Глава V. ВОЕННОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава V.

ВОЕННОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ

Успокоение мятежных легионов не означало спокойствия на берегах Рейна. Лихой набег Германика на марсов не мог не иметь продолжения. И продолжением этим неизбежно становилась война уже не с одним, но с группой германских племен. Ведь уже при отступлении войск Германика из земли марсов к римским владениям их преследовали и нанесли им потери соединенные силы германцев — бруктеров, тубангов и узипетов. Было очевидно, что в новом году военные действия возобновятся, и характер их будет серьезным. Понимая это, Германик решил действовать с опережением. Большое наступление на земли к востоку от Рейна он планировал на лето 15 г. Но уже в феврале он решился нанести первый удар за Рейн против племени хаттов. Хатты обитали по верхнему течению реки Визургий (совр. Везер). Двинув войска против хаттов, Германик учитывал взаимоотношения между германскими вождями — Арминием и Сегестом. Арминий, напрасно обласканный Августом, был теперь самым лютым врагом Рима. Врагом победоносным, как никто унизившим римскую воинскую доблесть в лесных ущельях Тевтобурга. Но вот другой вождь Сегест, в свое время справедливо предупреждавший римлян о коварных замыслах Арминия, сохранил верность Риму. На это и делал ставку Германик.

Для успешного проведения весенней кампании Германик разделил свое большое войско на две армии. Четыре легиона вместе с вспомогательными войсками быстро и скрытно должны были двинуться в землю хаттов, другие же четыре легиона во главе с испытанным военачальником Авлом Цециной, действуя на среднем течении Визургия, должны были прикрыть войско Германика от возможного нападения союзных хаттам херусков и марсов. Авл Цецина, надо отдать ему должное, с задачей своей блестяще справился.

Главным успехом похода стал ожидаемый открытый переход Сегеста на сторону римлян. Соплеменники его, римлян ненавидевшие, действий своего вождя не одобрили, и он оказался осажденным собственным народом в своей же крепости. Ловкость сына Сегеста Сигимунда, сумевшего через все преграды известить римлян о бедственном положении их союзника, спасла ситуацию. Германик сам принял участие в освобождении Сегеста от осады и торжественно принял его в своем лагере, куда германский вождь прибыл в сопровождении большой свиты. В свите этой оказалась драгоценная для римлян добыча — дочь Сегеста Туснельда, она же супруга ненавистного римлянам Арминия, носящая в чреве его дитя. Сегест преподнес Германику и самый ценный дар — недавние трофеи германцев из Тевтобургского леса, доспехи воинов несчастного Квинтилия Вара.

Разорив и предав огню главный город хаттов Маттию, Германик победоносно вернулся на западный берег Рейна. Тиберий наидостойнейшим образом вознаградил приемного сына за его походы. Получив право на триумф, дарованный ему по предложению принцепса еще за поход на марсов, теперь он по предложению Тиберия удостоился еще и звания императора. А если вспомнить, что вместе с Тиберием, его сыном Друзом и своим братом Клавдием Германик вошел во вновь учрежденную жреческую коллегию августалов - служителей культа божественного Августа, то статус его в империи стал замечательно высок. По сути, он становился вторым человеком после самого Тиберия, опережая родного сына принцепса Друза. Тот не удостаивался триумфа, не получал звания императора.

Здесь должно напомнить, что традиционно в Риме звание императора присваивалось наиболее выдающимся полководцам за самые блестящие победы. Практического значения титул этот в республиканскую эпоху не имел. Положение стало меняться со времени принципата Августа, сделавшего этот титул пожизненным и дававшим право его обладателю на верховное главнокомандование всеми вооруженными силами Римской державы. Но и былая традиция почетного титулования успешных полководцев не была отменена. Тиберий стал императором при Августе, не имея властных полномочий. Некоторое время и в его правление двойное значение звания император будет сохраняться.

Сегест поселился в римских владениях. Туснельда вскоре родила сына, который был воспитан в Италии в городе Равенне.{287} Там же, где был поселен мятежный вождь Иллирика Батон, сдавшийся Тиберию. Сын Арминия и Туснельды получил имя Тумелик.{288}

Успешные походы Германика, открытая измена Сегеста, пленение жены и рождение сына, обреченного на жизнь под властью ненавистных римлян, не могли не привести славного Арминия в совершенную ярость. Он возглавил херусков и примкнувшие к ним племена, также враждебные Риму, намереваясь устроить римлянам новый Тевтобург. Вождь напоминал соотечественникам о своей великой победе, уничтоживший власть Рима между Рейном и Альбисом и избавивший германцев от секир, розог и податей римлян. И если с пустыми руками ушел от германцев и «этот причисленный к богам Август, этот его избранник Тиберий; так неужели они станут бояться неопытного юнца и мятежного войска?»{289}

Оскорбительно именуя Германика «неопытным юнцом» и напоминая о недавних мятежах в римских легионах, Арминий вдохновлял германцев на новые победы. Разве этот противник грознее истребленного воинства Вара? Тот, кстати, юнцом не был и легионы его ранее не бунтовали.

Такие пламенные речи Арминия вдохновляли многих. К нему примкнул его дядя по отцу Ингвиомер, ранее бывший союзником римлян и пользовавшийся у них немалым уважением. Переход этот весьма удручил Германика. Он свидетельствовал об объединении сил германцев. Одно только племя хавков решилось остаться в союзе с римлянами и выставило им в помощь вспомогательные отряды.

Серьезность предстоящей войны Германику была очевидна и он принял все меры, чтобы не столкнуться с объединенными силами грозного воинства Арминия. План действий его был таков: Авл Цецина с сорока когортами римлян (не менее 20 тысяч воинов) должен был пройти через земли племени бруктеров к реке Амизии (совр. Эмс). Главная задача доблестного Авла — отвлечь на себя силы врага. Конница во главе с префектом Педоном должна была вторгнуться в приморскую область племени фризов. Сам же Германик собирался на кораблях по озерам доставить к Амизии четыре своих легиона.

Первоначальный план был успешно осуществлен и войска одновременно прибыли на берега Амизии. Далее армия Германика, опустошив земли между Эмсом и Липпе, оказалась близ Тевтобургского леса, столь неприятного для римлян. Зрелище, открывшееся взорам испытанных воинов, было воистину ужасающим: «… посреди поля белели скелеты, где одинокие, где наваленные грудами, смотря по тому, бежали ли воины или оказывали сопротивление. Были здесь и обломки оружия, и конские кости, и человеческие черепа, пригвожденные к древесным стволам. В ближних лесах обнаружились жертвенники, у которых варвары принесли в жертву трибунов и центурионов первых центурий (трибуны — старшие офицеры легиона, их было шесть, в республиканское время они по очереди командовали легионом, в имперское время стали помощниками командира легиона легата, центурионы первых когорт — «примипилы», самые заслуженные младшие офицеры легиона. — И. К.). И пережившие этот разгром, уцелев в бою или избежав плена, рассказывали, что тут погибли легаты, а там попали в руки врагов орлы; где именно Вару была нанесена первая рана, а где он нашел смерть от своей злосчастной руки и обрушенного ей удара; с какого возвышения произнес речь Арминий, сколько виселиц для расправы с пленными и сколько им было для них приготовлено, и как, в своем высокомерии, издевался над значками и орлами римского войска».{290}

Не менее, нежели сам разгром, римлян должно было ужаснуть жертвоприношение пленных трибунов и примипилов. Нечто подобное произошло только во время восстания Спартака, когда вождь восставших рабов и гладиаторов принес в жертву в память о своем погибшем соратнике Криксе триста пленных римлян.{291}

Германик распорядился о достойных похоронах останков погибших соотечественников и первым уложил в основание насыпанного могильного кургана кусок дерна. Когда Тиберий узнал об этом, то он упрекнул Германика в нарушении старинного обычая: ведь Германик был уже жрецом-августиалом, а обладатель жреческого сана не должен был прикасаться к мертвым.

С точки зрения строгого соблюдения обычаев предков Тиберий был прав, но Германик, нарушая обычай, соблюл закон нравственный и упрек был им едва ли заслужен.

Теперь предстояло сражение с войском Арминия. Германский вождь действовал, следуя своей обычной тактике. Германцы расположились на открытом поле и, когда Германик обрушил на них всю свою конницу, сначала, по приказу Арминия, отошли к лесу. Когда римляне стали их преследовать, то из лесистого ущелья на них обрушились свежие силы врага. Конница римлян была приведена в полное замешательство, а спешно брошенные ей на помощь вспомогательные когорты беглецы просто смяли, чем усугубили общее смятение. Сражение уже шло по Тевтобургскому сценарию, но тут подоспел боевой строй легионов во главе с самим Германиком. Арминий, не искушая судьбу, велел своему войску отойти.

Разгрома удалось избежать, но о победе и думать не приходилось. Арминий отошел, но конницу и вспомогательные части он потрепал изрядно. Римляне же особого урона германцам не нанесли. Внешне противники разошлись без перевеса на чьей-либо стороне.{292} Фактически же Германик потерпел явную неудачу. Его план сражения провалился: атака конницы не удалась, вспомогательные когорты были введены в бой бестолково и только усугубили общее расстройство. Отход Арминия при появлении строя легионов Германика бегством и даже признанием превосходства врага не был, а являлся разумной осторожностью, стремлением сберечь свои силы. Главное, римляне даже не пытались преследовать противника. На следующий же день Германик решил возвращаться к Рейну. Таким образом, похороны останков воинов из легионов Квинтилия Вара стали единственным достижением этого похода Германика против Арминия.

Отходить римское войско, согласно приказу своего главнокомандующего, собиралось тремя путями. Конница вновь должна была идти морским берегом к устью Рейна, свои легионы Германик отправил в римские пределы тем же водным путем, каким и пришли они к берегам Эмса. А Авлу Цецине с его войском Германик определил кротчайший путь к Рейну через так называемые «длинные гати». Они являли собою узкую тропу среди обширного пространства болот. Когда-то ее проложил знаменитый римский военачальник Луций Домиций Агенобарб, и римлянам она была хорошо известна. Но за прошедшие годы ее замечательно сумели изучить и германцы. В родных лесах и болотах они чувствовали себя хозяевами положения, да и были таковыми. В результате Арминий, двигаясь самой короткой дорогой, опередил менее подвижное из-за тяжелого снаряжения римское войско и солдаты Авла Цецины во главе со своим полководцем оказались в окружении. Торжествуя грядущую победу, Арминий воскликнул к восторгу своего войска: «Вот он Вар и вторично скованные той же судьбой легионы!»{293}

Слова эти отнюдь не выглядели похвальбой. I, V, XX и XXI легионы находились в казавшейся безнадежной ситуации и на сей раз не по вине того, кто ими непосредственно командовал. Авл Цецина не выбирал этот роковой путь, его легионам назначил Германик, проявивший здесь не лучшее знание театра военных действий и вопиющую недооценку противника и его возможностей в родных лесах и болотах. А положение в чем-то было даже хуже Тевтобургского: ведь ныне не три, а целых четыре легиона были в полном окружении, да и Цецина имел славу военную побольше, нежели Вар. Потому Арминий был действительно близок к победе, могущей превзойти предшествовавший великий успех шестилетней давности.

Спасение легионов Авла Цецины пришло с самой неожиданной стороны. В руководстве германцев возникли разногласия. Арминий, используя образцовый опыт Тевтобурга, советовал не препятствовать римлянам покинуть их наспех сооруженный лагерь. Его мысль была совершенно верной, ибо держаться в таких укреплениях без должного количества припасов и без надежды на подход своих войск продолжительный срок было невозможно. Римляне были обречены идти на прорыв. Это был единственный путь если не к спасению, то к достойной гибели. Истинно римский выбор. Позорная сдача в плен исключалась. Ждать прорыва пришлось бы недолго. И исход его представлялся однозначным. Но здесь славный вождь натолкнулся на противодействие своего нового союзника, того самого дядюшки Ингвиомера. Недавний друг и верный союзник римлян ныне предвкушал победное взятие приступом римского лагеря, множество пленных и богатую добычу. А вот если согласиться с мнением племянника, то разгром римлян на марше даст много меньше пленных и той самой желанной добычи. Того не ведал Ингвиомер, что единственный шанс на спасение легионов его противник Авл Цецина как раз и видел в возможном приступе германцев. Безнадежность попытки прорыва была опытнейшему воину очевидна. Потому мудрый легат обдуманно расположил войска в лагере таким образом, чтобы вражеская попытка взять его штурмом кончилась для германцев поражением. На лагерном валу, на который должен был обрушиться первый и главный удар германцев, Авл Цецина оставил только редкий ряд воинов, а основные силы должны были атаковать врага с флангов, заходя к нему в тыл. Явно переоценивая свои силы, германцы своими действиями полностью подтвердили предвидение римского полководца: «Итак, с первым светом они принимаются засыпать рвы, заваливать их валежником, расшатывать частокол на валу, на котором, словно оцепенев от страха, стояли редкие воины. И когда враги сгрудились у вала, когортам был дан сигнал к выступлению и раздаются звуки рожков и труб. Римляне с громкими криками бросаются на германцев, заходя на них с тыла и крича, что тут им не леса и болота и что на ровном месте все равны перед богами. Врагов, надеявшихся на то, что они с легкостью разгромят римлян и что биться придётся с немногочисленным и кое-как вооруженным противником, звуки труб и сверкающее оружие приводят в тем большее замешательство, чем неожиданней они для них были, и они гибнут, столь же беспомощные при неудаче, насколько бывают дерзкими при успехе. Арминий вышел из боя целый и невредимый, Ингвиомер — с тяжелой раной; остальных римляне истребляли, пока длился день и не была утолена жажда мщения. Легионы вернулись в лагерь лишь ночью, и, хотя раненых было больше, чем накануне, и по-прежнему не хватало продовольствия, в одержанной победе для них было все — и сила, и здоровье, и изобилие».{294}

Можно только представить себе сколь сожалел Арминий о согласии принять в союзники бестолкового дядюшку! Цецина победоносно прорвал германское окружение и устремился к Рейну тогда, когда в римских владениях за Рейном уже возобладали панические слухи о гибели всех четырёх легионов и о неизбежном вторжении в Галлию несметных полчищ германцев. Венцом паники стало намерение разрушить мост через Рейн. Как будто это могло бы остановить предполагаемое нашествие! Постыдные эти настроения пресекла супруга Германика. Агриппина спасла рейнский мост от разрушения. Многие римляне тогда поддались позорным настроениям, «но эта сильная духом женщина взяла на себя в те дни обязанности военачальника и, если кто из воинов нуждался в одежде или перевязке для раны, она оказывала необходимую помощь».{295}Когда наконец легионы доблестного Авла Цецины достигли Рейна, то в головной части моста их встречала похвалами и благодарностями Агриппина с трехлетним сыном Гаем Цезарем Каллигулой на руках.

А где в это время был сам Германик? Получается, что он, выбрав для легионов Цецины наихудший маршрут, их едва не погубил, Агриппина же, спасши рейнский мост и прекратив панику, позволила им вернуться в римские владения без лишних трудностей и потерь. Но вот распоряжение Германика II и XIV легионам, которые вместе с ним возвращались из похода, привело к потерям немалым, пусть и силами природы вызванным:

«Германик между тем из привезенных на судах легионов второй и четырнадцатый передает Публию Вителлию и приказывает ему вести их дальше сухим путем; это было сделано ради того, чтобы облегченные корабли свободнее плавали в обильных мелких водах и с меньшей опасностью садились на ил при отливе. Вителлий сначала беспрепятственно двигался по суше, лишь слегка увлажняемой во время прилива; вскоре, однако, северный ветер и созвездие равноденствия, от которого особенно сильно вздувается Океан, обрушились на войско тяжелыми ударами. И земля была залита: море, берег, поля — все стало одинаковым с виду, и нельзя было отличить трясину от твердой земли, мелководья от глубокой пучины. Воинов опрокидывают волны, поглощают водовороты; лошади, грузы, трупы плавают между ними и преграждают им путь. Перемешиваются между собою манипулы; воины бредут в воде то по грудь, то по шею и порою, когда теряют дно под ногами, отрываются друг от друга или тонут. Ни крики, ни взаимные ободрения не помогают против набегающих волн; исчезло различие между проворным и вялым, рассудительным и неразумным, между предусмотрительностью и случайностью: все с одинаковой яростью сокрушается волнами. Наконец, Вителлий, добравшись до более высокого места, вывел туда свое войско. Ночевали без необходимой утвари, без огня, многие раздетые и израненные, едва ли не более жалкие, нежели те, кто окружен врагом: ибо там смерть, по крайней мере, почетнее, тогда как здесь их ожидала лишь бесславная гибель. Рассвет возвратил им сушу, они дошли до реки (Визургия, совр. Везера. — И. К.), куда с флотом отправился Цезарь (Германик. — И. К.). Легионы были посажены на суда, между тем как распространился слух, что они утонули: и никто не верил в их спасение, пока люди не увидели своими глазами Цезаря и вернувшееся с ним войско».{296}

В этом походе Германик воистину «замечательно» назначил маршруты своим войскам. Четыре легиона по его милости угодили в окружение и спасены были лишь глупостью Ингвиомера, помноженной на самонадеянность варваров, и доблестной распорядительностью Авла Цецины. Два легиона едва не канули в пучине Северного моря, хотя причуды погоды в этих местах в такое время года были римлянам уже известны. Не забудем его тактической промашки на поле боя, жертвою которой стали конница и вспомогательные части римского войска. Короче, если весенняя кампания Германика имела право считаться успешной — переход Сеге-ста к римлянам, разорение главного города земли хаттов, — то кампания летне-осенняя целиком провалилась. Германик проявил себя скверным главнокомандующим и как тактик на поле боя, по сути, проиграв сражение Арминию, и как стратег, ибо организовал отход войск так, что они понесли при этом многочисленные потери и от вражеского оружия, и от сил природы. О масштабе понесенных в летне-осенней кампании 15 г. войском Германика потерь говорит следующее свидетельство Тацита: «Галлия, Испания и Италия, соревнуясь друг с другом в усердии, предлагали в возмещение понесенных войском потерь оружие, лошадей, золото — что кому было сподручнее. Похвалив их решение, Германик принял только оружие и лошадей, необходимых ему для военных действий, а воинам помог из собственных средств. И для того, чтобы смягчить в них воспоминание о прожитом бедствии еще и ласковым обращением, он обходит раненых и каждого из них превозносит за его подвиги: осматривает их раны, он укрепляет в них — в ком ободрением, в ком обещанной славой, во всех -беседами и заботою чувство преданности к нему и боевой дух».{297}

Стремление утешить, поддержать дух израненных воинов — дело вне всякого сомнения похвальное. Но эти достойные дела Германика никак не могут заслонить собой очевидный провал его похода вглубь Германии в 15 в. Успех оставался на стороне Арминия, пусть и не удалось ему уничтожить легионы Цецины. Но случилось главное: римляне бесславно и с немалыми потерями убрались за Рейн. А то, что для восполнения этих потерь потребовались ресурсы крупнейших провинций запада империи Галлии и даже Испании, более того, не обошлось без участия и самой Италии — прямое свидетельство истинного масштаба неудачи Германика и понесенных им потерь. В сложившейся ситуации присвоенный ему императорский титул за поход без серьезного сражения и от щедрот Тиберия дарованный сенатом триумф оказались явно неуместными. Германик не мог этого не понимать, а Тиберий никак не мог быть в восторге от итогов германских походов усыновленного племянника. Теперь продолжение войны становилось для Рима насущной необходимостью. Если все оставить как есть и не отомстить германцам, то римским владениям в Галлии не избежать вторжения германских полчищ, призрак которого уже встал на берегах Рейна в канун возвращения в римские пределы легионов Цецины.

Путем напряжения всех сил, привлечения ресурсов Галлии, Испании и самой Италии Германику удалось за несколько месяцев восстановить силы рейнских легионов и римляне были готовы к новому походу. На сей раз Германик не рискнул углубляться в пределы Германии по суше, памятуя о той ловушке, в которой оказались по его же вине четыре легиона Авла Цецины. В германские земли легионы должны были проникнуть по воде сначала из устья Рейна в Океан (совр. Северное море), а затем по рекам, впадающим в море и пересекающим германские земли, углубиться во вражеские владения. Для такого способа вторжения была еще одна весомейшая причина: нехватка лошадей. Ее не удалось возместить даже усилиями двух провинций и Италии. И вот теперь «было сочтено достаточным соорудить тысячу судов, и вскоре они были готовы — одни короткие, с тупым носом и такой же кормой, но широкие посредине, чтобы лучше переносить волнение на море, другие — плоскодонные, чтобы могли без повреждения садиться на мели; у большинства кормила были приложены и сзади, и спереди, чтобы гребя то вперед, то назад, можно было причалить, где понадобиться; многие суда с настланными палубами для перевозки метательных машин были вместе с тем пригодны и для того, чтобы перевозить на них лошадей или продовольствие; приспособленные для плавания под парусами и быстроходные на веслах, эти суда, несшие на себе умелых и опытных воинов могли устрашить уже одним своим видом».{298}

Благодаря Публию Корнелию Тациту у нас есть такое замечательное подробное описание римского флота, построенного в устье Рейна по приказанию Германика. Флот получился впечатляющий и грозный. Было в нем на самом деле до тысячи судов — неизвестно, но величина римской водной армады стала без сомнения наивнушительнейшей.

Сосредоточившись у устья Визургия, римляне могли затем проникнуть в сердце германских земель. В то же время они предприняли два вторжения в Германию из-за Рейна. Легат Силий напал на хаттов, но противник сумел ускользнуть от римлян. Силию досталась весьма скромная добыча, украшенная, правда, двумя ценными пленницами: женой и дочерью вождя хаттов. Сам же Германик двинулся с шестью легионами на реку Луппию (совр. Липпе), где германцы держали в осаде римское укрепление. Те, верно оценив невыгодное для себя соотношение сил, прекратили осаду и отступили вглубь родных лесов. Дабы лишний раз задеть самолюбие римлян, они разметали могильный курган, насыпанный по повелению Германика и при его личном участии над останками легионеров Вара, а заодно разрушили римский жертвенник в память Децима Клавдия Нерона Друза, отца Германика. И то и другое римляне вскоре, однако, восстановили, и Германик даже велел провести мимо жертвенника Друза легионы торжественным маршем, отдавая сыновий долг славному родителю и демонстрируя варварам возвращение легионов на места, некогда отцом его для Рима завоеванные. В то же время, не испытывая должно быть иллюзий на долговременное здесь закрепление, римляне вернулись к сооружению новых пограничных валов и укреплений.

Сосредоточить все силы, пришедшие и сухопутными и водными путями, Германику удалось в долине Идиставизо, расположенной между течением Визургия и высокими лесистыми холмами. Германцами, также выбравшими это место для себя, предводительствовал сам Арминий. Перед боем он напомнил своим воинам о римской алчности, надменности и жесокости. Вождь херусков прямо объявил своим воинам, что у них есть только два пути: или отстоять свою свободу, или погибнуть, не давшись в рабство. Лозунг простой, справедливый и доходивший до каждого сердца воинов-германцев.

У его противника боевой лозунг был иным: не щадить неприятеля, не прекращать битву до полного истребления вражеского племени — только это может положить конец войне!

Упорнейшее многодневное сражение дало римлянам определенные успехи. На сей раз германцам не удалось воспользоваться природными преимуществами родной земли. Римляне не дали себя заманить в лесистую местность, но принудили неприятеля сражаться на открытом поле. Здесь римский строй всегда имел преимущество перед отважными, но недостаточно обученными, не знающими должной дисциплины и организации германцами. Арминий был ранен в бою и принужден отступить, но значительную часть своих военных сил он сохранил. Германцы отошли в относительном порядке и разгрома ненавистного противника римляне не достигли. Тем не менее, счастливый достигнутым Германик торжествовал победу. После сражения он созвал воинскую сходку, где восславил победителей, а захваченное германское оружие велел сложить в груду и установить победную памятную надпись: «Одолев народы между Рейном и Альбисом, войско Тиберия Цезаря посвятило этот памятник Марсу, Юпитеру и Августу».{299}

Здесь Германик очевидно выдавал желаемое за действительное. Да, раненный Арминий отступил, но вражеская армия не была уничтожена, а всего лишь, пусть и понеся немалые потери, отошла от Идиставизо вглубь лесов, где римляне не могли ее преследовать. Земли между Рейном и Эльбой вовсе не были вновь заняты римлянами. Собственно, римляне продвинулись только до Везера и то лишь в северной части его течения. О восстановлении положения, бывшего здесь до Тевтобургской войны, речь близко не шла. Это в свое время прекрасно понял Тиберий. И хотя его военная кампания в Германии 10-11 гг. была не в пример успешней кампании Германика — не было больших побед, но не было поражений и жестоких потерь, — он не пытался восстановить границу на Эльбе, которую сам в свое время победоносно утвердил. Тиберий тогда, стоит об этом напомнить, сумел избежать сколько-либо значительных людских потерь, что и ставил ему особо в заслугу, и справедливо ставил, Веллей Патеркул. Войско же Германика и в этом, казалось бы, успешном походе не избежало жесточайших потерь при возвращении в римские пределы. Обратный путь римского флота по Северному морю стал подлинной катастрофой. Свирепая буря нанесла римлянам урон больший, нежели неприятель на суше. Они вправе были подумать, что бог Нептун за что-то гневен на их полководца, если второй раз подряд им приходиться опасаться водной стихии пуще мечей германцев. Здесь нельзя пройти мимо описания этой бури, данного Тацитом на основании двадцати двух стихов поэта Альбинована Педона, выжившего в этом бедствии. Педон был даровитым поэтом, а не только воином. В свое время он даже входил в круг друзей самого Овидия. Проза Тацита сохранила поэтическую яркость оригинала:

«Сначала спокойствие морской глади нарушалось только движением тысячи кораблей, шедших на веслах или парусами; но вскоре из клубящихся черных туч посыпался град; от налетевших со всех сторон вихрей поднялось беспорядочное волнение: пропала всякая видимость и стало трудно управлять кораблями; перепуганные, не изведавшие превратностей моря воины или мешали морякам в их работе, или, помогая им несвоевременно и неумело, делали бесплодными усилия самых опытных кормчих. Затем и небом, и морем безраздельно завладел южный ветер, который, набравшись силы от влажных земель Германии, ее полноводных рек и проносящегося над нею нескончаемого потока туч и став еще свирепее от стужи близкого севера, подхватил корабли и раскинул их по открытому Океану или повлек к островам, опасным своими отвесными скалами или невидимыми мелями. Лишь с большим трудом удалось немного от них отойти, но, когда прилив сменился отливом, который понес корабли в ту же сторону, куда относил их ветер, стало невозможно держаться на якоре и вычерпывать беспрерывно врывающуюся воду; тогда, чтобы облегчить корабли, протекавшие по бокам и захлестываемые волнами, стали выбрасывать в море лошадей, вьючный скот, снаряжение воинов и даже оружие».{300}

Германик, чей корабль благополучно приплыл к берегу, узнав о гибели множества кораблей и бывших на них воинов, впал в совершенное отчаяние и готов был даже покончить с собой, бросившись в морскую пучину. Свита удержала его от этого безумия. Придя в себя, Германик попытался сгладить впечатление от гибели тысяч воинов в разбушевавшемся море. Германцы, что незамедлительно стало известно римлянам, ликовали, узнав о мести морской пучины римлянам за их вторжение в их земли. Требовалось немедленно продемонстрировать сохранившуюся мощь против марсов, пусть и выбрав не самого грозного противника.

Громких побед вновь не случилось. Германцы своевременно отступили, так что римская доблесть проявилась в основном в разорении оставленных хаттами и марсами жилищ. Кроме немногочисленных пленных единственным значимым римским трофеем стало возвращение изображения орла одного из погибших легионов Вара. Тем не менее, Германик вновь повел себя как абсолютный победитель и щедро раздал солдатам большие денежные вознаграждения.

Воинский пыл его, однако, не угас. Он был не прочь продолжить войну. Нетрудно догадаться, что Германик сам знал цену своим победным реляциям и понимал, что заканчивать войну должно решительной настоящей победой. Ведь даже бой при Идиставизо не принес ее римлянам, какие бы славные памятные надписи Германик в честь свою и легионов не оставлял.

Тиберий, несомненно, составивший верное впечатление о трехлетней войне Германика, счел за благо боевые действия с германцами прекратить. Получая известия о ходе военных кампаний Германика за Рейном, он не мог не убедиться, что решающего успеха в них не достигнуто, возвращение границы на Эльбе остается невозможным, потери же легионов весьма велики. Последнее для Тиберия-полководца было делом совершенно недопустимым. Под его командованием ничего подобного никогда не случалось. В его кампаниях в Паннонии ли, в Германии ли потери римских войск всегда были минимальны. Потому, с точки зрения Тиберия, Германик в полководческом искусстве настоящих высот не достиг. Вкупе со скромными достижениями самих походов 14-16 гг. войну на берегах Рейна и за ним следовало прекратить.

В стане Германика полагали, что требуется еще лишь одно лето и тогда война будет победоносно завершена. Но Тиберий решительно не видел для этого никаких предпосылок. Помимо чисто военных обстоятельств следовало учитывать и не менее серьезные экономические: для обеспечения боевых действий за Рейном уже потребовались ресурсы не только обширной Галлии, но и такой богатой провинции как Испания, наконец, самой Италии. Не слишком ли большие траты для столь скромных достижений? Тиберий лишних трат не терпел. Потому и настроен был на прекращение войны.

Надо отдать должное императору. Он многократно в своих письмах уговаривал племянника завершить свои походы и вернуться в Рим, дабы отпраздновать дарованный ему триумф. При этом Тиберий был предельно деликатен. «Довольно уже успехов, довольно случайностей»{301} — вот все его обращения к Германику. Принцепс отмечал большие и счастливые сражения Германика и не винил его в больших потерях легионов, возлагая всю вину на зловредные силы природы. Наконец Тиберий напоминал неугомонному воителю о своем собственном военном опыте как раз на этом театре военных действий. Как-никак божественный Август девять раз посылал Тиберия за Рейн в Германию. И добился там он благоразумием большего, нежели силою. Так он подчинил сикамбров, укротил мирным договором свевов и царя Маробода.{302} Ныне как раз пора от силовых действий перейти к тому самому благоразумию. Достаточно ведь того, что вести о победах Германика, пусть и преувеличенные, в глазах римлян выглядели достойным возмездием за разгром в Тевтобургском лесу и грозный Арминий более не рассматривался Римом в качестве возможной угрозы.{303} Что до непокоренных херусков, то здесь Тиберий предлагал положиться на неизбежность их собственных как внутренних раздоров, так и на вражду с соседними племенами.{304}

Германик, однако, продолжал выпрашивать еще год войны. Возможно, это был еще и нарочно пущенный для германцев слух, чтобы лишний раз подчеркнуть, что Рим может легко добиться полной победы, если только захочет этого.{305}

Тиберий на сей раз уговоры прекратил. Он сообщил Германику, что ему предложено второе консульство, исполнять которое необходимо в Риме. «К этому Тиберий добавлял, что если все еще необходимо вести войну, то пусть Германик оставит и своему брату Друзу возможность покрыть себя славой, так как при отсутствии в то время других врагов он только в Германии может получить императорский титул и лавровый венок. И Германик не стал дальше медлить, хотя ему было ясно, что все это вымышленные предлоги и что его желают лишить уже добытой им славы только из зависти».{306}

Последнее замечание Тацита никак нельзя признать справедливым. Во-первых, у Тиберия были действительные и серьезные причины для прекращения войны. Военная кампания Германика в зарейнских землях завершилась очевидным провалом. Победные реляции, конечно, хороши были для простых римлян, император же не мог не понимать горьких реалий трехлетней войны; во-вторых, никаких поводов для какой-либо зависти у Тиберия в отношении Германика не было, и быть не могло. Чему, собственно, было завидовать? Откровенному поражению в походе 15 г. и бездумно организованному возвращению легионов, когда одни из них угодили в германскую засаду, а другие понесли потери от разбушевавшейся в равноденствие стихии, каковое природное явление было римлянам уже знакомо? Да и в 16 г. больших успехов достигнуто не было. Полководческие достижения Тиберия и Германика просто несопоставимы, как, очевидно, и их военные таланты. Племянник во всех отношениях уступал дяде. И уж если говорить о зависти, то, как раз Германик мог и должен был завидовать победам Тиберия в его бесчисленных походах. И зависть эта была безнадежной. Потому справедливо было сказать, что Тацит, сообщая о причинах возвращением Тиберием Германика в Рим, совершенно изменил собственному историческому девизу: «Sine ira et studio» — «Без гнева и пристрастия». Крайне пристрастен он в оценке взаимоотношений Тиберия и Германика, возведя напраслину на одного и приписывая лишние заслуги и достоинства другому.

Нельзя не отметить достаточно злой язвительности Тиберия по поводу неустанной воинственности Германика. Из-за нее бедняге Друзу негде добыть себе императорский титул и лавровый венок триумфатора. Ведь по всем иным рубежам Римской империи царил мир. Вот только на Рейне неугомонный Германик гонит свои легионы на войну. Наконец, Тиберий жестко завершил свое послание совершенно убийственным для самолюбия Германика согласием предложить войну в Германии при условии сдачи им командования Друзу, дабы тот и императором стал, и триумфа удостоился.

После этого послания принцепса Германик послушно отбыл в Рим и стал готовиться к давно уже пожалованному триумфу. Очередная война римлян с германцами завершилась на тех же рубежах, с каких и начиналась.

Если оценивать итоги зарейнских походов Германика, то сразу же бросается в глаза несоответствие поставленных целей и достигнутых результатов. Надпись, оставленная Германиком в завершение кампании 16 г., недвусмысленно говорила об истинной цели войны: восстановлении римской власти между Рейном и Эльбой. Цель не достигнута. Германик прекрасно понимает это и выпрашивает у Тиберия еще год войны, надеясь добиться желаемого. Ведь если в войне поставленная цель не достигнута — война однозначно завершилась неудачей. К этому нельзя не добавить большие потери в людях, денежные затраты.{307} Справедливым должно признать и суждение о провале военной кампании Германика: «Провал военной кампании в Германии был провалом военной теории римской армии: поразительно, что эти кампании, столь тщательно и четко спланированные, столь успешно проведенные, были и неудачными, в то время как кампании Цезаря в Галлии, хотя и были дилетантской импровизацией, достигли своей цели. Причины, тем не менее, не столь таинственные. Покорение Галлии было оплачено самими участниками и принесло в дальнейшем большую выгоду. Германская кампания оплачивалась из источников имперской казны».{308}

Действительно, войны римлян в Германии не походили на иные завоевания римлян. Цезарь, покоряя Галлию, питал войну из военной же добычи. Между Рейном и Эльбой это было невозможно. Не та добыча… Другие дорогостоящие завоевания, что в Испании, что на Востоке, окупались очень быстро огромными доходами с вновь присоединенных земель, не говоря уже о колоссальной добыче во время самих завоеваний. Германия здесь оказывалась чисто убыточной. А ведь «ни Август, ни Тиберий не были людьми, которые допустили бы утечки из казны без всякой надежды на возврат средств. Неудивительно потому, что при первой же возможности проект покорения севера был отложен и никогда не возобновлялся».{309}

Едва ли стоит здесь говорить о личностном факторе. Конечно, Галлию покорял гениальный Гай Юлий Цезарь, но ведь и ему поход за Рейн и высадка в Британии особых успехов не принесли. Тиберий, конечно же, не божественный Юлий. Но и он, если «человек не гениальный, но прекрасный полководец».{310} Именно как прекрасный полководец и принял Тиберий верное решение прекратить походы за Рейн. Дело было не только в малоуспешных кампаниях Германика, не только в больших расходах и очевидных убытках, хотя эти факты весьма существенны. Главное — явная бесперспективность дальнейших попыток передвижения границы за Рейн к Океану и Альбису. В конце-концов Тиберий последовал тому, что завещал Август.

26 мая 17 г. Юлий Цезарь Германик «справил триумф над херусками, хаттами, ангривариями и другими народами, какие только ни обитают до реки Альбис».{311} Это был официальный конец войны, не принесший за собой славы римскому оружию, зато подаривший высочайшие и во многом незаслуженные награды главнокомандующему рейнскими легионами.

Ближайшие годы полностью показали правоту Тиберия, повелевшего Германику прекратить военные действия. Между германскими вождями вспыхнули жестокие раздоры, приведшие к кровавой междоусобице, решительно отвлекшей варваров от мысли совершить вторжение в римские пределы. Римская угроза объединяла многие германские племена. Когда же из-за Рейна явно не ожидалось новых нападений, старинная вражда вождей и племен вновь выплеснулась наружу. Столкнулись между собой два главных вождя германцев: Арминий и Маробод. Свевы, чьим правителем был Маробод, немедленно попросили помощи у римлян против херусков Арминия. Тиберий не мог не воспользоваться этой просьбой. В Иллирию, пограничную на севере с царством Маробода, отправили сына императора Друза. «Это было сделано для того, чтобы он освоился с военною службой и снискал расположение войска; Тиберий считал, что молодого человека разумнее держать в лагере, вдали от соблазнов столичной роскоши, а вместе с тем, что и сам он обеспечит себе большую безопасность, если легионы будут распределены между обоими его сыновьями».{312}

Друз должен был внимательно наблюдать за германской междоусобицей, демонстрировать стремление к ее пресечению, но ни в коем случае не доводить дело до прямого вмешательства римских легионов.

Тем временем Арминий усилил свое войско изменившими Ма-рободу семнонами и лангобардами, но при этом часть его собственных воинов во главе с его дядюшкой Ингвиомером перешла на сторону царя. Очередная измена дяди не принесла жестокого урона херускам. Больше вреда Арминию он принес как союзник, когда бестолковым своим вмешательством не дал истребить легионы Цецины. В решающем бою силы херусков, ведомые победителем Вара, взяли верх. Напрасно Маробод хвалился, что он выдержал натиск двенадцати легионов самого Тиберия. Натиск-то ведь не случился. Грандиозное восстание в Иллирике тогда вынудило Тиберия отложить так хорошо задуманный и близкий к осуществлению разгром царства Маробода.

В поражении царя свевов, который из-за перебежчиков лишился почти всего своего войска,{313} не могло не сыграть своей роли то важнейшее обстоятельство, что в глазах множества германцев Арминий был символом их свободы, погубителем легионов захватчиков-римлян. Маробод же ничем подобным похвалиться не мог.

После поражения Маробод попытался заручиться поддержкой римлян, надеясь, что Тиберий не преминет помочь врагу Арминия, но принцепс, приняв послов германского царя, жестко ответил, «что он не вправе призывать римское войско для борьбы против херусков, так как ничем не помог в свое время римлянам, сразившимся с тем же врагом».{314} Маробод был вынужден отступить в земли маркоманов.

Такие события происходили в Германии в 17 г., когда Германик праздновал свой триумф.

Два года спустя дела Маробода стали совсем уж плохи. В 19 г. объявился некогда пострадавший от власти Маробода знатный го-тон по имени Катуальда. О его происхождении есть предположение, что он был готом из Вистулы в Ютландии, а его имя, видимо, звучало там как Кедвал. Имя это в раннесредневековой Англии встречалось в королевской семье Уэссекса.{315} Для своего мщения Катуальда избрал время, когда ненавистный ему Маробод оказался в бедственных обстоятельствах, что обеспечило ему полный успех.

Как сообщает Тацит, «с сильным отрядом он вторгается в пределы маркоманов и, соблазнив подкупом их вождей, вступает с ними в союз, после чего врывается в столицу царя (Маробода. — И. К.) и расположенное вокруг нее укрепление. Тут были обнаружены захваченная свебами в давние времена добыча, а также маркитаны и купцы из наших провинций, которых — каждого из своего края — занесли во вражескую страну свободы торговли, жажда наживы и, наконец, забвение родины».{316}

Романизация варваров под мирным влиянием римской цивилизации шла уже с немалым успехом. Здесь же Тацит сообщает нам, пожалуй, первый пример «варваризации римлян». Расцвет этого процесса придется уже на эпоху заката Римской империи.

Маробод, покинутый всеми, вынужден был просить убежища у римлян. Переправившись за Дунай и прибыв в римскую провинцию Норик, он обратился с письмом к Тиберию. Тиберий явил великодушие. Маробода поселили в Равенне, где он прожил еще восемнадцать лет. Утешением для него могло послужить то обстоятельство, что торжество Катуальды оказалось недолгим. Вождь племени гермундуров Вибилий разгромил обидчика Маробода и грозный недавно Катуальда принужден был подобно врагу своему просить убежища у римлян. Тиберий вновь явил великодушие, и Катуальда обрел приют до конца дней своих в городе Форум Юлия в провинции Нарбоннская Галлия (совр. Южная Франция).

Судьба доблестного Арминия оказалась куда более печальной. Роковым для него стал также 19-ый год, когда Маробод из царя превратился в изгнанника. Блистательный полководец, сокрушитель римских легионов в Тевтобургском лесу, первый в истории, кому удалось заставить Рим уйти из уже обретенной провинции, вернув рубежи с Эльбы на Рейн, был не понят своими же соотечественниками. К примеру, вождь хаттов Адгандестрий направил в Рим письмо, в котором предлагал умертвить Арминия, если римляне пришлют ему яд для осуществления этого убийства. Случай этот немедленно напомнил римлянам знаменитую историю уже почти трехсотлетней давности. Когда царь Эпира Пирр одержал над римлянами две нелегкие победы при Гераклее (280 г. до Р.Х.) и Аускуле (279 г. до Р.Х.) и мог грозить Риму новыми бедами, в лагерь римского консула Гая Фабриция явился человек с письмом от одного из приближенных царя.{317} В письме этот человек, по одним сведениям Никий, по другим Тимохар из Амбракии, врач, застольник и друг царя, предложил за деньги отравить Пирра.{318} Римляне возмутились низостью царского приближенного и вскоре Пирр получил следующее послание от римских консулов: «Консул Гай Фабриций и Квинт Эмилий приветствует царя Пирра. Кажется нам, что ты не умеешь отличать врагов от друзей. Прочти посланное нами письмо и узнай, что с людьми честными и справедливыми ты ведешь войну, а бесчестным и негодным доверяешь. Мы же предупреждаем тебя не из расположения к тебе, но чтобы твоя гибель не навлекла на нее клевету, чтобы не пошли толки, будто мы победили в войне хитростью, не сумев победить доблестью».{319}

Тиберий дал Адганстерию достойный ответ, указав, что римский народ отмщает врагам, не прибегая к обману, и не тайными средствами, но открыто и силой оружия. Ответом этим Тиберий сравнялся с консулами Фабрицием и Эмилием, бывшими для римлян образцом воинского благородства, что подчеркнул и Публий Корнелий Тацит.{320}

Избежав предательского отравления, Арминий не избежал предательского удара меча. Вождь херусков пал от коварства своих же приближенных. Тацит в своих «Анналах» отдал должное прославленному врагу Рима: «Это был, бесспорно, освободитель Германии, который выступил против римского народа не в пору его младенчества, как другие цари и вожди, но в пору высшего расцвета его могущества, и хотя терпел поражения, но не был побежден в войне. Тридцать семь лет прожил, двенадцать держал в своих руках власть».{321}