Глава III На Кубани
Глава III
На Кубани
С утра 23 февраля мы уже двигались по Кубанскому краю. Встречали нас в станицах хорошо. Кубанцы охотно присоединялись к нам после речей Алексеева и Корнилова. Станичные сборы высказывали свое враждебное отношение к большевикам, среди которых были почти исключительно «иногородние». Край богатый, большие запасы хлеба, много скота и лошадей. Большевизма во всей его прелести кубанцы еще не испытали.
Без боев прошли 23 февраля станицу Плосскую, 24 вошли в станицу Незамаевскую.
В стремлении к Екатеринодару, нашей обетованной земле, мы не задерживались в станицах, как в Донской области. Все уже втянулись в походную жизнь, приспособились ко всем ее неудобствам, кормились хорошо, а удачный бой под Лежанкой сильно поднял бодрость духа и веру в Корнилова. Грязь подсыхала, дни становились теплее. Надежда на хороший конец нашего похода становилась тверже.
Из станицы Незамаевской мы выступили в 10 часов вечера. Это было новостью: до сих пор шли все только днем.
Предстояло по пути к столице Кубани перейти Владикавказскую железную дорогу между двумя важными узлами: станциями Тихорецкой и Сосыки. Обе станции были заняты крупными отрядами большевиков. Между ними часто курсировали броневые поезда. Поэтому нужно было перейти железную дорогу ночью и как можно быстрее.
Все были перед выступлением предупреждены о цели движения: запрещены разговоры, песни, куренье, приняты все возможные меры предосторожности.
Чтобы обмануть бдительность противника, мы двигались сначала на запад, на станицу Павловскую, а потом после короткой остановки в хуторе Упорном круто свернули на юг. Наш обоз в темноте случайно оторвался от общей колонны, подошел почти на три версты к станице Павловской, занятой большевиками, и только счастливая случайность спасла его.
Эта невольная демонстрация сбила с толку большевиков.
Ночью нас никто не трогал.
По пути в одном месте нам пришлось проходить ручей с топкими берегами. Около двух часов драгоценного времени нам пришлось потерять, чтобы сделать настил для провоза пушек и обоза.
Все работали с необычайным усердием: каждый знал, что, если мы до рассвета не перейдем этого гибельного места, утром будет бой в очень невыгодных для нас условиях. Здесь я впервые увидел на работе саперную роту чехо-словаков.
Здоровые, сильные люди усердно работали, изредка перекидываясь словами на своем странном, таком близком по созвучию и вместе с тем чужом, языке. Им помогал командир роты энергичный высокий офицер. Здесь же был их «руководитель» штатский инженер Кроль, горбатый симпатичный человек. В конце нашего похода, уже на Дону, он был убит кем-то, по видимому, с целью грабежа.
Холодная, сырая ночь. После тяжелого похода днем клонит ко сну, но сознание опасности невольно подбадривает всех. Настил кончили. Перекатили несколько повозок по мягкой соломенной плотине среди камыша – прошли благополучно. Наконец потащили пушки. Со страшными усилиями, погружаясь в липкую холодную грязь, молча, без обычного в таких случаях для русского человека крика и гиканья, потянули и их, наших любимиц, могучая поддержка которых в бою всегда давала нам столько уверенности и бодрости…
Быстро, не останавливаясь, шли всю ночь до восхода солнца и сделали около 60 верст. В ясное солнечное утро начали переходить железную дорогу у станицы Новолеушковской.
Смертельно уставшие, но бодрые духом добровольцы весело переходили через полотно железной дороги, смеясь над бессильной яростью красного бронепоезда, который издалека, не имея возможности благодаря взрыву пути подойти ближе, посылал нам частые, но безвредные снаряды. Хуже было на станции, которую раньше заняли корниловцы, прикрывая наш переход. Огонь бронепоезда не давал им покоя. Но несколько метких выстрелов нашей батареи – и он быстро исчез из глаз в выемке за поворотом пути. Это был наш первый переход через железную дорогу.
Втянулись в станицу Старолеушковскую в 10 верстах от железной дороги и, несмотря на близость врага, сделали дневку. Нужно было подтянуться всем частям, отдохнуть, привести все в порядок.
Как был крепок сон наш в этот день и ночь!
Дошли 27 февраля до широко раскинувшейся по степи станицы Ирклеевской. Заночевали и здесь от местных жителей услышали темные слухи, что кубанский атаман и правительство с верными ему казаками уже покинули Екатеринодар, который и занят большевиками. Хотя этим слухам мы и не придали большой веры, но все же они несколько нас встревожили…
Куда же идти тогда, если это правда? О походном атамане генерале Попове уже давно не было сведений. Сзади – темная туча над притихшим Доном; впереди – полная неизвестность. Как утлый корабль, плыли мы по бурному морю…
Но жребий был брошен. Остановка – гибель.
Идем к кубанской столице…
В ясный солнечный день, 1 марта, после полудня подошли мы к станице Березанской. Неожиданно из окопов на широком холме, верстах в двух впереди станицы, наш авангард был встречен с большого расстояния градом пуль. Пришлось остановиться, выслать цепи, подтянуться. Вперед пошли корниловцы и марковцы, наша артиллерия открыла огонь. Я с Партизанским полком был оставлен в резерве. Но большевики боя не приняли. После первых же наших снарядов они бросили окопы и скрылись за холмом, где протекала небольшая степная речка. За ней на подъеме к станице довольно бестолково было построено еще шесть рядов окопов в затылок один за другим. При своем паническом отступлении красные даже не остановились ни у них, ни в станице. На их плечах в нее ворвался генерал Марков.
У Березанской нас впервые встретили с оружием в руках кубанские казаки. Сбитая большевиками с толку, на станичном сборе казачья молодежь вопреки настроениям старых казаков решила вместе с иногородними защищать станицу от «кадет». Сил у них было достаточно, но не было ни толкового руководителя, ни боевого опыта, ни достаточной стойкости. Для нас эта стычка обошлась без потерь убитыми, но известие, что против нас выступают уже казаки-кубанцы, тяжело отразилось на сознании добровольцев…
Вечером снова был станичный сбор, и на нем старики выпороли за большевизм нескольких молодых казаков и баб.
Переночевав в станице Березанской и захватив Офицерским полком почти без боя железнодорожную станцию Выселки, оборонявшуюся крупным отрядом большевиков, мы 2 марта заняли большой хутор Журавский. В этот день чернецовцы имели небольшой бой у хутора Бейсужек (к разъезду Бенедилок).
На Кубани слово «хутор» часто не соответствует представлению о чем-то маленьком, о незначительном поселке: иногда это огромное селение, растянутое по речке на десяток верст (мы как-то ночевали в таком хуторе, который тянулся на 15 верст).
Корниловцы выдвинулись дальше к хутору Малеванному, а Выселки (тоже значительное селение) приказано было занять конному отряду полковника Гершельмана, но последний почему-то ушел оттуда без боя, не оставив там наблюдения, и большевики снова заняли это селение,[4] которое теперь приобрело для нас весьма серьезное значение, как угроза нашему флангу. Корнилов решил снова овладеть им. Вечером 2 марта я получил его приказание: на рассвете 3 марта взять Выселки.
За весь 2 1/2-месячный «Ледяной, поход» среди полсотни боев, которые нам пришлось вынести, бой за Выселки рано утром 3 марта оставил в моей памяти самые тяжкие воспоминания… Селение мы взяли, но ценой каких отчаянных усилий и жертв!
От хутора Журавского до станицы Выселки было около семи верст – три часа ходу. Солнце всходило около шести часов утра. Селение нужно было захватить до рассвета во избежание лишних потерь. В общем приняв в соображение эти и другие данные, я отдал распоряжение о сборе моего полка к трем часам ночи. Я хотел дать отдохнуть моим партизанам перед боем, для многих, может быть, последним. Ночь была темная, холодная.
Сам я не мог заснуть ни на одну минуту. В два часа приказал всех будить и строиться. Но не тут-то было! Разбросанные по многим хатам и сараям, крайне уставшие, мои воины, только что разбуженные, немедленно же засыпали опять мертвым сном, а многих и найти было невозможно среди темной ночи. Никаких сигналов, громких команд подавать было нельзя. Все приходилось делать шепотом и вполголоса.
Я уже начал приходить в отчаяние: ведь данная мне важная задача могла быть не исполнена, и всей Добровольческой армии грозила бы тогда большая опасность.
Наконец, после больших усилий, с помощью старых офицеров мне удалось собрать почти весь полк, кроме отряда есаула Лазарева, который еще не прибыл. Дожидаться его уже было невозможно, и я приказал полку выступать. Было уже около четырех часов утра, и ночная тьма начала редеть. Двинулись.
Тихое, холодное, морозное утро. Невыспавшиеся, голодные, полусонные партизаны сумрачно шагали по дороге. Орудия батареи шумом колес обнаруживали наше движение. Стало уже светло, когда мы подошли к цели. На горизонте начали вырисовываться постройки станции и Выселок.
Развернулись цепи: справа – чернецовцы, слева – краснянцы, и без выстрела двинулись вперед. Батарея стала на позицию и едва успела выпустить первую гранату по селению, как там в. утренней тишине удивительно отчетливо и звонко раздался звук кавалерийской трубы. Играли тревогу и сбор, и вслед за этим мои цепи были встречены жестоким ружейным огнем из крайних построек и окопов и пулеметным – во фланг – из обширного здания паровой мельницы.
В это время над горизонтом показалось солнце; его еще холодные, но уже яркие лучи били нам прямо в глаза, крайне затрудняя прицепку. Большевики расстреливали партизан на выбор… Один за другим падают убитые и раненые. Смертельно ранен сбоку в грудь полковник Краснянский в то время, когда он вышел из лощины к цепи. В командование его отрядом вступил войсковой старшина Ермолов, прекрасный храбрый офицер, который и довел бой до конца. После боя я назначил начальником краснянцев полковника Писарева, как старшего в чине. Убит есаул Власов. Легло много чернецовцев, которые вначале даже ворвались в селение, но потом вынуждены были отойти. Не выдержали поредевшие цепи, подались назад и залегли. Началась перестрелка в крайне невыгодных для нас условиях: на открытом поле, солнце в глаза, противник хорошо укрыт, а у нас за отсутствием лопат нет никаких укрытий. А в это же время против левого фланга краснянцев появился красный пулемет с прикрытием, который жестоким огнем начал осыпать всю нашу цепь. Часть партизан повернулась к нему и завязала с ним перестрелку.
В резерве у меня остался еще отряд есаула Лазарева, уже подошедший в это время к полю сражения. В случае контратаки противника этих сил не хватит для ее отражения.
Оглядываюсь назад со своего кургана, но помощь была уже близка: сзади по обе стороны дороги быстрым шагом, не ложась, двигались цепи Маркова; за ними вдали видна конная группа с трехцветным флагом над ней – то был Корнилов со штабом. На горизонте со стороны хутора Малеванного быстро идет густая цепь, заходя во фланг и тыл красным: очевидно, корниловцы. Большевики растерялись и стали разбрасывать свой огонь.
Посылаю приказание есаулу Лазареву усилить краснянцев слева и атаковать противника во фланг, а боевой части перейти в атаку одновременно с марковцами.
Стройно, как на учении, повел свой отряд Роман Лазарев. Через несколько минут его цепь уже ворвалась в селение. Сильный ружейный огонь, неистовая ругань и зычный голос Лазарева несутся оттуда. Одновременно с криком «ура» бросились в атаку все другие наши части.
Большевики не выдержали и, не ожидая общей атаки, быстро отступили. Наши преследовали их несколько верст.
Я присоединился к подъехавшей ко мне группе Корнилова, и мы вместе въехали в селение вдоль железной дороги. Кое-где валялись трупы красных, стонали раненые. В одном месте мы попали под сноп пуль, по-видимому, пулемета и вынуждены были переждать этот дождь за железнодорожной будкой. При этом легко был ранен в ногу мой начальник штаба ротмистр Чайковский.
Выселки взяли. Победа снова наша. Но как дорого обошлась она нам!
После небольшого отдыха, оставив заслон в Выселках, мы вернулись на хутор Журавский, чтобы привести себя в порядок и похоронить убитых.
Раненые были собраны в хуторской школе. Я зашел туда навестить тяжелораненого полковника Краснянского и своих партизан. Бедный Тихон Петрович умирал… Он с трудом дышал и мог сказать мне лишь несколько слов. Утром 4 марта он умер… Царство небесное прекрасному человеку и отличному офицеру! В первые дни борьбы с большевиками он играл выдающуюся роль среди казаков Донецкого округа, чудом избег расстрела и, собрав отряд, вошел в Ростов в составе Добровольческой армии. Его смерть была большим горем для донцов. Заботливый начальник, решительный и храбрый в бою, он пользовался искренней любовью и уважением всех, кто его знал. Его станичник и друг есаул И. П. Карташев добыл рессорный экипаж, надеясь довезти раненого до спокойного места, но привез в станицу Кореновскую только его труп.
Вместе с другими добровольцами, убитыми в бою 4 марта у этой станицы (36 человек), Т. П. был торжественно похоронен на местном кладбище в отдельной могиле и даже в гробу. Место погребения, без креста, было сравнено с землею, как это мы делали везде во время похода.
Перед заходом солнца хоронили мы наших павших героев. Мой полк в этом несчастном бою понес огромные потери: больше 80 человек выбыло из строя, среди них убитых было почти половина. Для меня это была пиррова победа…
На высоком, обрытом канавой с валом кладбище вырыли большую братскую могилу. Отслужили панихиду. Одетых в жалкое рубище покойников клали по семь в ряд, засыпали землей, потом снова 7 трупов поперек первых, и так четыре раза. Сделали так нарочно со слабой надеждой когда-нибудь дать возможность родным перенести дорогих им покойников в лучшее место успокоения… Всего похоронили 33 убитых. Гробы некогда было делать. Ни холма могильного, ни креста не оставили: напротив, чисто заровняли место погребения. Ведь наши враги беспощадны одинаково и к живым и к мертвым!
Особенно жалко было мне нескольких мальчиков – кадет Донского корпуса, погибших в этом бою… Какими молодцами шли они в бой! Для них не было опасности, точно эти дети не понимали ее. И не было сил оставить их в тылу, в обозе. Они все равно убегали оттуда в строй и бестрепетно шли в бой.