Немецкие университеты и Реформация

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Немецкие университеты и Реформация

XVI век начался с революционных изменений в социальной и духовной жизни общества в Германии, в которых университет принял непосредственное участие. Более сложным, однако, является ответ на вопрос, стала ли Реформация таким же рубежом для самой университетской истории. Если говорить об изменениях в содержании преподавания, которые, несомненно, появились, то их возникновение нужно связывать с более ранним явлением – гуманизмом. В центре этого понятия лежала вполне средневековая идея о том, что задачей университета служит не создание какого-либо нового знания, а передача от поколения к поколению уже найденных истин, традиции. Однако последние должны излагаться в максимально неискаженном, чистом виде, в то время как ошибки, накапливавшиеся веками, препятствуют этому. Поэтому свою цель гуманисты видели в «очищении» знания, которое возможно с помощью разума, в стремлении постичь его первоначальный смысл – отсюда их знаменитый девиз ad fontes («к источникам») и большое внимание к наукам философского факультета, которые раньше имели лишь вспомогательное значение – филологии, истории, разработке методов критики текста.

Широкому распространению зародившегося в Италии гуманизма по центральной Европе способствовало недавно изобретенное книгопечатание. Именно оно обеспечило на рубеже XV–XVI вв. появление «летучих листков» – брошюр, выпуск которых почти ничего не стоил их авторам, но который сделал обмен идеями гораздо более быстрым и притом затрагивавшим одновременно большое количество людей. В таких условиях начало Реформации выглядело как продолжение споров немецких университетских гуманистов. Однако многие из них не приняли церковную позицию Лютера, а в свою очередь Лютер не смог воплотить в жизнь предлагавшуюся им гуманистическую реформу Виттенбергского университета[169].

Некоторым образом примирил гуманизм и Реформацию друг и последователь Лютера Филипп Меланхтон. Именно ему удалось перестроить преподавание в Виттенберге, введя туда греческий и еврейский языки, открывавшие путь к источникам в оригинале – текстам Священного Писания и столь почитаемому в средние века Аристотелю. Но не менее важно то, что Меланхтон сохранил при этом все общие формы средневекового университета: ни закрепление профессоров по кафедрам, ни факультетская структура, ни значение экзаменов и производства в ученые степени, ни сами университетские привилегии, хоть и дарованные некогда римским папой, авторитет которого был теперь низвержен, не ставились под вопрос (это происходило, впрочем, в более радикальных течениях Реформации, которые в итоге потерпели поражение[170]). Так, средневековый университет в своей основе смог пережить Реформацию. А поскольку впоследствии на Виттенберг как на образец ориентировались новые основания протестантских университетов, то они также перенимали статус и привилегии, коренившиеся в отрицаемой ими же церковной иерархии.[171]

Впрочем, в перспективе Реформация все же дала толчок серьезным изменениям в университетах. Социальные процессы, приведенные в движение Реформацией, привели к далеко идущим последствиям, которых не предполагали ее отцы. Лютер боролся вовсе не за постройку «нового мира», а за реформу своей собственной церкви, желая сохранить или даже усилить ее традиционное положение в обществе. Но на деле Реформация привела к значительному сужению сферы церковной компетенции, и, прежде всего, отступлению церкви из образовательной сферы.

Теснейшая связь университетов с церковью, существовавшая с момента их возникновения, постепенно значительно ослабла, и это отразилось на всех сторонах университетской жизни. Так, на повседневном уровне церковный обиход университета в его ранней истории составляли совместные литургии, молебны, общие трапезы, общежитийные порядки замкнутого общества, роднившие университеты с монастырями. В послереформационное время в качестве общежития распространились т. н. бурсы (от лат. – кошелек), за проживание в которых студенты сами вносили деньги, а порядки там были далеки от монастырских, и недаром бурсаческий разгул, определенный «вольный» тип поведения в студенческих корпорациях (Burschenschaft) вскоре стал синонимом понятия немецкого студента.[172] Более цивилизованными формами проживания студентов являлись найм квартир в городах и совместные обеды в трактирах, об учреждении которых заботился сам университет. Впрочем, право студента на свободный поиск квартиры появилось довольно поздно и относится ко времени попыток привлечения в университеты студентов из благородного сословия, т. е. не ранее конца XVII в.[173] Оно лишний раз подчеркивало разрушение прежнего единства университетской корпорации: теперь студенты могли быть во много раз богаче профессоров, которые, получая явно недостаточное жалование от университета, стремились сдавать студентам комнаты, вести с ними частные занятия и любым другим способом зарабатывать на жизнь. Это оказывалось тем сложнее, что в протестантских университетах профессора получили право жениться (что раньше им, как священникам или монахам, естественно, было невозможно) и должны были содержать семью, подчас довольно многочисленную.

В научном отношении ослабление связи университета с церковью выразилось в неуклонно падающей роли богословского факультета в сравнении с другими преподаваемыми науками. Уже гуманистическое течение выдвинуло на первый план в университетах историко-филологические предметы. В XVII в. вперед выступила математика, а вслед за ней другие естественные науки, развитие которых было сопряжено с экспериментальным методом. На медицинском факультете появился анатомический театр (вначале за пределами Германии – 1594/95 в Падуе, 1597 в Лейдене, но затем и в немецких университетах), игравший для образования медиков не меньшую роль, чем библиотека для филологов,[174] и, например, блестящим применением нового метода в медицине явилась деятельность Г. Бургааве в Лейденском университете, к ученикам которого относили себя потом многие немецкие профессора. В университетах начали преподавать начатки современной физики, химии, астрономии. Наконец, одним из важнейших научных событий явилась смена схоластики на рациональную философию, блестяще произведенная на рубеже XVII–XVIII вв. в трудах выдающегося немецкого просветителя и университетского профессора Христиана Вольфа.[175]

Схоластический метод являлся стержнем преподавания в средневековом университете. Кульминацией его применения служил диспут, понимаемый не как род интеллектуального состязания, но как наивысшая форма обучения. На факультетском диспуте присутствовали все магистры, роли между ними были распределены заранее и подготовлены тезис, антитезис, аргументы pro et contra, наконец, рассуждения, ведущие к подтверждению одних и опровержению других аргументов – все опираясь на должные авторитеты и догмы. Студентам на диспуте отводилась роль слушателей, наблюдавших процесс выявления истины, которая уже существует, уже дана в трудах предшественников, но требует только должного к ней подхода.[176]

Со схоластическим методом тесно соотносилась и основная форма университетского преподавания — лекция, целью которой, как следовало из названия, было чтение, устная передача готового знания для последующей буквальной записи студентами.[177] Такой лекция была в средние века, такой она осталась и после Реформации, хотя уже в XVII в. профессора, читавшие тридцать-сорок лет по одним и тем же тетрадкам, вызывали насмешки студентов. Это было закономерно, поскольку с развитием книгопечатания появлялось все больше учебных книг, а следовательно, функция лекции должна была измениться – из единственного источника знания она должна была превратиться в состязание между напечатанным и произносимым словом. Христиан Вольф был первым, кто перешел к чтению импровизированных лекций, без предварительного текста, и справлялся с этим блестяще, срывая овации студентов, хотя у новичков это вызывало желание немедленно фиксировать каждое слово, каждый жест профессора (один из студентов в своем конспекте после конца фразы указал – «здесь господин профессор улыбнулся»).[178]

Но главное, к чему призывал Вольф, – это очистить науку от догм, предрассудков и прочих предвзятых мнений, доказать, что любое утверждение может быть проверено путем разума, исходя из основных определений и логических правил вывода умозаключений (недаром идеальной наукой в представлении Вольфа являлась основанная как раз на этих принципах математика).[179] С исчезновением научных догм, незыблемых авторитетов задачей ученого становилось задавать все новые вопросы и пытаться на них отвечать. Так постепенно, но вполне неизбежно в протестантских университетах происходил переход от передачи знания к его поиску. А этот процесс мог осуществляться только в условиях свободы науки, свободы ученых мнений, утверждение которой (пусть и довольно непростое) в протестантских университетах XVIII в. явилось одним из главных достижений их послереформационного развития.

Наконец, «обмирщение» протестантского университета после Реформации имело и еще одно очень важное последствие – его все более тесную связь с государством и последующее «огосударствление». Социальная основа для этого была создана уже в позднее средневековье, когда государство стало испытывать все большую потребность в чиновниках, не связанных напрямую с церковью (а не только церковнослужителях на придворной службе). Поэтому имперские князья продолжали проявлять повышенную заинтересованность в открытии университета на их территории. Это была к тому же, как уже упоминалось, и возможность оживить экономику своих владений, и вопрос престижа – основание университета начали рассматривать одним из способов упрочить авторитет государства, возвыситься над соседями, в конечном счете, гарантировать стабильность своего правления. Князей, способных на такой шаг, становилось все больше, что напрямую соответствовало упадку центральной власти императора и подъему мелких немецких государств, желавших проводить самостоятельную политику. Император, впрочем, продолжал выдавать привилегии новым университетам, в том числе и протестантским (после Аугсбургского религиозного мира 1555 г. это стало вполне законным), но обеспечение этих привилегий целиком падало на местных князей. В протестантских землях материальный вопрос при основании университета облегчался тем, что там присутствовал большой резерв в виде секуляризованных церковных владений. Протестантские университеты часто открывались в помещениях, принадлежавших раньше в городе монастырям, а также получали собственную недвижимость вне городских стен – деревни, мельницы, бумажные фабрики и т. д., доход от которых шел на оплату жалования профессоров (при этом получение доходов и их выплата университету велась через княжескую канцелярию).[180] Таким образом, и в этом случае университет не только основывался, но продолжал финансово зависеть от князя, который мог оказывать ему прямую поддержку из своей казны, и чем больше была такая поддержка, тем больше появлялось у университета возможностей конкурировать с другими, привлекая лучших профессоров и большее число студентов.

Конфессионализация немецких университетов после Реформации также явилась прямым следствием княжеской политики: именно местный государь, а не сам университет определял, какого вероисповедания там должны придерживаться профессора и чье учение – Лютера, Кальвина или католической церкви – излагать на богословском факультете. Падение авторитета этого факультета также связано не только с развитием науки, о котором говорилось выше, но и с политикой вмешательства туда светской власти.[181] С точки же зрения князя, задачей университета являлось воспитание на подвластной ему территории, прежде всего, священников и учителей в духе «истинной веры», а также остальных чиновников в лояльности к своему государю. Поэтому основной областью действия университета рассматривалось то государство, в котором он находился, причем все его подданные, как правило, обязывались князем посещать именно свой университет, а без этого условия не могли поступить на государственную службу. Так происходило своего рода «территориальное ограничение» университетов, их превращение в XVI–XVII в. в т. н. «земельные» университеты (Landesuniversit?ten), влияющие лишь на небольшую часть Германии в своей окрестности.[182] Сложные ситуации, правда, возникали, если князь вдруг менял конфессию, и оказывалось, что большая часть населения его владений исповедует другую веру. В университете изменение конфессии по указу государя могло привести к конфликту: самый известный случай этого рода – насильственная «кальвинизация» Гессен-кассельским ландграфом Морицем университета в Марбурге в 1605 г., которая вызвала массовый исход оттуда профессоров-лютеран и дала жизнь университету в соседнем Гиссене, принадлежавшем Гессен-Дармштадту.[183]

Возможность повторения подобных конфликтов привела на рубеже XVII–XVIII вв. князей к мысли о выгодах поддержания в университетах веротерпимости, т. е. запрещения взаимных обвинений в ереси и, соответственно, лишения богословского факультета прав цензуры. Тем самым, протестантские университеты получили дополнительное подкрепление своей научной свободы. Надо сказать, что перед властями в Германии длительное время стоял выбор между цензурным вмешательством в университетское преподавание или предоставлением ему полностью самостоятельного развития, и все-таки в итоге победило мнение, что свободная мысль влечет движение вперед, неизбежно принося пользу и процветание своему государству.

Распространение немецких университетов по территории Священной Римской империи в XVI–XVII в. было удачно охарактеризовано историками как сочетание трех факторов: экспансии, дифференциации, профессионализации.[184] Экспансия выразилась резким увеличением числа университетов, за два века – более чем в два раза, что образовало самую густую сеть высших учебных заведений в Европе. При взгляде на нее все же видны определенные неравномерности: университетов много на западе и мало на севере, востоке и юго-востоке империи. В то же время основное число этих западных университетов в областях вдоль Рейна – малые, «земельные», с очень ограниченным количеством профессоров и студентов. Ясно, что это объясняется большей степенью территориальной раздробленности империи на западе, чем на востоке, а также тем, что на Рейне и вблизи него находилось больше торговых городов, откуда студенты могли поступать в университеты.[185] Тем не менее наиболее посещаемые немецкие университеты в XVI–XVII в. – Виттенберг, Лейпциг, Йена, Гельмштедт, как и в XVIII в. – Галле и Гёттинген, лежали в центральных областях империи.

Первым основанным после начала Реформации протестантским университетом стал Марбургский в 1527 г. Он открылся по указу гессенского ландграфа Филиппа Великодушного, принявшего лютеранство. Основатель долгое время был политическим лидером протестантских князей, поддерживал контакты с Меланхтоном, поэтому первые профессора пришли в Марбург из Виттенберга. Но дальше нужно было проводить экзамены на ученые степени, формируя следующее поколение профессоров, преподающих «новую веру». О папской привилегии на это, гарантирующей признание ученых степеней нового университета во всем западном мире, конечно, не могло быть и речи. Поэтому Филипп Великодушный использовал весь свой политический вес, чтобы получить эту привилегию у императора, и это ему удалось в 1541 г.

Второй протестантский университет, Кёнигсбергский, был открыт в 1544 г. в землях секуляризованного Тевтонского ордена, где образовалось герцогство Пруссия. Последний магистр ордена и первый прусский герцог Альбрехт Гогенцоллерн в 1525 г. перешел в лютеранство, принес вассальную присягу Польше и затем основал университет, получивший его имя – Academia Albertina, а в 1561 г. польский король Сигизмунд Август, известный своей веротерпимостью и покровительствовавший протестантам, подтвердил права университета своей привилегией. Поскольку Кёнигсберг находился за пределами Священной Римской империи, то для его университета формально, вообще, не требовалась санкция императора, но удивительно тем не менее, что польской королевской привилегии оказалось достаточно для признания полученных в Кёнигсберге ученых степеней по всей Германии.

Несколько по-другому обстояло дело с лютеранским университетом, основанным в Йене: его появление на территории, подвластной эрнестинским Веттинам, было вызвано их поражением в Шмалькаденской войне 1547 г. и утратой вместе со званием курфюрстов, которое перешло к альбертинской ветви, еще и Виттенберга. В качестве замены ему было предложено основать университет в Йене, но до получения привилегии от императора (что стало возможным только после Аугсбургского мира) там была основана гимназия, получившая статус университета в 1558 г.[186]

Совсем же без привилегии обойтись было нельзя: так, не добилась признания в качестве университета кальвинистская высшая школа, основанная в 1584 г. в Герборне – образцами при ее организации послужили Академии в Женеве и Страсбурге, но производств в ученые степени там не было и, соответственно, роль факультетов во внутренней организации этой школы была выражена слабо, хотя она и выбирала ректора, и пользовалась дарованными местным графом другими корпоративными правами. Кальвинистам, исключенным из условий Аугсбургского мира, было невозможно получить привилегию на свое учебное заведение у императора, поэтому они могли давать своим выпускникам лишь «свидетельства об учебе» (которые, впрочем, в таких странах, как Нидерланды, признавались наряду с учеными степенями).[187] Университет же мог стать кальвинистским лишь по приказанию властей, как это было в 1559 г. в Гейдельберге или в 1605 г. – в Марбурге. И только одно университетское основание можно считать исключением: университет в Дуйсбурге в 1654 г. был основан как кальвинистский, но для этого была использована привилегия, выданная императором для католического университета в том же городе еще в 1566 г.!

Следует остановиться на еще одном протестантском основании, которое приобрело широкое звучание в Германии. Речь идет об университете в Гельмштедте, открытом в 1574 г. герцогом Юлием Брауншвейгским, одним из самых просвещенных князей своего времени. Новое учебное заведение не только было в финансовом отношении обеспечено всем необходимым, но в 1592–1597 гг. для него впервые в университетской истории был выстроен комплекс собственных зданий, включая библиотеку, обсерваторию, зал торжественных актов (т. н. Aula) и помещения для других занятий. Эти здания до сих пор поражают воображение как шедевр архитектуры Ренессанса. В утвержденном герцогом уставе говорилось не только, как было тогда принято, о необходимости воспитания подданных в истинной вере, но и о служении университета через образование, которое он несет, общественному благу и процветанию государства и всех его жителей.[188]

Католические земли империи также не отставали от протестантских по числу университетских оснований XVI–XVII в. Часть из них обязана местным епископам, которые выступали в таком случае как духовные князья и руководствовались схожими мотивами, что и светские. Таковы основания университетов в резиденции епископа Аугсбургского – Диллингене (1553), а также в Вюрцбурге (1582), Падерборне (1614), Зальцбурге (1622), Бамберге (1648) – столицах одноименных епископств. Оставшаяся часть новых католических университетов появилась в составе мозаичного государства Габсбургов – Ольмюц (1570), Грац (1585), Иннсбрук (1668), Бреслау (1702), где они отвечали образовательным потребностям различных провинций: Моравии, Штирии, Тироля и Силезии. Но, несмотря на участие епископов, ключевую роль в развитии всех католических университетов Священной Римской империи сыграл Орден иезуитов. Именно появление иезуитов в империи определило общность системы ее католических университетов, как старых, так и новых, а также их своеобразные черты, отделявшие их от протестантских при сохранении несомненного внешнего сходства.

Основанный в 1539 г. Игнатием Лойолой орден (Societas Jesu) стал главным орудием Контрреформации. Его задачей была борьба с распространением «ереси» (как называли учения протестантов), но не столько с помощью силы, сколько в умах людей, для чего лучше всего подходила сфера образования. Поэтому деятельность ордена была преимущественно сосредоточена в учебных заведениях. Уже в середине XVI в. иезуиты получили право основывать в границах Священной Римской империи свои коллегии (от лат. – сообщество, товарищество). Под таким названием понимали объединение преподавателей и студентов, устроенное на общежитийных началах, в одном помещении в городе, что-то вроде небольшого монастыря, где поступающие получали полное содержание из заранее предназначенных средств. Первая такая коллегия, Collegium Carolinum, появилась в Праге при Карле IV еще в XIV в. и содержалась за счет нескольких деревень, принадлежавших короне. Средствами для содержания иезуитских коллегий в Центральной и Восточной Европе XVI–XVII в., как правило, становились доходы с недвижимых имений и проценты с капиталов, переданных в пользу ордена духовными и светскими магнатами.[189] Они создавали солидную материальную базу для привлечения учащих и учащихся. Папскими буллами 1556 и 1561 г. учебным заведениям иезуитов даровались права присваивать выпускникам низшие ученые степени – бакалавра и магистра искусств.[190] Но вершиной устремлений иезуитов становилось влияние на высшее образование, университеты.

Одним из первых таких университетов, превратившимся в центр Контрреформации в империи, стал университет в Вене, что во многом явилось делом рук одного человека – Петра Канизия (1521–1597), уроженца Нидерландов, священника, служившего в Венском кафедральном соборе св. Стефана, духовника габсбургских князей, и притом писателя-богослова, который в 1552–1556 гг. читал лекции в Венском университете. Именно здесь им были написаны получившие широкую известность в Европе катехизисы, направленные против протестантизма, причем один из них для изучения в гимназиях, а другой – для университетских студентов. Когда Канизий направил своему орденскому начальнику Игнатию Лойоле письмо, в котором спрашивал, какого рода деятельностью Орден иезуитов был бы наиболее полезен в империи, ответ последнего был краток – «коллегиями».[191] Первая из них и появилась в составе Венского университета в 1553 г. (позднее, в XVII в., слилась с его философским факультетом).[192]

Основывая коллегии при университетах, иезуиты со временем получали контроль над двумя факультетами – философским и богословским. Другие факультеты – юридический и медицинский – по ряду внутренних причин их почти не интересовали. Зато, вводя собственную систему преподавания на философском факультете, иезуиты брали в свои руки подготовительный этап обучения для всех студентов, не без основания считая его самым важным. В то же время при появлении в университете иезуитских факультетов или даже отдельных кафедр возникала сложная корпоративная проблема: кому именно – академическим властям или своему непосредственному начальству в Ордене – должны подчиняться иезуиты в университете. Поэтому они всегда стремились к созданию собственного университета по своему уставу, к чему, однако, не всегда склонны были местные церковные власти.

Такая борьба разгорелась при возобновлении университета в Вюрцбурге в 1582 г. Университет здесь уже существовал около десяти лет в начале XV в., но затем заглох, хотя имел все папские привилегии. Именно иезуиты помогли Вюрцбургскому епископу восстановить университет, но затем тот добился принятия устава, содержавшего традиционные корпоративные привилегии, некоторые из которых не устраивали иезуитов. Например, чтобы стать профессором в университете по уставу, как это и полагалось в средние века, необходимо было получить степень доктора. В то же время в находящемся неподалеку университете в Инголыптадте по просьбе иезуитов баварский герцог позволил, чтобы для получения профессуры было достаточно свидетельства от провинциала Ордена.[193]

В тех случаях, когда новооснованные университеты целиком управлялись иезуитами (Диллинген, Падерборн, Ольмюц, Грац, Бамберг, Бреслау), корпоративное самоуправление в них заметно ограничивалось. Пост ректора переставал быть выборным – он совмещался с должностью директора местной иезуитской коллегии и назначался генералом Ордена. Состав профессоров также зависел не от корпоративной процедуры выборов, а от назначения орденских властей.[194] Зато университет активно пользовался «академической свободой», т. е. судебным иммунитетом и другими имущественными и правовыми льготами. Получение университетского статуса, благодаря привилегии, которую местный князь (духовный или светский) испрашивал у императора или папы, всегда было желанной целью для любой из иезуитских коллегий. Поэтому и связь с далеким генералом Ордена, находившимся в Риме, зачастую уступала перед конкретной зависимостью иезуитов от воли князя – иезуиты всегда стремились приблизиться ко двору, занять положение духовников владетельных особ, но одновременно зависели от их расположения. В этом отношении иезуитские коллегии сближались по социальному положению с «земельными университетами» протестантских княжеств.[195]

Всего в Центральной Европе XVI–XVII в. насчитывалось около 120 коллегий, и, естественно, для всех обрести университетский статус было невозможно74. Наибольшим влиянием коллегии располагали в крупных центрах империи, подобно Вене, где ее члены были вхожи к императорскому двору, а также в городах – резиденциях епископов. Соответственно, именно там существовали возможности их преобразования в университеты. Так, в епископском городе Падерборне иезуитская семинария существовала с 1585 г., а привилегия на университет была получена в 1614 г., в Бамберге семинария была основана в 1586 г., а права университета получила только в 1648 г.

Важно отметить, что при наделении иезуитских коллегий университетскими привилегиями возникал, как правило, «неполный» университет, состоявший лишь из двух факультетов – философского и богословского. При его последующем развитии существовала возможность его перехода в «полный» университет: так, в Ольмюце открытие юридического факультета затянулось на десятилетия, а медицинский вообще появился только в 1753 г. Бамбергский университет получил юридический и медицинский факультеты почти через 90 лет после основания, в 1735 г.[196] А учрежденный позже остальных иезуитский университет Бреслау в XVIII в. так и не стал «полным» и обладал только двумя факультетами.

Отделение группы католических университетов от протестантских в Германии XVI–XVII в. происходило, таким образом, не только по конфессиональному признаку, но и по ряду особенностей их внутренней организации. Одновременно, парадоксальным образом, учебные программы, использовывавшиеся в обеих группах, имели много общего: и там, и там учитывались достижения гуманизма, уделялось внимание языкам и филологическим предметам. Широкое распространение получили учебники, написанные иезуитами, действительно, на высоком уровне и использовавшиеся даже в протестантских гимназиях.[197] Окончательное же оформление разработанная иезуитами учебная система получила в знаменитом документе Ratio atque Institutio Studiorum Societatis Jesu (1599). Гуманистическое влияние на нее сказалось во введении обязательного изучения древних языков – латыни, греческого и еврейского, что в то же время сочеталось с традиционными схоластическими дисциплинами.

Согласно Ratio Studiorum, обучение студентов делилось на два этапа – studia inferiora и studia superiora. Первый этап вполне сопоставим с протестантской гимназией: он включал три грамматических класса (младший, средний и старший), где преподавались древние языки, после которых следовали еще два класса – поэтики и риторики. Обучение состояло в последовательном восхождении по классам, но не обязательно ежегодном – всего на этот этап в плане иезуитов отводилось 5–6 лет учебы. Второй этап включал слушание лекций, подразделявшихся на два цикла – философский (логика, физика с математикой, метафизика с этикой; все эти предметы преподавались по Аристотелю) и богословский (схоластическое и положительное богословие по Фоме Аквинскому, «опровергательное» богословие – предмет, имевший особое значение в соседстве с протестантами, церковное право, церковная история и Священное Писание). На философский цикл отводилось 2–3 года, на богословский – 4 года, и еще 2 года предоставлялось для подготовки к получению ученой степени доктора богословия. Таким образом, в среднем учебный курс иезуитского университета был рассчитан на 12 лет, а предусмотренный планом возраст студентов составлял от 9 до 20 лет. Studia inferiora и философские лекции в studia superiora относились к артистическому (философскому) факультету (хотя для первого этапа иногда, в соответствии с идеей Лойолы, употребляли название «факультет языков»), завершающая же часть обучения принадлежала к богословскому факультету.[198]

Ratio Studiorum явилась первой учебной программой, закреплявшей в университете строгую последовательность в изучении предметов. Принятие в XVII в. практически во всех католических университетах Германии (исключение составлял лишь находящийся под управлением бенедиктинцев университет в Зальцбурге) единой программы, разработанной иезуитами, способствовало здесь большей однородности, чем среди протестантских университетов. Иезуитская система преподавания не только объединяла университеты разных княжеств внутри империи, но и успешно распространялась за ее пределами. Из помощника, как это было первоначально, Орден превратился в главного патрона католических университетов на всем пространстве Центральной, Южной и Восточной Европы. Введенные иезуитами три стадии обучения – филологическая гимназия, философия по Аристотелю и богословие по Фоме Аквинскому, воздействовали не только на университетское преподавание, но и на другие типы школ, которые возникали в это время[199].

Помимо широкой экспансии высшего образования в Центральной Европе XVI–XVII в. вторым фактором его развития являлась дифференциация. Различных типов школ стало больше, и далеко не все оказались сопоставимы между собой, стало заметно различие в уровнях преподавания, которое отделяло собственно университеты от «доуниверситетских», подготовительных учебных заведений. Если раньше университетские студенты получали по программе артистического факультета знания всех «семи свободных искусств», начиная с грамматики и арифметики, то теперь появились самостоятельные школы — гимназии (gymnasium illustre, употреблялось также название «академическая гимназия»), взявшие на себя функции обучения начальным грамматическим знаниям. К функциям же собственно университета все больше стала относиться не передача общей культуры, а обучение конкретным наукам, в непосредственной связи с будущей государственной службой.

Указанное разделение университета в перспективе вызвало отток оттуда студентов, который начиная с XVII в. заметно ощущался в Германии. Вся та молодежь, которая в средние века заполняла артистический факультет, не желая продвигаться в науках дальше, теперь получала возможности выбирать другие учебные заведения. Впрочем, некоторые университеты, понимая негативные следствия этого, удерживали гимназии в своем собственном составе. В таком случае «двусоставность» университета отражалась на общей структуре преподавания – в гимназии оно было организовано как восхождение по классам, а на факультетах – как меняющиеся из года в год циклы лекций по кафедрам.[200] Наличие в одном учебном заведении и гимназии и университета допускало перевод в студенты учащихся старших гимназических классов (с тем, что они продолжали посещать ряд классов в гимназии), а, напротив, студента в качестве подготовительного курса могли определить в один из классов гимназии – все это осложняет проведение строгих границ между средним и высшим образованием в университете, и можно лишь констатировать тенденцию к формированию таких границ. Как будет показано дальше, совершенно та же организационная особенность будет характерна и для Московского университета в 1755–1812 гг. Характерно, что в Германии XVI–XVII в. сеть протестантских школ росла в первую очередь за счет гимназий, а не университетов. Этим, в частности, объясняется отсутствие новых крупных университетских оснований в северной Германии и на побережье Балтийского моря – там образовательные потребности покрывала именно сеть лютеранских гимназий, открытых в богатых торговых городах – Любеке, Гамбурге, Данциге, Штеттине, Эльбинге, Торуне и др. Выпускник такой гимназии – представитель немецкого бюргерства – имел возможность продолжить обучение в одном из протестантских университетов, но чаще всего продолжал профессиональные традиции своей семьи в родном городе.

Вторым аспектом дифференциации высших школ являлось размытие самого статуса университета после Реформации. Действительно, универсальность этого статуса, основанная на привилегиях папы и императора, должна была неизбежно нарушиться с расколом западного христианского мира. Тем интереснее отметить, что несмотря на это, привилегированное положение, льготы университета в обществе и государстве, независимо от его конфессиональной принадлежности, в основном устояли, хотя в точном определении его статуса возникли серьезные трудности.

Нагляднее всего это выразилось в том, что с XVI в. в Германии учебные заведения, претендующие на обладание университетским статусом, носили три разных названия – «коллегии», «академии» и собственно «университеты». При этом первые два из них как могли обладать правом производства в ученые степени, так и нет. Терминологическая ситуация с высшими школами в Германии, тем самым, резко отличалась от французской или английской, где учебное заведение, присваивавшее ученые степени, обязательно назвалось университетом, а под «академией» понимали собрание ученых, совместно решающих конкретные научные задачи – т. е. ученое общество. В Германии, напротив, слово «академия» соответствовало обозначению учебного заведения, что подчеркивалось появлением в XVII в. так называемых Ritterakademien («дворянских академий», элитных школ для дворянства), однако последние вели преподавание на гимназическом уровне, а потому еще больше запутывали терминологию.

Само название «академия» появилось в средневековой истории не ранее XV в. и являлось прямой отсылкой к аристотелевскому наследию, столь характерной для эпохи Возрождения и гуманизма. Впервые в качестве учебного заведения в Германии слово «академия» было употреблено при основании Виттенбергского университета, что также имело непосредственную связь с его гуманистической традицией, отсылавшей не к «темной схоластике», а к «истинным источникам знания», которое нужно черпать из древней Греции и Рима.[201] Именно роль Виттенберга в Реформации как модели, на которую ориентировались последующие лютеранские основания университетов, определило то, что и Марбург и Кёнигсберг, и Йена, и многие последующие получили название «академий». Однако и при основании католических университетов между 1550 и 1650 гг. употреблялся этот же титул. Единственной высшей католической высшей школой, заявившей о себе в это время именно как об университете, явился восстановленный университет в Вюрцбурге, возможно, не без притязаний епископа на его древний статус. А, например, иезуитский университет в Бамберге, утвержденный в своих корпоративных правах императором в 1648 г., был назван тогда академией, но после закрытия Ордена иезуитов в 1773 г. переименован в университет[202].

В 1801 г., пытаясь разобраться в этой проблеме, К. Мейнерс отметил, прежде всего, что в современное ему время в Германии слова «университет» и «академия» могли употребляться как в одинаковом смысле, так и в разном, если имелись в виду школы, дающие образование в отдельных науках или сосредоточенные на профессиональной подготовке: Ritterakademien, медико-хирургические академии, горные академии и т. д., к которым понятие университета неприменимо.[203] Поэтому он счел нужным провести разницу этих названий и в отношении школ с программой общеуниверситетского образования, которую иллюстрировал двумя примерами.

Лютеранская гимназия в Альтдорфе, основанная по инициативе городского совета Нюрнберга, «обучала не только так называемым свободным искусствам, но и таким наукам, которые преподаются только в университетах», а потому по просьбе магистрата император Рудольф II в 1578 г. своим указом присвоил ей название академии и право производства в ученые степени бакалавра и магистра свободных искусств и философии, но не дал разрешение на использование других университетских привилегий. Но растущая «слава» этой школы позволила через несколько десятилетий, в 1622 г. получить новый указ от императора Фердинанда II, по которому она возвышалась до университета и могла теперь присваивать степени докторов прав и медицины. При этом возводить в доктора богословия указ не разрешил (по причине обостривших разногласий между немецкими протестантами и католикам во время Тридцатилетней войны), и это право было получено в Альтдорфе только в 1696 г. вместе с привилегиями пфальцграфа для ректора университета, после чего, по мнению Мейнерса, «университет можно было рассматривать законченным»[204].

Второй пример относился к разделению академий и университетов в габсбургских землях в XVIII в., где университет в Вене получил более высокий ранг, чем другие, называвшиеся академиями, и поэтому доктора, получившие степени в Вене, признавались также во всех габсбургских провинциях, тогда как доктора одной из академий – только в той провинции, где находилось их учебное заведение.[205] Таким образом, заключал Мейнерс, академии отличаются от университетов тем, что в последних обязательно преподаются все науки и происходит возведение во все ученые степени, а первые имеют неполную программу и ограниченное признание своих ученых степеней.

С точки зрения современной университетской истории, к сожалению, проведенное Мейнерсом разделение небезупречно. Выше уже указывалось на существование неполных университетов иезуитов, обладавших, впрочем, всем набором привилегий, включая производство в степени докторов богословия. В то же время за многими полными университетами, такими как Кёнигсбергский и Йенский, закрепилось название академий. Наконец, вопрос о признании ученых степеней также решался неоднозначно. Только для университетов на территории Священной Римской империи можно строго утверждать, что право на производство в ученые степени в них требовало признания императорским или папским указом. Именно поэтому кальвинистские училища в империи, не признававшиеся верховной властью, были лишены такого права и для возведения в степени должны были использовать привилегии уже существовавших университетов, причем это касалось и территории Швейцарии, формально находившейся до 1648 г. под юрисдикцией императора, поэтому, собственно, уже первая академия, открытая самим Жаном Кальвином и ставшая образцом для других, не присваивала степени выпускникам. Но стоило протестантам захватить власть в свои руки, как это было в восставших Нидерландах, провозгласивших независимость и отделившихся от империи, то их университеты, прежде всего Лейденский (1575), начинали выдавать дипломы на степени. Основание Лейденского университета долгое время не признавалось императором и имперскими князьями, и даже объявлялось незаконным, но ничто из этого не могло воспрепятствовать его развитию. В итоге в XVII–XVIII в. Лейден естественным образом влился в систему протестантских университетов, а его докторские степени признавались по всей Германии[206] (и даже в России, где с середины XVIII в. образовалась традиция посылать молодых врачей за степенью доктора медицины именно в Лейденский университет).[207]

Все эти особенности – существование академий как с правами, так и без прав на ученые степени, полных или неполных университетов с разным объемом остальных привилегий – привели к тому, что уже в XVI в. многие современники пребывали в недоумении, чего стоили дипломы тех или иных высших школ, и старались разобраться, поскольку за этим стоял ключевой вопрос престижа или, выражаясь на языке того времени, «славы» данного учебного заведения. Для этих целей в середине XVI в. в Центральной Европе впервые появляются каталоги университетов, адресованные тем, кто хотел бы там учиться.[208] Издатели каталогов неизменно отмечали, присуждает ли конкретное училище ученые степени, но одновременно включали в каталоги и другие школы, преподавание высших наук в которых, по мнению составителей, соответствовало уровню университета, например немецкую кальвинистскую академию в Герборне, швейцарские академии, иезуитские коллегии Восточной Европы.

Все это лишний раз свидетельствовало о размытии университетского статуса, прежде всего, в глазах современников. С точки зрения же науки современная история университетов приводит весьма осторожное, но аккуратное определение университетов раннего нового времени как учреждений, основанных как университеты или академии властями данной территории и выдающих дипломы, признаваемые со стороны церковных или светских властей (а не только в самом университетеJ.[209] Как видно, и в этом определении на первый план выступают правовые аспекты, т. е. признание, хотя и не универсальное, а со стороны лишь местных властей, прав университетской корпорации и выдача выпускных дипломов (без уточнения – каких именно степеней, т. е. вплоть до «свидетельств об учебе», что было распространено, как упоминалось выше, в кальвинистских землях).

Наконец, обратимся к последнему фактору университетского развития в XVI–XVII вв., профессионализации, и ее последствиям. Появление в Центральной Европе училищ среднего уровня – гимназий, Ritterakademien и др., замещавших прежнее общее образование на артистическом факультете университета, приводило не только к количественному падению цифр посещаемости университетов, но и к качественному изменению. Университет из инструмента повышения общей культуры общества все больше превращался в механизм воспроизводства элиты, причем лишь в редких случаях применительно к немецким университетам этого времени можно говорить об элите в международном масштабе, скорее шла речь о сравнительно узком кружке лиц, занимающих в силу своей принадлежности к определенным семьям профессиональные и служебные посты в данном городе или княжестве.

Мелкие земельные университеты (к ним относились протестантские Ринтельн, Грайфсвальд, Дуйсбург, Киль, Росток, Эрфурт, Гейдельберг, Гиссен, Марбург, а также католические Падерборн, Бамберг, Майнц, Фрейбург в Брейсгау, Диллинген, Зальцбург, Инсбрук) набирали в XVII в. за год лишь считанные десятки студентов, которых обучали полтора десятка профессоров.[210] В университетских матрикулах из года в год повторялись одни и те же фамилии, когда несколько поколений одной семьи посещали один и тот же университет, расположенный в их княжестве. Как это непохоже на средневековые миграции студентов, покрывавшие половину Европы! Точно так же происходило и замыкание профессорской корпорации, что в протестантских университетах стало возможным благодаря появлению семей профессоров, а вместе с ними и т. н. «фамильных университетов», в которых кафедры наследовались из поколения в поколение в пределах одной семьи.

Этот цеховой принцип лишний раз подчеркивал остававшуюся в своей основе неизменной средневековую природу университетской корпорации. Получить профессорскую должность можно было, тем самым, лишь двумя способами: или в качестве сына (племянника) профессора, или женившись на его дочери.[211] Типично «фамильным» в этом смысле был небольшой Гиссенский университет: исследователи не без юмора отмечают, что один из его первых профессоров, перешедших из Марбурга, теолог Бальтазар Менцер может считаться не только в переносном, но и в буквальном смысле «отцом университета», поскольку все его четыре дочери вышли замуж за профессоров, и профессорами же стали его сын и внук.[212]

Ясно, что создание таких «профессорских династий» не имело отношения к развитию науки и преподавания, а отражало лишь цеховую замкнутость корпорации. В ту же сторону достаточно быстро стал работать и принцип выборности профессуры. Как отмечал К. Мейнерс с оглядкой на прошлую историю немецких университетов, профессора «в очень многих случаях не выбирают или не предлагают на утверждение достойнейших, а именно во всех тех случаях, где они должны опасаться, что эти достойнейшие станут помехой или им самим, или их друзьям и знакомым».[213] Все это привело в середине XVII – начале XVIII в. к тому, что актуальная научная деятельность перешла в открывшиеся при различных дворах ученые общества – Академии наук, а преподавание в университетах перестало следовать за научными достижениями (см. главу 2).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.