ГЛАВА 8
ГЛАВА 8
Весной, когда оглушительно затрещал лед на Оке, на крутой берег высыпала вся Рязань - посмотреть, как змеятся трещины по синей глади и оживает река, лезет льдина на льдину, открывая темную воду.
Появился на берегу и князь Константин Романович, раздобревший, лысый, с редкой бороденкой и нависшими бровями. Постоял, поглядел и, вдохнув сырого воздуха, отправился в палаты.
Вот так всегда, из года в год. Сойдет лед, очистится река от шуги, и поплывут по Оке корабли и разные суденышки в опасный торговый путь к Волге, к Дону, а там к морям Хвалисскому и Сурожскому…
Княжество у Константина Романовича неспокойное: уперлась в южное подбрюшье Дикая степь, и редкий год обходится, чтобы не топтали Рязанщину копыта татарских коней.
Рязань для Руси что грудь: она первой принимала на себя удар степняков, печенегов и половцев. Сшибались в жесточайшей сече рязанские ратники со степняками, звенела сталь, и падали воины среди березовых перелесков и древних курганов.
А с той поры, когда страшным ураганом прошелся по Рязанской земле и Залесской Руси хан Батый, постоянная угроза нависла над Рязанщиной, над ее городами: Пронском и Белгородом, Переяславлем-Рязанским и Зарайском, Борисовом-Глебовом и Ростиславлем, Коломной и самой Рязанью. Отстроятся рязанцы, возведут бревенчатые стены детинца, и снова какой-либо татарский царек стучится в ворота.
Избы и домишки ремесленного люда жмутся к кремлевским стенам. С трех сторон город прикрывают вал, ров и овраги, а четвертая сторона прилепилась к речной круче.
В детинце княжьи хоромы, каменные Успенский и Борисоглебский соборы, хозяйственные постройки, поварня, клети с зерном и продовольствием, скотница, которую строго берегут княжьи дружинники.
Константин Романович среди удельных князей слыл человеком скупым, домовитым. Даже полюдье не доверял тиуну или боярам, сам объезжал во; почитай, всю зиму в санях проводил, дань со смердов выколачивая, только и передыхал в Муроме, Пронске и Коломне.
Между Константином Романовичем и Андреем Александровичем была неприязнь: великий князь на северо-восточную часть Рязанщины зарится, а с прошлого лета стали до Рязани доходить слухи - у московского князя Даниила волчье желание овладеть Коломной. Рязанский князь сыновей Александра Невского бранил, корыстолюбцами их величал. А когда во Владимире на съезде мурза Чета пытался их примирить, Константин Романович обиды набрался, высказался. Андрей Александрович взъярился.
- Хулу возводишь! - кричал великий князь. А Даниил руками разводил:
- Поклеп. Хоть, по справедливости, Коломна к Москве ближе и ею Ярославичи владели.
- Когда? - возмущался рязанский князь. - В помыслах разве? Я суда у хана искать буду!
- Ты? - рассмеялся Даниил Александрович. - Так-то тебе хан веры даст! А вот я пожелаю да и возьму Коломну на щит!
Константин Романович плюнул в Даниила Александровича, а тот саблю обнажил. И ежели бы не мурза и епископ сарайский, быть беде…
С той поры два года минуло, но князь Рязанский угрозу Даниила не забыл. Неспроста, ох неспроста говорил московский князь, что Коломна Москве сподручней, - вдруг да попытается исполнить свой замысел? Тогда не миновать кровопролития между дружинами.
Коли же такое случится, он, князь Рязанский, призовет в подмогу хана Ногая…
* * *
Вернувшись с реки, Константин Романович, потрапезовав и передохнув, намеревался чинить суд. Покликал пристава:
- Собрались ли истцы и ответчики? Пристав промолвил:
- Готовы, князь.
Константин Романович вершил суд на княжьем дворе. Усевшись в высокое кресло, обтянутое красным бархатом, подал знак, и толпившиеся вокруг бояре и гридни притихли. Народ вперед подался. День-то воскресный, люда собрал немало.
Творил князь суд, как уж с древних лет повелось, со времен Ярослава Мудрого, по «Русской правде». Первой привели истицу, рябую девку. Жаловалась она на торгового человека, который сулил жениться, а как прознал, что она непраздна, так сбежал. В подтверждение сказанного девка поглаживала большой живот.
Князь посмотрел на купца с укоризной:
- Чуешь грех за собой?
Замялся торговый человек, а Константин Романович уже приговор объявляет:
- Платить тебе, торговый человек, за посрамление молодки пять гривен.
Посмеялся народ над незадачливым купцом: эка, какая дорогая любовь оказалась, - а пристав с гриднями уже другого на суд приволокли. Детина здоровый, рыжий. Разбоем промышлял. Грозно нахмурился князь:
- Почто же ты, вор и душегубец, не с трудов праведных живешь? Сыт кровушкой людской?
Расхохотался разбойник:
- Ужели ты, князь, сеешь и жнешь? Ты ведь пахаря-смерда обижаешь, грабишь, клети свои его добром набиваешь.
Махнул Константин Романович приставу:
- Разболтался вор, разумничался. Утопить его в Оке, дабы другим неповадно было…
Расходился народ, одобряя суд князя:
- По справедливости приговор княжий, - эвон, сколь разбойного люда бродит.
* * *
Константин Романович не раз мысленно обращался к спору на съезде. Да, он отправится к Ногаю, и, коли князья за то его попрекнут, Константин Романович им ответит: «Что же вы великого князя не судите, не у него ли в привычку вошло Орду впереди себя пускать? »
Иногда он думал о том, что никто из князей не встанет в защиту Рязани, побоятся братьев Даниила и Андрея. Единственный, кто правды ради голос подать может, - это Михаил Тверской, но он за рязанского князя не вступится, а все потому, что между ним, князем Рязанским, и Тверским давняя неприязнь. Все из-за княгини Ксении. Было время, послал князь Константин бояр сватать Ксению, а та Михаила предпочла. И хоть тому не одно лето минуло, а Константин Романович тверичу простить не мог, что помешал его счастью. В первый год даже войной на Тверь замышлял пойти, да бояре отговорили. И он согласился: ну что сказали бы о нем люди? А на Ксению князь Константин обиды не таил: ему ли тягаться с Михаилом? Тот высок, широкоплеч и ликом выдался. Тем, верно, и взял Ксению.
Ныне у рязанского князя своя семья, жена, дети, но он, князь Константин, нет-нет да и вздохнет, Ксению вспомнит. Сначала имя жены путал - Ксения перед глазами стояла.
И снова рязанский князь думал о том, что ни Ярославль, ни Ростов с Угличем, ни уж, конечно, Тверь и Рязань не встанут против князей Владимирского и Московского, а те всегда готовы Рязанское княжество пощипать, от его земель крохи отхватить.
Как только Константин Романович о том задумывался, так Ногая вспоминал. Как-то несколько ногайских улусов подкочевало чуть ли не к верховьям Дона, в Пронске даже тревогу ударили. Пришлось рязанскому князю дары везти степняку, бить челом, чтобы убрались его улусы с Рязанщины.
Ногай тогда принял Константина Романовича благосклонно, угощал, сажал с собой рядом, в дружбе заверял. Правда, хан слово сдержал и татары его Орды редко набегали на Рязанщину.
Прознав о поездке Константина Романовича к Ногаю, Тохта потребовал явиться в Сарай. Вот уж когда князь страху натерпелся, совсем было с жизнью простился, но Тохта помиловал, а уж как изгалялся - поди, на коленях поболе, чем в храме, настоялся.
Размышляя о том, рязанский князь лишь вздыхал: разве он один такой, в Орде всё проходят через унижения, никого горькая чаша не минет. Да и здесь, на Руси, последний мурза с ханской пластиной мнит себя выше русского князя. Перед этой пластиной со знаками все склоняли головы. Русские князья мечтали о ней как об охранной грамоте. Батый жаловал золотой пластиной Невского, поэтому Берке прощал Александру Ярославичу своевольство. Даже когда тот, возвращаясь из Орды, порубил татар, попытавшихся заступить ему дорогу, хан Берке не обвинил Невского.
Тохта хоть и дал Андрею Александровичу ярлык на великое княжение, но пластиной не наделил. Верно, оттого удельные князья не слишком боятся великого князя Владимирского. Константин Романович, как и другие князья, не чтит Андрея Александровича, но понимает: если Москва и Владимир на Рязань пойдут, ему их не одолеть…
Рязанский князь подчас задает себе вопрос: отчего русские города каждый сам за себя, недружны, спорят, войной ходят друг на друга, не желают признать, что сила Руси в согласии, а не в раздорах? Алчность князей обуяла, без злобы жить не могут. Он, Константин Романович, довольствуется тем, что имеет. Объехал в полюдье свою землю - и полны клети и амбары. Ан нет, на его добро посягают. Возомнили, будто у рязанского князя нет дружины и он на Даниила и Андрея управы не сыщет.
Как только Константин Романович начинал думать об этом, его забирал гнев. Единственное средство успокоиться князю ведомо. Он зовет дворского, велит истопить баню. Полежит Константин Романович на полке, попарится - уймется волнение…
- Мыльня наша, - говорил князь, - самая отменная!
Со съезда во Владимире, где Даниил Александрович похвалялся отнять у Константина Романовича Коломну, минул год. Улеглись страсти, пришло к рязанскому князю спокойствие. Однако подчас предчувствие беды накатывалось на него.
* * *
Прискакал из Коломны в Рязань боярин Ведута с горькой вестью: занял Даниил город, а тех бояр, какие не взяли его сторону, казнил.
Случилось это неожиданно, когда в Коломну съезжались на торг смерды из окрестных деревень. На рассвете спустились по Москве-реке ладьи с московскими дружинниками, бросились к городу. Ударили коломенцы в набат, едва успели ворота закрыть. А к берегу все новые и новые ладьи причаливали. И тут в Коломне изменщики отыскались, часть бояр сторону московского князя приняла, открыла ворота.
С московским князем явилась вся его дружина. Ко всему, великий князь Владимирский обещал прислать в подмогу Москве своих ратников да еще передал: «Ежели рязанский князь не смирится, то и Муром у него отнимем».
Не стал дожидаться Константин Романович, пока братья Даниил и Андрей изгонят его из Рязани, отправился в степь, к Ногаю.
* * *
Выступили из Коломны полки московского князя. Шла дружина с развернутыми стягами. Переяславль тысячу воинов прислал Даниилу.
Вел князь Даниил Александрович полки к бродам через Оку, чтобы на переправе встретить рязанского князя.
Пять тысяч ратников выставила Москва, у Рязани побольше. Еще с князем Константином Романовичем три тысячи татар. На них у рязанцев надежда.
Хан Ногай наставлял тысячников:
- Конязь Даниил ко мне не приезжает. Он улус-ник Тохты. Идите с конязем Константином, накажите московитов…
Скачут татары, клубится пыль, визжат и воют воины. Они видят исход. Сомнут вставшие на их пути московские полки, смерчем пронесутся по земле московского князя и вернутся в степь, отягощенные добычей.
Рязанский князь доволен: он вернет Коломну и за урон, какой нанес ему Даниил, потребует заплатить сполна.
Ертаулы донесли: Даниил стоит на бродах и с ним не одна тысяча воинов. Но Константин Романович спокоен: не выдержит московский князь уже первого удара, который нанесут татары. Вон они мчатся обочь рязанской дружины. Привыкшие побеждать, они сомнут и погонят полки князя Даниила Александровича, на их спинах ворвутся в Москву. Горько пожалеют братья, что обрели в рязанском князе врага.
А Даниил Александрович молча взирал на вздымавшиеся до самого неба тучи пыли, слышал далекие отзвуки приближавшейся конницы. Знал, то мчится к переправе татарское войско. Московский князь определил безошибочно: нагоняя страх, истошно кричали ордынцы.
Он подозвал боярина Стодола, воеводу полка Большой руки:
- Выдвини вперед пеших ратников. Им первым принять бой. Пусть дадут конным переправиться.
Стодол засомневался:
- Устоят ли?
- Должны. А тем часом на левое крыло ордынцев ударит воевода Касьян с переяславцами. Мы же навалимся на правое крыло.
- Замыслил хорошо, князь, но помнить надобно: татары станут прорывать пеших воинов.
- Пусть ратники напружинятся. И запомни: устоять должно. Ежели побегут, татары посекут…
Татарское войско приблизилось к переправе. Передние достигли Оки, направили коней в воду. Видит Даниил Александрович - на том берегу, на возвышении, остановился темник, а с ним князь Константин. Теперь будут ждать, когда начнется сечь и дрогнут московские ратники.
Вспучилась Ока от множества коней и люда. По левому краю переправляются рязанские дружинники. «На переяславцев выйдут», - подумал Даниил.
Передние ордынцы уже на берегу завязали бой с пешими воинами. Ратники щитами огородились, копья выставили. Смотрит князь Даниил - почти весь тумен перебрался на левый берег. Положил московский князь руку на рукоять сабли, бросил коротко:
- Поднимите стяги! Пора!
И кони, ломая грудью перелесок, вынесли гридней на правое крыло татарского войска. А в тот же час на левое, рязанцев, обрушились переяславцы…
Зло рубились ордынцы, яростно крушили москвичи и переяславцы. Трещали копья, звенела сталь, храпели кони, крики и стоны разносились над Окой. Колыхнулись стяги русичей, нагнулись татарские хвостатые бунчуки. Долго без перевеса длилось сражение. Но вот попятились ордынцы, повернули конец к переправе, а их настигали, секли. Тех, кто в воде оказался, добивали стрелами. В том бою не одна тысяча ордынцев и рязанцев полегла в поле, утонула в реке. Немало московских и переяславских ратников осталось лежать на берегу…
Послал князь Даниил Александрович вдогонку за бежавшими боярина Стодола:
- Лишней крови не жажду, воевода, добудь князя Константина.
* * *
Переправившись на правобережье, воевода Стодол повел дружину вслед за уходящим от преследования рязанским князем.
Даниил Александрович наказывал боярину:
- Уйдет князь Константин в степь, к Ногаю, - явится сызнова с еще большим войском…
Пригнувшись к гриве, вырвался Олекса вперед. В бою он был в самой гуще, и, может, посекли бы его татары, да не раз спасала легкая сабля, успевал уворачиваться.
Со времен Александра Невского многие князья отказались от мечей и вооружили дружины татарскими саблями…
Сильный конь, хоть и подуставший, легко нес гридина. Под копытами мелькала земля. По ту и другую сторону редкие перелески, кустарники, овраги. Скоро начнется степь, и тогда уйдет рязанский князь. В степи и на ордынцев наскочить можно.
Торопит Стодол дружинников. А гридни и сами чуют - приустали кони: из этакой сечи да вдогонку…
Рязанцев увидели неожиданно. Они отдыхали, не ожидая преследования. Не успели коней взнуздать, как московская дружина налетела.
- Князь Константин! - закричал Стодол. - Не будем рубиться, не прольем кровь, аль мы не русичи? Князь наш хочет тебя на Москве видеть!
- В плен берешь, воевода?
- То как разумеешь, но жизнь тебе и гридням твоим обещаю…
* * *
Безлунная ночь. Тишина в Москве, лишь перекликается на стенах стража да лениво перебрехиваются на посаде псы.
Не спится Даниилу Александровичу, задумчиво идет он по Кремлю, и мысли его о рязанском князе, которого он вот уже месяц держит в темнице.
Вчера гонец привез из Твери письмо князя Михаила. Пишет тверской князь: «Доколе ты, Даниил Александрович, будешь таить Константина Романовича? Зачем глумишься? Коломной овладел, и ладно…»
Даниил, однако, опасается отпустить рязанского князя: освободит его, а он к Ногаю кинется, и тот его пригреет, своих воинов даст, - хватит ли тогда у Москвы сил отбиваться?
Сам того не замечая, князь оказался у темницы, бревенчатого сруба с дубовыми дверями, на которые навешен тяжелый замок.
Караульный узрел князя.
- Не уснул, страж? - спросил Даниил.
- Как можно, княже.
- Олекса, кажись?
- Я самый, князь.
- Доволен ли службой, гридин?
- Уж куда как.
- И добро, стереги пленного в оба.
- Аль отсюда побежишь?
Промолчал Даниил Александрович, ушел, оставив Олексу размышлять о предвзятостях судьбы. Вот хотя бы Константин Романович. Княжил в Рязани, владел городами и землями, а ныне в темнице томится. Видать, истину сказывал старый гусляр: «Жизнь, Олекса, ровно поле в оврагах и рытвинах, того и гляди, ногу сломаешь…»
Князь Даниил спросил, доволен ли Олекса княжеской службой. А что ответить? Олекса сыт, одет, по миру не скитается с сумой… А еще Дарью повстречал… Тепло сделалось на душе у гридина, и не будь он караульным, так бы и пустился в пляс…
А князь Даниил Александрович поднялся по ступеням крыльца, посмотрел на небо, затянутое тучами. Ни просвета, хоть бы где дыра открылась, звезда показалась.
В опочивальне, разоблачаясь, князь решил поутру призвать князя Константина, попытаться договориться с ним по-доброму.
* * *
Побив на Оке не одну сотню татар, Даниил Александрович понимал: за это придется нести ответ. Позовет его Тохта, и как оправдаться? Московский князь готов был и смерть принять, сыну Юрию наказы давал. Однако теплилась надежда, что те татарские воины были из орды злейшего врага Тохты - Ногая.
Близилась осень. Молчит Сарай. Может, хан не обратил внимания, что князь Даниил прирезал к своему княжеству Коломну?
Со временем улеглись страхи, и теперь уже Даниил Александрович поверил: Тохта не придал значения своеволию московского князя и не разорит его княжество.
* * *
Они сидели в трапезной друг против друга и, хоть стол был едой уставлен, к пище не прикасались.
Утром рязанскому князю истопили баню. Он попарился, грязь, какую собрал в темнице, смыл и сейчас настороженно слушал, о чем говорит его недруг Даниил:
- Ты, князь Константин, не гляди на меня волком. Я, может, для тебя и серый, но меня жизнь принудила. Коломна-то город земли Московской.
- Московской? - взбеленился рязанец. - С каких пор? Говори, Даниил, да не завирайся. Отколь Коломне в Московском княжестве быть?
- Аль отец мой, Александр Ярославич, не владел ею?
- Нет, не припомню такого!
- Не желаешь вспомнить, то твое право. А была, была!..
- Ты, князь Даниил, байки для других побереги.
- Ко всему, князь Константин Романович, Коломна у Москвы под боком. Ты же, поди, не забыл, как меня мальцом в Москве князем посадили. Княжество малое, нищее, и городов нет. Ты же землей Рязанской завладел, одних городов у тебя пять, не меньше. Ужели умалится княжество Рязанское, коли на нищету мою Коломну выделишь?
- Тебе, Даниил, Коломну, Андрею - Муром… Вы, братья, звери хищные, ненасытные. Не так ли вы и великого князя Дмитрия терзали? А он, как помнишь, на рязанские земли не зарился.
Даниил прикрыл глаза:
- Попусту злобствуешь, Константин Романович. Коломна была рязанской, ныне московская, а ты у меня в плену, и я волен в жизни твоей и смерти.
- Не стращай!
- Я не стращаю, сказываю, как есть.
- Чего хочешь?
- Ряду подпишем.
- О чем?
- Коломну за Москвой признай.
- С ножом ко мне, ровно тать!
- Не суди строго. Была бы твоя сила на Оке, ты бы с ордой Москву разорил.
- Орда, уходя, Пронск пожгла.
- Ты татар сам навел. Давай миром ряду подпишем, и отпущу тебя в Рязань.
- А ежели не подпишу?
- Ох, князь Константин, не пытай меня.
- Видит Бог, душегубствуешь.
- Суди как хочешь.
- Жизнь нас рассудит.
- Как знать. Так как, Константин Романович, станем писать ряду?
- Зови бояр. Сегодня быть по-твоему.
* * *
Мало прожил Олекса, да много повидал, иному и на две жизни достанет. С дедом-гусляром странствовал, гридином стал, копыта его коня топтали дороги от Москвы до Твери, до Переяславля, теперь в Рязань послал его князь Даниил - сопровождать рязанского князя.
С Олексой еще два гридина. Третий день в пути, обо всем переговорили. Князь Константин впереди едет, в седле скособочился, у него, видать, свои мысли.
Чудно Олексе: зачем московский князь рязанского в темнице держал? От боярина Стодола слышал, за Коломну князья спорили. А о чем говорить, ежели Москва Коломной овладела?
Гридин считает, жизнь княжеская слишком суетная. Неймется князьям, друг против друга злоумышляют, войны ведут, норовят у соседа землицы урвать, смерда пограбить. Ко всему, татар с собой приводят…
Размышляет об этом Олекса и удивляется княжеской алчности. Ужели мало им того, чем владеют, и отчего не берегут они Русь? Для того ли власть им дана, чтоб разбои учинять?
Задает себе Олекса вопрос, а ответа не находит. Чаще думает гридин о Дарье… Его, Олексу, в Москву дед Фома привел, а Дарью судьба из Владимира в Тверь вела, оттуда в Москву, и все для того, чтобы они встретились. Разве это не счастье?..
О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег их пустил кузнец. Его кузница стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дерном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.
Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:
- Скудно живешь, мастер.
Кузнец снял кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:
- Это, дед, с какой стороны подходить: коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив: людям добро несу. Бедный аль богатый что-нибудь подаст за мой труд, и ладно. Все едино нагими родились, обнаженными и в могилу сойдем…
На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлевские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота…
* * *
В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнем, и все у него плывет, как в тумане.
В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошел и, едва несколько шагов сделав, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать гридина, товарищи уехали.
Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, Даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин пришел в себя. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.
- Ожил? - спросил старик. - Мы, грешным делом, думали - не жилец. Теперь день-два - и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили…
Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:
- Не отправиться ли тебе, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.
Старик отложил ложку, на Олексу из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:
- Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошел, он уйдет, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петру хи судьба ратая.
Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспеченным хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридину Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече…
Провожали Олексу всей деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин ступил в стремя, отерла слезу:
- Прикипела к тебе, ровно к сыну. А старик заметил:
- Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил: его удел пашню холить…
Застоявшийся конь легко нес гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и березовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи грибов. Мясистые, не тронутые червями, они красовались темными и красными шапками. Не баловал, по всему видно, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля ордынскими конями избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, так то орда налетит, то баскак заявится. И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.
О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьем.
Приближалась зима. Пожухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.
О близости зимы говорили прохладные утра, лишь к обеду грело солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.
В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, наверно, мыслит, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли август на исходе, листопаду начало, а Олекса все не возвращается.
А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин заторопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве…
* * *
Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но, прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, повел взглядом из-под седых бровей:
- Поднимем, братья, кубки с медом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.
Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущенный голос Константина Романовича остановил их:
- О каком согласии речь ведешь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил?!
Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:
- Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.
- Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счет Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.
Молчавший до того великий князь Владимирский в спор вмешался:
- Ведь ты, Константин Романович, с Даниилом ряду подписывал!
Рязанец вскипятился:
- Брат твой, аки тать, за горло ухватил! Ко всему, ты, князь Андрей, его руку держал!
- Говори, князь Константин, да не завирайся, - огрызнулся Андрей Александрович. - Княжество твое эвон какое раздольное, и сам ты пауку уподобился - лапы разбросал.
- Я паук? Нет уж, великий князь, это вы с братом сети плетете!
- Доколе, братья, вы будете ножи точить друг против друга? - снова подал голос князь Смоленский. - Не пора ли нам один за всех, все за одного стоять, все полюбовно миром решать?
- Истину глаголешь! - враз поддержали его князья Ярославский и Ростовский.
- Того и я прошу, - раздался скорбный голос князя Даниила. - Пусть Коломна будет на нищету княжества моего.
- И то так, - согласился смоленский князь. - Поди, не оскудеешь, князь Константин.
- Ох, чую, князь Святослав, когда князь Московский тебя щипать примется, по-иному взвоешь! - выкрикнул с обидой рязанский князь. И махнул рукой: - Вы, князья порубежные, к Литве тянете. Оно все легче, чем татары, а сами к согласию взываете!
- Як Литве? Побойся Бога, князь Константин! Подобру ли Черная Русь под Литвой? Аль мы ей заступ? Каждый о своем мыслит, а нас татары и литовцы ровно клещами жмут.
Ростовский князь поддержал смоленского:
- Воистину, Святослав Глебович, ежели бы мы против татар заедино стояли, может, и ханские чувяки не лизали.
Великий князь побагровел, но смолчал. Сгустились сумерки, и холопы внесли свечи. Помолчав, князья снова принялись за разборки^ Спорили до хрипоты, к еде не притрагивались. Наконец устали, и князь Андрей Александрович сказал резко:
- Поелику между Москвой и Рязанью ряда о Коломне, то пусть будет, как ею определено, но впредь подобного не допускать.
Великого князя поддержал тверской, а следом и другие подали голос одобрения, и только Константин Романович зло выкрикнул:
- Во имя такой справедливости съезд собрали? И возмущенный князь покинул палату. Даниил вскочил, с шумом отодвинул лавку:
- Чую, наведет рязанец татар, коли отпустим его с миром…
Верстах в десяти от Дмитрова налетели на рязанских дружинников гридни московского князя, кого саблями посекли, кого копьями покололи, а тех, кто ускакать попытался, стрелы догнали. Самого же князя Константина с коня сбили, связали и в Москву увезли.
Кинули рязанского князя в поруб на долгие годы и словно забыли о нем удельные князья.