Глава II. СЛУЖЕНИЕ МАРСУ И БЕЛЛОНЕ

Глава II.

СЛУЖЕНИЕ МАРСУ И БЕЛЛОНЕ

Поход, который Август поручил Тиберию, был делом особой важности для Римской империи. Легионам предстояло выдвинуться к парфянской границе в Армению. Здесь у Рима было самое грозное соседство со времен Пунических войн. Парфянское царство, возникшее на огромной территории от Евфрата до Окса (Аму-Дарьи), от Кавказа до Гиндукуша, от Каспия до Персидского залива, стало великой державой Востока, утвердившейся на развалинах эллинистических царств. Собственно, Рим с запада, а Парфия с востока поглотили эллинистический мир. Царства, ставшие наследниками великой державы Александра Македонского, исчезли с лица земли. Исчезли бесследно политически, но оставив колоссальное культурное наследство победителям. Не будем лишний раз говорить о воздействии греческой цивилизации на римлян, но и парфяне очень многое восприняли из эллинского наследия. Парфянская знать охотно усваивала культуру эллинизма. Верхи парфянского общества свободно владели греческим языком. Царские дворцы, дома знатных и богатых людей, площади и улицы городов Парфии украшали греческие скульптуры, мозаики, фрески. Да и строились дома по греческому образцу. Парфян отличала веротерпимость и потому рядом с храмами восточных божеств стояли храмы богов греческих. Олимпийские боги чувствовали себя прекрасно и в Месопотамии, и на Иранском нагорье. В городах продолжали работу греческие театры, и местное население с охотой посещало трагедии Софокла, Эсхила, Эврипида. Знание греческой поэзии было делом обычным в среде образованных парфян. Можно уверенно сказать, что в немалой степени Парфия стала своего рода воплощением заветной мечты Александра Великого о слиянии цивилизаций эллинского Запада и иранского Востока. Парфию, конечно, нельзя назвать эллинистическим государством, поскольку правящей силой в ней были не потомки греко-македонских завоевателей, но иранцы-парфяне, никогда при всей своей любви к греческой культуре о корнях своих не забывавшие. Но вслед за видным отечественным антиковедом А.Г. Бокщаниным, следует употребить термин «эллинизированное государство».^{44}

В сфере военной, однако, парфяне отдавали предпочтение традиционной военной тактике иранских кочевых народов, замечательно умело используя преимущества больших масс конницы и искусство всадников в метании стрел из луков. Римляне с таким методом ведения войны до прямого столкновения с парфянами знакомы не были. Это и привело к трагическим последствиям для них в первой римско-парфянской войне.

В 53 г. до Р.Х. Рим впервые решил испытать себя в войне с новым восточным соседом. Таковым Парфия стала для него совсем недавно. В 64 г. до Р.Х. после знаменитого восточного похода Гнея Помпея Великого последние обломки некогда могучего эллинистического Сирийского царства Селевкидов вошли в состав Римской республики. Восточной границей Рима впервые стали берега реки Евфрат. А на восточном евфратском берегу уже простирались владения Парфянского царства. В это время парфянской державе уже было более двух столетий. Возникла Парфия как самостоятельное государство в самой середине III в. до Р.Х. на далекой окраине могущественной в те времена державы Селевкидов, простиравшейся от западных областей Малой Азии до Индии. Несколько десятилетий Селевкиды владели землями Бактрии и Согдианы в Средней Азии вплоть до берегов Яксарта (Сыр-Дарьи). Но вот в 255 г. до Р.Х. греческий полководец Диодот сам стал царем и основал Греко-Бактрийское царство, куда и вошли земли Бактрии и Согдианы. Греческий наместник небольшой области Парфия между Каспийским морем и Копет-Дагом на западе современной Туркмении также попытался стать независимым правителем, но потерпел неудачу и погиб. Его победитель, вождь кочевников-парфян Аршак, стал первым царем независимой Парфии. Основанная им династия Аршакидов правила парфянским царством около 475 лет вплоть до 224 г., когда на смену ей пришла персидская династия Сасанидов, возглавившая в Иране могучую Новоперсидскую державу. Постепенно парфяне отвоевали у Сирийского царства весь Иран и Месопотамию. И вот, наконец, их западные рубежи соприкоснулись с римскими владениями. Столкновение двух могучих государств было неизбежным.

Первый поход римлян против парфян возглавил знаменитый Марк Лициний Красе. Он прославился своим невиданным богатством, подавлением восстания Спартака и более всего тройственным союзом — триумвиратом с Гаем Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем Великим. В союзе этом, как известно, многие в Риме прозревали конец республики…

Поход против парфян принес Марку Крассу не славу, но погибель. Парфяне образцово использовали свое преимущество в коннице и лучном бое, заманив римлян на голую равнину близ города Карры в Северной Месопотамии. Здесь римляне были совершенно беспомощны против подвижной парфянской конницы и тысячами гибли от метких парфянских стрел. Понимая безнадежность положения, Красе согласился на переговоры, во время которых был предательски убит. Захваченные знамена разгромленных римских легионов и голову их злосчастного полководца победители торжественно доставили в город Селевкию, бывший тогда столицей Пар-фии. Здесь при дворе царя Орода отмечалась помолвка его сына Пакора с армянской царевной. Для царя и его гостей было дано театральное представление — «Вакханки» Еврипида. По сюжету этой трагедии бог Дионис жестоко расправлялся со своим врагом царем Фив Пенфеем. Введенные божеством в состояние священного исступления вакханки во главе с матерью Панфея Агавой, приняв царя за дикого зверя, разорвали его на части. Голову они несли как славный охотничий трофей. Голова Красса была доставлена в парадный зал царского дворца как раз в кульминационный момент исполнения трагедии. Актер по имени Ясон из Тралл находчиво схватил кровавый трофей и восторженно продекламировал строки Еврипида:

«Только что срезанный плющ —

Нашей охоты добычу счастливую —

С гор несем мы в чертог.

Всем присутствующим это доставило наслаждение. А когда он дошел до стихов, где хор и Агава поют, чередуясь друг с другом:

Кем же убит он?

Мой это подвиг!»^{45}

тогда парфянин, убивший Красса, по имени Эксатр выхватил у актера голову в знак того, что он и есть тот, кто свершил сей подвиг.

Знамена римских легионов были установлены в храмах парфянской столицы. Большего унижения Рим еще не знал.

Пятнадцать лет спустя уже новый триумвир из Второго Триумвирата Марк Антоний попытался взять реванш у Парфии и отомстить за неслыханный позор поражения Красса. На сей раз война шла с переменным успехом. Сначала один из военачальников Антония Вентидий сумел разгромить парфянское войско того самого царевича Пакора, чью помолвку отметили парфяне участием головы Красса в «Вакханках». Пакор погиб в бою и римляне решили, что «полностью отомстили за гибель Красса и снова загнали парфян, потерпевших подряд три тяжелых поражения, в пределы Мидии и Месопотамии.^{46} Полководец Вентидий был удостоен триумфа за победу над парфянами. Следующий «парфянский триумф» довелось уже справлять императору Марку Аврелию два с лишним столетия спустя…

Вдохновленный первым успехом Марк Антоний двинул на парфян стотысячное войско, но на сей раз военное счастье стало быстро изменять римлянам. У города Фрааты парфяне взяли в кольцо и полностью перебили десять тысяч римлян.

Дальнейшие боевые действия не принесли решительного успеха ни одной из сторон. Обнаружив, что потери весьма велики — войско Антония потеряло двадцать тысяч пехотинцев и около четырех тысяч всадников, — триумвир счел за благо войну прекратить и вернуться обратно. Возвращение стоило армии Антония гибели еще восьми тысяч солдат.

Главная цель похода — возвращение утраченных римских знамен, полноценный реванш за разгром Красса — достигнута не была.

Для Августа неудача Антония не была неудачей политического соперника. Тень падала на славу римского оружия. Потому как единодержавный правитель Римской империи он не мог забыть ни о разгроме Красса, ни о несостоявшемся реванше Антония. Значки римских легионов в парфянских храмах! Этот позор Рим не мог терпеть, и возвращение их стало теперь задачей Тиберия, во главе войска шедшего на восток к роковой для римлян парфянской границе.

Перед пасынком Августа стояла немаловажная задача. Помимо возвращения римских знамен, столь бесславно утраченных Марком Крассом и частично Антонием, должно было добиться утверждения на царском престоле Армении союзника римлян Тиграна. Борьба за влияние в Армении столетиями будет составлять суть противостояния Парфии и Рима. Чей ставленник на армянском троне — тот и господствует в этой горной стране. После неудач позднереспубликанской поры римляне вплоть до императора Траяна в 115-117 гг. не ставили перед собой здесь глобальных целей. Парфия, осознавая мощь Рима и не переоценивая своих побед, не претендовала на новые владения на Западе. Граница по Евфрату ее полностью устраивала. Вот только свое влияние она была не прочь распространить на Армению. Тут-то и сталкивались интересы двух держав, Запада и Востока.

Первый самостоятельный военный поход Тиберия обернулся блестяще проведенной и эффективно подкрепленной дипломатическим искусством военной демонстрацией. Появление на рубежах Армении большого римского войска стало, должно быть, неожиданностью для парфян. Ни внешняя, ни внутренняя обстановка не способствовали решимости Парфии начинать в то время большую войну с Римом. Тем более что римские претензии не шли дальше утверждения на престоле Армении Тиграна, сына Артавадза, что, в целом, не являлось серьезной угрозой безопасности Парфии. На ее владения, это было очевидно, римское войско во главе с молодым полководцем покушаться не собиралось. Этим, думается, объясняется покладистость парфян, принесшая Тиберию первую настоящую славу. По описанию Светония, «он возглавил поход римских войск на Восток, вернул армянское царство Тиграну и в своем лагере перед трибуной военачальника возложил на него диадему».^{47} Более того, Тиберию удалось уговорить парфян вернуть знамена, отбитые ими у Марка Красса. Их он также торжественно принял в своем лагере.

Веллей Патеркул в свойственной ему манере восторженно описал действия Тиберия на Востоке: «…отправленный отчимом вместе с войском для проверки и устройства провинций на Востоке, он своими действиями явил образец исключительной доблести. Вступив с легионами в Армению, он подчинил ее власти римского народа, поручил Артавадзу (ошибка Патеркула, царем стал Тигран. — И.К.) его царство… и даже парфянский царь, напуганный славой столь великого имени, отдал своих детей заложниками Цезарю (Августу. — И.К.)».^{48}

Сам Август так запечатлел действия Тиберия в описании своих деяний: «Имея возможность превратить в провинцию великую Армению после убийства царя Артакса, я по примеру наших предков предпочел передать ее через посредство Тиберия Нерона, который был тогда моим пасынком, царю Тиграну, сыну царя Артавадза и внуку царя Тиграна»^{49} Заслугу же возвращения римских знамен Август однозначно приписал самому себе, не упомянув о роли в этом важнейшим для римского престижа деле Тиберия: «Парфян я вынудил вернуть мне военные снаряжения и знамена трех римских войск и обратиться к римскому народу с мольбой о дружбе. Эти знамена я сложил в помещении, находящемся в храме Марса Мстителя».^{50}

Конечно, «страх» царя Парфии перед Тиберием и Августом сильно преувеличены и Патеркулом, и самим владыкой Рима. Парфия избежала войны, не понеся никаких действительных потерь, ибо и Арменией она по-настоящему не владела, да и ценность римских трофеев была уже мало актуальна. Тем более, что парфяне вправе были ожидать непродолжительность царствования в Армении римского ставленника. Что, собственно, и произошло. Свидетельствует Тацит: «Цезарь (Август. — И.К.) дал армянам Тиграна, которого возвел на престол Тиберий Нерон. Но ни царствование Тиграна, ни царствование его детей, соединившихся по чужеземному обычаю в браке и правивших сообща, не были длительными».^{51}

Это уже случится позднее и никак прямо не будет связано с миссией Тиберия на Восток. А пока что пасынок Августа, достойный потомок великого рода Клавдиев, не посрамил, а даже приумножил военную и государственную славу предков. Важно было то, что, если ранее столкновения римлян с парфянами приносили им жестокие кровопролития, мало славы и явно больше потерь и убытков, то здесь налицо была явная удача. И удача-то бескровная. «Он вернулся домой, не проводя ни одного сражения и не пролив ни капли крови» — писал один из биографов Тиберия.^{52}

Август оценил заслуги Тиберия в восточном походе. Теперь пасынку он доверил важную должность наместника в Галлии. Это было знаковое назначение. Та Галлия, которая была вверена управлению Тиберия, традиционно именовалась римлянами «Косматой Галлией». Всего в римской державе было три области, носившие имя Галлии. Была Цизальпинская Галлия, охватывавшая равнинный север Италии. Там издревле проживали кельтские племена, которых римляне называли галлами. Именно одно из этих галльских племен в 390 г. до Р.Х. на время даже захватило Рим, кроме укрепленного Капитолия. Во второй половине следующего столетия римляне не только успешно отразили нападения галлов на свои владения, но, перейдя в наступление в 222 г. до Р.Х., покорили всю цизальпийскую Галлию. Северными рубежами Италии стали Альпийские горы. В ходе Пунических войн римляне захватывают новые провинции в Испании. Дабы соединить вновь завоеванные земли с Италией, римляне в 120 г. до Р.Х. завоевывают населенную галлами территорию между Пирнеями и Альпами, где создают провинцию Нарбоннская Галлия. Основная же Галлия, простиравшаяся до Рейна и Риму непокорная, получила название «Косматая Галлия». Она была завоевана в пятидесятые годы I в. до Р.Х. великим Гаем Юлием Цезарем в результате долгой, жестокой и кровопролитной войны.

Как недавно завоеванная провинция Косматая Галлия не была спокойным местом, и свое назначение Тиберий никак не мог воспринимать в качестве синекуры. Доверие управлять такой непростой территорией означало, что Август высоко ценит способности пасынка и в военном, и в гражданском деле. Вот потому Тиберий «около года управлял Косматой Галлией, неспокойной из-за раздоров вождей и набегов варваров».^{53}

Скорее всего, Тиберий справился с порученным делом. После Востока ему теперь пришлось осваиваться на Западе. Таким образом, он на практике усваивал особенности римской политики ведения военных действий и управления в столь непохожих землях необъятной империи. Сначала Кантабрия, потом Армения, наконец Косматая Галлия… На северо-западе Испании — война, на Востоке — военная демонстрация и дипломатия, в Галлии — управление мятежной, неспокойной провинцией, где приходилось еще и отражать набеги варваров. С ними Тиберию предстояло «познакомиться» как никому другому из римских военачальников.

Хотя Август и закрыл торжественно двери храма Януса в знак наступления мира, но действительность римская оставалась безнадежно далекой от мирной идиллии. Войны продолжались. Вскоре после славного триумфа, в котором участвовал и наш герой, военные действия идут на Балканах. Там многолетнюю войну с фракийскими племенами ведет Марк Лициний Красе. Вспыхивает и Кантабрийская война, затягивающаяся на несколько лет, приходится в те же годы усмирять мятежные альпийские племена салассов. Альпы и земли, прилегающие к ним с востока и северо-востока, становятся новым театром военных действий, где Тиберию суждено вести войну как самостоятельному полководцу. В 15 г. до Р.Х. Август поручает пасынку завоевание земель ретов и венделиков. Как сообщает Веллей Патеркул, Август «решил испытать его бременем отнюдь не легкой войны».^{54} В этой войне Тиберию был назначен помощником его младший брат Децим Клавдий Нерон. Децим получил также прозвище Друз в память об усыновлении своего деда Ливием Друзом. В истории его обычно и именуют Друзом. Он в военном искусстве оказался достоин старшего брата. Несомненно, Тиберий, брата горячо любивший, был для него и наставником в деле войны, коим сам уже овладел и совсем неплохо.

Братья четко разделили ответственность за ведением военных операций, обеспечив умелое взаимодействие.

«И вот они, разделив ответственность за операции, напали на ретов и винделиков. Проводя осаду многочисленных городов и крепостей, упорно сражались в открытом бою, скорее с опасностями, чем с потерями для римского войска, они укротили, пролив потоки крови, многочисленные народы, защищенные непроходимой местностью, и жестокие до свирепости».^{55}

Завоевание этих земель имело большое значение для империи. Теперь владения Рима достигли верхнего Дуная, и стало возможным сообщение с Галлией и легионами, стоявшими на рейнской границе, в обход Альп по равнинным и предгорным дорогам. Это заметно укрепляло позиции римлян в тревожном регионе. А в том, что здесь опаснейшая граница, сомневаться не приходилось. Как раз в 16 г. до Р.Х. римский военачальник Лоллий потерпел жесткое поражение от германцев, и варварам удалось захватить значки V легиона римской империи.^{56} Потери, правда, не были чрезмерными, германцам не удалось развить успех. По справедливому замечанию Светонию, эта неудача принесла римлянам больше позора, нежели урона».^{57}

Спустя четыре года сикамбры, разбившие Лоллия, вновь напали на римские владения. И вот теперь на Рейн был отправлен Децим Клавдий Нерон Друз с поручением не только отбить вторжение варваров, но и перейти Рейн, перенеся тяжесть войны на территорию противника. Младшему брату Тиберия предстояло идти по стопам великого Юлия Цезаря, первым из римлян перешедшему Рейн со своими легионами. Но если Цезарь своими зарейнскими экспедициями стремился лишь нагнать страху на варваров и отбить у них охоту нападать на вновь завоеванные римлянами галльские земли, то Друзу предстояло большее: он должен был перенести рубежи империи за Рейн и подчинить воинственные племена германцев римской власти.

Здесь боевые пути братьев разошлись. Тиберий был направлен в земли Придунайские, где шла уже жестокая война римлян с племенами бревков и далматов, населявших Паннонию, область в среднем Подунавье.

В 13 г. до Р.Х. в самом начале войны в Паннонии Тиберий впервые получает консульское звание. До этого перед войной с ретами и винделиками он стал в 16 г. до Р.Х. претором. Таким образом он последовательно продвигался по высшей служебной лестнице Рима, но не слишком быстро. Ведь квестором он стал еще в 27 г. до Р.Х. Очевидно, что должности его росли с ростом поставленных перед ним задач. Война в Паннонии была не из легких и длилась с 13 по 9 г. до Р.Х., принеся Тиберию полный успех. На сей раз римские рубежи прочно приблизились к Дунаю. А с учетом того, что еще ранее в 28 г. до Р.Х. римляне разгромили в Нижнем Подунавье народ мезов и организовали провинцию Мезия в 15 г. до Р.Х., то весь Дунай от истоков до устья стал рубежной рекой Римской империи. Большая часть этого важнейшего рубежа была обретена благодаря военным заслугам Тиберия. Август, разумеется, все достижения пасынка отнес на свой счет, Тиберия, правда, не позабыв упомянуть: «Племена паннонцев, до которых, пока я не стал первоприсутствующим римского народа, римское войско никогда не доходило, побежденные Тиберием Нероном, который тогда был моим пасынком и легатом, власти римского народа я подчинил и придвинул иллирийские пределы до берегов реки Данувия (Дуная. — И.К.)».^{58}

В этой войне Тиберию пришлось принять верховное командование в Паннонии в 12 г. до Р.Х. после смерти Марка Випсания Агриппы, самого верного и достойного соратника Августа. Тиберий теперь пришел на место Агриппы как главный полководец Августа. Для Тиберия это была еще и родственная потеря, ибо он был женат на Випсании — дочери Марка Випсания Агриппы. Она родилась в первом его браке и происходила из известной римской семьи: была внучкой самого близкого друга Цицерона Тита Помпония Аттика. Письма к Аттику составлют немалую и замечательную яркую часть огромного литературного наследия великого оратора, политика и мыслителя.

Уход из жизни Марка Випсания Агриппы имел для Тиберия самые неожиданные последствия в личной жизни. И если в делах военных он готов был заменить славного соратника Августа и заменил наидостоинешим образом, то перемены семейные стали для него громом среди ясного неба и ни малейшего удовольствия не доставили. Совсем даже наоборот.

Здесь должно сделать экскурс в семейную жизнь самого Августа и его близких, поскольку роковые перемены в личной жизни Тиберия напрямую с ее особенностями связаны.

Мы помним, как причудливо складывалась семейная жизнь молодого Октавиана. Брак с Ливией, однако, положил конец исканиям семейного счастья молодого наследника великого Цезаря. Он, безусловно, был заключен по любви и длился 52 года до самой смерти Августа. Даже последние слова его на смертном одре были обращены к Ливии… Но брак этот не дал Августу того, что для правителя империи было бы самым желательным и настоятельно необходимым чисто политически: наследника. Детей у Августа и Ливии не появилось. Младший брат Тиберия Клавдия Нерона родился спустя три месяца после женитьбы Августа на Ливии. Появление его на свет дало повод злым языкам в Риме изгаляться на тему «чудесного рождения» младенца спустя три месяца после свадьбы. Единственным ребенком Августа была дочь Юлия, родившаяся в его браке со Скрибонией. Отсюда понятно особое внимание Августа к мужскому потомству своих ближайших родственников, следствием чего и стало участие в его тройном триумфе, как племянника Марцелла, сына сестры Августа Октавии от первого брака, так и пасынка Тиберия, старшего сына горячо любимой жены Ливии.

Еще за год до триумфа, утвердившись в Египте после победы над Антонием и Клеопатрой, Октавиан позаботился об уменьшении числа возможных соискателей высшей власти в Риме и мстителей за побежденного отца. Так по его приказу был убит Цезарион, сын Клеопатры и Цезаря. Сын таких великих родителей по определению мог стать опаснейшим соперником Октавиана и как сын Цезаря, да еще и царской крови, действительным претендентом на власть в Риме. Казнен был также Антулл, старший сын Марка Антония и Фульвии. В нем Октавиан прозревал грядущего мстителя за отца. Но вот всех остальных детей Антония — и от Фульвии, и от Клеопатры — взяла в свой дом добродетельная Октавия, не державшая зла на Марка Антония за их несчастливый брак, по политическим соображениям заключенный. Сам же Октавиан относился к ним хорошо, как к своим близким родственникам и позаботился об их благополучной судьбе.^{59} К примеру, второго сына Антония Юла он просто благотворительствовал. В 21 г. до Р.Х. Юл стал супругом племянницы Августа Марцеллы, в 13 г. до Р.Х. стал претором, а в 10 г. до Р.Х. — консулом. Веллей Патеркул с восхищением пишет о великодушии Августа, ибо он «не только даровал Юлу неприкосновенность, но и почтил жреческой должностью, претурой, консулатом, а вследствие женитьбы на дочери своей сестры принял в число близких родственников».^{60}

Не имея своего наследника мужского пола, Август, естественно, должен был уделить все внимание мужскому потомству своей сестры. Марцелл, сопровождавший вместе с Тиберием триумфальную колесницу победоносного Октавиана, был через несколько лет (в 25 г. до Р.Х.) усыновлен владыкой Рима. Тогда же Марк Клавдий Марцелл, сын Октавии и Гая Клавдия Марцелла, был объявлен официальным наследником Августа. Дабы укрепить родственные связи в семье, восемнадцатилетнему Марцеллу было велено жениться на четырнадцатилетней дочери Августа Юлии. Понятное дело, такой брак по воле отца-отчима не мог быть счастливым. Но Август, сам после непростых исканий обретший жену по любви, чувствами своих родных не интересовался, а исходил из политической целесообразности, как она ему виделась.

Два года спустя Марцелл внезапно умер, находясь на отдыхе в курортном месте Байях близ Неаполя. Тогда же по Риму немедленно поползли зловещие слухи, в коих поминалось имя Тиберия. Согласно им, Марка Клавдия Марцелла отравила Ливия, дабы открыть своему старшему сыну путь к высшей власти… Не зря ведь они рядом ехали на триумфальной колеснице. Значит, если не Марцелл, то Тиберий, больше некому.

Слухи эти остались бездоказательными и в те времена, потому бессмысленно разбирать их в наши дни. Август, однако, имел свои собственные мысли и планы о грядущем преемнике. В 21 г. до Р.Х. молодую вдову Юлию по его распоряжению взял в жены годившийся ей в отцы Марк Випсаний Агриппа. Августа не остановило то, что Агриппа уже был женат на его же племяннице Марцелле, дочери Октавии. Причем это был второй его брак. Решение Августа в восторг супругов не привело, и только вмешательство Октавии, уговорившую дочь поступиться семейным счастьем ради исполнения воли императора, заставило Марцеллу уступить Агриппу Юлии.

Брак юной Юлии и немолодого Агриппы оказался замечательно плодовитым. За девять лет супружества у них появилось пятеро детей: сыновья Гай, Луций и Агриппа, дочери Юлия и Агриппина. Последний сын уже родился после смерти отца и потому вошел в историю как Агриппа Постум.

Август был счастлив таким браком дочери. Первых сыновей Юлии и Агриппы Гая и Луция он немедленно уже в 17 г. до Р.Х. усыновил, после чего они стали официально именоваться Гай Цезарь и Луций Цезарь. Казалось, вопрос о том, кому суждено будет принять наследие Августа, решен.

Смерть Марка Випсания Агриппы внесла новую сумятицу в большую семью Августа. Двадцатисемилетняя Юлия, находившаяся после рождения пяти детей все еще в расцвете красоты и женской силы, преисполненная пылкими страстями, вовсе не собиралась долго оставаться вдовой. Более того, еще при жизни Агриппы она уже успела влюбиться… в Тиберия! Теперь же, будучи дважды вдовой, она желала вступить в третий брак и на сей раз уже исключительно по любви. Своей любви. Август желанию дочери охотно пошел навстречу. Более того, он здесь нашел поддержку со стороны матери предмета любви дочери, своей любимой жены Ливии. Желания и чувства самого Тиберия ни Юлию, ни Августа, ни Ливию не волновали.

Чем Тиберий, сам того не желая, мог прельстить Юлию? Едва ли дочь Августа, обладавшую весьма похотливой натурой, могли привлечь душевные и интеллектуальные качества сына Ливии. И уж тем более его воинские и государственные заслуги и таланты. Тиберий обладал незаурядной внешностью, ему еще не минуло тридцати лет — между ним и Юлией не было и трех полных лет разницы — вот, пожалуй, те качества, которые бросились в первую очередь в глаза Юлии. Происхождение и уже достигнутое положение его также соответствовали уровню потенциального супруга дочери императора.

Как же выглядел Тиберий в свои лучшие годы? Как сообщает нам Светоний, «телосложения он был дородного и крепкого, росту выше среднего, в плечах и груди широк, в остальном теле статен и строен от головы до пят. Левая рука была ловчее и сильнее правой, а суставы ее так крепки, что он пальцем протыкал свежее цельное яблоко, а щелчком мог поранить голову мальчика и даже юноши. Цвет кожи имел белый, волосы на затылке длинные, закрывающие даже шею, — по-видимому, семейная черта. Лицо красивое, хотя иногда на нем вдруг высыпали прыщи; глаза большие и с удивительной способностью видеть и ночью, и в потемках, но лишь ненадолго и тотчас после сна, а потом их зрение снова притуплялось. Ходил он, наклонив голову, твердо держал шею, с суровым лицом, обычно молча: даже с окружающими разговаривал лишь изредка, медленно, слегка поигрывая пальцами. Все эти неприятные и надменные черты замечал в нем еще Август и не раз пытался оправдать их перед сенатом и народом, уверяя, что в них повинна природа, а не нрав. Здоровьем он отличался превосходным…»^{61}

Кто знает, может, как раз эта внешняя надменность, замкнутость, очевидная загадочность натуры Тиберия и распалили воображение Юлии?

Отметим еще одну важнейшую деталь, дающую многое для понимания характера нашего героя. Тиберий никогда не стремился нравиться окружающим. Он не подстраивался под общий лад, не пытался специально располагать к себе какой-либо приветливостью. Очевидно, он просто был по натуре замкнутым, не склонным к излишней общительности человеком. Такое поведение говорит еще, что немаловажно, об отсутствии склонности к притворству, лицемерию. Тиберий и на войне, в первую очередь, и на гражданской службе показал себя человеком дела. У него не было ярких талантов, но был он, несомненно, человеком способным, толково схватывающим самое главное в том, чем приходилось заниматься. Цену себе он не мог не знать, и потому еще поиск дешевой и ненужной, с его точки зрения, популярности претил ему, что, безусловно, достоинство, а не недостаток. Здесь надо помнить, что для римлян подчеркивание своих заслуг, поиск популярности у окружающих вовсе не выглядели чем-то малодостойным. Такое поведение как раз было нормой. А человек, столь знатного происхождения и высокого положения, как Тиберий, с немалыми заслугами, несмотря на молодые годы, должен был и вести себя соответствующим образом. В итоге скрытность, замкнутость Тиберия, нежелание искать популярности были восприняты как надменность. Черта, что и говорить, для окружающих всегда неприятная. Как тут не вспомнить лермонтовского Печорина: «Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали — и они родились».^{62}

А пока Тиберий был совершенно подавлен обрушившейся на него новостью. Конечно, брак с Юлией приближал его к Августу.^{63}Но вся беда была в том, что он был совершенно счастлив в своем браке с Випсанией Агриппиной. Супруги жили в полном согласии, у них уже был сын, получивший ставшее уже в этой семье традиционное прозвание Друз, Випсания была беременна… И в такое время жесткое повеление, не подчиниться которому Тиберий не мог. Оспорить волю владыки Рима невозможно, и тут еще и супруга его, мать Тиберия заодно с отчимом. Свидетельствует Светоний: «…ему было больно дать ей (Випсании Агриппине. — И. К.) развод и немедленно вступить в брак с Юлией, дочерью Августа. Для него было безмерной душевной мукой: к Агриппине он питал глубокую сердечную привязанность, Юлия же своим нравом была ему противна — он помнил, что еще при первом муже она искала близости с ним, и об этом даже говорили повсюду. Об Агриппине он тосковал и после развода; и когда один только раз случилось ему ее встретить, он проводил ее таким взглядом, долгим и полным слез, что были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза».^{64}

Самым верным средством заставить забыть Тиберия о своей семейной драме была война. Он должен был заменить Марка Випсанию Агриппу во главе легионов, воевавших в Подунавье. Как мы знаем, заменил достойно. Война принесла римлянам новые естественные рубежи — граница по Дунаю от истоков до устья, новые владения, новых многочисленных поданных, что, впрочем, в достаточно скором будущем обернется немалой бедой для империи…

Паннонская победа не принесла Тиберию высшей воинской славы. Триумфа он не удостоился. Август счел достойным вознаграждением победоносному пасынку всего лишь овацию. Полководец, заслуживший овацию, вступил в Рим во главе своих войск не на триумфальной колеснице, но пешком. Используя знаменитый термин М. А. Булгакова, овацию можно назвать «триумфом второй свежести».

Формальным поводом для не присуждения покорителю Паннонии триумфа было то обстоятельство, что войну эту в качестве главнокомандующего римскими легионами в Среднем Подунавье начинал другой полководец, Агриппа. Но ведь было совершенно очевидно: Агриппа только начал войну, все успехи и конечная победа — заслуга исключительно Тиберия. Но уж так захотел Август.

Хотя, конечно, решение об овации принимал сенат римского народа… Patres conscripti — отцы, внесенные в списки, так официально именовались сенаторы — чутко реагировали на каждое пожелание своего принцепса. Возможно, Август как раз и вспомнил о внутреннем непокорстве Тиберия и таким своеобразным решением поставил пасынка на место. Подобные воспитательные меры принимались к Тиберию и в дальнейшем. Потому-то и сокрушался беззаветно преданный Тиберию Веллей Патеркул, что «бесспорно заслужив семь триумфов, он довольствовался только тремя»,^{65} правда, приписав это исключительной умеренности самого Тиберия. Качество такое было Тиберию присуще, но, думается, скорее здесь Август не давал пасынку чрезмерно утвердиться в своем воинском величии.

Понятно дело, Тиберий, став зятем Августа, занял в Риме еще более высокое положение, нежели только пасынок. И здесь Август показал ему, что не должно переоценивать свой новый статус.

Особым вниманием владыка Рима в это время пользовался также младший брат Тиберия Децим Клавдий Нерон Друз. Друз был почти на четыре года моложе брата, подобно ему был человеком незаурядным, но во многом от Тиберия отличался. Он совершенно не был человеком замкнутым, имел множество друзей, замечательно располагал к себе людей. Для него была характерна открытость, совершенно чуждая Тиберию. Это качество, однако, для человека, находящегося во властных верхах и принадлежащего к семье правителя государства, скорее недостаток, нежели достоинство.

Друза действительно любили окружающие, он был популярен в Риме среди народа и здесь явно оказывался впереди старшего брата. Римские историки писали о Дециме Клавдии Нероне Друзе исключительно доброжелательно, подчеркивая его достоинства и совершенно не видя каких-либо его недостатков. Веллей Патеркул писал о Друзе, как о «юноше столь многочисленных, столь великих добродетелей, какие только можно получить от природы или достичь усердием. Трудно сказать, в чем больше он проявил свое дарование, в военном деле или в мирных занятиях, но, бесспорно, очарование и прелесть его характера, а также его отношение к друзьям, которых он, как говорят, ценил наравне с собою, были неподражаемы. Красотою же он приближался к брату».^{66} Особо римлян могли привлекать и гражданские убеждения Друза. «Говорят, он равно любил и воинскую славу, и гражданскую свободу: не раз в победах над врагом он добывал знатнейшую добычу, с великой опасностью гонясь за германскими вождями сквозь гущу боя, и всегда открыто говорил о своем намерении при первой возможности восстановить прежний государственный строй».^{67} Светонию вторит Тацит: «Римский народ чтил память Друза и, считалось, что если бы он завладел властью, то восстановил бы народоправство».^{68} В то же время он был очень любим Августом. «Август…так его любил, что всегда назначал его сонаследником сыновьям, о чем сам однажды заявлял в сенате».^{69} Получается, что Друза ставил Август вровень со своими усыновленными внуками Гаем Цезарем и Луцием Цезарем. Тиберий этого не удостаивался, что, возможно, осложнило отношения между братьями. Светоний сообщает, что, получив от брата письмо, в котором тот предлагал «добиться от Августа восстановления республики»,^{70}Тиберий сообщил об этом Августу. Последствий для Друза не случилось. Август был мудрым человеком и умел ценить в окружающих его людях лучшие их качества. Что до республиканизма Друза, то здесь император мог объяснить его пылким энтузиазмом молодости. В то же время понятна и мотивация Тиберия. Дело не в том, что он хотел очернить брата в глазах принцепса. Надо учитывать особенности римской ментальности. Интерес государства для истинного римлянина должен был быть превыше всех личных и семейных привязанностей. Республиканские настроения члена императорской семьи могли нести потенциальную опасность для политической системы принципата, только-только установленной Августом. На отношениях братьев эпизод сей не отразился.

В том же году, когда Тиберий, заменив умершего Агриппу, возглавил войну за обладание Паннонией, Друз начал боевые действия на Рейне. Война сопровождалась многозначительными священнодействиями. В городе Лугдуне (совр. Лион) у слияния рек Арара и Родана (совр. Рона) был воздвигнут алтарь, посвященный Цезарю Августу. Жрецом при алтаре был Гай Юлий Веркундарий Дубий.^{71} Это был центр культа императора Августа для всей Галлии.

Священнодействия были подкреплены большими строительными действиями. Были построены новые крепости, укреплена рейнская дорога, был проложен канал от Рейна к Северному морю, заливу Зейдерзее. Теперь римляне под командованием Друза намеревались действовать против германцев, как на суше, так и на море.^{72}

Друз выступил против сикамбров, которые вновь в 12 г. до Р.Х. совершили набег на римские владения. Заодно с ними были разгромлены также герменцы-узипеты, покорены фризы и батавы, обитатели областей, прилегавших к Северному морю между Рейном и Везером.^{73}

В следующем году римские легионы широким фронтом вышли к реке Везер, что означало передвижение границы империи на запад от Рейна в глубь Германии. В этих походах римский флот впервые оказался в Северном море: Друз «первым из римских военачальников совершил плавание по Северному океану и прорыл за Рейном каналы для кораблей — огромное сооружение, до сих пор носящее его имя».^{74} Залив Зейдерзее стал первым пространством Северного моря, где появились римские военные корабли. С Атлантикой, правда, они уже были знакомы ранее. В 55 и 54 гг. до Р.Х. Гай Юлий Цезарь пересекал Ламанш и высаживался в Британии. Ранее римские боевые суда ходили только по Средиземному морю.

В 10 г. до Р.Х. Друз воевал с германскими племенами сикамбров и хаттов. Если сначала римляне действовали в северной части Германии, примыкающей к морю, то теперь их наступление шло уже в центральной области вражеской страны. Наибольшие успехи были достигнуты в 9 г. до Р.Х. Легионы Друза переправились через Везер и, продвигаясь на запад, достигли берегов Альбиса (Эльбы) в районе современного Магдебурга. Здесь римлянам удалось победить вновь хаттов, свевов и маркоманов. Германское племя херусков под натиском римских войск вынуждено было отойти за Альбис.

Это был апогей победоносных походов Децима Клавдия Нерона Друза. Младший брат Тиберия в военных талантах оказался достоин старшего брата и подтвердил воинскую славу великого рода Клавдиев Неронов.

«Врага он разгромил во многих битвах, оттеснил в самую дальнюю глушь и лишь тогда оставил свой натиск, когда призрак варварской женщины, выше человеческого роста, на латинском языке запретил победителю двигаться далее».^{75}

Что это был за призрак, кому он привиделся, почему вдруг великанша-германка заговорила на языке Цезаря и Цицерона — Светоний не поясняет. Скорее всего, чудесное явление было измышлено для войска, дабы объяснить причину остановки победоносного похода. Римляне были народом суеверным и подобное объяснение их вполне устроило. На деле, конечно, все объяснялось полководческим благоразумием Друза. Дальнейшее продвижение за Эльбу было слишком рискованным с военной точки зрения. Надо было сначала закрепиться в захваченных областях, что само по себе дело нелегкое.

Август высоко оценил победы Друза. Начав войну претором, он теперь становился консулом. В качестве поощрения в еще незаконченной войне он удостоился овации подобно брату и получил также триумфальные украшения. В ранге консула Друз снова возобновил войну. Теперь легионы брата Тиберия должны были закрепить за Римом земли между Альбисом и Рейном. Они двигались между лесами Тюрингии и горами Гарца. И вот здесь, после перехода через реку Заалле в середине августа 9 г. до Р.Х., произошла трагедия.^{76} Друз упал с лошади и был ею же придавлен. Случился тяжелый перелом ноги. После тридцатидневной болезни Децим Клавдий Нерон Друз скончался. «И вот несправедливость судьбы похитила этого усмирителя большей части Германии, пролившего во многих местах много крови ее народов во время своего консульства, когда ему еще не было тридцати лет».^{77} Друзу в момент гибели было двадцать девять лет. Тиберий, узнав о болезни брата, немедленно из городка Тицина на реке Пад к югу от Медиолана устремился в Германию, но прибыл уже к моменту смерти Друза. Ему оставалось лишь возглавить похоронную процессию, которая должна была пройти не одну сотню миль. Ведь предстояло доставить тело умершего полководца в Рим. Тиберий сопровождал тело брата в столицу империи. Всю долгую дорогу он шел пешком впереди процессии.^{78}

Август, удрученный потерей одаренного пасынка-сонаследника, устроил ему воистину пышные похороны. Собственно, это совпало с общим настроением римского народа. Друз ведь был замечательно популярен: «Тело его несли в Рим знатнейшие горожане муниципиев и колоний, от них его приняли вышедшие им навстречу декурии писцов, и погребено оно было на Марсовом поле. Войско в честь его насыпало курган, вокруг которого каждый год в установленный день солдаты устраивали погребальный бег и перед которым галльские общины устраивали всенародные молебства, а сенат среди многих других почестей постановил воздвигнуть арку с трофеями на Аппиевой дороге и присвоить прозвище «Германик» ему и его потомкам».^{79} «Погребение Друза было совершено в гробнице Гая Юлия Цезаря, и похвальное слово произнес отчим его Цезарь Август, и праху его возданы высочайшие почести».^{80}

В своем похвальном слове о покойном Август «так восхвалял его перед народом, что даже молил богов, чтобы молодые Цезари были во всем ему подобны, и чтобы сам он мог умереть также достойно, как умер Друз. И, не довольствуясь этой похвалою, гробницу его он украсил стихами своего сочинения, а о жизни его написал воспоминания в прозе».^{81}

Такая неподдельная скорбь владыки Римской империи говорит о действительно большой любви отчима к пасынку. Возможно, Август действительно видел в Дециме Клавдие Нероне Друзе своего преемника на Палатине. Такой замечательный человек как Друз мог стать достойным правителем Рима. Нелепый же случай перечеркнул все. Он, однако, как это выяснится спустя несколько лет, открыл дорогу к высшей власти нашему герою.

От брака с Антонией Младшей, дочерью триумвира Марка Антония и сестры Октавиана Октавии, у Друза было трое детей, племянников Тиберия: сыновья Германик и Клавдий и дочь Ливилла. И Клавдию суждено будет, пережив трех императоров, стать владыкой Рима…

Для Тиберия смерть Друза значила еще и новое назначение. Назначение, разумеется боевое. Он сменил брата во главе легионов, сражавшихся в Германии: «Тогда тяжесть этой войны была передана Нерону (Тиберию — И.К.), и он распорядился ею в соответствии со своей доблестью и обычной удачей. Проникнув с победой во все области Германии, без какой-либо убыли для порученного ему войска, — что всегда было главной его заботой, — он окончательно усмирил Германию, почти доведя ее до состояния провинции, обложенной податью. Тогда ему были дарованы второй триумф и второе консульство».^{82}

Так описывает Веллей Патеркул поход Тиберия к берегам Альбиса в 8 г. до Р.Х. Тиберий закрепил успехи Друза, утвердив новую римскую границу. Перенос ее с берегов Рейна на берега Эльбы должен был превратить Германию в римскую провинцию подобно соседней зарейнской Галлии или придунайской Паннонии, самим же Тиберием только что завоеванной. Но не зря Патеркул употребляет осторожное «почти» там, где речь идет об обращении земель между Рейном и Эльбой в обычную римскую провинцию, покорно выплачивающую обычные подати в римскую казну. До успокоения непокорных варваров и превращения их в мирных римских подданных — путь неблизкий… Германцы — народы воинственные и до сих пор никаких завоевателей на своей земле не видывали, никакого внутреннего смирения перед римлянами не испытывали и всегда были готовы к возобновлению сопротивления.

Обратим внимание еще на одну немаловажную деталь, достойным образом характеризующую нашего героя: его главной заботой всегда было сбережение жизни вверенных его командованию солдат. Это замечательная черта настоящего полководца. Веллею Патеркулу самому пришлось сражаться под знаменами Тиберия, он видел его в деле и потому знал то, о чем писал.

Светоний, упоминая об этой войне Тиберия, пишет, что «он захватил сорок тысяч пленных, переселил их в Галлию и отвел им землю возле берега Рейна». За эти победы он удостоился уже полного триумфа и вступил в Рим на колеснице, «а еще до того, по сообщениям некоторых, был награжден триумфальными украшениями — наградой новой, не предоставлявшейся дотоле никому».^{83}

Триумф Тиберия состоялся в 7 г. до Р.Х., а в следующем году Август предоставил Тиберию полномочия народного трибуна сроком на пять лет. Это было чрезвычайно важное назначение.

Трибунская должность в политической системе, созданной Августом, занимала особое, крайне немаловажное место. Она была, по его желанию, естественно, пожизненно предоставлена ему еще в 30 г. до Р.Х. сразу после окончания гражданской войны и фактически обеспечивала ему всю полноту власти.^{84} Трибунская власть традиционно предполагала право накладывать вето на сенатские решения, право защиты римского гражданина от приговора, вынесенного ему магистратом, а также сакральную неприкосновенность личности трибуна.

Конечно, Август прекрасно знал трагическую историю трибуната в последний век Римской республики. Сакральная неприкосновенность не остановила убийц Тиберия Гракха и Ливия Друза. Да и иные трибуны, тот же Клодий, ранее Апулей Сатурнин были скорее отъявленными авантюристами, нежели защитниками прав простого народа. Но, как совершенно справедливо отмечал Г. С. Кнабе, «Потребность народа ощущать себя защищенным от произвола богачей и знати, почти не находя себе удовлетворения в практической жизни, оставалась тем не менее столь мощным регулятором общественного поведения, а отношение к трибунату — тем оселком, на котором проверялась верность правительства традиционным интересам народа, что Август, при всех своих магистратурах и всех своих легионах, не мог себе позволить хотя бы на год остаться без этой опоры».^{85}