Нестабильность как шанс на лучшее будущее

Нестабильность как шанс на лучшее будущее

Смена власти для страны с неудовлетворительной политической системой — это момент, заключающий в себе как очевидные риски, так и шанс на более удачное развитие событий.

Не случайно, что именно во времена нестабильности у нас дважды предпринимались попытки ввести в стране конституционную монархию, Во времена Смуты часть отчаявшихся русских готова была ради восстановления порядка согласиться с правлением польского короля Сигизмунда, но при условии введения конституционной монархии и сохранения православия.

К той же идее — конституционной монархии — русские вернулись после смерти Петра II, когда снова в обстановке нестабильности пришлось срочно искать преемника. Поскольку тема единовластия не потеряла, к сожалению, актуальности у нас и сегодня, не грех вспомнить, что же не устраивало в этом феномене наших предков.

Прошу у читателя прощения за бесконечное цитирование любимого мной Василия Ключевского, но что делать, если это самый блестящий историк-аналитик дореволюционной поры. Ключевский выносит единовластию следующий приговор:

Самодержавие — не власть, а задача, то есть не право, а ответственность. Задача в том, чтобы единоличная власть делала для народного блага то, чего не в силах сделать сам народ через свои органы. Самодержавие есть счастливая узурпация, единственное политическое оправдание которой непрерывный успех или постоянное уменье поправлять свои ошибки и несчастия. Неудачное самодержавие перестает быть законным. В этом смысле единственным самодержцем в нашей истории был Петр Великий. Правление, сопровождающееся Нарвами без Полтав, есть nonsense.

Как так вышло, что отечественные патриоты не повесили Ключевского на фонарном столбе, искренне не понимаю. Представляете, чуть ли не вся русская история — коту под хвост! Впрочем, не стоит, конечно, понимать Ключевского буквально, он лучше других был знаком с перечнем русских побед и достижений. Историк лишь до предела заострил стрелу, направленную в сердце самодержавия.

Однако при всем уважении к Василию Осиповичу, не могу не заметить, что не он первым из русских задумался над тем, какой низкий КПД у режима единовластия. И что было бы неплохо подкрепить "единоличную" голову, думающую и принимающую решения за всех и "про всё", каким-нибудь дополнительным "мыслительным", законодательным и контрольным институтом власти.

Со смертью Петра II пресеклась мужская линия дома Романовых. Выбирать приходилось не императора, а императрицу, хотя это и противоречило традициям русской монархии. Еще когда страна присягала Екатерине I, мужики в деревнях нередко отказывались это делать, считая, что императрица — правительница исключительно для женщин.

Решение принималось узким кругом лиц: пять членов Верховного тайного совета, три члена Святейшего синода и несколько наиболее влиятельных фигур из Сената и генералитета. В списке кандидаток на российский престол значилось шесть имен. Во-первых, княжна Екатерина Долгорукая, на которой собирался, но так и не успел жениться Петр II. Согласно петровскому закону о престолонаследии, правитель мог в завещании назвать своим преемником любого. Этим и решили воспользоваться Долгорукие, составив подложное завещание Петра II, где покойный якобы объявлял будущей императрицей свою невесту.

Подлог не прошел, потому что согласия не было даже в роду самих князей. Если не все Долгорукие признавали подлинность документа, то что же говорить об остальных!

Вторую идею — провозгласить государыней первую жену Петра Великого, бабку покойного императора Евдокию Лопухину, — также отклонили быстро: преклонный возраст претендентки говорил не в ее пользу.

Оставались две дочери Петра, Анна и Елизавета, и две его племянницы, то есть дочери царя Ивана — Екатерина и Анна.

История сохранила речь князя Дмитрия Голицына, ставшую в дискуссии решающей. Вот ее фрагмент:

Преждевременная кончина государя Петра Второго есть истинное наказание, ниспосланное Богом на русских за их грехи, за то, что они восприняли много пороков от иноземцев… Ныне, господа, угасло прямое законное потомство Петра Первого, и мужская линия дома Романовых пресеклась. Есть дочери Петра Первого, рожденные до брака от Екатерины, но о них думать нечего… Нам надобно подумать о новой особе на престол и о себе также… Есть прямые наследницы — царские дочери. Я говорю о законных дочерях царя Ивана Алексеевича. Я бы не затруднился без дальних рассуждений указать на старшую из них, Екатерину Ивановну, если б она уже не была женою иноземного государя — герцога Мекленбургского, а это неподходящее для нас обстоятельство. Но есть другая сестра ее, Анна Ивановна, вдовствующая герцогиня Курляндская! Почему ей не быть нашей государыней? Она родилась среди нас, от русских родителей; она рода высокого и притом находится еще в таких летах, что может вступить вторично в брак и оставить после себя потомство [1].

Дмитрий Голицын пришел на совещание с готовой кандидатурой и отстоял ее. Вместе с тем в выступлении князя скрывалось много подтекста, который стоит расшифровать. Любопытно, например, что Голицын с ходу отвергает кандидатуры дочерей Петра и ни у кого эта позиция не вызывает протеста. Причины очевидны: обе дочери рождены не только от иностранки, но и до брака, а значит, с точки зрения церковной и общепринятой тогда морали, на них лежит клеймо незаконнорожденных, что бы там потом ни утверждал их великий отец.

Сложности, возникшие при попытках Петра I породниться с французским королем, выдав за него свою дочь Елизавету, имели ту же самую подоплеку, хотя по дипломатическим соображениям о столь деликатном вопросе вслух, естественно, не говорили.

Пока был жив Петр Великий или пока правила Екатерина I, подобные "детали" уходили на второй план, но теперь прослеживалось очевидное желание русской аристократии все вернуть в приличное, "благородное" русло под предлогом защиты национальных интересов.

Ущербность такого подхода очевидна. Как показала вся дальнейшая российская история, вопрос национальности монарха и вопрос национальной политики суть вещи разные. Русская Анна Иоанновна в истории ассоциируется с бироновщиной, а немка Екатерина II заслужила титул Великой как раз за то, что проводила сугубо национальную русскую политику. Но в данном случае любопытнее другое: то, что слова об "иноземных пороках" произнес Дмитрий Голицын — убежденный западник. В чем загадка?

В 1697 году, будучи уже зрелым человеком, князь отправился в заграничное обучение, побывал во многих европейских странах, где в отличие от большинства русских проявлял интерес не к "железкам", а к политике и философии. По свидетельству очевидцев, его библиотека была заполнена трудами западных политических мыслителей. Особое внимание Голицына привлекли книги известного немецкого юриста, историка и философа Самуэля Пуфендорфа.

Работы немецкого ученого знал даже Петр. Это был тот редчайший случай, когда реформатора всерьез заинтересовал гуманитарий. По распоряжению царя в России появились переводы двух трудов Пуфендорфа: "Введение в историю европейскую" и "О должностях человека и гражданина". Дело в том, что многое в идеях немца оказалось близко Петру Великому. Например, положение о том, что право должно сообразовываться лишь с законами разума независимо от догматов религиозных. Реформатор-"антихрист" был с этим полностью согласен.

Но еще привлекательнее для русских оказалось другое положение учения. Пуфендорф, глава моралистической школы рационалистов, был идейным оппонентом знаменитого Томаса Гоббса. Если из философской модели Гоббса вытекал приоритет обязанностей государства по отношению к человеку, то, по Пуфендорфу, главными оказывались обязанности гражданина по отношению к государству, а это вполне устраивало Петра и его последователей. Именно эта идея, начиная с петровских времен, крепко въевшись в психологию русского человека, во многом до сих пор определяет его менталитет, является источником силы и причиной слабости России.

Голицын поддерживал Петра, однако, глядя на реформы не только через призму учения Пуфендорфа, но и через призму европейских конституций, приходил к неутешительным для русских выводам. Князя, как заметил Ключевский, "тяготили два политических недуга… власть, действующая вне закона, и фавор, владеющий слабой, но произвольной властью".

Отсюда многозначительные слова Голицына во время дискуссии о престолонаследии насчет того, что помимо вопроса о выборах новой императрицы "надобно подумать и о себе также". Слушатели этот пассаж поначалу прозевали, и Голицын, когда вопрос о выборе Анны Иоанновны был решен положительно, к важнейшей для него теме возвращается вновь. "Выберем кого изволите, господа, — настойчиво напоминает он, — только, во всяком случае, нам надобно себе полегчить". И тут же предлагает "составить пункты и послать их государыне".

В конце концов условия договора с Анной Иоанновной участники совещания составили. Вот они:

Государыня обещает сохранить Верховный тайный совет в числе восьми членов и обязуется без согласия с ним не начинать войны и не заключать мира, не отягощать подданных новыми налогами, не производить в знатные чины служащих как в статской, так и в военной сухопутной и морской службе выше полковничьего ранга, не определять никого к важным делам, не жаловать вотчин, не отнимать без суда живота, имущества и чести у шляхетства и не употреблять в расходы государственных доходов.

Позже к этим пунктам добавили жесткую приписку:

А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской!

Бытует любопытная гипотеза, что идею посадить на престол "слабую императрицу" Дмитрию Голицыну подсказал шведский опыт. Воцарение Анны Иоанновны действительно очень напоминает историю с вступлением на престол в 1718 году сестры Карла XII Ульрики Элеоноры. Там точно так же произошло избрание заведомо слабого кандидата с одновременным ограничением его полномочий. Шведский след обнаружен историками и в самих пунктах условий, предложенных "верховниками" Анне Иоанновне.

Выходит, что Голицын на самом деле проводил многоходовую комбинацию. Он целенаправленно остановил свой выбор на самом слабом из претендентов, уже имея в голове план ограничения полномочий Анны Иоанновны.

Со слабым кандидатом легче договориться. Рассуждения Голицына о "чистокровности породы" и "иноземных пороках" являлись лишь тактической уловкой. Князь прекрасно знал своих собеседников и играл с ними. Если бы Голицыну потребовалось убедить Тайный совет остановить выбор на Елизавете Петровне, то он наверняка говорил бы уже не об иностранной матери, а о великом русском отце. Просто князь справедливо посчитал, что для реализации его планов легче иметь дело с Анной Иоанновной, чем с Елизаветой Петровной. Добиться ограничения прав дочери Петра было тогда гораздо сложнее, чем подчинить дочь Ивана — курляндскую герцогиню, прозябавшую в провинции.

Инициатива Голицына, поддержанная Верховным тайным советом, вызвала противоречивую реакцию среди дворян. А их в этот момент в Москве оказалось больше, чем обычно: многие приехали из провинции на свадьбу молодого императора с княжной Долгорукой, а попали на похороны и избрание нового монарха. В это время самые известные московские дома стали дискуссионными клубами, где обсуждалась программа ограничения самодержавия. Инициатор затеи князь Голицын и остальные члены Верховного тайного совета от диалога не уклонялись, напротив, готовы были рассматривать любые проекты и предложения.

Датский посланник Вестфален информировал свое правительство, что двери Совета оставались открытыми целую неделю и каждый из дворян имел возможность высказаться по поводу предполагавшихся изменений в системе управления Российской империей. Секретарь французского посольства Маньян сообщал из Москвы:

Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах парламента.

Некоторые исследователи говорят о двенадцати различных проектах, подготовленных в этот короткий период. Сам Дмитрий Голицын, если верить депешам иностранных послов, предлагал оставить императрице полную власть только над своим двором и над небольшим отрядом гвардейцев, специально предназначенным для охраны двора. Деньги на эти цели предполагалось выделять из государственного бюджета. Вся же политическая власть в области внешней и внутренней политики, согласно замыслу Голицына, должна была принадлежать Верховному тайному совету; его состав предполагалось расширить до двенадцати человек, принадлежащих к знатным фамилиям. Согласно плану князя, восстанавливался и Сенат из тридцати шести человек. В обязанность сенаторов входило предварительное рассмотрение всех дел, подлежащих обсуждению "верховниками".

Но и это было не все. Князь предлагал создать двухпалатный парламент: одна палата из двухсот членов представляла бы интересы дворянства, другая предназначалась для защиты интересов купцов, горожан и вообще простого народа от "несправедливостей".

Конечно, этот план наделял реальной властью лишь узкий круг старых боярских фамилий, но по сравнению с тем, что было до того на Руси, проект Голицына, бесспорно, являлся революционным прорывом к конституционной монархии, то есть шагом вперед.

Насколько идеи ограничения самодержавия были осуществимы в тогдашней России, сказать сложно. Думается, страна тогда колебалась, и чаша весов объективно могла склониться в любую сторону.

Народ был нейтрален. Он вообще не участвовал в дискуссии, о нем не вспомнил никто. Во всех многочисленных проектах того времени, где мелькает слово "народ", под ним подразумевается исключительно дворянское сословие, и только.

В лагере реформаторов находились самые влиятельные на тот момент вельможи и некоторая часть дворянства. Голицын и его сторонники узурпировали право выбора будущего государя России, за счет чего получили некоторую фору перед соперниками. В их пользу также красноречиво говорил положительный опыт Запада.

Против сторонников конституционной монархии были: архаичность российского менталитета, разногласия среди основной массы дворянства, нежелание любого государя, каким бы слабым он ни оказался, делиться властью, а главное, орудие страшной разрушительной силы — крупнейший специалист в области интриги немец Остерман.

Позже, когда стало ясно, что план рухнул, князь Голицын пророчески заметил:

Пир был готов, но званые оказались недостойны его; знаю, что паду жертвой неудачи этого дела, — так и быть, пострадаю за Отечество; мне уже немного остается жить; но те, которые заставляют меня плакать, будут плакать дольше моего.

Анна Иоанновна, следившая за событиями в России из Митавы, подписала условия, выдвинутые Тайным советом, но, выезжая в Москву, благодаря Остерману уже знала, что на ее стороне есть немалая поддержка.

Остерман повел себя как старый хитрый лис. Сказавшись тяжело больным, он все смутное время провел в постели, как пишут, "облепленный пластырями, обвязанный примочками". Но при этом, лежа на перинах и не выпуская из рук пера, развил бурную деятельность, внушая всем, и прежде всего новой императрице, мысль, что необходимо во что бы то ни стало сохранить самодержавие в полной неприкосновенности.

Он же организовал императрице поддержку и в гвардейской среде. На примере "избрания" Екатерины I вице-канцлер уже знал, что, когда чаша весов в политике колеблется, лучше всего в решающий момент положить на нее гвардейский штык. Штык перевесит все остальные аргументы. Это немец и сделал. Еще не встретившись с членами Тайного совета, Анна Иоанновна объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардской роты. Восторгу гвардейцев не было предела. Они заявили, что готовы разорвать на части любого, кто осмелится оспаривать право Анны Иоанновны стать полновластной правительницей России.

Очень кстати в минуту встречи с членами Тайного совета в руках императрицы оказалась и некая челобитная с просьбой "принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к Вашему Императорскому Величеству от Верховного тайного совета пункты и подписанные Вашего Величества рукою уничтожить". "Верховники", глядя на возбужденных гвардейцев, молча склонили головы.

Как только вопрос о конституционной монархии в России отпал, Остерман снял пластыри и покинул постель. За проявленное усердие сын немецкого пастора получил графское достоинство и надолго стал единственным вершителем российской политики.

Мудрый "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона" утверждает:

По мысли Остермана был учрежден кабинет министров, в котором вся инициатива принадлежала ему и его мнения почти всегда одерживали верх, так что Остерману всецело следует приписать тогдашние действия кабинета…

Очередной исторический парадокс. Россией во времена Анны Иоанновны управлял Остерман, а в народной памяти осталась бироновщина.