления{317}. Только сильное централизованное государство могло взять на себя жизненно важную задачу индустриализации. Он учил великого князя Михаила Александровича: «Каждая страна должна… развиваться самостоятельно, обеспечив себе необходимыми мерами возможность такого развития… Отдельные личности сделать этого не могут; это задача государства… которое является связующим звеном между личностью и человечеством»{318}.

Витте также говорил со своим августейшим учеником о мире. Одной из самых тревожных тенденций современного века, по его словам, было распространение больших регулярных армий. Со времен Наполеоновских войн, и особенно в последние годы, милитаризм проникал в европейскую политику. Опасность была велика: «Заставляя государства постоянно готовиться к войне, искусственно создавать и увеличивать класс людей, в ней заинтересованных, милитаризм усиливает возможность и вероятность войны»{319}.

Еще важнее было то, что милитаризация являлась огромной помехой процветанию. «В числе условий, задерживающих [экономическое] развитие, первое место принадлежит милитаризму», — отмечал Витте{320}. Он напоминал великому князю, что расходы на вооружение больше всего истощают экономику, поглощая от одной пятой до трети государственного бюджета. Это были совершенно впустую потраченные деньги: «Если принять… во внимание, что, при значительности военных расходов, правительства лишены возможности делать в надлежащей мере затраты на увеличение культурных и производительных сил народа… то можно убедиться, каким тяжелым гнетом должно ложиться в настоящее время в жизни европейских государств содержание значительной вооруженной силы в мирное время»{321}. Он подчеркивал, что это ведет к катастрофическим последствиям: «Повторяющиеся беспрерывно из года в год жертвы, налагаемые милитаризмом на народное хозяйство европейских государств, подобно хронической болезни медленно подтачивают экономическую жизнь современных государственных организмов Европы…»{322} Опасность для России была особенно велика. Витте знал, что империя не могла себе позволить растрачивать свои ограниченные ресурсы на подготовку к войне. «Все искусство нашей дипломатии, — не уставал он повторять Николаю, — должно направляться к тому, чтобы всеми усилиями поддерживать status quo и выигрывать время. Лучший и важнейший союзник России есть время»{323}.

Нелюбовью к милитаризму Витте напоминает своего бывшего работодателя, Ивана Блиоха. Подобно другим магнатам того времени, таким как Альфред Нобель и Эндрю Карнеги, в конце жизни Блиох в значительной степени посвятил себя делу защиты мира. В 1899 г. Блиох опубликовал подробный шеститомный труд «Будущая война», в котором он предупреждал об опасностях вооруженного конфликта в индустриальный век. Он утверждал, что последние технологические достижения, такие как бездымный порох, пулеметы и скорострельная артиллерия, наряду с армиями, созданными на основе всеобщей мобилизации, полностью трансформировали природу сражения{324}.

Блиох предсказывал, что XX век станет свидетелем войн, которые будут носить всеобщий характер и затронут все сферы общества в конфликтах, беспрецедентных по своей жестокости, разрушительности и длительности. Более того, вызванные войной стрессы среди мирных жителей могут привести к внутренним беспорядкам, что вполне способно сокрушить режимы в некоторых воюющих странах[41]. «Будущая война» была встречена с большим интересом, не в последнюю очередь потому, что некоторые видели в ней источник, вдохновивший Николая II на инициативу конференции в Гааге, которая также состоялась в 1899 г. с целью ограничить рост вооружений{325}. Влияние Блиоха на министра финансов очевидно, особенно в том, что касается мыслей последнего об экономических последствиях милитаризма.

Помимо дороговизны и опасности была еще одна причина, по которой России следовало избегать войны, учил Витте великого князя. Истинное сражение между державами велось на экономической арене. Его урок о влиянии торговли на дипломатию звучит очень знакомо: «Одною из первых забот промышленных стран является забота об обеспечении за собою рынков сбыта. Забота эта… становится прямо насущною, вопросом существования для тех стран, которые, как Англия, представляют собой обширную фабрику, возникшую не на собственном сырье, а на привозном…»{326}Пытаясь поддержать свою промышленность, богатые страны вовлекались в «постоянную заботу» об «обеспечении за собой торгового влияния в странах, стоящих на низшей ступени экономического развития»{327}. Тем временем эта борьба все больше велась экономическими средствами, «ведь владычество метрополий над колониями укрепляется ныне всего более силою не оружия, а торговли…»{328}.

Тем нациям, которые не могли состязаться в этой борьбе, ничего не оставалось кроме как оказаться под контролем своих более богатых соперников. Россия уже заплатила политическую цену за свою сравнительную бедность, когда более состоятельные соседи использовали займы, чтобы повлиять на ее дипломатию{329}, Иногда Витте смотрел на происходящее с еще большим пессимизмом. Однажды он сказал царю, что экономические отношения России с Западной Европой вполне сопоставимы с отношениями колоний к своим метрополиям{330}.

Убежденность Витте в главенствующей роли экономики сформировала и его политические взгляды. Русские генералы мыслили исключительно в терминах факторов, благоприятных и неблагоприятных для ведения войны. Представление министра финансов о месте империи в мире отличалось кардинальным образом. По его мнению, сильный производственный сектор являлся одной из характеристик современных великих держав Запада. Но также важна была и их роль перевалочного пункта в мировой торговле. Развивая отсталый регион за границей или просто переправляя товары с одного рынка на другой, некоторые европейские государства чрезвычайно разбогатели. Самый яркий пример представляла собой Англия.

Для того чтобы создать такую же глобальную колониальную и торговую систему, России не хватало морской мощи. Тем не менее, полагал Витте, империя вполне могла воспользоваться преимуществами своего евроазиатского географического расположения. Он напоминал великому князю Михаилу Александровичу: «Находясь в естественном соседстве с азиатскими странами, Россия занимает весьма выгодное положение как в отношении непосредственного с ними товарообмена, так и в транзитной через Россию торговле этих стран с Западной Европой»{331}.

Это представление лежало в основе столь важной для Витте программы строительства Транссибирской железной дороги. В то время как другие поддерживали этот проект для защиты тихоокеанского фланга России, Витте видел в нем средство обеспечения благосостояния империи. Связав Европейскую Россию с Тихим океаном, Транссибирская железная дорога будет способствовать развитию российских земель в Восточной Азии, и таким образом «откроются новые обильные источники народного благосостояния»{332}.

Подобно тому как недавно построенная Трансканадская железная дорога создала новые города, принесла на пустовавшие земли богатство и способствовала объединению молодой нации, этот проект принесет такую же пользу обширной российской колонии{333}. Как только будут проложены рельсы, Сибирь неизбежно станет самым выгодным транзитным маршрутом для торговли между Европой и Востоком. Русские купцы смогут тогда вырвать легендарную торговлю с Китаем из рук британцев, которые и так слишком долго там доминировали{334}.

Для Витте строительство Транссибирской железной дороги в самую первую очередь было призвано обеспечить богатство России: «Держа в своих руках путь, по которому пойдет это сближение, она явится посредницею и должна воспользоваться всеми выгодами этого положения, а стоя на страже у открытых ею ворот из Европы в Азию, она может регулировать и направлять это движение в сторону для себя наиболее благоприятную»{335}.

Однако временами министр финансов размышлял и о более высоких целях. Возвращаясь из путешествия на Восток по железной дороге в 1902 г., он писал царю:

Проведение Сибирского рельсового пути открывает Европе ворота в этот досель замкнутый мир, ставит ее лицом к лицу с многочисленными племенами монгольской расы… Трудно, конечно, предвидеть предстоящее сближение желтой и белой рас, но несомненно, что на долю России в этом сближении выпадает серьезная задача.

Тем временем он рассказывал великому князю о долге империи: «В колониальной политике Россия не нуждается, ее внешние задачи не только мирного характера, но даже наиболее культурного… ибо миссия России на Востоке, в противовес стремлению западноевропейских держав к экономическому и нередко политическому порабощению народов Востока, должна быть миссиею охранительною и просветительною»{336}. Сергей Юльевич также указывал на цивилизаторскую миссию: «Россия издавна явилась среди соседних азиатских народов носительницей христианского идеала, стремясь распространить в их среде начала христианского просвещения»{337}.

Как и Николай Пржевальский, Витте был убежден в превосходстве западной цивилизации. Он учил, что «новая культура — христианская — сильнее и могущественнее культуры желтых наций, родившихся в идолопоклонстве»{338}. Хотя Россия была более доброжелательна, чем Англия и Германия, это не означало, что ее представления о прогрессе должны фундаментально отличаться. Точно так же как он верил в необходимость направить своих соотечественников на западный путь развития, министр финансов был убежден в желательности модернизации Востока по европейскому образцу. В этом вопросе он резко возражал против восточнической концепции князя Ухтомского, который считал Россию и ее восточных соседей совершенно отличными от Европы. По мнению Витте, русские, распространяя просвещение на Восток, расширяют Европу в восточном направлении. Он писал о той роли, которую его железные дороги играли в этой важной задаче: «На перевале Сибирского тракта через Урал и теперь стоит столб, на одной стороне которого написано “Европа”, а на другой “Азия”… Для русских людей [это] пограничный столб, отделяющий их, как европейскую расу, от народов Азии… Со временем место его будет на конечном пункте Китайской Восточной железной дороги»{339}.

Это не означало, что Витте был сторонником территориального завоевания. Он говорил голландскому журналисту, что его девиз — торговля и промышленность, прочь армию{340}. Его неприятие милитаризма в такой же мере относилось и к политике на Востоке. Он подчеркивал, что роль России там — быть щедрым торговым партнером, а не завоевателем. Расширение России на Восток было естественным процессом, который будет продолжаться и впоследствии[42]. Но в современную эпоху торговля, банки и железные дороги, а не войска являлись наиболее эффективными способами расширения российского влияния на Тихоокеанском побережье.

В представлении Витте, экономическая цель его устремлений в Азии только усиливала их гуманитарный аспект. Англия и другие западные державы обосновывались на Востоке исключительно с целью получения прибыли. Это была игра с нулевой суммой. Напротив, Россия вступала в симбиоз со своими азиатскими соседями; она обращалась на Восток, чтобы принести пользу своему народу и народам Азии. Это было особенно верно в отношении династии Цин, с которой у России всегда были тесные связи. Витте подчеркивал, что в стремлении осуществить свое историческое призвание Россия пользовалась дружеским содействием Китая{341}.

В первые годы правления Николая, когда Петербург начал вести более активную дальневосточную политику, Витте продолжал подчеркивать коммерческие аспекты интересов империи. Когда в 1896 г. появилась возможность союза с Китаем, министр финансов настоял на железнодорожной концессии в Северной Маньчжурии. «Одним из могущественных средств к обеспечению экономического влияния в Китае служит захват в свои руки сооружения рельсовых путей», — говорил он царю{342}. Четыре года спустя, после того как военный министр обвинил своего коллегу в попытке аннексировать всю Маньчжурию, Витте возражал: 

Маньчжурию мы не захватывали, и было бы лучше всего, если бы мы ничего не захватывали, а борьбу за рынки предоставили бы торговле. Мы прошли всю Маньчжурию без всяких захватов, и Министерство финансов только и просило, чтобы ничего не захватывали, а предоставили бы действовать торгово-политическому влиянию{343}.

Когда до начала войны с Японией оставалось немногим более года, Сергей Юльевич в служебной записке царю снова подчеркивал мирный характер своих инициатив, указывая, что благодаря постройке Китайско-Восточной железной дороги Россия «неизбежно» сблизится с Японией на основе торговых и промышленных интересов{344}.