8. ВЕЛИКИЙ ПЕТР

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8. ВЕЛИКИЙ ПЕТР

Царь Алексей был счастлив и горд тем, что юная Наталья родила ему здорового сына, и он предпринял необычный шаг — отправил посланцев к европейским дворам с известием об этом счастливом событии. Был испечен церемониальный пряник весом около ста килограммов с рельефным изображением двуглавого орла — самый большой пряник, когда-либо виденный на Руси. Стреляли пушки, по всей стране звонили в колокола. Может, именно поэтому Петр всю жизнь любил шум празднеств, фейерверки и стрельбу. Он рос любознательным и изобретательным мальчиком, исполненным жизненных сил, и отличался непреклонной волей.

Неожиданно, после такого радостного начала новой, супружеской жизни, Алексей скончался в 1676 году в возрасте сорока семи лет, проболев совсем недолго и оставив беззащитными свою молодую жену и четырехлетнего сына. Еще в дни правления Царя Алексея его старший сын от первой жены был объявлен наследником, но никто не мог предположить, что слабый здоровьем Федор переживет своего отца. Почти сразу после погребения Царя в Архангельском соборе между семьями его первой и второй жены разгорелась непримиримая вражда в борьбе за власть. Шесть лет спустя Федор умер, и во время непрочного перемирия между воюющими кланами Петр и его умственно отсталый сводный брат Иван были вдвоем коронованы на царство. Несмотря на кажущееся согласие, борьба за власть продолжалась, и след от этих непрерывных и порой кровавых интриг навсегда остался в памяти Петра. Он возненавидел Кремль с его сумрачными теремами и лабиринтами переходов, которые в сознании юного Царя связывались лишь с чувством ужаса и страха. Петру было десять лет, когда охранявшие дворец стрельцы взбунтовались и жестоко расправились со сторонниками его матери. Схватив добросердечного Артамона Матвеева, его на глазах Петра сбросили на копья дворцовой стражи, находившейся во дворе. Спрятавшегося брата Натальи Нарышкиной выволокли из его убежища и зверски убили. Петра вместе с матерью и двумя младшими сестрами отправили в загородный дворец Царя Алексея в Преображенское в окрестностях Москвы.

Изредка Петра привозили в Кремль для участия в церемониях. Тогда малолетний Царь сидел на специально изготовленном двойном троне бок о бок со своим немощным братом Иваном в окружении двенадцати здоровенных стражников с секирами. Он настороженно прислушивался к наставлениям, которые нашептывала ему сквозь занавешенное окошечко в спинке трона умная и честолюбивая старшая сводная сестра Софья, назначенная регентшей.

За городом Петр мог бродить по полям и по улицам слободы предоставленный самому себе. Юный Царь верховодил большой компанией своих сверстников. Петр любил играть в войну, и ему еще не было двенадцати, когда он получил разрешение построить деревянную «потешную фортецию» на участке рядом с домом, где жила его семья. В этой крепости было все — башни, бастионы и земляные валы. Он научился возводить стены из кирпича и работал вместе с мастеровыми. Петр умел также стрелять из пушки и, вовлекая в свои игры сыновей сокольничих, егерей, конюхов и прочий придворный люд, муштровал их и заставлял участвовать в баталиях. Сыновья бояр, прослышав о столь увлекательных занятиях, вскоре вместе со своими слугами переехали из Москвы в Преображенское и присоединились к воинским забавам. Они тоже были зачислены в роты. Один из друзей Петра привел смышленого парня по имени Александр Меншиков, которого, по преданию, он увидел продававшим пирожки с мясом на Красной площади. Меншиков стал лучшим другом Петра и его сподвижником. Уже в юношеском возрасте у Петра было два батальона примерно в 300 человек, одетых в придуманную им форму бутылочного цвета. Эти товарищи по играм, которых он назвал «потешным войском», в дальнейшем составили ядро Преображенского и Семеновского полков, элитной гвардии русской армии, просуществовавшей до самой революции.

Еще в молодости Петр усвоил принцип, которому следовал всю жизнь: продвижение по службе должно производиться по заслугам, а не по знатности происхождения. (До тех пор, пока Царь не почувствовал, что набрался достаточно опыта, он сам состоял на службе в малых чинах.) Это поразительное нововведение в обществе, в котором каждое утро знатные приближенные рассаживались на приеме у царя в соответствии со скрупулезно просчитанною степенью своей родовитости, было поистине революционным.

Однажды пятнадцатилетний Петр обнаружил в одном из строений, принадлежавших Романовым, парусник необычной конструкции. Это было английское судно, возможно, подарок английской королевы Елизаветы I Ивану Грозному. Петр спустил его на воду и разыскал старого голландского шкипера, который научил Царя ходить под парусами. Это было настоящим откровением — лодка, плывущая против ветра; такого русские еще не знали. Так родилась всепоглощающая страсть Петра к кораблям и морю, длившаяся всю его жизнь. Из-за этой страсти история России совершила крутой поворот.

Петр превращался в исполина — человека ростом более двух метров, с отменным аппетитом, богатырской силой и завидной выносливостью. Голыми руками он мог согнуть серебряную тарелку, как лист пергамента, свалить дерево, подковать лошадь. Он любил и знал механику и отличался ненасытной любознательностью. Всю свою жизнь, увидев какое-нибудь приспособление, часовой механизм или навигационный прибор, Петр, как правило, с первого взгляда определял его назначение, без труда разбирал его и снова собирал. Его привлекали многие ремесла. Он освоил каменную кладку и приобщился к плотницкому делу. В итоге Царь приобрел четырнадцать профессий. Он умел вырвать зуб, отлить пушку и сшить сапоги. Подрастая, он все чаще наведывался в Немецкую слободу и подмечал там западные обычаи. Петр подружился в поселении иностранцев с искателем приключений из Женевы Франсуа Лефортом, поступившим на русскую воинскую службу, и смекалистым шотландцем генералом Патриком Гордоном, прибывшим в поисках удачи в Россию при Царе Алексее Михайловиче. С ними и с другими грубоватыми приятелями и подругами Петр научился пить спиртное, курить и разыгрывать непристойные шутки.

Петр мог выпить чрезвычайно много, и иногда, подобно своему отцу, наводил ужас на всех окружающих вспышками ярости. Однако он обычно довольно быстро трезвел, забывал о гневе и спокойно возвращался к серьезным делам.

В 1696 году, после смерти своего сводного брата Ивана, двадцатичетырехлетний Петр стал единоличным правителем России. Он с самых первых лет правления осознал свое призвание Царя. По его словам, это означало разрушить оковы незыблемых обычаев Московии и повести свою страну в новый день, который будет лучше сегодняшнего. Петр мечтал одним махом наверстать упущенное за два века татаро-монгольского ига. С восхищением наблюдая жизнь Немецкой слободы, Царь пришел к выводу, что для ликвидации двухвекового отрыва России следует как можно скорее перенять достижения западной культуры и техники. Уже на следующий год после смерти брата он принял поразившее всех решение — отправиться в Европу и увидеть все своими глазами. Ни один русский царь на протяжении шести веков не сделал шага за пределы своих владений, ни одного царя никогда не видели на Западе.

В марте 1697 года в Европу направилось Великое посольство, состоявшее из двухсот семидесяти человек во главе с генералом Лефортом, другом и неизменным советчиком Петра в дни его юности. Там были послы, окруженные свитой из молодых боярских сыновей в долгополых меховых шубах и шапках, украшенных жемчугами и драгоценными камнями, в сопровождении трубачей, барабанщиков, толмачей, купцов и шутов. Среди членов посольства были казаки, стражники с алебардами и прочим сверкающим оружием, и даже один князь с Кавказа, вооруженный кривой саблей, усыпанной драгоценными камнями. За одетым, как татарский хан, Лефортом шли десять дворян в просторных одеждах, пятнадцать слуг, оркестранты и четыре карлика. Что касается Петра, то он в матросском платье ехал инкогнито под именем Петра Михайлова. Посольство начинало путешествие на санях; сам же Петр отправился в Кенигсберг морем. Ожидая прибытия всей этой большой компании, Петр, не теряя времени, обучился артиллерийскому делу у одного прусского инженера и получил аттестат мастера.

Легко представить себе, как изумлены были европейцы при виде экзотической компании с Востока, но не верится, чтобы кого-то могло надолго ввести в заблуждение легко разгадываемое инкогнито Царя Петра. Его было трудно принять за обыкновенного матроса из-за огромного роста, пронзительного взгляда и властности, сквозившей в каждом жесте. Он и вел себя весьма странно. Петр везде требовал, чтобы ему показывали все. Он мог внезапно остановить прохожего и резко спросить: «Что это такое? Покажи мне!», бесцеремонно начав разглядывать дамские часы или сняв парик с незнакомого мужчины. В Ганновере, будучи в гостях у курфюрстины Софии, он, танцуя с придворными дамами, по ошибке принял пластинки корсета за ребра. «Чертовски твердые кости у этих немок», — воскликнул Царь.

Затем, покинув на время громоздкое Великое посольство, Петр с десятью спутниками спустился вниз по Рейну и по каналу в Голландию, где обосновался в городке корабелов Заандаме, недалеко от Амстердама. Там он поселился у самой дамбы в маленьком домике, арендованном у старика-плотника. Петру приходилось спать, согнувшись, на небольшой, встроенной в стену на голландский манер кровати, под которой в ящике он хранил картошку для ужина. В одежде местного матроса Царь ходил работать на верфь. Голландцы были поражены его ростом и повадками и заявляли, что им никогда не приходилось видеть человека, так быстро «бегающего, прыгающего и взбирающегося по реям». Никто не верил в его инкогнито, и уже через восемь дней народ толпами стекался к небольшому доку, чтобы наблюдать за тем, как работает Петр. А Царь терпеть не мог, чтобы на него глазели и, путешествуя, старался избегать посторонних взоров. На этот раз ему удалось укрыться от зевак за высокими стенами верфи Ост-Индской компании в Амстердаме, и там, оставленный в покое на три месяца, он научился строить фрегаты и получил свидетельство корабельного мастера от начальника верфи.

Через несколько месяцев часть Великого посольства перебралась в Англию, где за необычными иностранцами толпами ходили лондонские зеваки. Во время посещения парламента Петр настоял, чтобы ему позволили подняться на самую верхнюю галерею, откуда он мог бы незамеченным наблюдать за ходом заседания и слушать прения. Но и в этот раз ему не удалось остаться в тени. В Дептфорде-на-Темзе Петр продолжил изучение корабельного дела. Познакомившись с русским Царем, потрясенный епископ Солсберийский Барнет записал: «После того, как я стал часто с ним видеться и подолгу разговаривать, я сумел оценить глубину Божьего провидения, которое вручило такому неистовому человеку абсолютную власть над столь большой частью земли».

Путешествуя по западным странам, Петр заполнил записями о своих наблюдениях множество тетрадей. Его интересовало все, многое стоило занести в путевые заметки. Он поработал на бумажной фабрике, где освоил производство бумаги замечательного качества, овладел искусством гравирования. На острове Тексель Петр научился разрезать китовую ворвань, в Лейдене постигал анатомию человеческого тела и наблюдал за хирургическими операциями. Проходили месяцы, и он побывал в Клеве, Лейпциге, а затем в Дрездене, где внимательно осмотрел художественные галереи, и наконец — в Вене. Он предполагал направиться в Венецию, но Великому посольству пришлось прервать пребывание на Западе из-за стрелецкого бунта в Москве; Царь поспешил домой, где беспощадно расправился с бунтарями.

Петр навсегда сохранил любовь к путешествиям по Европе и впоследствии посещал Амстердам, Гамбург, Копенгаген и Любек. Он побывал в замке Вюртемберга, чтобы своими глазами увидеть то место, где Мартин Лютер запустил чернильницей в дьявола, и сделал краткую запись в книге посетителей: «Сия история лжива. Чернильные кляксы свежие». В 1717 году он побывал в Париже. Петр не раз вскакивал в кабриолеты и ездил по улицам, чтобы как можно лучше узнать город. Он поселился в Марэ, в особняке, ранее принадлежавшем герцогу Ледигьеру, и оттуда отправился посмотреть, как работают в Арсенале, расположенном всего в квартале от места его жительства. Петр посетил гобеленовую мануфактуру и Jardin des Plantes[12] наблюдал за изготовлением карет и работой литейщиков на металлическом заводе. Однажды он поднял на руки семилетнего Людовика XV. К великому изумлению мадам де Ментенон, он как-то раз ворвался в ее спальню, чтобы взглянуть на последнюю и самую знаменитую фаворитку короля-солнца Людовика XIV, и побеседовать с ней. Версаль не произвел на русского Царя особого впечатления. Он говорил, что резиденция короля похожа на «голубя с орлиными крыльями». О мадам де Ментенон он не позволил себе отозваться столь же неучтиво.

Во всех своих путешествиях, где бы Петр ни оказывался, он отбирал людей для службы в России — специалистов самых разнообразных профессий, инженеров, хирургов, художников. В Англии он нанял британских моряков, пушкарей, золотых дел мастеров, астрономов и математиков. Только во время пребывания за границей Великого посольства удалось пригласить в Россию более восьмисот человек, искусных в различных ремеслах.

Уже в ранней юности своевольный Петр, часто посещая Немецкую слободу, возмущал священников и бояр, приверженцев старины, тем, что брил бороду и курил табак. Носить бороду считалось делом чрезвычайной важности для русского; это был символ настоящего мужчины и истинно верующего. Жители России относились с каким-то религиозным благоговением к своей бороде, тем более, что она отличала их от иноземцев. У бояр были длинные шелковистые бороды, которые они тщательно расчесывали и расправляли на широкой груди. Они полагали, что отсутствие бороды и усов придает мужчине сходство с обезьяной. (На самом деле, сочетание усов и гладко выбритого подбородка делало Петра похожим на кота, и именно так его часто изображали на народных лубках.)

После возвращения Великого посольства из-за границы Петр взялся за изменение привычного народу жизненного уклада и прежде всего посягнул на символ старой Московии, бороду. В Преображенском он взял ножницы в руки и сам стриг бороды находившимся там боярам. С той поры всех, кто являлся бородатым ко двору, тут же брили придворные шуты. Брадобреи дежурили во въездных воротах Москвы, и каждого входившего или въезжавшего мужчину, за исключением священников и крестьян, тут же насильно брили.

В консервативной Москве на такие поступки Царя взирали с непритворным ужасом и считали их великим грехом. Мужчины прятали свои отрезанные бороды под подушки. Джон Перри, английский инженер, приглашенный на службу Царем, рассказал: повстречав одного только что обритого русского плотника, он спросил его шутливо, что же тот сделал со своей бородой. В ответ плотник сунул руку за пазуху и, вытащив из-под рубахи бороду, объяснил, что по возвращении домой он спрячет ее, чтобы бороду положили в гроб вместе с ним, иначе он не сможет должным образом предстать перед Святым Николаем. Позже Петр несколько ослабил свои требования и разрешил мужчинам пользоваться привилегией: носить бороду, выплачивая за это особый налог. В качестве налога с именитых брали сто рублей в год, а с простолюдинов — одну копейку. Однако, несмотря на усилия Петра, борода оставалась для русских символом истинной веры и приверженности старым обычаям.

Петр велел также обрезать длинные рукава мужских кафтанов и приказал носить камзолы на западный манер, шляпы с загнутыми полями и туфли с пряжками. Образцы мужской одежды, скроенной по английской моде, были выставлены у городских ворот Москвы, и от всех торговцев, которые привозили в Москву товары и съестные припасы, требовали, чтобы они носили такую одежду. Если же у кого платье было длинным, он должен был заплатить штраф или встать на колени и обрезать полы кафтана на уровне земли. Перри отмечал, что «это всегда веселило публику, делалось с шутками и прибаутками, и вскоре от обычая носить длиннополые кафтаны отказались сперва в Москве, а затем и в других городах, которые посещал Царь». На священников и крестьян, как и раньше, это требование не распространялось.

Петр повел настоящую войну против женского затворничества. С той поры женщины должны были снять покрывала и головные платки и носить по английской или французской моде платье туго затянутое в талии с декольте. Но что еще важнее, Царь заставил отцов и опекунов поклясться, что они не станут женить и выдавать замуж своих детей против их воли. Он добился также разрешения обрученным беспрепятственно встречаться до свадьбы в течение полутора месяцев. В случае, если жених и невеста не понравились бы друг другу, помолвку можно было расторгнуть. Уходили в прошлое терема, кареты и сани с плотно задернутыми занавесками. Петр учредил даже специальный женский орден, орден Святой Великомученицы Екатерины.[13]

Прошли те времена, когда мужчины бражничали на пирушках, на которые не допускались женщины. После посещения Парижа Петр издал указ о проведении так называемых ассамблей. (А чтобы разъяснить своим подданным, что это такое, Царь в своем указе писал: «Ассамблея — слово французское, которое на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать: вольное в котором доме собрание или съезд делается не только для забавы, но и для дела; ибо тут может каждый друг друга видеть и о всякой нужде переговорить… и при том же и забава».) Кавалеры и дамы должны были являться на ассамблею в одежде западного образца, пить чай, прохладительные и крепкие напитки, есть варенье и шоколад, танцевать польские и немецкие танцы. Эти новомодные собрания не разрешалось пропускать; если какая-либо дама отклоняла приглашение из-за чрезмерной скромности, посылали солдат, чтобы они привели ее. Как и во всем, Петр сам подавал пример, и даже иногда на ассамблеях подносил музыкантам кружки с пивом.

Все нововведения Царя были настоящим переворотом в привычных, складывавшихся веками традициях. Но одежда, бороды и танцы — это лишь внешняя сторона петровской революции. Тысячи новых идей не давали Петру покоя. Среди сотни преобразований, введенных им в жизнь своих подданных, были и большие, и малые, он не оставлял без внимания даже мельчайшие детали быта россиян.

У России не было регулярной армии, и Царь решил создать ее. У России не было флота, и Петр построил его. Он основал навигационные и цифирные школы, в которых преподавали географию, политику и медицину, философию и астрономию. Он приучал страну к выращиванию картофеля и поощрял в России выведение различных пород лошадей. Он основал первую русскую газету, и по его приказу было выпущено шесть сотен книг, среди которых было руководство к написанию комплиментов, предложений руки и сердца и приглашений. Он привез в Россию иностранных актеров и музыкантов и построил театр на Красной площади. Петр учредил мануфактуру для производства писчей бумаги, а простой русский рабочий изобрел способ вощения бумаги, который далеко превосходил все европейские, за исключением венецианского. При нем были открыты мануфактуры по изготовлению кружев и ковров.

Когда в Сибири были впервые обнаружены и доставлены Петру произведения скифского искусства, Царь приказал собирать их и хранить как государственную коллекцию. Он открыл рудники для добычи полудрагоценных камней на Урале и послал Беринга с экспедицией для исследования Сибири. Он произвел реформу календаря[14], чтобы приблизить его к европейскому, и ввел гражданскую азбуку, которая почти без изменений сохранялась в России до 1918 года. Московские придворные ритуалы были упразднены — никто уже не кланялся до земли и не целовал края одежды и ногу Государя. Он послал сотни смышленых русских молодых людей в Европу, вначале для обучения навигации и инженерному делу, а потом и искусству. Петр называл их своими «птенцами» и в течение всей жизни отбирал таких молодцев из всех слоев общества. Из группы «птенцов-художников» вышло три выдающихся живописца, все незаконные сыновья именитых родителей — Иван Никитин, Алексей Антропов и Андрей Матвеев. (Матвеев, обучавшийся в течение двенадцати лет живописи в Лейдене и Антверпене, написал очень правдивый портрет Царя.)

Петр пытался открыть начальные школы для всех сословий, но и в этом случае, как во многих других его смелых нововведениях, он встретил противодействие со стороны тех, на поддержку которых мог бы рассчитывать. Консервативное боярство и духовенство воспринимали эти реформы как ересь. По их представлениям, на троне сидел Антихрист, выпускающий изо рта клубы дыма.

Отметая вековые традиции, Петр в то же самое время продолжал затяжную войну со шведами, поворотным пунктом которой стало сражение, вошедшее в двадцатку величайших баталий мира. В 1709 году под украинским городом Полтава Петр одержал решающую победу над противником, до тех пор считавшимся неуязвимым, и это свидетельствовало о превращении России в великую европейскую державу. Когда был заключен мир, Петра провозгласили первым российским императором и стали называть его «Великим».

Этот выдающийся Царь нашел время и для большой любви. Предметом его страсти стала ливонская сирота, простая девушка Марта Скавронская. Она была служанкой в доме лютеранского священника, который в 16 лет выдал Марту замуж за шведского драгуна из Мариенбурга. Драгун пропал без вести на полях войны, а Марту как военный трофей захватил один из русских солдат. Согласно легенде, ее в одной лишь сорочке привели к командующему, графу Борису Шереметеву; он накинул на молодую женщину солдатскую шинель и дал выкуп в несколько монет. Сначала Шереметев взял Марту к себе служанкой, но потом ближайший друг и соратник Петра Александр Меншиков заметил ее и перевез в свой дом, где она, возможно, стала его любовницей. Именно у Меншикова Петр впервые увидел Марту в 1703 году.

По настоянию своей матери Петр женился в семнадцать лет на боярской дочери Евдокии Лопухиной. Евдокия была тихой, суеверной девушкой, строго воспитанной в старых традициях. Брак их не был удачным: супруги не понимали друг друга и Петр не любил жену. В 1698 году, когда Царю исполнилось двадцать шесть лет, Евдокию заставили удалиться в монастырь, что было равносильно разводу. Ко времени первой встречи с Мартой у Петра уже перебывало несколько любовниц. Ему было тридцать лет, а его новой избраннице, веселой и добродушной девушке с большим чувством юмора, — двадцать. К тому же она была смышленой, женственной и очень преданной. Что еще важнее, Марта совсем не боялась Царя и случавшихся у него вспышек безудержного гнева, которые пугали даже самых храбрых мужчин из его окружения. В 1704 году у них родился первый сын. И мать, и ребенка крестили вместе в православной церкви; Марте дали новое имя — Екатерина. Петр прожил с Мартой еще семь лет, прежде чем, по его словам, «нашел время на ней жениться». К свадьбе, состоявшейся в 1712 году, Петр преподнес жене выточенный собственноручно подсвечник из слоновой кости.

У них было одиннадцать детей, из них пятеро сыновей, три Петра и два Павла. Почти все умирали во младенчестве, за исключением двух дочерей, Анны и Елизаветы. Для любого обыкновенного человека потеря девяти детей была бы трагедией, омрачившей всю жизнь. Но фигура Петра была столь титанической, что его личное горе историки почти не упоминали, считая смерть его детей мелкими подробностями, о которых вряд ли стоило говорить.

Красивая инкрустированная деревянная колыбель в форме лодки все еще стоит в Детской скромного дворца Петра в Летнем саду в Санкт-Петербурге. Она вызывает невольную грусть, так же, как и изображения целого ряда умерших во младенчестве большеглазых детишек с пухлыми, как у хомячков, щечками. Одному из маленьких Петров суждено было дожить до четырех лет. Когда умер этот ребенок, Петр заперся в своей комнате и несколько дней не покидал ее. Все были в ужасе. Наконец он разрешил войти лишь Екатерине и через некоторое время появился на пороге, обнимая ее, со словами: «Мы слишком долго горевали. Пора заняться государственными делами.»

Екатерина часто путешествовала с мужем и делила с ним тяготы многих военных походов. У Петра случались судороги, напоминавшие эпилептические припадки; возможно, они были следствием перенесенных в детстве потрясений. Одна Екатерина не испытывала страха при виде конвульсий, которые сотрясали все его могучее тело. Она обхватывала голову Петра руками, клала ее себе на колени и нежно гладила, пока конвульсии и боль не затихали и он не засыпал. Екатерина не умела писать, но когда Государь был в отъезде, она беспрерывно диктовала адресованные ему нежные письма и посылала супругу любимые им продукты. (Петр терпеть не мог иностранную пищу, он называл ее «иноземной отравой». Царь предпочитал русский стол, особенно любил огурцы и свинину в сметане.) И хотя Петру и Екатерине приходилось надолго разлучаться, любовь их выдержала испытание временем. Незадолго до смерти Петр короновал свою супругу, сделав ее Императрицей Екатериной I; но по существу она так и осталась простой женщиной, без особых претензий и капризов. Екатерина по-прежнему с удовольствием сама солила огурцы, варила варенье и хотела только одного — любить Петра.

Всю жизнь Петр был в постоянном движении, он путешествовал, воевал, инспектировал, строил. Зимой в своих легких санях он мог за день проехать больше сотни километров. В годы своего правления Государь никогда не оставался на одном месте более трех месяцев. В конце девятнадцатого века Валентин Серов запечатлел на своем живописном полотне этого великана с его неуемной энергией. Петр упорно и целеустремленно идет вперед в сопровождении архитектора, который старается не отстать от него. Чувствуется, что Царь преодолевает сопротивление ветра и идет быстрой походкой вечно спешащего человека, наблюдая за претворением в жизнь самого смелого из своих проектов, возведения Петербурга.

Людовик XIV, который был в свое время самым могущественным из европейских монархов, решил для прославления своего владычества построить единственный грандиозный дворец. Петр с присущим ему размахом задумал возвести целый город, новую столицу, обращенную лицом к Западу, символ передовых устремлений всей страны. Он повелел основать город в самом отдаленном северозападном уголке своего обширного царства, выбрав это место вполне сознательно из-за его близости к морю и к Европе.

Из Ладожского озера, крупнейшего озера Европы, река Нева устремляется к морю. У самого Финского залива она разветвляется на четыре рукава, образуя обширную заболоченную дельту. Под бледным северным небом лежит архипелаг, и его многочисленные острова омываются водами больших и малых речек и их притоками, — пустынный край с дикими темными лесами и серебристо-серыми болотами, протянувшимися до самого моря.

В давние времена эти земли входили во владения Господина Великого Новгорода, но шведы захватили эту местность, и она принадлежала им почти на всем протяжении семнадцатого века. Петр, всегда мечтавший о море, решил вернуть России ее исконные земли и так и сделал, одержав первую победу над шведами в 1702 году. 16 мая 1703 года на небольшом островке, который финны называли Заячьим, Петр заступом, взятым у солдата, вырезал два куска дерна и положил их крестообразно на болотистой земле со словами: «Здесь быть городу.» Затем был заложен первый камень в основание той крепости, которая в дальнейшем стала называться Петропавловской. Петр вырыл яму, опустил в нее ларец с мощами Святого Андрея и бросил туда несколько золотых монет. Закладной камень был окроплен святой водой. Легенда повествует, что как раз в то время над головой Царя парил орел; потом он опустился и сел на одну из двух березок, вершины которых соединили друг с другом, чтобы образовать арку на том месте, где предполагалось построить ворота крепости. Орла поймали, Петр связал ему крылья, и он сидел на руке Царя во время церемонии. Орел стал любимцем Государя, и Петр называл его «Командором».

Его новому городу предстояло носить голландское имя, Санкт-Питербурх в честь Святого небесного покровителя Царя. Но с самого начала и по сей день жители часто называют свой город просто Питером.

Если Петр и думал о трудностях строительства, то тотчас же гнал такие мысли прочь. А трудности были неимоверные. Неподалеку находились вражеские шведские войска, но еще более грозным противником оказалась природа. Если бы пришлось строить подобный город в Северной Америке, то это означало бы создание новой столицы на северной оконечности гудзонова залива. Климат в этом краю отличался суровостью. Река вставала на шесть месяцев в году. Острова дельты были заболочены. Город предстояло возвести на деревянных сваях, забиваемых в зыбкую болотистую почву. Тысячи крестьян, солдат и каторжников были привлечены к строительству: финны, эстонцы, карелы, шведы, татары, казаки и калмыки, даже воры и разбойники, отбывавшие здесь наказание. Каждый год на стройку прибывало до 40 тысяч мужчин, всего же на строительство согнали 150 тысяч работников. Первое время у них почти не было инструментов; они копали землю руками и относили ее в полах кафтанов и в подолах рубах на другое место. Они спали под открытым небом на сырой земле и пили отвратительную гнилую воду. Умерло так много народу, что, говорят, будто Санкт-Петербург был построен на костях. Но и это не останавливало Царя; Петр хотел возвести город без промедления. Тысячи опытных французских рабочих, оснащенных современной техникой Франции, в то время передовой европейской страны, сорок семь лет строили Версаль. Петербург возник как по мановению руки. Уже через семь лет после того дня, когда Петр вырезал крест из дерна, здесь стоял город. В 1712 году он стал столицей России, а в 1714, согласно проведенной по приказу Царя переписи, в нем насчитывалось 34 550 зданий. (Надо, правда, иметь в виду, что при этом учитывали каждую постройку, даже самую примитивную.)

Вскоре после закладки первого камня Петр всего за три дня с помощью нескольких армейских плотников построил себе домик из сосновых бревен. В нем было две комнаты и небольшие сени. С наружной стороны дом был раскрашен под кирпич. Здесь Петр пять лет прожил с Екатериной в то время, как строительство Петербурга продолжалось и многие из его знатных сподвижников поселились в гораздо более богатых домах. Официальные приемы Царь устраивал сначала в небольшом трактире, открытом одним предприимчивым немцем, а затем во дворце своего друга Меншикова.

Когда шведский король Карл XII услышал, что его противник начал строить новый город, он высокомерно заявил: «Пусть Царь истощит себя строительством новых городов. Мы оставим за собой честь брать их в будущем». После того, как в 1709 году Петр наголову разбил шведов под Полтавой, он мог ликовать: «Ныне уже совершенно камень в основание Санкт-Питербурха положен». Тысячи пленных шведов работали на строительстве этого города. В 1714 году Петр издал указ, запрещавший с той поры строительство домов из камня или кирпича по всей обширной империи, кроме Петербурга. Многим знатным россиянам и землевладельцам было приказано возводить в новой столице за собственный счет дома для своих семей.

В годы строительства город постоянно подвергался воздействию разрушительных сил природы. Петербург часто страдал от опустошительных наводнений. В 1705 году уровень Невы повысился почти на метр, а в 1721 вода поднялась так высоко, что по улицам можно было плавать на лодках, и рассказывали, что Петр едва не утонул на Невском проспекте. Как и в Москве, пожиравшие все пожары стирали с лица земли деревянные строения. Зимой по ночам волки рыскали по городу, и в 1715 году они среди бела дня неподалеку от дворца князя Меншикова разорвали на части какую-то женщину.

Петр мечтал о создании опрятного города в голландском стиле, похожего на Амстердам, пересеченного судоходными каналами, с улицами, обсаженными деревьями, открытого воде и свежему ветру. Царь приказал создать образцы домов, и знатные горожане, купцы и торговцы, художники и ремесленники должны были возводить типовые строения на указанных местах в определенном стиле, с заданными размерами. Простолюдинам следовало строить одноэтажные дома на четыре окошка с одним слуховым окном, а именитым — дома побольше, двухэтажные, с мансардой и балконом.

Петр хотел, чтобы в созданном им городе воплощались новые идеи. Здесь по его повелению были открыты первые в России учебные заведения, первые публичные библиотеки. Он приглашал иностранных преподавателей, стремясь перенести на петербургскую землю все лучшее, что было на Западе.

Уже в первые годы строительства Петербурга Петр нанял сотни иноземных инженеров, архитекторов, художников и мастеровых, и их совместный труд послужил созданию и процветанию нового города. Первые укрепления Петропавловской крепости были возведены по планам Гаспара Ламбера, ученика выдающегося французского фортификатора Себастьяна Вобана. Итальянец из Лугано Доменико Трезини, в свое время служивший при датском дворе, был приглашен в Россию работать вместе с русским зодчим Устиновым. Вслед за Трезини приехали его сын Пьетро Антонио и зять Джузеппе, и все они полвека трудились вместе на строительстве Петербурга.

Трезини и Устинов, работая рука об руку, занимались строительством Петропавловской крепости и ее собора с высокой колокольней, увенчанной позолоченным деревянным шпилем, который, вонзаясь в небо, вознесся на 120 метров[15] Он был поразительной архитектурной доминантой в стране, где господствовали купола, подтверждением бунтарского намерения Петра порвать с национальными традициями. Вид на колокольню с противоположного берега Невы в неярких лучах северного солнца с ее отражением в ледяной воде — это незабываемое зрелище, один из самых впечатляющих символов Санкт-Петербурга.

На левом берегу Невы в 1710 году Трезини начал возводить Летний дворец Петра, а в следующем году — Зимний. Он построил для Царя два Зимних дворца, один деревянный, второй — каменный.

По словам одного из современников, Петр «предпочитал тратить деньги на флот и армию, а не на роскошные здания, и всегда бывал доволен своим небогатым жилищем, если из его окон был виден его флот.» Он несомненно был единственным европейским монархом, приказавшим построить царскую резиденцию неподалеку от судоверфи, и его Зимний дворец возвели поблизости от Адмиралтейства, где Петр нередко обедал, всегда требуя подать себе обычную пищу военных моряков — копченую говядину и пиво, и трапеза его продолжалась до звуков свистка и барабанного боя, доносившихся с центральной башни.

Вместо скромного Зимнего дворца Петра в последующие царствования было возведено более роскошное здание, а его Летний дворец существует и поныне. Это непритязательное двухэтажное строение, созданное по образцу «дома для именитых», утвержденному Царем, похоже скорее на жилище зажиточного бюргера, чем на царский дворец. Многие его черты ярко отражают пристрастия владельца. Поставленное в дальнем уголке Летнего сада, в том месте, где Фонтанка вытекает из Невы, с двух сторон окруженное реками, а с третьей — гаванцем для царского ботика, здание как бы вырастало из воды. Все четырнадцать дворцовых комнат с широкими окнами со свинцовыми переплетами и мелкой расстекловкой, доступны ветру и солнцу, и отовсюду видна водная гладь. В светлых помещениях ощущается привкус соленого морского воздуха — это особый мир, совершенно не похожий на московский с его сводчатыми потолками и слепыми слюдяными оконцами старых хором, которые Петр невзлюбил с детства.

Петру всегда нравилось окружать Екатерину роскошью, даже если она и не просила об этом. В ее комнаты на верхнем этаже Летнего дворца Царь заказал обои из китайского шелка, затканного золотом и серебром, и велел настелить наборные паркеты и поставить мебель, инкрустированную слоновой костью и перламутром. Для Императрицы были приобретены фламандские и немецкие шпалеры, в венецианских и английских зеркалах отражалась красота ее новых нарядов. В тронной Екатерины позолоченный трон увенчан двуглавым орлом и короной, а в Зеленой гостиной на потолке помещена живописная композиция «Триумф Екатерины».

На первом этаже, который занимал Петр, все сделано иначе. Его большие и светлые комнаты совершенно просты и скромно убраны, блестящие половицы натурального дерева не покрыты коврами. Потолки не очень высоки. Как ни странно, но при своем огромном росте Петр не любил высоких помещений. Когда ему случалось жить в таких апартаментах, он приказывал натягивать под потолком парусину. На стенах — панели темного дерева, большей частью, говорят, изготовленные самим хозяином, и аккуратные сине-белые расписные голландские изразцы. Любимой комнатой Петра была Токарная. Здесь, на огромной печи, облицованной изразцами, смело плывут нарисованные суда под парусами, и среди них первый русский 60-пушечный корабль, построенный по чертежам самого Царя. В этой мастерской висят компасы и, радость и гордость Петра, — Ветровой прибор, выполненный по его заказу знаменитым мастером Динглингером в Дрездене. Он показывает время, направление, скорость и силу ветра и соединяется тросами с флюгером, находящимся на крыше дворца. В Токарной и соседней с ней Приемной нет и намека на то, что их хозяин — российский Государь, никаких гербов и знаков власти, лишь несколько стульев, простой русский дубовый стол, массивный резной голландский шкаф темного дерева и большое «адмиралтейское кресло», в котором любил сидеть Петр. Обитое золотистым бархатом, оно и строгое, и в то же время внушающее благоговение — подлокотники оригинальной формы в виде кистей рук, а ножки заканчиваются шарами в орлиных когтях. Все комнаты, которые занимал Петр, отражают характер хозяина; они не содержат ничего лишнего, спланированы рационально и, как это ни странно, даже сегодня выглядят очень современными.

Среди французов, приглашенных на службу в Петербург, был талантливый архитектор и мастер садово-парковой архитектуры Жан-Батист Александр Леблон, учившийся у великого Ленотра, который проектировал сады Версаля. Коммерции советник Иоганн Лефорт, племянник сподвижника Петра генерала Ф. Лефорта, сумел подписать с ним контракт во время одной из поездок за талантами в Париж. Петр встретился с Леблоном в Германии и пришел в совершенный восторг от архитектора. Он с энтузиазмом писал Меншикову: «Доносителя сего господина Леблона примите приятно и по его контракту всем довольствуйте, ибо сей мастер из лучших и прямою диковинкою есть, как я в короткое время мог его рассмотреть.» Леблону предстояло стать главным архитектором Санкт-Петербурга, и единственным условием, поставленным французскому мастеру в обмен на полную свободу творчества, было обязательство, ничего не утаивая, передавать свои знания и опыт ученикам. Он прибыл в Санкт-Петербург в 1716 году с женой и шестилетним сыном и подлинным «великим посольством» французских талантов. Это были рисовальщики и скульпторы, механики и помощники архитектора, и к тому же, целый сонм ремесленников — оружейники, резчики по дереву, шорники, словолитчик, красильщики шелковых и шерстяных тканей, каменщики и артель из девяти рабочих гобеленовой мануфактуры, которым предстояло создать многочисленные мастерские и мануфактуры в России.

Среди разнообразнейших интересов и дел Петр каким-то чудом нашел время заняться и садами. Монарх, заботившийся всегда прежде всего о практичных вещах, приказал рассадить лекарственные травы в «Аптекарском огороде» на одном из островов, который в связи с этим позднее получил название Аптекарского. Но еще в 1704 году Петр отдал распоряжение об устройстве Летнего сада «доступного для всех» и «лучшего, чем в Версале у французского короля.»

Разумеется, Царь и сам с энтузиазмом занялся планировкой садов. Он выписал книги из Голландии, в том числе книги Book on Flower Gardens[16] с иллюстрациями, Five Books of Gardening[17] и The Book of Roman Gardens[18]. В Москве были срочно заказаны «семена и коренья для огорода вместе с 13 юношами, обученными разведению огородов.» Даже в разгар сражений он не забывал о своих садах. Перед битвой под Нарвой Петр приказал, чтобы было прислано «всяких цветов из Измайлова не по малу, а больше тех, кои пахнут.» Незадолго до знаменитой Полтавской баталии он повелел отыскать мастеров искусных в строительстве фонтанов и приказал послать за «кореньями белых лилий». Из Гамбурга были привезены каштаны, и со всех концов России поступали саженцы деревьев различных пород. Из Любека доставили кусты сирени, а из Амстердама — луковицы тюльпанов и семена цветов. Для закупки статуй отправили посланцев в Италию, Германию и Голландию. В 1710 году Летний сад уже вызывал восхищение жителей города и путешественников. В нем росло множество деревьев, и некоторые из них были посажены самим Царем. Здесь Петр и Екатерина устраивали многолюдные приемы, во время которых дорожки были иллюминированы.

Первыми планировкой садов занимались русские архитекторы Иван Матвеев и Михаил Земцов; внести свою лепту в украшение Летнего сада было поручено и Леблону сразу после его прибытия в Петербург. Леблон заказывал деревья во всех концах России: «липы, вязы, дубы и фруктовые деревья из Москвы и Киева, кипарисы и ели — с юга». Французский архитектор получал розы из отдаленных уголков страны, а также сладкие груши, таволгу и лилии. Под руководством Леблона была построена оранжерея для лимонных, апельсиновых, лавровых и гвоздичных деревьев и вольеры в виде пагод, в которых щебетали редкие птицы. В царском зверинце появились голубая мартышка, дикобраз и соболя.

Леблон руководствовался принципом: «фонтаны и водные затеи составляют душу сада и являются его главным украшением; это оживляет и бодрит… придает новую жизнь и дух», поэтому он задумал гроты из дикого камня, каскады и водные пирамиды. Добродушные каменные чудовища украшали чаши фонтанов и пруды, в которых плавали диковинные рыбы. Архитектор использовал свои обширные познания и инженерное искусство для строительства водоводов и акведуков. Чтобы подвести воду к фонтанам, на берегу протоки-ерика, по этому случаю расширенной и углубленной, была поставлена водовзводная башня, и ерик стал называться Фонтанкой. Для осушения территории сада прорыли Лебяжий канал, а маленькую речку по имени Мойка (от русского слова мыть), в которой горожане полоскали белье, расширив ее и углубив, соединили с Фонтанкой. И так сад, раскинувшийся на двенадцати гектарах, был заключен в сверкающую водную раму.

Царь поручил Леблону заняться планировкой улиц в городе. Французский архитектор спроектировал два главных проспекта, лучами отходящих от Адмиралтейства: Невский, длиной в четыре с половиной километра, и Вознесенский. Дома на Невском строили только из камня; здесь работали пленные шведы, которые должны были каждую субботу заниматься и уборкой проспекта. Леблон задумал воплотить в жизнь множество своих смелых проектов, но архитектор, которого Петр называл «своим сокровищем», безвременно скончался от оспы всего после трех лет работы в России, когда ему едва исполнилось сорок.

На строительстве Петербурга работали и выходцы из других стран. Они прибывали из Германии, Пруссии, из Голландии и Италии, из Англии, Фландрии и Шотландии. Замечательная традиция гостеприимного приема иноземцев, зародившаяся в петровское время, сохранялась вплоть до 1918 года. Для многих иностранцев, приезжавших в Россию чтобы реализовать свои дарования, русское искусство становилось источником вдохновения. Они полюбили эту страну, ставшую для большинства второй родиной, обзавелись здесь семьями, достигли профессионального мастерства и остались в Санкт-Петербурге навсегда. По сути дела, эти иностранцы стали русскими. И сегодня немало жителей Петербурга носят переделанные на русский лад западные фамилии, напоминающие об их дальних немецких, французских, датских и шотландских предках, что придает городу притягательное своеобразие. Именно они, одаренные и энергичные иностранцы, сформировали «европейский» облик Петербурга. Но так же, как в Киеве времен Ярослава Мудрого и в Москве Ивана III, с первого дня своего пребывания в северной столице иноземцы работали вместе с русскими и вынуждены были приноравливаться к местным обычаям и вкусам. В результате объединения таланта и воображения зодчих родились произведения архитектуры, отмеченные неизъяснимым очарованием и красотой, на них лежит печать уникальной духовной атмосферы. Этим Санкт-Петербург несколько напоминает другой город мира, Нью-Йорк, который старше его всего на несколько лет. Киев был воплощением золотой мечты славян, но тот город-сказку стерли с лица земли монгольские завоеватели. Москва, порождение четырнадцатого столетия, сформировалась в годы татарского господства и изоляции россиян от Запада. Санкт-Петербург стал элегантным космополитическим городом, детищем восемнадцатого столетия.