№ 26 ПИСЬМО Н.Т.БЕРИЯ Н.С.ХРУЩЕВУ*

№ 26

ПИСЬМО Н.Т.БЕРИЯ Н.С.ХРУЩЕВУ*

* На первом листе письма имеется резолюция: «Разослать членам Президиума ЦК КПСС. Н. Хрущев». Письмо было переслано в ЦК КПСС из Главной военной прокуратуры, куда поступило из Бутырской тюрьмы МВД СССР. — Сост.

7 января 1954 г.

До своего ареста[37] я состояла членом КПСС и это, как мне кажется, дает мне право обратиться к партии помочь мне пережить позор, выпавший на мою долю так неожиданно для меня, как на жену Л. П. Берия.

Мне предъявлено обвинение в участии в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском государстве. Такое обвинение — страшное, тяжелое! В этом можно обвинить человека, который, потеряв человеческий образ, превратился в «свинью под дубом» и, продав свою родину врагам, пользуется правами и благом, предоставленными ему почетным званием советского гражданина; в этом можно обвинить человека, которого Великая Октябрьская социалистическая революция лишила материальной базы для эксплуатации трудящихся и который хочет вернуться к старому положению.

Условия жизни, в которых я выросла и жила, не могли из меня сделать такого подлеца! Заявляю со всей ответственностью, вытекающей из этого заявления после полугодового заключения и следствия по моему делу, что я никогда не встречала человека, заявившего мне в какой-либо форме недовольство Советской властью или отдельными представителями деятелей партии и Советского государства.

Мое социальное происхождение из мелкопоместных дворян, но насколько я знаю, предки моего отца получили дворянство еще в период турецкого нашествия на Грузию в борьбе против них, большинство же, носящее эту фамилию, является по своему происхождению крестьянами. Отец мой имел в собственном владении два гектара земли, деревянный дом из трех комнат, под крышей которого постоянно стояли деревянные чаны в случае дождя, не было рабочего скота, не было коровы и даже домашней птицы, т. к. не хватало кукурузы, собранной с этого клочка земли, даже для людей в семье; мясо или кружку молока я видела только в большие праздники, а сахар я первый раз в жизни попробовала в возрасте одиннадцати лет. При этих условиях, естественно, о какой-либо наемной силе не могло быть и разговора; даже рукам детей моей матери от первого мужа, которые могли быть помощниками в хозяйстве, нечего было делать и не на что жить в доме. Они принуждены были батрачить у других, но т. к. в то время они стыдились этого, уезжали из нашего селения в другие местности (сестра Ксения в г. Поти была няней в купеческой семье, брат Николай Шавдия был батраком в Кутаиси в семье священника). Отец мой, в моей памяти, будучи уже совсем стариком, целый день босый и раздетый лил пот на этот небольшой участок земли. В 1917 г. он был подстрелен царским стражником и через полгода умер. Таково мое дворянское происхождение.

Все это, если в этом есть надобность, можно точно установить на месте — в Гру — зии (Гегечкорский район, село Гегечкори, бывшее Мартвили), где я родилась в 1905 г.

В процессе следствия мне было предъявлено обвинение в переписке якобы с моим родственником, грузинским меньшевиком Гегечкория, который находится в эмиграции в Париже. Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться.

При меньшевистской власти в Грузии я в возрасте от 11 до 16 лет жила в Грузии в крайней бедности (как и большинство населения) без отца при больной матери. За возможность иметь кусок кукурузной мамалыги и посещать школу я батрачила в г. Кутаиси в доме Раждена Хундадзе два года, где в результате непосильного труда для моего возраста заболела. Меня забрал к себе брат мой по матери Николай Шавдия в г. Тбилиси, который служил счетоводом или бухгалтером в таможне. Я обслуживала его и училась. Жили мы в Нахаловке (теперь Ленинский район) на Магистральной улице № 19 в доме Утошова, который был заселен железнодорожниками. Для того, чтобы иметь возможность доехать до училища на трамвае, я стирала на весь двор, но поскольку это у меня не всегда получалось, я покрывала расстояние более пятнадцати километров ежедневно босая, одевая тапочки только в подъезде училища. Живя в этих условиях, я не знала и не обращалась и не входила ни в какие отношения с моим «родственником», да и вряд ли он знал, что я где-то существую. Что же меня могло заставить вступить с ним в какие-либо отношения при Советской власти и в ущерб Советскому государству, которая меня вызволила из крайней темноты и бедности? Использовать меня как темного человека никто не мог, т. к. я имею высшее образование и как член партии политически настолько грамотна, что хорошо разбираюсь, как меньшевики и другие эмигранты могут и являются агентами и шпионами международной буржуазии. Я виновна только в том, что ношу фамилию (девичью) Гегечкори, если это может быть поставлено мне в обвинение. Но из этой фамилии вышли и последовательные революционеры-большевики, которые являлись действительными моими родственниками и создали мне нормальные условия после советизации Грузии и имя которых носит сейчас деревня, где я родилась, и один из больших районов Западной Грузии.

Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 г.) была женой Берия и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не дал ни одним словом). Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, также доверял ему.

Исходя из его полезной деятельности, я много труда и энергии затратила в уходе за его здоровьем (в молодости он болел легкими, позже почками). За все время нашей совместной жизни я видела его дома только в процессе еды или сна, а с 1942 г., когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой и жила с 1943 г. за городом вначале одна, а затем с семьей своего сына. Я за это время не раз ему предлагала, для создания ему же нормальных условий, развестись со мной с тем, чтобы жениться на женщине, которая может быть его полюбит и согласится быть его женой. Он мне в этом отказывал, мотивируя это тем, что без меня он на известное время может выбыть как-то из колеи жизни. Я, поверив в силу привычки человека, осталась дома с тем, чтобы не нарушать ему семью и дать ему возможность, когда он этого захочет, отдохнуть в этой семье. Я примирилась со своим позорным положением в семье с тем, чтобы не повлиять на его работоспособность отрицательно, которую я считала направленной не вражеским, а нужным и полезным*.[* Так в тексте. — Сост.]

О его аморальных поступках в отношении семьи, о которых мне также было сказано в процессе следствия, я ничего не знала. Его измену мне, как жене, считала случайной и отчасти винила и себя, т. к. в эти годы я часто уезжала к сыну, который жил и учился в другом городе.

Считая себя абсолютно невиновной перед советской общественностью, перед партией, я беру на себя непозволительную смелость обратиться к Вам, к партии с просьбой возбудить ходатайство перед Генеральным прокурором Советского Союза — Руденко, чтобы мне не дали умереть одинокой, без утешения сына своего и его детей в тюремной камере или где-либо в ссылке. Я уже старая и очень больная женщина, проживу не более двух-трех лет и то в более или менее нормальных условиях. Пусть меня вернут в семью к сыну своему, где трое моих маленьких внучат, нуждающихся в руках бабушки.

Если мое общение с людьми, как с опозоренной и всеми презираемой, в настоящее время нецелесообразно, я обязуюсь и дома сохранить тот тюремный режим, который я сейчас имею. Если же мне можно будет заработать свой хлеб самостоятельно, я со всей добросовестностью выполню порученную мне работу, как это делала всегда в своей жизни.

В отношении Л. П. Берия я в дальнейшем буду исходить из того решения, которое вынесет советский народ и выработанное им правосудие[38].

Если же прокурор все-таки найдет, что я в какой-то степени причастна к вражескому действию против Советского Союза, мне остается просить его только об одном: ускорить вынос заслуженного мною приговора и его исполнение. Нет больше сил выносить те моральные и физические (по моей болезни) страдания, с какими я сейчас живу.

Только быстрая смерть может меня избавить от них и именно это и будет проявлением высшей гуманности и милосердия в отношении меня[39].

Нина Теймуразовна Берия

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 78. Л. 12–17. Копия. Машинопись.

Опубликовано: Источник. 1994. № 2. С. 74–76.