2. Масонская политика

2. Масонская политика

Невозможно документально обосновать изложение политики масонских организаций в России XVIII века. По самому существу дела, здесь гораздо больше косвенных намеков, чем прямых указаний.

В царствование Екатерины можно видеть два общественных течения, тесно связанных через своих руководителей с масонскими организациями.

В шестидесятых годах XVIII века это попытка либерально-дворянской политики, завязывающейся вокруг Манифеста о вольности дворянской и Законодательной комиссии 1767 года.

С середины семидесятых годов все более ясно и определенно обозначается дворянская же консервативная реакция против беспорядочного и расшатывающего народное хозяйство екатерининского управления.

В обоих этих течениях — и в раннем екатерининском либерализме, и в позднейшей консервативной оппозиции — несомненно участие масонов; в первом — преимущественно тех лиц, которые затем вошли в Елагины английские ложи, а во второй — деятелей шведской системы и розенкрейцерства.

I

В конце 1750-х годов, как мы видели, во главе масонской организации стоял P. JI. Воронцов. Именно в эти годы он начал играть первенствующую роль и в дворянских кругах. В 1760 году он сделан был членом (елизаветинской) Законодательной комиссии по составлению нового Уложения. В комиссии Воронцов занял сразу первенствующее положение; комиссия собиралась «в доме его сиятельства графа Романа Ларионовича».

После назначения Воронцова комиссия вызвала к себе в помощь депутатов от разных сословий. Вероятно, это был не случайный, а вполне обдуманный шаг. Отзвук его находим в московскому журнале такого же масонского кружка, каким в Петербурге был кружок Воронцова, — в «Полезном увеселении» Хераскова. В этом журнале в 1762 году было напечатано (а в рукописном виде, конечно, обращалось и раньше среди читающего общества) «Устроение жизни человеческой». Там, в главе «О государе и подданных», русский масон мог прочесть, что истинный государь «собирает мудрых людей своего государства: советует он с ними и слушает их мнения, позволяя всякому свободно говорить».

В 1760 году (тогда же, когда кружок получил в лице своего «гранметра» Воронцова некоторый доступ к власти) возвращенный из Швеции дипломат без места, без влияния и не удел Н. И. Панин, неожиданно назначен был на ответственный и серьезный пост — воспитателя при цесаревиче Павле Петровиче.

Панин был масон; вряд ли — при очень тесном круге тогдашнего масонства — он был далек, именно по ордену, от гр. Воронцова.

Русское масонство было прочно связано впоследствии с именем Павла Петровича; можно думать, что так было с самого начала, и именно здесь кроется причина назначения Панина в 1760 году.

А. П. Сумароков — литературная сила раннего русского масонства — отметил назначение Панина в особой речи, поднесенной юному великому князю в день его рождения, 20 сентября 1761 года. «Не погибнут, Государь, не погибнут наставника твоего труды, — обещал Сумароков, — и что он сеет, то Россия несомненно жати будет».

В царствование Петра III, пользуясь подходящим моментом, гр. P. JI. Воронцов ускоренно подготовил и провел в жизнь Манифест о вольности дворянской, подписанный Петром III 18 февраля 1762 года.

Манифест был радостно встречен в масонских кругах. Гр. И. Г. Чернышев восторженно откликнулся на него из Вены письмом к своему старому другу И. И. Шувалову, успокаивая его — в ответ, очевидно, на давние его опасения, — что дворяне, получив вольность, тем не менее службы не побросают.

Политическому кругу понятий дворянской вольности, выраженному в манифесте 18 февраля 1762 года, соответствовала программа экономического либерализма. Выполнение этой программы намечено было указом 28 марта 1762 года о свободе хлебного торга. «Империя наша, — объявлял Петр III, — по благости Божией толико плодородием изобилует, что избытками своими могла бы пропитать великую часть прочего света… во многих еще провинциях и при великих реках лежащих хлеб остается при такой низкой цене, что крестьянин при всем урожае оного едва столько намолотить успеет, сколько на заплату его податей потребно… А по сему повелеваем хлебный торг сделать отныне от всех портов, не исключая и на Каспийском и Черном море лежащие…».

После своего восшествия на престол Екатерина II прямо приняла под свое покровительство экономические пожелания дворянства. По негласному почину императрицы в 1765 году было основано Вольное экономическое общество, в организации которого ближайшее участие приняли известнейшие русские масоны: гр. P. JI. Воронцов, А. А. Нар-тов, гр. Г. Г. Орлов, гр. И. 3. Чернышев и др. В издаваемых с этого года «Трудах» общества распространялись идеи разумных законов экономической жизни, с которой нужно снять все лишние путы, чтобы она беспрепятственно могла развиваться.

В декабре 1766 года появился манифест о созыве Законодательной комиссии. Можно искать в организации дворянских выборов, в сочинении дворянских наказов какие-то общие связи. Едва ли не масонское «братство» было виною сходства отдельных наказов. Московский наказ дан был П. И. Панину, костромской — А. И. Бибикову, ярославский — кн. М. М. Щербатову.

Примером может служить наказ московского дворянства, данный П. И. Панину. В нем говорится о пользе «совершенного согласования мудрости, естественной справедливости и глубокого познания моральных и физических свойств жителей и земли». Московское дворянство просило о свободной «циркуляции» дворянских имений и хлопотало о том, «чтобы дворянству позволено было продавать, где кто захочет земские деревень своих продукты, заводить и содержать фабрики и мануфактуры, вступать во внешние и внутренние валовые и мелочные торги, и предпринимать всякие промыслы». Под наказом Панину подписались между прочими масоны: гр. Р.Л. Воронцов, кн. В. В. Долгорукий, гр. А. Строганов, А. Ржевский.

В числе избранных дворянских депутатов очень многие были масонами. Почти половина дворянских депутатов принадлежала по своему составу к высшим гражданским или военным чинам, но как раз среди них особенно заметны масоны. В депутаты попали П. И. Панин, А. П. Мельгунов, гр. P. Л. Воронцов (избранный по двум уездам), В. А. Всеволожский, Д. В. Волков, гр. Г. Г. Орлов, гр. 3. Г. и И. Г. Чернышевы, И. Л. Голенищев-Кутузов, И. П. Елагин, А. И. Бибиков, кн. М. М. Щербатов, гр. А. С. Строганов.

В самой комиссии ясно отличим кружок дворянских депутатов, которые голосовали по всем главным вопросам единодушно вместе с А. Нарышкиным и, вероятно, скреплены были масонскими связями. В этой группе были, например, А. В. и С. В. Нарышкины, А. А. Ржевский, В. А. Всеволожский, гр. А. А. Строганов, Ф. Ладыженский, В. И. Бибиков, П. С. Валуев.

Комиссия 1767–1768 годов закончилась неудачей; депутаты работали впустую. Турецкая война отвлекла многих вождей масонства от петербургских лож — так же как и депутатов от комиссии. В начале 1770-х годов ложи, однако, стали возобновляться (в 1771 году возникает Рейхелева ложа Аполлона, в 1772 году — Провинциальная Ложа Елагина).

В следующем, 1773 году разразился грозный социальный удар, подорвавший в корне силу дворянских притязаний и навсегда изменивший их направление: произошло Пугачевское восстание.

II

Пугачевщина — событие, влияние которого на весь ход политической мысли русского дворянства не может быть переоценено. С одной стороны, Пугачевщина усилила требования о неослабной бдительности помещичьей власти; еще в XIX веке, основываясь именно на живом примере пугачевского мужика, неустанно выдвигал такие требования О. А. Поздеев. С другой стороны, Пугачевщина сделала неизбежными проекты социальной реформы, улучшения экономической жизни населения — то, что высказано было в масонских утопиях, то, что на деле осуществлял Новиков во время голода 1787 года и на бумаге — Павел I в своем манифесте 5 апреля 1797 года.

Таким путем единомышленники Новикова доходят до некоторого социализма; но это, несомненно, — консервативный социализм, подобный тому, который столетием прежде защищал во Франции Фенелон: не случайно Фенелон был одним из любимых писателей этого круга лиц.

Круг этот может быть намечен довольно ясно. В него входит кн. М. М. Щербатов, переводчик Фенелона, создатель многостепенного государства земли Офирской, борец против «повреждения нравов в России»; графы Н. И. и П. И. Панины с их «мечтою о твердо, раз навсегда начертанных и неизменяемых «фундаментальных законах» (гр. Н. И. пытался осуществить эту мечту в 1762 году проведением в жизнь высокого Императорского совета); кн. Н. В. Репнин — близкий друг и почитатель Паниных; кн. Г. П. Гагарин — посредник в переписке Паниных; князья Александр, Алексей и Федор Куракины.

Панины служили центром всего круга. 22 марта 1773 года кн. Репнин писал Александру Куракину: «Советуйтесь во всем с вашим опекуном гр. П. И. Паниным и его братом; это два честнейших человека; в горе и в счастии, все равно, надо быть им преданным. Лучше разделить их несчастие, нежели быть счастливым без них или с их врагами».

Все названные лица были влиятельными руководителями масонских организаций. Что влекло их туда?

Все эти люди охотно принимали идею высокой церкви, долженствующей направлять из малого кружка всю духовную и материальную жизнь страны.

Сиятельный кн. Трубецкой, упомянутые выше Панины, Щербатовы, Репнины, князья Долгорукие, кн. Черкасский, кн. Одоевский и др. — вот на кого работал отставной поручик Новиков, явная для всех пружина всего скрытого механизма.

За отсутствием политических партий главари русской консервативной оппозиции последней четверти XVIII века и объединились в масонских ложах.

Основной пункт масонской политической программы требовал «исправления нравов» общества. Этот пункт неизбежно связан был с вопросом о личности государя. Именно государь своим поведением должен был давать образец.

«Примером более, нежели словом должно правительствовать, — говорилось в одном издании Новикова. — Правительствующая особа если будет сама справедлива и расположена ко всякой добродетели, то тем самым подданных своих без всяких увещаний добровольно ко всякой добродетели и похвале примером своим привлечет.

Напротив того, самой той особе, если будет она несправедлива, не будут подражать подданные, хотя бы то она и беспрестанные к тому увещания и поощрения употребила; привлекать, правда, их к тому станут слова, но дела сильнее от того отвлекать будут…» («Описание жизни Конфуция»).

Живыми образами этих двух противоположных особ были Павел и Екатерина. Воспитанник масона, цесаревич известен был безукоризненной личной жизнью и высоким развитием филантропических стремлений.

Сделавшись в 1783 году гатчинским помещиком, Павел Петрович повел себя по отношению к новым своим подданным всецело по масонскому представлению о благодетельном государе. Нуждающимся крестьянам он приходил на помощь денежными ссудами и прирезкой земли. Он много заботился о лучшем устройстве полиции и пожарной части. Цесаревич вмешивался в экономическую жизнь своего владения, стремясь положить предел ростовщичеству торговцев и ремесленников.

Для гатчинских крестьян и солдат своего войска цесаревич устроил просторный госпиталь с отдельными комнатами для заразных больных. В каждую волость определен был фельдшер и повивальная бабка. В Гатчине была устроена бесплатная школа; в мариенбургском сиротском доме обучались солдатские дети — рукоделиям, земледелию и садоводству.

Полную противоположность цесаревичу представляла Екатерина. Вольность ее нравов, конечно, не была тайной в русском дворянском обществе. Всякое обвинение в «повреждении нравов», обращенное к отвлеченному государю, конечно, метило именно в известную всем личность императрицы.

Явным намеком звучали поэтому слова Конфуция, восхвалявшего государя, который «отженет от себя ласкателей и удаляться станет от венерических забав: когда станет вменять богатство и имение за ничто, а за велико — добродетель».

Недочеты внутреннего строя России Екатерина старалась затмить шумной и блестящей внешней политикой, но здесь она не могла найти сочувствие масонов, мысль которых как раз направлена была против хотя бы и успешных войн.

Может быть, именно Екатерину имела в виду одна масонская речь 1780-х годов, направленная против «Александра Македонского, сего повелителя многих стран и завоевателя целого почти света».

«Прочтем повествование дел его, — восклицал масонский ритор, — которые от многих почитаются великими подвигами и достойными бессмертной славы, рассмотрим и положим на мерило истинного закона и должностей человеческих: найдем ли в нем неколебимую добродетель, увидим ли в нем то спокойствие духа, которым обладает истинно свободный человек? Убиение безвинных друзей своих, неистовое желание божеских почестей и прочие буйства его, громогласно возвещают нам, что он был раб, ибо не мог противиться стремлению страстей, но пал под тяжкими оных оковами. Шествуя по пути блаженства, совратился он в область честолюбия и сделался пленником; но досмотрим, не могли бы и при честолюбии своем остаться свободным.

Сан его и должность истинного человека требовали, чтобы он подал помощь угнетаемому от врагов отечеству, чтобы дарования свои и великость духа употребил он на избавление своих собратий от злосчастия. Восприял он на себя труд сей и пользуясь благоприятством фортуны поразил супостата Греции. Отечество в награду за его подвиги увенчало его славою. Здесь надлежало ему остановить быстрое течение побед своих, не принимать более даров от фортуны и, очистив отечество от внешних врагов, рачить о истреблении внутренних. Но как ослепился блеском славы, прельстился великим именем победителя, возомнил, что приумножит свою славу и следственно благо свое кровопролитием. Напал он на отдаленных народов, ничем его не оскорбивших, и потом силою оружия присвоя себе едва не целый свет, безумно возжелал присвоить почести божеские! Что ж потом? Учинился гнусным рабом страстей своих».

Прямо на Екатерину намекали, конечно, московские масоны и в своих нападках на государей, которые покровительствовали Вольтеру и Гельвецию, доведя дело до французской революции.

На приглашение Р. А. Кошелева приехать в Россию Сен-Мартен ответил, что он не может этого сделать, пока жива императрица, «известная своею безнравственностью».

Обеспокоенные вольнодумством и распущенностью власти при Екатерине, раздраженные ее игрою с огнем социального пожара[278], консервативные круги общества надеятся найти истинного государя в цесаревиче Павле.

Связь консервативной оппозиции с цесаревичем несомненна. Партия Паниных — партия цесаревича. Начиная с 1769 года между Павлом и Паниными возникает усиленная переписка, в которой обсуждаются основные очертания желательного государства, прежде всего — военного строя.

В своем «Рассуждении о государстве вообще, относительно числа войск, потребных для защиты оного и касательно всех пределов» цесаревич предлагал устроить армию наименее обременительным для страны способом, и, выдвинув четыре корпуса для защиты границ от Швеции, Пруссии и Австрии, Турции и Китая, «остальные полки расположить на постоянных квартирах по империи, наблюдая, чтобы каждая дивизия имела свою губернию, чтобы как можно менее сталкивалась военная часть с цивильною. Когда полки будут поселены, заменять рекрут солдатскими детьми, достигающими совершеннолетия; таким образом, войско комплектовалось бы само собою, а земля служила бы ему только подкреплением».

Свою записку, слегка дополнив ее новыми соображениями, Павел в 1779 году посылал гр. П. И. Панину; посредниками в переписке были кн. Н. В. Репнин и кн. Г. П. Гагарин[279].

Подобные проекты присылали цесаревичу П. Панин и кн. Репнин. В этих проектах, бесспорно, развивались те же идеи военного социализма, которые намечены были Щербатовым в его «Путешествии».

Раз существовала тесная близость между Павлом и вождями масонства (особенно к концу 1770-х годов — при установлении шведской системы), естественно искать в последнем отражения этой близости. Масонская организация должна была, вероятно, составить как бы священную охрану своего государя-цесаревича, защищая его от всех возможных случайностей придворной интриги.

Одно из «правил» шведских братьев говорило: «Почитай государя твоего, который есть подобие Царя Небес на земле. Воля его да будет священнейший твой долг, благосостояние — величайшее твое желание, а жизнь — величайшее благо, Провидением тебе вверенное. Исторгни из рук в исступлении прящагося кинжал, изощренный на корону, и утуши пламень раздора, неистовством меж сограждан воспаленный. Бог даст силу деснице, подъятой на подкрепление и защиту помазанных».

Правильное понимание этого места зависит от вопроса, кто считался помазанным.

Еще при жизни Екатерины Петр Панин так обратился в письме к цесаревичу в 1784 году: «Державнейший Император Павел Петрович, Самодержец Всероссийский, Государь всемилостивейший!»

А в манифесте, с которым Павел должен был обратиться к народу по вступлении на престол, Панин влагал ему в уста следующие слова: «Призирающее всегда на Отечество Наше, а особливо при опасных случаях, милосердие Всевышнего Творца соизволило Нас, как единый остаток уже крови, предопределенной Святым Промыслом Его к обладанию Всероссийского Престола, возрастить со младенчества безотлучно в недрах нашего Отечества, и, сохранив чудесно от разных бедственных угрожений, угодно стало Святой Его воле возвести Нас на Прародительский престол» (курсив мой. — Г. В.).

Таким образом, указанный Святым Промыслом государь, это — Павел Петрович; спасать его от угрожений давал обещание масон шведской системы. Десница истинного масона должна была поддерживать не лицо, сидящее на престоле, а наоборот — от этого лица охранять истинного государя, наследника-претендента.

Поддержка претендента — одна сторона политики Паниных и панинцев. Другая ее сторона — поиски дипломатической и международной опоры. Идти каким-либо иным путем, кроме создания претендента и собственной дипломатии, партия не могла, потому что руки ее вождей были связаны боязнью новой Пугачевщины. Оттого эти вожди лишь вполголоса высказывают свое недовольство, пожимают плечами, много врут[280], но мало действуют.

Отрицательное отношение значительной части масонов к Екатерине и симпатии их к Павлу Петровичу выясняются вполне определенно в конце 1770-х годов. 3 сентября 1776 года, при соединении Елагина с Рейхелем, великим наместным мастером сделан был гр. Н. И. Панин.

Елагин целый год думал, примкнуть ему к новой системе или нет, составил даже примерный список своих масонов применительно к новой системе, но в конце концов отказался. Тогда шведскую систему окончательно захватили в свои руки приверженцы и друзья цесаревича: кн. Г. П. Гагарин, кн. А. Б. Куракин, кн. Н. В. Репнин, О. А. Поздеев (перед тем служивший при гр. П. И. Панине) сам Н. И. Панин не выступал на первый план[281].

Шведское масонство вызвало острые опасения Екатерины. Об этом свидетельствует и комедия императрицы — первая из целой серии, направленной против масонства, — «Тайна противонелепого общества», появившаяся в 1780 году. Одновременно с литературными мерами Екатерина приняла и административные. В Национальной Ложе два раза был петербургский полицеймейстер П. В. Лопухин.

Гагарин должен был прикрыть петербургскую свою ложу и принять службу в Москве. Весной 1781 года удалился отдел и Панин, отъехав на покой в свою деревню.

Осенью 1781 года началось новое оживление в масонских кругах, исходившее на этот раз из Москвы. Московские масоны (частью это были прежние масоны шведской системы) отправили Шварца искать истинной мудрости не в Швецию, к которой Екатерина отнеслась так подозрительно, а в Германию, к герцогу не Зюдерманландскому, а Брауншвейгскому. Осенью же 1781 года отправился в заграничное путешествие и цесаревич Павел Петрович, сопровождаемый А. Б. Куракиным и С. И. Плещеевым.

Тогда же к литературным и административным воздействиям на масонов Екатерина прибавила законодательную меру. 8 апреля 1782 года издан был «Устав благочиния»; в нем § 65 направлен был против обществ и собраний: «Управа благочиния в городе законом неутвержденное общество, товарищество, братство и иное подобное собрание (под каким бы названием ни состояло) не признает за действительное… буде же таковое общество, товарищество, братство, или иное подобное собрание общему добру вред, ущерб или убыток наносит, либо бесполезно, то подлежит уничтожению и запрещению».

На то, что при этом имелись в виду именно масонские ложи, указывает толкование одного из «лояльных» петербургских масонов, П. И. Мелиссино, который, ссылаясь именно на «Устав благочиния», обратился (5 мая 1782 года) с особым посланием к членам своей ложи Скромности, призывая их «покрыть работы».

«Как ни прекрасна была утренняя заря масонства на здешнем небосводе, все же густое облако, себялюбие, недоверие и самочинное мудрствование — затмили дальнейшую ясность солнечного восхода. Эти пороки… заползли в орден и родились у них подобные же дети: вражда и презрение разорвали узы единения, удалили от первоначальных целей ордена, обесценили пользу для одних членов, навлекли на себя презрительные насмешки других».

Мелиссино восхвалял первоначальную английскую организацию русского масонства, которая не требовала «посылок за границу, чтобы там покупать мудрость или получать ее путем обещания единовременной дани или ежегодной подати или иной подчиненности. Ибо отчасти — мудрость нигде за деньги куплена быть не может, отчасти же такое поведение никогда не совместимо с должностью и самым понятием истинного масона. Или мы за границей только вызовем подозрение, что вялость и неспособность заставляют нас прибегать к их мудрости и что мы вполне заслуживаем наложения на нас дани! Или мы вызовем у разумных только неодобрительное качание головой и никогда у нас не будет планов, стоящих путешествия, а всегда ничтожные надежды! Может ли быть что более неловким, как в государстве, управляемом самою Мудростью, искать, ради мудрости, чужеземного покровительства».

Около 1780 года произошел резкий поворот русской внешней политики. Разорвав панинскую дружбу с Пруссией, Екатерина стремилась войти в тесное соглашение с Австрией, которое обеспечивало ее черноморские проекты.

Масонские связи с северными державами Швецией и Пруссией не могли не беспокоить Екатерину, так как шли вразрез с ее внешней политикой. Связь же внешней дипломатии с масонством хорошо должна была быть известна Екатерине. Она сама пользовалась масонством в своей польской политике. В 1778 году в Варшаве была открыта ложа-матерь «Екатерина к Северной звезде» (Katarzyna pod gwiazda рolnocna), названная так в честь «знаменитой монархини, покровительницы вольного каменщичества в своем государстве»[282].

Поездка Павла Петровича за границу вызвала длинные предварительные обсуждения с дипломатической точки зрения; Екатерина решительно настаивала на «австрийской ориентации» этой поездки и запретила своему сыну ехать в Берлин; гр. Н. И. Панин и кн. А. Б. Куракин выражали свое сомнение и недовольство по поводу плана Екатерины.

Поездка Павла Петровича, несомненно, связана была с масонством. Весной 1782 года цесаревич принял участие в масонской ложе в Вене; по поводу роли Павла в ордене Шварц обменивался какими-то письмами с принцем Карлом Гессен-Кассельским. «Письмо герцога гессенкассельского в оригинале писанное к Шварцу в 1782 году, доказывает их братскую переписку — из него видеть можно, что князь Куракин употреблен был инструментом к приведению великого князя в братство». [283].

Подозрительность Екатерины к путешествию Павла проявилась в известном «Бибиковском инциденте».

Флигель-адъютант П. А. Бибиков переписывался с сопровождавшим цесаревича кн. А. Б. Куракиным. В письмах содержались косвенные осуждения Потемкина. Одно из писем, заключавшее политические намеки и сетования на отстранение от дел Н. Панина, было перехвачено и доставлено Екатерине. Бибиков был заключен в крепость, предан суду и сослан в Астрахань. Куракин по возвращении из-за границы должен был выехать на жительство в свое имение Саратовской губернии.

Умирающий Никита Панин сделался политически зачумленным человеком, к которому подойти было опасно: лишь перед самой его смертью (1783 год) Павел Петрович и Мария Федоровна решились навестить старого наставника.

В то время как в Петербурге собиралась уже «мрачная негодования дворского туча», в Москве работа масонского кружка шла полным ходом. По возвращении Шварца из-за границы весною 1782 года было торжественно, при содействии П. А.Татищева и гр. 3. Г. Чернышева, открыто «Дружеское ученое общество».

Но перед розенкрейцерами открывались еще более широкие перспективы; впереди виднелась не одна только Москва, а целая империя и участвовать в будущем идеальном царстве должен был не московский главнокомандующий, а российский государь. При организации VIII провинции ордена (1783 год) звание провинциального великого мастера оставлено было для цесаревича Павла.

Руководящие в масонстве лица естественно должны были задуматься над вопросом: что же будет, когда окончательно восторжествует идеальное царство и орден из частного общества сделается водителем государства? Ответом были как раз масонские утопии 1784 года.

Напечатанное в этом году «Новое начертание истинной теологии» обращалось прямо ко всем земным владыкам: «Должны вы одно из двух избрать: или должны вы к стороне Бога присоединиться, общее дело с Ним делать, царство Его по воле Его приуготовлять, и пребыть так в Его любви и милости; или ожидать, что с Вами поступлено будет, как с врагами Его. Но страшно пасть в руки Бога живого, который будет пожирающим огнем для всех противников Его».

Именно в это время цесаревич Павел определенно повел свою собственную внешнюю политику, отличную от целей Екатерины. Он убеждал Румянцева, русского посла в Берлине, действовать в пользу Пруссии, обещая наградить его по вступлении на престол.

Гр. П. И. Панин привел в это время в порядок бумаги свои и своего покойного брата по основным вопросам государственного строя; вместе с тем он составил проект манифеста, о котором мы уже упоминали. Весь тон этого манифеста не оставляет сомнений в том, что Панин ожидал скорого воцарения Павла.

Тогда же, глубокой осенью 1784 года или в самом начале 1785 года, происходит первая поездка из Москвы в Петербург от московских розенкрейцеров к цесаревичу известного архитектора, розенкрейцера и друга Павла — В. И. Баженова. Новиков описывает эту поездку так. Зимою 1784–1785 годов «ездил он (Баженов) в Петербург по своим делам; пред отъездом за несколько сказал он мне и Гамалее, что он по приезде будет у той особы… и сказал — эта особа ко мне давно милостива, и я у нее буду, а ведь эта особа и тебя изволит знать, так не пошлете ли каких книжек… Я отвечал, что та особа меня знает только потому, что я раза два или три подносил книги[284], а не думаю, чтобы та особа помнила меня; однако мы посоветуемся с старшими братьями об этом и как решимся, посылать ли эти книги или нет, я тебе после скажу; с тем мы и расстались. А где он об этом говорил, у себя ли в доме или у меня, не помню. Я послал к князю Трубецкому и сказал ему об этом, и советовался об этом, а другие знали ли об этом, сначала не помню, не помню же и того, был ли в то время в Москве барон Шрёдер, и ежели был, то знали об этом тогда еще барон Шрёдер и князь Юрья Никитич Трубецкой, ежели также был в Москве; наконец, присоветовали мне книги послать, но подтвердить ему, чтобы он сам отнюдь не высовывался с книгами, а разве та особа сама зачнет. Книги ему отдал я о истинном христианстве, и помнится еще, избранную библиотеку для христианского чтения; мы оба его с Гамалеею сколько возможно просили, чтобы он сам не зачинал говорить и поступал с крайнею осторожностью. По возвращении его из Петербурга, прислал он ко мне или к Гамалее сказать, что он приехал и зовет к себе; не помню, оба ли или я один прежде приехал к нему, где он сказал, что он у той особы был принят милостиво и книги отдал и кое-что конфузливо рассказал о том… сказав, что он все напишет и привезет ко мне. Я об этом сказал князю Трубецкому, и он просил меня, чтобы я, как скоро получу от него бумагу, показал бы ему. По получении от него бумаги, читавши оную с Гамалеею, мы испугались, и ежели бы не для показаний князю Трубецкому, то тогда же бы ее сожгли от страха, хотя и радовались милостивому принятию книг, и не верили всему, что написано. Я показал к. Трубецкому эту бумагу, ее читали и также видели, что он (Баженов) много врал и говорил своих фантазий, выдавая свое учение за орденское. Князь Трубецкой требовал у меня этой бумаги, но я сказал ему, что я несколько ее оранжирую и, переписав, ему ее отдам; тогда же решился этой бумаги Баженову не отдавать назад и протягивать это под разными отговорками; в самом же деле боялись его болтливости… Переписывая, я ее сократил и, все невероятное выкинув, отдал переписанную кн. Трубецкому, а эту оставил у себя» (курсив мой. — Г. В.).

Темный вопрос о переговорах Баженова с цесаревичем, кажется, хоть отчасти может быть освещен содержанием одной из тех книг, которые были отправлены через Баженова.

В первую свою поездку Баженов отвез цесаревичу «Избранную библиотеку», изданную в типографии Лопухина в 1784 году[285].

Это — сборник сочинений пиетистического характера. Первая часть его содержала четыре книги Фомы Кемпийского «О подражании Иисусу Христу»; во второй части помещены были «Райские цветы» Ангела Силезского, «О тройственном пути души» Франкенберга и т. д. В третьей части напечатано было между прочим «Краткое извлечение христианского учения из Послания св. апостола Павла к Колоссянам».

«Краткое извлечение» служило экстрактом утопий новиковского кружка. Этот экстракт и послали Павлу Петровичу. Таким образом, «Краткое извлечение» призвано было играть известную политическую роль. С этой точки зрения его и нужно рассматривать. Вероятно, именно по его поводу Баженов много врал и говорил своих фантазий, то есть сопровождал орденское учение политическим комментарием. Нужно думать, что при этом Баженов не выходил из круга понятий, который очерчен был в «Новом начертании истинной теологии» или в книге Сен-Мартена: власть государя сливалась со священством в одно неразрывное целое. Истинный царь был святым царем; он был звеном, «средством» между людьми и Богом, так же как и орденские начальники.

Но таким же «средством» был «Царь и священник» всей твари — Сын Божий, Иисус Назарей. Это — прообраз святого царя, соединивший власть земную и небесную. А все сказанное про прообраз можно, особенно если много врать, — приложить и к преемнику. Павел же намечался именно в преемники первородного святого царя — он должен был стать Великим Мастером русской ветви ордена. Такая связь мыслей не была чем-нибудь необычным для масонского мировоззрения XVIII века.

Ритор шведской Провинциальной Ложи говорил на открытии ее в Москве (1780 год) в присутствии великого мастера кн. Гавриила Гагарина: «О, ежели дозволено делать уподобление смертного положения с бессмертным, тако Всевышний посылал некогда благовестителя своего Гавриила возвестить благоденствие роду человеческому: и человеческий род просветился! Да воссияет и здесь свет премудрости, Великим Архитектором нашему обществу завещанный и предсидящим в сем храме почтенным мужем нам принесенный, открываемый и видимый!»

Если Гавриил Гагарин уподоблялся архангелу Гавриилу, Павел Петрович, очевидно, мог уподобляться апостолу Павлу или даже, как будущий земной Царь и Мастер — божественному Мастеру и Царю. Библейскими образами и мыслями жил и сам Павел Петрович: недаром про царя Давида писал он Марии Федоровне, иносказательно выражаясь о собственной судьбе.

Читая с помощью Баженова «Краткое извлечение», Павел мог узнать, «что Бог изготовил для нас нечто лучшее, нежели сия мрачная несовершенная земля»[286]. Павел мог узнать, что грядущее правление истинного царя будет «весьма великим» и «весьма блаженным» царством, что будущий «царь сего великого и блаженного царства» — «такая особа, которая не имеет себе равного; она двух натур»: «Божеского начала» и «человеческого происхождения». Из «чуждой власти должна нас искупить сия богочеловеческая и земно-небесная особа», «из власти мощного злого ангела, который лестию, коварством и обманом, втянул нас в свою стихию и свое царство; когда он чрез грехи наши и уклонения от Божиих заповедей получил на нас право содержать нас во власти тьмы»[287].

Цесаревич узнал из слов апостола, что «доказать себя достойным избрания» он должен «чрез выдержание в известной мере проб страдания и веры»; он узнавал также из слов трактата, что ему надо только преодолеть «искушения ложных учителей и ненависть и презрение от всех… мыслящих инаково».

Так или примерно так можно пояснить смысл переговоров Баженова, передачи «Избранной библиотеки», милостивого принятия «Библиотеки» цесаревичем и ответа, испугавшего Новикова.

Оранжированная Новиковым копия бумаги пошла гораздо далее Трубецкого, которому Новиков ее передал. «От князя Трубецкого услышал я после, — показывал Новиков, — что из этой Баженова бумаги сделана еще кратчайшая выписка о образе мыслей той особы и по переводе отдана барону Шрёдеру».

Эту выписку барон Шрёдер повез с собой в Берлин. Осенью 1785 года (в бытность свою в Берлине в 1785 и 1786 годах) Шрёдер написал особое «представление» розенкрейцерским начальникам — «о той особе, по выписке данной князем Трубецким с первой писанной Баженовым бумаги им сделанной» (курсив мой. — Г. В.).

Представление Шрёдера отразилось в беседах, которые он вел о великом князе Павле с Вёльнером. Вёльнер сказал, что великого князя можно будет принять в орден, не опасаясь за будущее; тогда же и по этому же поводу Шрёдер передал Вёльнеру какое-то письмо кн. Репнина; Вёльнер нашел, что «Репнин великолепно предрасположил великого князя».

На представление свое о цесаревиче Шрёдер получил ка-кой-то ответ от берлинских начальников; Новиков узнал о нем позже, лишь в начале 1787 года.

Направление розенкрейцерского кружка, искавшего себе опоры против Екатерины, усилило подозрительное отношение императрицы к масонству. Елагин счел тогда за лучшее временно закрыть свои ложи. А на московский кружок с 1785 года посыпались систематические гонения со стороны Екатерины. О всех этих гонениях московский розенкрейцерский кружок сообщал в Берлин.

«Мы хвалим оказанную вами при гонениях на вас скромность и порядочную осторожность, — писал Вёльнер в Москву, вероятно, в 1786 году. — А как мы ни малейшего сомнения не полагаем на ваши уведомления, то и должны вас уверить, что сие уведомление погрузило сердца наши в пучину страдания и в мучительное попечение».

Вёльнер советовал московским братьям держать не явные ложи, а тайные и немногочисленные. Действительно, в 1786 году, судя по показанию Новикова, явные ложи были закрыты. Вёльнер дополнял свой совет следующим замечанием: «А наипаче ныне сие рачительно исполнять должно, когда час настоит, в который князь тьмы чрез неисчислимое множество сект господствует во всех местах и уже большую часть лож в страшное привел заблуждение и стремится совершенно уничтожить великую цель всего каменщичества. Ко исполнению оного находит он везде орудия, которые внутренно суть толико же злобны и черны, как он. При реченном гонении на вас употребил он в орудие некоего П. и других всеми мирозапутанных гонителей истины» (курсив мой. — Г. В.).

Буквой П., вероятно, отмечен был Потемкин, в России — презиравший цесаревича и им ненавидимый, в Пруссии — своим австрийским союзом спутавший всю дипломатическую игру.

Из прусской масонской среды ненавистников кн. Потемкина вышел в 1794 году известный «Pansalvin», памфлет, направленный против князя Потемкина (мимоходом задевающий и Екатерину). Книгу написали лейцигский литератор д-р Альбрехт, масон и, вероятно, розенкрейцер. Памфлет был переведен и на русский язык («Пансалвин, князь тьмы», М., 1809 год — без имени переводчика). Переводчиком явился В. А.Левшин — ученик по ордену и близкий друг Новикова, трудолюбивый работник Типографической Компании. Конечно, не случай или личная ненависть заставили его — много спустя после смерти Потемкина — бросить камень на потревоженную еще Павлом I могилу. Левшин был лишь выразителем чувств, общих всему новиковскому кружку; ненависть членов кружка к Потемкину была не личная, а партийная — ненависть гонимых к своему преследователю[288].

В предупреждении против Потемкина Вёльнер писал: «Ах! только бы он между вас, сердцем любимые братья, под покровом агнчим не вкрался, и чтобы он, преисполнен злочестия, не притворился так, что вы его не приметите, дабы при первом случае вас уязвить, от истины ложными представлениями отвести и тако предать душеубийце».

Потемкин действительно некоторыми своими действиями давал повод говорить о своем «покрове агнчем». В 1787 году он завел у себя в армии (при начале второй турецкой войны) походную типографию под ведением Луки Сечкарева[289]; в этой типографии напечатано несколько книг духовно-нравственного содержания, близко подходивших к новиковским изданиям. Так, в 1790 году в Яссах появились посвященные Потемкину «Исследования христианства» И.Арндта. В 1791 году в Кременчуге, в Екатеринославской губернской типографии был напечатан сочиненный Потемкиным «Канон вопиющия во грехах души, ко Спасителю Господу Иисусу»[290].

Не видно, однако, чтобы московские розенкрейцеры стремились использовать в своих целях настроение Потемкина. Вероятно, они твердо запомнили предостережения Вёльнера о «покрове агнчем». Без всяких комментариев, кратко и сухо, сообщил кн. Трубецкой Кутузову в письме 27 октября 1791 года о кончине Потемкина, «которая великую сенсацию над всеми сделала». Так же коротко откликнулся на это известие Кутузов. «Я думаю, теперь много у нас нового в отечестве, по причине смерти Потемкина», — загадочно писал он Лопухину 30 декабря 1791 года.

В кипящем котле международных осложнений, в тревожное время второй турецкой войны и польского четырехлетнего сейма протекло последнее пятилетие новиковского кружка. Московские розенкрейцеры с их мечтами о «внутренней жизни» попали в бурный водоворот внешней политики.

Их орденские начальники в Берлине и царственный их друг (если не брат) в Гатчине — цесаревич — все захвачены были этим водоворотом. Один из орденских начальников, Бишофсвердер, играл виднейшую роль в прусской внешней политике конца 1780-х — начала 1790-х годов. В феврале 1791 года он ездил с тайной миссией в Вену; в 1790–1792 годах он вел важные дипломатические переговоры (между прочим, о польских делах) с русским представителем М. М. Алопеусом. Другой видный розенкрейцер, автор «Пастырского послания» гр. Х.А. Гаугвиц, принял особенно деятельное участие в дипломатических делах с 1792 года. В этом году, именно вследствие своих розенкрейцерских связей с королем, он был назначен прусским представителем в Вену, где выделился своей «решительной манерой», которой он «побеждал все препятствия».

Непримиримым врагом берлинских дипломатов был кн. Потемкин, носившийся с своими особыми планами о соглашении России и Польши; эти планы, в случае проведения их в жизнь, могли свести на нет все усилия министров Фридриха-Вильгельма.

Приятелем берлинского двора был зато цесаревич Павел Петрович, который все время поддерживал связь с прусским представителем в Петербурге гр. Келлером. С русским послом в Берлине гр. В. Нессельроде Павел в 1788 году сносился через прусских курьеров. При берлинском дворе рассчитывали в этом году на смерть Екатерины и воцарение Павла. Тогда же приближенный Павлу адмирал Плещеев завязал отношения с авиньонским братством Нового Израиля, во главе которого стоял польский граф Грабянка.

В 1789 году цесаревич находился в постоянных переговорах с агентом прусского посла в Петербурге Гольца — Гюттлем, отчасти при посредстве Алопеуса. Через Гюттля цесаревич вел тайную переписку с Фридрихом-Вильгельмом.

В 1789 году русским дипломатическим агентом в Берлине сделался М. М. Алопеус, масон, интимный собеседник Бишофсвердера и доверенное лицо Павла Петровича. Алопеус все время вел двойную игру и — представитель правительства Екатерины — тайным образом работал на пользу Павла и «прусской ориентации».

В связи с напряженностью своей тайной дипломатической игры цесаревич стал подозрителен и нервен. Уже во время второй поездки Баженова к нему в 1787 году особа «с некоторым неудовольствием» говорила Баженову про пославших его, «что, может быть, ты не знаешь ничего худого за ними, а которые старее тебя, те знают и тебя самого обманывают». Когда зимою 1791–1792 годов Баженов был у цесаревича в третий раз с посылкой от московских розенкрейцеров, Павел принял его «с превеликим гневом»; вероятно, он боялся неловкости слишком усердных его приверженцев, тогда как все для него висело на волоске.

Между тем московские розенкрейцеры одновременно поддерживали сношения и с берлинским агентом Павла — Алопеусом. У него бывал Багрянский в бытность свою за границей; с ним и с его сыном видался в Берлине и Кутузов. Через «молодого Алопеуса» посылал Алексей Михайлович в 1790 году «письмо и малую посылочку» Трубецкому.

Сношения с цесаревичем и его берлинскими друзьями, конечно, и погубили Новикова, подвергнув разгрому весь кружок. Екатерина не могла без достаточных улик тронуть влиятельных закулисных столпов масонской партий, вроде кн. Репнина; как видно из записок Лопухина, она долго искала причину для ареста даже поручика Новикова. Эту причину императрица, вероятно, нашла в переписке московских розенкрейцеров с Кутузовым и Шрёдером; может быть, также она увидела из письма последнего, что благодаря наличию разногласий кружка с Новиковым, отставного поручика вполне возможно арестовать и без причины — никто не заступится. Официальным поводом ареста Новикова было подозрение в том, что он напечатал «Историю о страдальцах соловецких». На следствии, однако, вопрос об этом не поднимался. Наоборот, пункт о его сношениях с Павлом Петровичем (21-й) был выделен как особо важный. Пункту этому придавал чрезвычайную важность и сам Новиков, делая к своим объяснениям по этому пункту длинное предисловие: «Яко совершенный преступник в истинном и сердечном моем раскаянии и сокрушении, повергаю себя к стопам Ее Императорского Величества, яко недостойный никакого милосердия и помилования, но повинный всякому наказанию, которое воля Ее Императорского Величества мне определит».

Правда, в дальнейших словах Новиков представлял свои переговоры с Павлом в совершенно смягченном виде. Отчасти это можно приписать тому, что Новиков во время допроса сам был испуган тем широким политическим и даже международным значением, которое приняли его поступки. Но отчасти это сходится с общим тоном показаний Новикова. Новиков — как это и было вполне естественно в его положении — старался на следствии обесцветить и преуменьшить значение масонства и свое участие в нем[291].

«Нападение на масонство и Новикова имело тайную причину, — писал Д. П. Рунич, конечно хорошо осведомленный в этом деле (как знакомый Новикова, сын старого его друга и одно время — близкий к Лабзину). — …Баженов описывал стеснение, в котором наследник находится, — и сего достаточно было, чтобы заключить, что Новиков и общество злоумышляют заговор… Говорили, что не столько французская революция была причиною засады Новикова в крепость, сколько внушенная Екатерине мысль, что он и общество масонов желают возвести на престол России наследника, ее сына».

С попыткой Новикова найти «истинного царя» связывал его арест и ближайший виновник решительных мер против Новикова — московский главнокомандующий кн. Прозоровский. «Я слышал от князя Александра Николаевича Голицына, — записывал впоследствии Д. И. Попов, — что князь Прозоровский давал ему читать напечатанную в типографии Новикова книгу под титулом: Владыкам и Владычицам мира... которую князь Прозоровский почитал весьма опасною для правительства, и, вероятно, внушая Императрице свои подозрения, представил и ту книгу возмутительною»[292].

Этим же объясняется та чрезвычайная секретность, которая сопровождала арест Новикова и отсылку его в Шлиссельбург. В Авдотьино за Новиковыми был отправлен целый отряд гусар во главе с майором кн. Жеваховым. В Шлиссельбург преступника повезли с необычайными предосторожностями окольным путем, на Ярославль и Тихвин. Указ шлиссельбургскому коменданту от 18 мая повелевал принять арестанта, которого привезут от Прозоровского, — имя Новикова не было упомянуто. Политически вопрос о сношениях с цесаревичем был действительным нервом всего следствия по новиковскому делу. Но кроме этого и на следствии, и в указе о заключении Новикова в крепость выдвинут был вопрос о «любоначалии и корыстолюбии», «плутовстве и обольщении». Этот пункт о денежной недобросовестности Новикова, почерпнутый из письма бар. Шрёдера, был показным эффектом следствия. Играя на этой струне, Екатерина, несомненно, надеялась разъединить Новикова и прочих членов Компании. Именно поэтому и вся тяжесть наказания пала на одного Новикова (чего не мог понять Прозоровский). Для остальных Екатерина считала достаточной предупредительной мерой страх[293].

Кн. Трубецкой и Тургенев должны были лишь выехать в свои имения; Лопухин освобожден был и от этого. Кн. Репнин получил почетную ссылку — должность рижского генерал-губернатора.